М. В. Шкаровский
Православные церкви Юго-Восточной Европы (1945 – 1950-е гг.)

Глава I
Греческие Церкви в послевоенный период

1. Константинопольский Патриархат и борьба за лидерство в православном мире в 1945–1950 гг

В годы Второй мировой войны Константинопольская Патриархия, несмотря на неоднократные попытки нацистской Германии, сумела противостоять ее влиянию. Патриарх Вениамин I признал выборы Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия (Страгородского), и к концу войны связи Константинопольской и Русской Церквей не только возобновились, но и существенно укрепились. Однако окончание Второй мировой войны существенно изменило ситуацию не только на политической арене, но и в православном мире. Заметно усилившийся Московский Патриархат выступил с претензией на лидерство, что не могло не привести в перспективе к конфликту с Константинопольской Церковью. Существенную роль в этом противостоянии сыграла начинавшаяся холодная война между Советским Союзом и блоком западных государств во главе с США.

В заключительный период войны и первые послевоенные годы были предприняты попытки ликвидировать некоторые расколы в Русской Православной Церкви, в создании которых в свое время принимал участие Константинопольский Патриархат. Так, например, 6 марта 1945 г. вернулись в юрисдикцию Московского Патриархата приходы Эстонской Православной Церкви. 28 октября того же года Патриарх Московский и всея Руси Алексий I написал Патриарху Вениамину о намерении вновь принять под свою юрисдикцию Финляндскую Православную Церковь, «как находившуюся всегда в ведении Церкви российской»^[28], однако из этого ничего не вышло (Финляндская Церковь так и осталась автономной в юрисдикции Константинопольского Патриархата).

23 января 1946 г. Патриарх Алексий писал председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпову о том, что, учитывая «фактическую потерю авторитета среди православного мира “Вселенским” Константинопольским Патриархатом», надо «принять действенные меры в деле собирания в лоно Матери-Церкви еще не воссоединенных с нею епархий (Сев. Америка, Финляндия, Южн. Америка, Польша)». В связи с этим Первосвятитель предлагал заняться вопросом «об “убеждении” (через митр. Фиатирского Германоса в Лондоне или при посредстве экзарха Болгарского Стефана) Константинопольского Патриарха Вениамина в необходимости прекратить его прежнюю политику в отношении к Русской Православной Церкви и отказать в дальнейшем “окормлении” (“временном” – согласно томосов Константинопольского Патриарха) Польской и Финляндской Церкви»^[29].

Через неделю, 29 января, Патриарх Алексий отправил письмо Митрополиту Варшавскому и всея Польши Дионисию (Валединскому), в котором указывал: «Ожидаем возвращения Православной Церкви в Польше к каноническому порядку. Уверены, что и Вселенская Патриархия, стоящая, как подобает, на страже священных канонов, признает благовременным восстановление в Православной Церкви, находящейся на территории Польской Республики, правильного и законного церковного строя, вытекающего из ее положения дщери Р[усской] П[равославной] Ц[еркви]»^[30]. Однако это требование выполнено не было.

После окончания Второй мировой войны под влиянием патриотических чувств, своих и паствы, глава Западно-Европейского экзархата митрополит Евлогий (Георгиевский) принял решение вернуться в лоно Матери-Церкви. 29 августа 1945 г. к Патриарху Алексию поступило ходатайство митрополита Евлогия, архиепископа Владимира и епископа Иоанна «о принятии их с приходами в каноническое единение со всею Русской Православной Церковью». 7 сентября 1945 г., после поездки митрополита Николая (Ярушевича) в Париж, Священный Синод Московского Патриархата принял постановление о воссоединении с Русской Церковью 75 приходов Западно-Европейского экзархата, а 11 сентября 1945 г. был издан указ Патриарха Алексия № 1171, удовлетворивший ходатайство владыки Евлогия с сохранением статуса экзархата^[31]. Выступая 29 августа на Епархиальном собрании, созванном по вопросу воссоединения, митрополит Николай несколько дезинформировал собравшихся, уверяя, что вопрос в целом уже урегулирован с Константинопольским Патриархом. К сожалению, это оказалось не так.

