М.М. Дрив
Волнение. Кровь на снегу
Руина
Темнота на улице особенно густая сегодня ночью. Интересно, услышит ли меня кто-то сквозь этот мутный барьер?
Я могу заставить их молчать.
– Хей, что ты там застыл? – голос из ещё одной тьмы, на этот раз из квартиры, чьё нутро скрывает сетчатая плотная занавеска.
– Смотрю на снег, – я не собираюсь говорить правду, либо делиться мыслями.
– Он какой-то особенный что ли? – приближается голос, и тонкая рука отодвигает занавесь, давая девушке пройти ко мне.
– Почему сразу снег особенный? – я поворачиваю только голову в сторону Киеры. – Может, у меня настроение такое.
– Особенное? И в чём же тогда дело? – она подходит ближе и обхватывает обеими руками моё плечо.
– Просто бывает такое, – смотрю снова на снег. – Уверен, у тебя тоже. Какой бы неэмоциональной ты не хотела бы казаться.
– Ты так говоришь, будто я стерва какая, – она слегка трясёт, негодуя, головой, – но разве это правда?
– Эм, ну, а меня побьют за неправильный ответ?
– Ой, хватит, смотри лучше на свой снег уже и молчи, – выпалив, она, немного погодя, добавляет: – Хотя нельзя отрицать пользы твоих слов, когда ты думаешь, что говоришь.
– А тебя волнует только моя польза? – неотрывно гляжу в даль.
– Идиот! – она слегка ударяет своим локтем мне в рёбра. – Конечно, нет!
Я молчу. «Когда ты думаешь, что говоришь». Хм. А что у меня ещё осталось? Снег и контроль над тем, что я говорю, ведь уже не так важно, что я делаю, это всё про речь сейчас. И забавнейшая штука эта речь: ей владеют только люди. Эта монета для размена с теми, кто только и имеет торгашество на уме, кто любит ободрать тебя, и кто совсем не умеет обращаться с деньгами. Иной разбрасывается ими, пока их звон не станет лишь фоновым шумом, другой и на секунду не задумается, чтобы попытаться понять собеседника, разрушая обмен информацией. Но ничего, я могу заставить их замолчать. И слушать.
Пока я задумался, Киера проскользнула снова к занавеске, что слегка подрагивает, не касаясь, кажется, только чудом кожи девушки, которая стоит к ней вплотную.
– Заканчивай смотреть на снег, я буду ждать тебя внутри.
– Позови, когда будет доставка, я ещё немного здесь побуду.
– Всенепременно, – лишь эхо голоса её.
И если думать про то, что тебя не понимают, или отказываются понимать, то возникает омерзительно ощущение того, что тот, кто не способен, нет, даже способен, но настолько слаб, что не признаётся себе в неправоте, нет, тут даже суть не в правоте, или даже не в интеллектуальной честности, пускай они катятся куда подальше… Суть есть отсутствие желания кооперации, движения другому человеку навстречу, а ведь это самое простое, часто благодарное действие.
Я был бы рад, если бы мне предложили перспективу. Если бы кто-то мог. И правильно построенный диалог – это непрерывно удерживаемое равновесие между данным извне и отданным вовне, вечное колебание чаш, взвешивающих на себе: оттуда и туда, «мне» и «я». Хотел бы кто, наоборот, получить мою перспективу… А то этот вакуум не наполнится ничем, кроме изолированно-отрешённых мыслей единого существа с обеих сторон.
Сигнал, сигнал извне, что режет сквозь шум. Может я его хоть услышу, если буду…
В дверь позвонили, и я слышу даже сквозь всю квартиру, как поворачивает ключ Киера, открывает дверь, и мужской голос говорит:
– Добрый вечер, ваша доставка.
– Сколько там с меня? – спрашивает девушка.
– Пятьдесят два, ровно.
– Хорошо, – её слова, и позже уже громче: – Сан, подойди-ка сюда.
Я иду на зов. Ступаю сам сквозь занавесь, не отодвигая рукой, а лишь проскальзывая сбоку, и иду в коридор. Там в выжидательной позе стоят двое. Киера подходит аккуратно ко мне и шепчет на ухо:
– Давай, скажи ему.