В последний год своей жизни митрополит Евлогий дважды обращался в Константинополь за разрешением вопроса о своем каноническом положении, однако Вселенская Патриархия ничего не ответила на его запросы. Так, 1 октября 1945 г. в своем письме к Патриарху Вениамину Владыка Евлогий писал: «Наше воссоединение с административным организмом Московской Патриархии и каноническое подчинение ему отныне предрешено. Но формы нашего подчинения, управления и дальнейших при этом взаимоотношений со Вселенским Престолом еще не выяснены. Само собой разумеется, что Патриарх Московский Алексий не замедлит вести по сему предмету с Вашим Святейшеством надлежащие переговоры… Всем этим указуется срок окончания действия статута нашего экзархата во всей его настоящей полноте особыми актами Вселенского Престола и Московского Патриарха»^[32].

4 ноября 1945 г. Патриарх Алексий телеграммой сообщил Патриарху Вениамину, что с его устного благословения, переданного из Константинополя митрополиту Евлогию, было «осуществлено присоединение к нашей Матери-Церкви экзархата Западной Европы», и попросил на это письменное благословение Константинопольской Патриархии, но и данный запрос остался без ответа^[33]. Возможно, причиной была тяжелая болезнь Патриарха Вениамина, кроме того, на позицию Константинопольской Патриархии могли повлиять политические осложнения, возникшие в этот период между Турцией и Советским Союзом^[34]. Владыка Евлогий временно считал себя экзархом двух Патриархов и обоих поминал за богослужением.

14 февраля 1946 г. скончался Патриарх Вениамин I. На его похоронах присутствовал советский генеральный консул, который при посещении Фанара заявил, что его правительство оценило вклад, внесенный Православной Церковью в дело распространения в мире гуманистических идей. Во время церемонии похорон предполагаемый преемник усопшего митрополит Халкидонский Максим некоторое время находился в автомобиле консула. На Пасху 1946 г. был даже временно возобновлен старый обычай, не применявшийся с 1917 г., по которому российский дипломат сопровождал Пасхальной ночью Патриарха от его резиденции до дверей храма: весной 1946 г. в ходе шествия с правой стороны от Первосвятителя находился посол Греции, а с левой – советский генеральный консул^[35].

20 февраля 1946 г. новым Константинопольским Патриархом был выбран владыка Максим (Вапорцис), в Патриаршестве Максим (Максимос) V. Он родился в 1894 г., в 1919 г. окончил богословское училище на о. Халки и был рукоположен во диакона, затем служил архидиаконом в митрополиях Халкидона и Эфеса, состоял патриаршим иеродиаконом и помощником секретаря Священного Синода. В 1927 г. о. Максим был главным секретарем Синода, в 1928 г. – иеромонахом и архимандритом патриаршего храма. В 1930 г. его возвели в сан митрополита и в 1931 г. избрали членом Синода и местоблюстителем великого протосинглера. После назначения в 1932 г. митрополитом Халкидонским владыка в течение 10 лет управлял Синодом, одновременно он возглавлял административный совет богословского училища на о. Халки. Как уже говорилось, в 1936 г. митрополит Максим не был избран Патриархом, так как турецкое правительство удалило его имя из списка кандидатов. Включение имени владыки в подобный список через десять лет свидетельствовало об улучшении греко-турецких отношений в то время. Это улучшение также способствовало тому, что Патриарху Максиму удалось вернуть под контроль греческой общины Стамбула госпитальный комплекс в Балыклы и церковь Спасителя, отнятые ранее сторонниками неканоничного раскольника, так называемого «Папы» Евтима^[36].

По случаю своего вступления на Патриарший престол Максим V в послании к митрополиту Евлогию написал, что он по-прежнему считает его (вопреки желанию Московской Патриархии) своим экзархом в Европе, и напомнил порядок поминовения Патриаршего имени за богослужением. Первосвятитель Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ) митрополит Анастасий (Грибановский) обменялся с Патриархом Максимом сердечными приветственными грамотами, где владыка Анастасий был назван «возлюбленным о Христе собратом», а не раскольником. Кроме того, новый Константинопольский Патриарх встретился с настоятелем прихода РПЦЗ в Стамбуле архимандритом Серафимом (Палайдой) и выказал ему большое расположение^[37].

В декабре того же года Сербский Патриарх Гавриил в беседе с митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем (Ярушевичем) так охарактеризовал действия Патриарха Максима: «Константинопольская Церковь – это красивый переплет книги, из которой вырваны все страницы. Она – в упадке, и духовном, и материальном. Живет только на английские деньги. Патриарх Максим, скорее, русофил, но ни одного самостоятельного шага он сделать не может: за него работает окружение, особенно митр. Иоаким и Геннадий – сторонники власти Вселенского Патриарха над другими Церквами и не любящие Русской Церкви»^[38].