Её глаза полны ожидания и просьбы. Эх, я не хочу этого делать: у нас же есть деньги. Зачем ей постоянно скидывать на меня эти проблемы? Это достаточно сложно, чтобы не быть опрометчивым: мне нужно аккуратно формулировать. В любом случае, задумавшись на мгновения, я набираю воздуха в лёгкие и произношу:
– Я думаю, что ты хочешь оплатить этот заказ с доставкой из своего кармана. Ты забудешь всё, что произошло в этой квартире, когда выйдешь из неё, но будешь иметь ощущение, что выполнил всё, что собирался.
Мои слова заканчиваются, начинается движение доставщика, который сам отсчитывает себе нужную сумму, расписывается о получении, делает пометки в своей документации. Он стоит в шоке. Сознание его не покинуло, он не в трансе, но звучание, моя речь, конечно, извратила его разум, ведь его воля была нарушена, ей было пренебрежено.
– Уходи.
Дверь за человеком закрывается. Там, вне моего дома, он уже ничего не помнит, и как ни в чём не бывало направляется наружу.
– Вот, видишь, я раньше говорила про удобство, – она приобнимет меня рукой, свободной от пакета с едой. – Ты же не чувствуешь себя как-то «особенно»?
– Нет, не особо, – пожимаю плечами, – у меня есть сила, я ей пользуюсь. Разве я уродом могу быть из-за этого?
– С таким личиком? – её рука на моей щеке, она слегка склоняет голову, прищуривается. – Конечно, можешь. Но не внешне.
Она одаряет меня улыбкой и уходит на кухню.
– Ой, не надо мне тут играть! Как будто это не ты, кто меня так просила вмешаться! – бросаю в её направлении.
– А ты согласился, – она отвечает издалека. – И я знаю, что ты на такое готов. Терплю же тебя.
Иду тоже на кухню, мне начинает надоедать сегодняшний разбор моральных полётов. И все эти…
Призраки они такие, то обтянутые плотью, то бестелесные, преследующие тебя, и приходится выбирать: ты спишь или с одними, или с другими.
– Ты так испортишь мне всё настроение, давай просто ужинать, – говорю девушке я.
– Хорошо, – она просто говорит и поворачивается уже с вопросом и бутылкой в руке: – Ты будешь пить?
– Я? Конечно, нет. Я не могу теперь себе позволить.
– Чего так?
– Если я ляпну что-нибудь пьяным, – морщусь от мысли, – то будет жутко неудобно.
– Раньше ты не был таким сконцентрированным, – Киера приподнимает одну бровь, – на этот раз всё серьёзно?
– Угу.
– Ладно-ладно, не будем рисковать, – она отодвигает на край стола поставленную секунду назад бутылку. – Я тоже не буду, но тебе лучше найти способ меня тогда развлечь.
Я не могу заставить её замолчать. Эта зависимость, вынужденная, или свободная, избранная мной при побеге или та, о которую я споткнулся, упав в пламя, уже не важно, она меня поглощает. И не мог бы я ей сказать что-то контролирующее. Но, как далеко в высоту я могу унести эту тяжесть на спине, сложно ответить. Когда-то придётся бросить это, особенно, если это условие моего успеха. Цена невысока. Но всё это лишь только тогда, когда я стану видеть всю картину, смазывая детали, а пока я вплотную пялюсь на одну, и она кажется огромной. Может, это будет не тяжело.
В древнем саду стоит треснутый фонтан. Трава давно поглотила всё, что было навалено тяжёлой рукой человека в структуры. Но сейчас там лежит снег, скрывая всё. Над этими разбитыми руинами, где давно жила вера, темнеет небо, манит их свет звёзд. И камни, разбуженные силой, камни поднимаются уродливой, нерушимой башней-тираном. Да, кто-то ещё зовёт это позабытое место домом, но ненадолго.
Я могу заставить их слушать.
Логос
Перила «Аугусто-центра» впиваются холодом в кисть, поднимаются ступени к занятому входу, где суетятся и суетятся люди.