2 марта 1946 г. Патриарх Алексий отправил Максиму V телеграмму: «В октябре минувшего года пред почившим Святейшим Патриархом Вениамином по просьбе православных в Финляндии был возбужден мною вопрос о возвращении Финляндской Православной Церкви в лоно Матери-Церкви Русской, так как причины временного перехода ее в ведение Вселенского Патриарха в настоящее время отпали. Православная паства Финляндии с нетерпением ждет этого возвращения. Такое же ходатайство перед почившим Патриархом возбудил в свое время митрополит Евлогий из Парижа. До сего времени ни в Финляндии, ни в Париже ответа от Вселенского престола не было. Усердно прошу, Ваше святейшество, прислать мне и передать Финляндскому архиепископу Герману и митрополиту Евлогию Ваше благословение на означенный переход». Уже 9 марта Патриарх Максим прислал ответную телеграмму: «Финляндский церковный вопрос решен, пишем. Константинопольский Максим». 13 марта не вполне удовлетворенный Патриарх Алексий еще раз телеграфировал: «Телеграмму Вашего Святейшества о разрешении финляндского церковного вопроса получил с удовлетворением. Ожидаю решения и по парижскому церковному вопросу, о чем я телеграфировал Вам 2 марта»^[39]. Но решение этого вопроса затянулось.

А после случившейся 8 августа 1946 г. смерти митрополита Евлогия Московская Патриархия потерпела ощутимую неудачу. Отсутствие «отпускной грамоты» Константинопольского Патриарха было использовано новым руководством экзархата для того, чтобы не исполнять завещания митрополита Евлогия. На следующий день после отпевания Владыки, 13 августа 1946 г., архиепископ Владимир (Тихоницкий), старший по чину из архиереев экзархата, получил указ Московского Патриарха от 9 августа, в котором предписывалось: «1) Временную юрисдикцию Вселенской Патриархии над Западно-Европейскими приходами, установленную в 1931 г., считать фактически и формально прекратившей свое действие, а означенные приходы вновь безраздельно находящимися в юрисдикции Московской Патриархии, о чем почтительно известить Его Святейшество Вселенского Патриарха Максима. 2) Экзархом Западно-Европейских русских приходов назначить Преосвященного митрополита Серафима (Лукьянова) со включением приходов его области в состав Западно-Европейского экзархата»^[40].

21 августа 1946 г., как свидетельствует Владыка Владимир, он получил телеграмму Святейшего Патриарха Алексия: «Завещательное распоряжение митрополита Евлогия в отношении Вашего Преосвященства, если таковое и существует, не имеет никакой канонической силы, тем более что покойный экзарх Евлогий признал над собой юрисдикцию Московской Патриархии. Предлагаю Вашему Преосвященству оказать послушание Матери-Церкви, вступить под руководство нами назначенного экзарха и сообщить нам об этом». Архиепископ Владимир отказался выполнить это указание, заявив, что до сношений со Вселенским Патриархом он может принять его только к сведению^[41].

Вскоре по указанию Константинопольского Патриарха во Францию приехал его экзарх – митрополит Фиатирский Герман (Стренопулос), который настоял на соборном решении спорного вопроса. 16 сентября под председательством митрополита Германа в Париже состоялось заседание Епархиального совета, который постановил, что окончательное решение о возглавлении Западно-Европейского экзархата будет принято на Епархиальном собрании. В это время Епархиальное управление выпустило «Осведомление», в котором оспаривалась законность перехода экзархата в юрисдикцию Московской Патриархии без согласия Константинопольского Патриарха. Действия митрополита Евлогия назывались «поспешными» и совершенными «вопреки установившейся в экзархате практике» обсуждения вопросов с епархиальными органами и паствой. На следующий день Московский Патриарх Алексий упразднил Епархиальное управление и объявил намечаемый без его благословения Епархиальный съезд незаконным^[42].