Здание, стройку которого начал тщеславный дед, который даже завещал назвать своим именем небоскрёб, и завершил мой отец, когда ещё был молодым человеком, служит некоторым образом символом. Символом города, влияния нашей семьи, может, не символической вершиной строительства, но физической, ведь это единственное семидесятиэтажное здание в городе. Недалеко от исторического центра. Другие вершины в городе не живут.
Также Аугусто служит нижними этажами центром торговли и иных экономических операций. Здесь также на первых нежилых пятидесяти этажах деловые люди делают дела, чувствуют, что делают дела. Многие желают занять офисы, которые «под покровительством» Дрива. Я же вижу это лишь как нахождение под Дривом, в любом смысле. Мы сами, в Оси, ведём дела в соседнем, отдельном здании, всего лишь через дорогу.
Отделка тяжелеющего двухэтажного фундамента Центра в переменчивом стиле была моим отцом плавно преображена в аккуратный модерн, сохраняя «старинный» профиль окружающих видов. Сама башня восстаёт уже всей мощью блестящего ар-деко, теперь уже нео: слегка более лёгкого исполнения, чем было запланировано. И венчает беднеющий в панно, впечатанных в плиты, к вершине пик стекла и нержавеющей стали пентхаус Дривов, что ведёт стиль дальше, утыкаясь в небо высокими рамами окон.
Здесь два этажа занимает жильё нашей семьи. Не то, что было нашим домом долгие века в районе Острова, но совсем новое для нас, обжитое лишь двумя десятками лет, не более того. Я хоть и был совсем маленьким, но до сих пор помню скрипящие коридоры того имения, где на тебя с каждой стены, кажется, пялятся портреты предков. Не хочется туда возвращаться.
Только тёплое пальто, мне нужно схватить только его, может ещё что-то накину, поменяю. Но основное – более тёплое пальто, но не слишком: что-то мне подсказывает, что я не замёрзну. Мороз крепчает, и нам обещают тот ещё холод зимой, надеюсь, что гололёда не будет: терпеть его не могу.
Всхожу по ступеням со свойственной мне поспешностью, но толку от неё нет особо: если бы я и старался, чтобы меня не узнали, то все мои попытки были бы тщетными, особенно здесь.
– Добрый день, Мэтью! – встречает меня у двери Ной – сорокалетний мужчина, что давно здесь работает.
– Добрый-добрый, Ной, – добро улыбаюсь ему, всё же заразная у него приветливость.
– Давно вас не видели, – он меня проводит по холлу, пока я здороваюсь с прохожими – гостями, жильцами и работниками здания.
– Ну, у меня же есть дела, вы знаете, – уклончиво отвечаю.
– Вы слышали про «Древо Штефтов»? – кажется, его очень интересует подтверждение сплетней прямо от меня.
– Да, мне вчера звонили, – наклоняюсь к нему поближе, – и скажу тебе по секрету: у них могут оказаться во владении некоторые цехи, но я ничего тебе не подтвержу.
– Да как же так! – видно, что он сейчас одновременно взбудоражен и удивлён. – Но, но ведь…
– Я ничего не подтверждаю, – повторяюсь я.
И уже добираюсь до лифта, пора наверх. А Ной пускай думает, что хочет, тем более, это лишь слух, что «Ось» переходит к Штефтам, но мы сможем на нём сыграть, если он разойдётся. Кстати, может, она и отойдёт к ним, со временем: у меня особых амбиций на семейное дело не имеется, а основным моим занятием теперь является совсем другое.