Однако это не помогло, состоявшееся 16–20 октября Чрезвычайное Епархиальное собрание клира и мирян значительным большинством голосов приняло решение: «…не принимать к исполнению указ Московской Патриархии неканонически посягающего на упразднение над нами власти Вселенского Патриарха». Епархиальное собрание просило архиепископа Владимира представить Вселенскому Патриарху ходатайство о том, чтобы сохранить экзархат в прежнем качестве автономного Русского экзархата в лоне Константинопольского Патриархата. Ответ Вселенской Патриархии, последовавший 20 марта 1947 г., извещал, что Патриарх Максим грамотой от 6 марта удовлетворил ходатайство Епархиального собрания^[43]. Следует отметить, что отделение Западно-Европейской епархии от Русской Православной Церкви в 1947 г., как и в 1931 г., не было каноническим актом: епархия может отделиться от своей Поместной Церкви только с разрешения ее высшей власти и ее Собора.

Верными Патриарху Алексию во Франции остались лишь несколько приходов. Назначенный Московской Патриархией экзархом Западной Европы митрополит Серафим (Лукьянов) в письме Патриарху Алексию от 31 марта 1947 г. просил исключить из состава иерархов Русской Церкви архиепископа Владимира (Тихоницкого), епископов Никона и Иоанна, отошедших под юрисдикцию Константинополя, а также «заявить Константинопольскому Патриарху протест по поводу его антиканонического деяния относительно вверенного мне экзархата, каковые деяния являются вызовом против прав и интересов Русской Церкви, нарушающими мир в междуцерковных отношениях. Протест Вашего Святейшества необходимо было бы сообщить главам всех автокефальных Церквей»^[44].

27 мая 1947 г. Московская Патриархия издала указ о лишении трех архиереев экзархата и примкнувшего к ним духовенства «права именоваться священнослужителями Русской Православной Церкви». Константинопольский Патриарх еще 6 марта 1947 г. назначил архиепископа Ницского Владимира (Тихоницкого) своим экзархом в Западной Европе и 8 июля того же года возвел его в сан митрополита. Позднее митрополит Владимир предлагал Первоиерарху Русской Православной Церкви за границей митрополиту Анастасию подчинить экзархат Архиерейскому Синоду РПЦЗ при условии, что Синод признает главенство над собой Вселенского престола, но владыка Анастасий с этим условием не согласился^[45].

В первые послевоенные годы была предпринята попытка превратить Московский Патриархат в своего рода «Православный Ватикан», отодвинув Константинопольского Патриарха на второй план. Подобные намерения тесно переплетались с планами руководства СССР усилить свое влияние в Турции. Этой стране были предъявлены требования: передать часть Турецкой Армении в состав Советского Союза и допустить размещение советских военных баз в проливах Босфор и Дарданеллы, что позволяло контролировать ситуацию в районе Стамбула (впрочем, при поддержке США данные требования были отклонены).

В докладной записке председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова И.В. Сталину об итогах весенней поездки делегации Московской Патриархии по странам Ближнего Востока от 27 июля 1945 г. отмечалось: «По инициативе восточных патриархов в беседах с Патриархом Алексием был затронут вопрос о Вселенском Соборе, не созывавшемся с VIII века. Все патриархи высказываются за желательность созыва Вселенского Собора и единодушно указывают на то, что Собор должен состояться в Москве. Из обмена мнениями по этому вопросу между патриархами – Собор должен будет избрать Вселенского Патриарха и решить вопрос о перенесении центра православия в Москву, причем, по примеру прежних Вселенских Соборов, которые собирались, хотя по инициативе представителей церквей, но не церквами, а государствами, и этот Собор должен быть созван таким же порядком. В этой связи Патриарх Иерусалимский Тимофей высказал мысль, что было бы жестом исключительной политической и церковной важности, если бы русское правительство проявило бы инициативу и пошло бы навстречу этим желаниям устроить Вселенский Собор в Москве»^[46]. Полностью доверять этому сообщению нельзя, скорее всего, Карпов несколько приукрасил ситуацию, кое в чем выдавая желаемое за действительность.

Впрочем, одно время казалось, что планы создания «Московского Ватикана» близки к осуществлению. В сентябрьском номере «Журнала Московской Патриархии» за 1946 г. говорилось «об исключительном оживлении» в лоне Православной Вселенской Кафолической Церкви, под фактическим водительством Русского Православия: «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать…»^[47]. Еще в марте 1946 г. митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич) написал в Совет по делам Русской Православной Церкви о необходимости проведения в Москве Вселенского Собора. Излагая свои соображения по этому поводу, владыка в качестве возможных препятствий отметил низкий богословский уровень русского епископата, отсутствие высококвалифицированных ученых теологов и духовных академий^[48].

Трудно сказать, у кого родилась эта идея, но она была полностью одобрена И.В. Сталиным, возлагавшим на ее осуществление большие надежды. Секретным постановлением от 29 мая 1946 г. Совет Министров СССР разрешил проведение в Москве Вселенского Предсоборного совещания с участием глав всех автокефальных Православных Церквей мира для обсуждения вопросов о выработке общей линии по борьбе с Ватиканом, отношении к экуменическому движению, созыве Вселенского Собора и др.^[49]

Вызревавший замысел отличался грандиозностью. 13 января 1947 г. Патриарх Алексий уже писал председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпову о предполагаемом проведении 1-10 октября этого года в Москве Собора всех существовавших тогда в мире 12 автокефальных Православных Церквей, причем их должны были представлять Первоиерархи. Планировалось и участие делегаций Сиро-Халдейской, Армяно-Григорианской, Коптской Церквей в связи с обсуждением вопроса об их соединении с Православием. В программу Собора намечалось включить девять вопросов, главные из которых носили «политический» характер – отношение к воинствующему католицизму и экуменическому движению. Для создания заинтересованности у будущих участников в начале 1947 г. готовилась передача подворий Иерусалимской, Сербской, Антиохийской, Александрийской и Болгарской Церквам в Москве, Киеве и Ленинграде; выплата денежных подарков в валюте главам Константинопольской, Кипрской, Элладской, Албанской, Сербской Церквей. В свою очередь, и Московской Патриархии пообещали передать все здания Троице-Сергиевой Лавры, собор в Новодевичьем монастыре и т. п.^[50]

На состоявшейся 14 января личной встрече Патриарха с Г.Г. Карповым планы были откорректированы: в сентябре – начале октября 1947 г. планировалось проведение уже первоначально намеченного Предсоборного совещания, основной целью которого в докладной записке Г.Г. Карпова от 14 февраля 1947 г. провозглашалась подготовка созыва в 1948 г. Вселенского Собора «для решения вопроса о присвоении Московской Патриархии титула Вселенской»^[51]. 23 января начала работать подготовительная комиссия Патриархии под председательством митрополита Николая (Ярушевича), принявшая в этот день постановления о повестке совещания, тексте пригласительных посланий главам Церквей, издании докладов и разработке плана мероприятий по приему участников совещания^[52].

21 марта 1947 г. заместитель председателя Совета по делам Русской Православной Церкви С.К. Белышев писал в Совет Министров СССР, что «Московская Патриархия разработала предварительную программу проведения Вселенского предсоборного совещания и обратилась в Совет с ходатайством разрешить ей созвать совещание в первых числах октября с.г.». 8 апреля Патриарх Алексий разослал главам автокефальных Православных Церквей приглашения на совещание в Москву для решения «взаимным согласием» вопросов, «общих для всей Православной Церкви», в число которых входили вопросы о католицизме и Ватикане, об отношении к «каловацкому расколу» в Русской Церкви, об участии «и в какой форме» в экуменическом движении» и др. А 18 июня Г.Г. Карпов представил на утверждение И.В. Сталину и В.М. Молотову план проведения совещания^[53].

Наибольшую озабоченность вызывала позиция Константинопольского Патриарха Максима V. Еще 6 июня 1946 г. на совещании в Совете по делам Русской Православной Церкви с участием Патриарха Алексия Г.Г. Карпов отмечал, что Фиатирский митрополит Герман, не без влияния английского правительства, совершил поездки в Австрию и Венгрию. При этом Патриарх Максим послал ему инструкции о противодействии русскому влиянию, но не дал инструкций о борьбе с Ватиканом, «идущим открыто против Русской Церкви». В качестве ответных мер Карпов от имени правительства предложил Московской Патриархии поставить на обсуждение ряд вопросов, в том числе: «В течение 1946 г. произвести ряд командировок: 1. В Стамбул к Патриарху Максиму (он “блокирован” англичанами и турками, но может быть с нами). 2. На Ближний Восток с оказанием им материальной помощи: 40 тыс. американских долларов Иерусалимскому, 50 тыс. – Константинопольскому. Эти деньги правительство дает Московской Патриархии безвозмездно, а Патриархия передаст их как братскую помощь от Русской Церкви»^[54].