Отдельный путь наверх, к отделённым этажам моего дома. Там никогда ничего происходит. На такой вышине, при такой изоляции, кажется, можно слышать звук тишины, если не отвлекает свистящий ветер сквозь приоткрытые окна. Я думаю о слое пыли, который может там лежать собравшимся за недели моего отсутствия. Я ещё никогда и не вызываю никого на уборку, и не пускаю туда, потому что…
Дверь лифта открывается, передо мой небольшая прихожая двадцати квадратных метров, которая является маленькой паузой перед входом в мой дом. Здесь стены тёплых цветов освещены светильниками, ведущими рядками к бежевой двери. Подхожу к ней, открываю ключами; ну что же, давно здесь не был, всё здесь было ещё до меня, и всё для меня данное. Вхожу через порог – всё так, как я помню: высокие окна, что растут в два этажа, где первый – огромный зал, который функционирует, как гостиная, столовая, кухня, поэтому в нём выделены зоны под каждое из бытовых дел. Этот зал занимает своей вышиной больше половины пространства. Второй же этаж стоит на опорах, среди которых можно ходить. Это спланировано так: под полом второго этажа – кухня, ванные, гардеробы, в свободном пространстве – мягкая мебель, телевизор, всё подобное, и это всё-всё на фоне пустоты неба за окном, приближаясь к которому становится видимой панорама всего Дрива.
За каждым стеклом – вид на «владения», для меня, наверное, – поле для игры, для предков, скорее, – мастерская. У меня нет планов на архитектуру, совсем. Кстати, по поводу окон. Заставляю мыслями открыться выход на балкон. Наш балкон выпячивается, и огибает почти полным кругом пентхаус, предоставляя дополнительную площадку с той стороны, которая частично скрыта оформленными панелями стенами, сопровождающими лестницу на второй этаж, выход из лифта и комнату прихожей.
С открытым балконом, концентрируюсь на пыли, из всех вещей, на всех поверхностях. Теперь она несётся на улицу, вся поднятая со своих мест, даже тех, до которых я бы никогда не дотянулся. Все личные комнаты – на втором этаже, оттуда пыль также проскользнула под дверьми в окна, которые сами открылись.
Моя комната крайняя, ближайшая к лестнице, взбегаю по ступеням вверх. Захожу в комнату-офис, для меня была выделена часть пространства, чтобы я мог работать, рисуя на огромном экране. На бумаге интерьеры, отдельные предметы. Просто работать за компьютером в уединении: эта часть комнаты вынесена на ту сторону, где простирается своей шириной балкон за панелями, и через окна я всегда смотрю на сторону, обратную основной панораме окон первого этажа. Мне достался вид на Монолиты, так что очень удобно, что там сейчас засел Дин.
В шкафу, который близко к моей кровати, ищу себе пальтишко. Наконец-то выбираю чуть толще того, что на мне, но смотрю, чтобы оно мне не сковывало движения: никакой жёсткой ткани, меховых воротников. И вот.
А теперь… Пошли отсюда.
Быстро топаю вниз. Вернусь сюда попозже, думаю, я могу начинать спать здесь, но не сегодня. Так что, до скорой встречи.
Отправляюсь на улицу, на этот раз миную Ноя, исчезая за стеной поворота в случайный коридор, и моментом позже появляюсь уже в подворотне дома на улице.
День только начинается, так что временно займусь сбором инструментов для вечернего дела. Нам каждому понадобятся фонарь, может, даже с креплением на плечо, чтобы освободить руки, какое-нибудь оружие для Сурта, хотя, не думаю, что он умеет стрелять: огнестрел носят только полицейские, менее приятные лица, но и другу не поможет ничего менее «эффективного»… Так что забыли. Также схвачу простую аптечку: волнуюсь за… Понадобится, может, перекусить, если мы всю ночь будем рыскать, возьмём ещё верёвку, лопату: мало ли, мало ли. Для этого всего дела, может, сумку на плечо… Плюс на будущее всем рации заказать, думаю, мы можем настроить свою волну, заставим Лиама, также скооперируемся с полицией.
И так бежит солнце по небу на запад, пока не остаются на бездне-небосклоне только искры света – звёзды. Да, зимой темнеет раньше, приближается время встречи. Теперь уже без груза в виде быка Сина, но с экипировкой и ресурсами намного проще перемещаться по городу, тем более, я медленно на протяжении дня растягивал свой путь по магазинам в сторону нашего места встречи.
И я делаю скачок: мне хватает всего одного, сегодня я чувствую необычное возвышение духа, воодушевление. Всё же быть крупным игроком, иметь возможность контролировать ситуацию – те ещё привилегия и удовольствие. Пора решать проблемы. На улицах моего города.
Оказываюсь за стеной двухэтажного дома, грузно сидящего кирпичиками под окнами многоэтажки. У фронта дома освещён в вечерней темноте светом нескольких окон небольшой сад, что зимой – палки да узорчатый забор. Над тёмной крышей возвышается старомодный блок дымохода, который, всё же, не дымит. Я узнаю дом сразу: это жильё Сильвестра Де ла Круза, который напрочь отказывается делать только две вещи жизни: использовать свою вторую фамилию и подвергать свой дом реновациям. Он подобен тройке старых деревьев, что окружают его дом: имеет долгие истории, ветхость, но и непреклонную волю к жизни, что заводила его – в отличие от деревьев – далеко, на другую сторону планеты, обратно, и снова в дальние уголки мира.
И, кажется, «старый друг» Симона Вайковского, что пожаловался первый на видения, это именно наш хвастливый старик, который любит подразнить каким-нибудь своим опытом из-за океана любого, кто не высовывался за границу страны ни разу.
Но сегодня мы гости именно Вайковского старшего, жильё которого находится всего через дорогу улицы Краино от своего сына, чуть глубже во дворы.
Он занял уникальное место: на вершине дома, где он разнёс крышу-пирамиду, восходящую над чердаком, соорудив обсерваторию, плавно переходящую в жилое помещение. Честно, я не знаю, можно ли это назвать мансардой, но то, что у него есть угол многоэтажного «дома-книги», который был бы вершиной переплёта, с незарегистрированным собственным сооружением особого, специфического назначения, очень заинтересовало различные службы. И не дают ему покоя каждый раз, когда кто-то жалуется на раздвижную крышу, движение платформы телескопа, его конфигурацию. Однако сложно узнать: то ли ему завидуют, то ли он реально мешает. Я ему предлагал заняться оформлением документов, но его последние «эксперименты» как раз-таки требуют подопытных людей, так что он больше не жалуется.
Хотя он и не жалуется, Дин не раз говорил о том, что это неправильно. Он категорически против постоянного подвергания нежелающих людей силам. Кроме этого у них не мало своих разностей, с этим и связан съезд сына от отца: мировоззренческие расхождения не дают физику, исследователю и верующему человеку жить под одной крышей, рассматривая проблему, споря над ней регулярно. Проблему силы.
Также Симон поздний родитель: ему уже пятьдесят девять, хотя сыну только двадцать третий год жизни сказал «здравствуйте», и ещё единственный родитель, шестнадцатилетней давности развода. В неожиданной манере мать Дина сказала «до свидания» с чемоданами в руках, отправила бумаги на развод, отказываясь от общей собственности, и уехала в другую страну. Отец остался с сыном. Единственный ответственный родитель. Мальчик тогда был абсолютно растерян. Я много об этом слышал от Дина. Они никогда не были близки с отцом до этого и для него его тепло было неприятным и настойчивым. И его требовательность казалось абсолютно выдуманной, а не обоснованной. Могу признать: Симон всегда старался – и до сих пор старается – быть ближе к ребёнку, его попытки быть «на волне» неловкие и жутко милые со стороны, но, видимо, не для моего друга.
Дин может немного потерян в своих чувствах к далёкому, вечно потерянному в исследованиях старику, но я уверен, что он его любит, висят же в подвале вместо выбранных мною картин вышитые на тканях звёзды.
Теперь он живёт отдельно, хотя забавно близко. Но его поиски, общение со своей силой, силами иных людей – своеобразное отражение экспериментов отца по границам возможностей той или иной силы, потенциальным изменениям в полях, что его никак мысли не отпускают, хотя они лишь и остаются иллюзорным его впечатлением о способе действия сверхъестественного. И Дин также всё ищет и ищет, хотя, в отличие от Симона, он ещё и видит, знает. К сожалению Вайковского старшего и к тяжести на плечах младшего, ничто это не означает понимать. Ты можешь видеть все нити, их переплетения, но не иметь и малейшего представления, откуда они идут. Но уж лучше, чем попытки разобраться в том, что для тебя даже незаметно…
Не то, чтобы они никогда не общались, наоборот, они часто видятся, но мой друг всегда себя чувствует неловко, предоставляя отцу отчёт о том, что он узнал, демонстрируя способности, участвуя в симуляциях ситуаций.