В соответствии с этим планом в октябре 1946 г. должна была состояться поездка делегации Московской Патриархии во главе с митрополитом Николаем (Ярушевичем) в Стамбул с целью устранения существовавших разногласий. В докладной записке Г.Г. Карпова от 14 февраля 1947 г. в Совет Министров СССР говорилось: «Для урегулирования отношений Московская Патриархия решила послать в Турцию митрополита Крутицкого Николая с подарком Патриарху Максиму (50 тыс. американских долларов), но турецкое правительство задерживает визы митрополиту Николаю и его спутникам уже длительное время»^[55]. В итоге из-за противодействия турецких властей поездка митрополита Николая в Стамбул не состоялась, но, возможно, были найдены иные возможности для передачи денег. Эти и другие методы влияния дали свои плоды. Например, Константинопольский владыка (несмотря на давление турецкого правительства) отказался осудить греческих коммунистов, развернувших вооруженную борьбу в своей стране^[56].

По некоторым важным вопросам Патриарх Максим советовался с Московской Патриархией. Так, 4 февраля 1947 г. в послании к Патриарху Алексию I он спрашивал последнего, «принять ли, и в какой форме, участие в так называемом экуменическом движении, охватившем собой все прочие христианские общины мира, кроме Римско-Католической Церкви»?^[57]

8 апреля Патриарх Алексий разослал главам Поместных Православных Церквей приглашения на сентябрьское Московское совещание. В соответствующем письме Константинопольскому Патриарху он не называл совещание Предсоборным: «Православная Русская Церковь никогда не переставала, по заповеди Господней, блюсти единение духа в союзе мира и любви с досточтимою Великою Церковью и всегда в важнейших делах церковных прибегала к содействию своих досточтимых братий – Святейших и Блаженнейших Патриархов. И ныне она обращается к Вашему досточтимому Святейшеству по нижеследующему важному поводу. За истекшие десятилетия перерыва непосредственного общения между братскими Церквами в каждой из них накопились вопросы, решать которые необходимо взаимным согласием всех их предстоятелей. Эти вопросы – общие для всей Православной Церкви. Таков вопрос о практической враждебности инославия, превращающего святое миссионерское дело в чуждую Христовой заповеди антиправославную пропаганду, иногда трудно отличаемую от политических акций. Таков вопрос об отношении к расколу в Русской Церкви в духе полного единодушия между братскими Церквами.

Таков вопрос, поставленный пред Православием всего мира и, в частности, обращенный к нам в письме Вашего Святейшества от 4 февраля 1947 г., принять ли… участие в так называемом экуменическом движении… Духовный голод христианских масс, лишенных благодатного питания Церкви, заставляет верующих христиан всех инославных общин поддерживать экуменическое движение. В то же время, наблюдения за экуменическими путями в течение ряда лет пока не дали Русской Православной Церкви полной уверенности в истинности этого пути, поэтому Русская Церковь не решается одна, без обеспечения себе поддержки со стороны братских Церквей, ни войти в ряды сотрудников экуменического движения, ни выразить этому движению обоснованный, хотя и горький для него, отказ. Русская Православная Церковь заинтересована в братском разрешении со всеми Поместными Церквами всех этих, а также и других общих для всех нас вопросов. Вместе с тем она с любовью принимает на себя и организацию совместного совещания предстоятелей всех Православных Церквей»^[58].

Однако замыслы проведения Вселенского Собора или Предсоборного совещания в Москве уже вскоре стали рушиться. Еще в феврале 1947 г. тяжело заболел и в значительной степени отошел от дел относительно лояльный к СССР Константинопольский Патриарх Максим. Его окружение, почувствовав в Московской Патриархии соперника по вопросу лидерства в православном мире, заняло гораздо более жесткую позицию. На Константинополь всецело ориентировались Элладская и Кипрская Церкви. Так, от главы последней, архиепископа Леонтия, 29 июня 1947 г. в Москву пришла телеграмма: «Мы, согласно каноническому положению, сообщаем, что, к сожалению, не принимаем приглашения на Всеправославный Собор, каковое полномочие имеет одна лишь Вселенская Патриархия Константинопольская»^[59]. В ответной телеграмме митрополит Николай (Ярушевич) пытался разъяснить: «Патриархия приглашает Предстоятелей Православных Церквей не на “Всеправославный Собор”, но для Совещания по вопросам, одинаково важным для всей Православной Церкви», сославшись на пожелания самих Православных Патриархов, высказанные ими в 1945–1946 гг.^[60] Однако, судя по ответу на эту телеграмму, архиепископ Леонтий отнесся к аргументам владыки Николая предельно скептически.

Сыграла свою роль и широкая кампания в западной прессе по компрометации Русской Церкви, в борьбу за срыв московского замысла активно включился Ватикан. На Восточных Патриархов оказывалось разностороннее давление, представители различных американских организаций подкупали их крупными суммами валюты. 16 июня 1947 г. Александрийский Патриарх Христофор II прислал свой письменный отказ принять участие в Всеправославном Соборе в Москве: «… когда в минувшем году Высокопреосвященный Митрополит Ленинградский Кир-Григорий, по поручению Вашего Блаженства, рассуждал со мною о возможности созыва такого Собора в Москве, мы ответили ему, что мы не согласны собираться в Москве, а предпочитаем или Иерусалим как место Великого и Всехристианского поклонения, или Св. Гору, где есть особо пригодное место для христианской молитвы и аскетических подвигов и где бы мы были совершенно избавлены от великого земного житейского смятения и всякого политического вмешательства и давления. Но теперь, когда прекратились и утихли страшные политические бури, возможно, чтобы немедленно и в том же году на мирной Св. Горе был созван этот Собор, но возможно это и в Иерусалиме, и гораздо меньше в Москве. По всем этим причинам, Блаженнейший брат о Господе, мы полагаем, что в настоящее время у нас нет доводов в пользу созвания Всецерковного Собора именно в Москве»^[61]. Подобный отказ был получен 3 июля и в телеграмме от Патриарха Иерусалимского Тимофея: «Мы не готовы к участию в предложенном совещании»^[62].

Представитель Константинопольского Патриархата митрополит Принцевых островов Досифей в письме Патриарху Алексию от 30 июня писал: «Ожидалось, чтобы Вы по долгу и обязанности своей обратились к нашему Патриаршему Вселенскому престолу и через него, по порядку, испросили и получили достоверное мнение его же и остальных святых Церквей-Сестер по ощущаемой Вами нужде неотложного созыва ныне Всеправославного совещания, и никак, чтобы Вы приступили к организации такого совещания, принимая, таким образом, на себя инициативу, принадлежащую только Святейшему патриаршему вселенскому престолу»^[63]. В ответном письме от 11 августа Патриарх Алексий разъяснял: «В священных Правилах и церковных установлениях… нет запрета на таковые мероприятия со стороны отдельных автокефальных Церквей, равно как и указаний на исключительное право Константинопольского Патриарха на созыв подобных совещаний, и нигде не указывается определенного места для братских собраний и соборного обсуждения церковных вопросов. А потому такое с нашей стороны приглашение собратий – глав автокефальных Церквей и их представителей явилось совершенно естественным и законным»^[64].

Хотя главы Антиохийской, Сербской, Румынской, Болгарской, Албанской и Грузинской Церквей заявили о своем согласии участвовать в совещании, срыв первоначальных планов стал очевиден. Уже 15 июля 1947 г. Патриарх Алексий в письме Г.Г. Карпову предложил перенести совещание на более позднее время – примерно на весну 1948 г. В начале августа главам автокефальных Православных Церквей были посланы извещения, что совещание по соображениям более тщательной подготовки докладов откладывается «ориентировочно на лето будущего 1948 г.»^[65].

Ответные послания Восточных Патриархов не внушали оптимизма. Так, в частности, Антиохийский Патриарх Александр III 14 ноября писал, что Восточные автокефальные Церкви не примут участия в совещании «по соображения не временного и преходящего, но принципиального характера, ибо среди греческих духовных сфер существует мнение, основанное на традиции, что такая инициатива должна принадлежать Святейшему Патриарху Вселенскому», и что среди «упомянутых духовных сфер» существует и оппозиция против проведения совещания в Москве. Александр III советовал Патриарху Алексию обратиться к Вселенскому Патриарху. Об этом же писал в своем послании от 9 октября 1947 г. Александрийский Патриарх Христофор: «Поверьте, что не менее Вас мы чувствуем необходимость созыва этого Собора и желаем его. Не назначайте вообще даты Собора, когда будете говорить о нем. И братски попросите Вселенского Патриарха, чтобы он созвал Собор по Вашему предложению. Если бы он почему-либо отказался созвать Собор, и этот отказ явился бы несправедливым и неполезным для Церкви, тогда все мы окажем содействие этому созыву»^[66].