Сам же старик тоже не прост, нашлась и ему сила: запись в сознании, перепись памяти. Этот его своеобразный гипноз и позволял ему разбираться с вызовами на него. Не уверен, что это что-то великое, так как область действия жутко ограничена, да и ему нужно быть очень аккуратным, чтобы записать силой своего мышления именно правильную историю. Но Симон пока что справляется.
А я между тем уже дошёл до подъезда его дома, где меня, как и ожидалось, встречают чёрная машина Штефта и сам её хозяин рядом.
– Добрый вечер, Мэт, – Ник машет рукой, – ты притащил с собой всякого?
– Да, забери-ка у меня, – скидываю с плеча сумку, что предназначена другу, – там тебе в поддержку.
– Замечательно, а подгузники ты мне не взял? – он слегка ухмыляется. – Всё будет в порядке.
– Оставишь на будущее тогда, пойдём наверх.
Мы едем в лифте на верхний этаж, проверяю всё ли подходящее есть у меня. Мне во сути нужен только фонарик и еда, потенциально аптечка, однако не верю в проблемы.
– Ты ещё и лопату взял?! – восклицает удивлённо Сурт. – Зачем?
– А если что-то под землёй, и нам достать надо?
– Ты сможешь эксплуатировать свою силу, господин «Хозяин города», – друг делает воздушные кавычки, – ты же можешь поднять кусок земли.
– Хм.
Правда, я даже не подумал об этом, я ещё никогда не «работал» с природой, землёй, мне кажется, что я могу, ведь пока не поддавались моей силе только люди.
Мы на месте и стучим в дверь – нет ответа. Стучим ещё – без ответа. Звонка у него никогда и не было. Я нажимаю на ручку, она поддаётся, и металлическая дверь пропускает нас. Под ногами чистенький линолеум, мы снимаем обувь у двери, со всех сторон слышится лёгкий гул машин. Не буду притворяться, что знаю большинство из них, но сразу распознаю его личный фиксатор волнений в «потоке силы», который на слегка возвышенном прорезиненном основании красуется в центре громадной комнаты, покрытой металлическим куполом. Вытянутые вилкообразные «конечности» конструкта смотрят в центр, нависая над подопытным человеком с различных боков, синие трубки охлаждения вьются змеями среди проводов по рамам механизма, что начинены невесть чем. Неточный, совсем неточный этот инструмент, однако, он хотя бы что-то показывает.
– Дорогие гости, проходите, проходите, – доноситься из другой комнаты дребезжащий назальный голос, – эм, там должен быть крестик на полу…
– Профессор мы здесь… – стараюсь откликнуться в сторону источника звука.
– Да-да, знаю! – прерывает меня Симон. – Подождите же! Я скоро!
– Профессор Вайковский! – восклицает уже Сурт.
– Что же вы голубчики, сейчас мы вас обработаем… – в этот момент начинают медленно спускаться покачивающиеся мелкие треугольные зеркала, связанные между собой – я знаю, что это.
– Уберите усилитель, Симон! – кричу в проход, направляясь в ту же сторону.
– Откуда вы, кхе… – слышится уже совсем близко.
– Это мы: Дрив и Штефт, профессор! – огибаю компьютерный стол, бросая слова перед собой.
Я не достигаю прохода в жилую зону, к нам выходит уже сам Вайковский. Его высокая фигура, широкие плечи, поникшие под грузом возраста, проявляются сквозь тьму. Его черты освещает мерцание лампочки слева и холодный свет лаборатории. Большое лицо с высоким лбом, в глубине глазниц – карие глаза, поджатые узкие губы, спрятанные бородой и усами, крупный, но всё ещё узкий нос, сильный волевой подбородок слегка кривого прикуса, что оставляет его частенько со слабо приоткрытым ртом. Неаккуратные волосы спадают на плечи волнами, иногда они остаются просто спутаны вокруг головы, но сейчас видно, что он приводил себя в порядок. Цвет его волос – соль с перцем, но уже теряет остроту смеси. На морщинистой шее и нижнем лице – борода, совсем короткая, но особенно аккуратная. Он, скорее всего, подправлял её, когда мы пришли сюда.
Синий халат, обёртывающий домашнюю одежду, и чёрные тапочки также кричат о домашней идиллии, в которую мы ворвались. Хотя в этой его голове-шторме редко штиль, поэтому ему не привыкать к неожиданностям.
– Я не понял, вы как здесь, ребята? – слышу удивление в этой быстрой фразе, такой же резвой, как и у Дина.
– Дверь была открыта, профессор, – подходит к нам уже Ник, – мы впустили себя.
– А постучать не могли? – оборачивается к нему Вайковский.
Штефт просто поднимает бровь и параллельный ей уголок рта, пожимает плечами сложенных на груди рук.
– В бездну стук, – махает рукой и обхватывает меня ей же за плечи старик, – вы почему не позвонили, дорогуша?
– А, эм, – заминаюсь, – простите, мы забыли видимо.
– Забыли-забыли, ну и всё тогда: повешу звонок, – мы с ним проходим в центр лаборатории, и он говорит нам: – У меня есть для вас новости, я кое-что выяснил.
– Про видения тут рядом? – спрашивает, глядя снизу вверх в глаза профессора, Ник.
– Что? Нет, конечно, чушь какая, – он охватывает подбородок своей рукой и слегка поглаживает. – Хотя это может помочь вам в любом случае: мои исследования дали небольшие плоды, а именно, я смог зафиксировать что-то, точнее я не сумел зафиксировать даже следов чего-то.
– Что же это?
– Моя сила – аномалия в данном плане, которую я ещё не разобрал… Однако! Ни единая сила, которая нам известна, не может влиять на людей, вообще. Всё, что мне рассказал Дин, будь то воздействие на органику, или, скажу, любое вещество, подразумевая поле. Любые волны, которые расходятся по эфиру, работают, останавливаясь только на системе «человек»: и я даже не могу представить, что же является блокировкой для этого. Исходя чисто из логики – источник силы, человек, не может повлиять на любую подобную систему. Даже не являющуюся источником. Я думаю также, что моя сила как-то меняет конфигурацию источника, но я пока не имел никого, кто бы мог мне помочь это проверить. Давно никто не заходил…
– И как же это нам поможет? – не понимаю я.
– Тьфу, я же не это хотел сказать. Короче, невозможно силами воссоздавать, – он начинает считать пальцами, кивая нам с каждым новым словом, – регенерировать, дублировать, разрушать, заменять клетки человека. Под заменой я имею в виду клетки одного человека на клетки другого. Однако!
Мы с другом стоим и наблюдаем, как только что воскликнувший профессор роется в бумажках, накидывая на нос очки для его дальнозоркости, пока он не выуживает одну с пометкой «ДД-89» в правом верхнем углу. И он, отдалив немного от себя листок, зачитывает:
– Можно сделать вывод о том, что временная трансформация живого организма без длительных сохраняющихся эффектов данного процесса возможна. На примере Дрива было доказано, эмпирически, что укрепление химических, биологических связей, повышение свойств твёрдости, эластичности без увеличения хрупкости, мягкости, соответственно, существует. Таким образом, можно потенциально использовать силы для трансформации людей, однако пока не имеется свидетельств о длительном сохранении новообретённых признаков.
– Так, а это как нам поможет?
– Всё тебе не нравится. Говорю тебе о твоих ограничениях пока что, а ты слушай, – Симон поднимает палец вверх, – может тебе придётся столкнуться с другими людьми с силами, будешь знать их ограничения, примерно, но это уже что-то.
– Понятно, – подаёт голос Ник, – вы говорили по поводу людей, что к вам не заходят. Так вот. К вам больше не придёт полиция: мы рассказали всё властям. Потому что был найден первый убитый силой.
– Вот как. – теперь это уже очередь профессора складывать руки на груди. – Как они отнеслись? Что Патриция?
– Всё замечательно, как бы вы сказали по старинке: «Они не встали на пути прогресса». На словах, – кладу руку на локоть старика, – мы с ними работаем с полной свободой действий.
– Хм, законом не описать, силой не обуздать? – слегка улыбается мне Вайковский. – Повезло нам, вот что.
– Да уж, – откликаюсь, – но и нам работать.
– Я не против, – просто отмечает Симон. – Подожди немного.
Он садится на стул и снова ищет в папке моего изучения файл. И достаёт теперь «ДД-2», вместе с этим он говорит, глядя на меня поверх очков:
– Я не разобрался, конечно, в том, что из себя представляют эти силы. И я давно бьюсь над решением загадки твоего перемещения предметов, управления ими, ведь ты можешь и менять их свойства, как будто подвергая реакциям. Но я не зафиксировал никакой силы воздействующей на них, они как будто содержат потенциал сами по себе. Я больше скажу. Я раньше полагал, что ты создаёшь поля различной силы, настройки, и они следуют его направлению, но ты даже не меняешь само поле предмета. Это происходит как запись в книге, из которой всё проявляется в реальность, просто-напросто. Как будто ты просто решаешь, что произойдёт с объектом.
Он снимает очки и поднимается, разводит медленно руки:
– Буду честен: это уже вне моих знаний. Я продолжаю пытаться фиксировать любые изменения, но лишь остаюсь в моём русле. Это метафизика, не физика, хотя что-то здесь есть.
Он встаёт с места и, подходя к нам, кладёт руки каждому на плечо, сжимая их слегка. Он немного молчит, глядя на нас по очереди, нижняя губа поджата, брови нахмурены, он произносит, каждое слово размеренно:
– Что я хочу сказать… Что подтверждает и отношение властей. Вы шагаете теперь километровыми шагами, летя вперёд быстрее всех, хоть и с завязанными глазами, все, кто остался позади, если раньше и видели больше, то теперь также спасуют. Вам гнаться за неизвестно чем самим. Объективности в науке людей в любом случае не существует, тем более, когда мы ничего не понимаем из того, что не можем понимать, то есть всегда, почти. Но, может, вы сможете понимать то, что мы не можем. Это будет вашим делом. Постараюсь помочь.
– Симон, послушайте, – говорю, когда он отпускает нас, отстраняясь немного, – я понимаю, что мы говорим про бога белых пятен, пробелов, но мы пока имеем ему имя – Сила. Это просто, и у нас сейчас есть более, хм, приземлённые задачи. Я пытаюсь сохранить свой город.
– Его людей, – добавляет Сурт, – ничто не угрожает зданиям, земле.
– Да, людей, – продолжаю, пока Вайковский садится на край столешницы, сохраняя баланс упёртыми в поверхность руками, – и это те, кто бежит сзади нас. Может, нас со временем обгонят, но для этого нужно сохранять вообще всех, кто позади. Поэтому у нас сегодня дело.
– Я вас понял. Что вам нужно? – он поднимается и включает кое-какие машины, большой телескоп стоит неподвижной махиной перед ним, за панелями контроля.
– Эти «видения», о которых говорил вам Сильвестр, я полагаю. Предполагаю, что это может быть подобно иллюзиям Николая, – я подхожу ближе к нему, подтолкнув аккуратно друга к машине, – посмотрите схожие возмущения в вашем районе, а конкретно, во-он там, тот пустырь, что в темноте, среди многоэтажек, и всё, что его окружает.
– Хорошо… У меня есть отличная новость, кстати, – он сконцентрирован на работе, но прерывается и обращается к Штефту: – Дорогуша, становись в старую позицию, держись за ручки, и создай, пожалуйста, что-нибудь перед собой по моему сигналу.
– Новость? – напоминаю.
– Ах, точно, – снова откликается профессор, – я теперь могу проецировать свою силу, фиксировать изменения в силе на достаточно большом расстоянии, а именно весь район Монолитов, пока что. Это связано с моими технологиями, а сама сила, сама сила… Как мы давно выяснили, возникает, чем больше ты ей пользуешься. Но, в свете моих недавних заключений о влиянии на людей, я могу сказать ещё… Запомни! Чем больше людей ты сможешь представить в любом виде своей силе, тем сильнее она будет. Ты уже должен быть сильнее, раз о вас знают теперь больше людей.