М. И. Изергин
Уральская катастрофа. Воспоминания полковника Генерального штаба
Дни в Прорве
12–19 января 1920 года
Прорва, одно название чего стоит! Небольшой рыбный промысел, населённый исключительно казаками-уральцами. Вся Прорва состоит из нескольких десятков неплохих жилых домов. Рыболовство – единственный, и тоже неплохой, вид занятий казаков. В аулах района Прорвы сосредоточено киргизское население, которое теперь складывало, как это мы видели в Кортоне, свои пожитки и уходило на восток. Частью Прорва, а главным образом её окрестности, были забиты беженцами, ожидающими наступления морозов и установления морского пути между Прорвой и Заворотом. Надо иметь в виду, что Прорва – последний обитаемый пункт восточного побережья мёртвого Култуна и Кайдака. Следовательно, перед бегущей массой людей впереди либо спасение по льду на Заворот, либо кружий путь гибели вдоль восточных берегов названных заливов Каспийского моря.
В Прорве отряд был расквартирован в условиях обстановки хорошо.
По примеру беженцев мы решаем ждать некоторое время у моря погоды, то есть морозов.
Накануне прибытия отряда в Прорву небольшая группа опытных разведчиков была выслана в направлении на Заворот для исследования степени проходимости морского пути. По возвращении разведчики сообщили: лёд в прибрежной 20-вёрстной зоне достаточно прочен, чтобы выдерживать вес лошади и саней; открытое море свободно от льда. Кратко и ясно. Недопустимость моря для нас стала очевидной. Новая западня. Единственным выходом из неё оставался путь гибели через закаспийские степи, плоскогорье Усть-Урта и Мангишлакский полуостров, путь шестисотвёрстного протяжения. Этот неизвестный путь, доступный только весной и осенью, и только для верблюжьих караванов, в настоящую пору года являл собою, конечно, трудности, выходящие за пределы нашего воображения.
Надежда на наступление холодов. Она становится всё более и более эфемерной. Тем не менее, хватаясь за соломинку, мы решаем оставаться в Прорве до 19 января, не теряя надежды на лучшее, готовясь к худшему.
13-го января в Прорву был привезён полковник В. И. Моторный с женой и младшей дочерью Ириной, все трое больные тифом. Старшая дочь Женя умерла в Калмыкове. Я упоминаю здесь эти факты потому, что о судьбе семьи Моторных, как мы увидим потом, должно быть уделено внимание.
В тот же день в Прорву прибыли атаман со своим конвоем и полковник Сладков, который теперь замещал полковника Моторного, с отрядом штаба армии.
Полковник Сладков доставил нам новости, полученные им по T.S.F. в Живой Косе после нашего отъезда[38]. Печальные новости. Не оставалось сомнений в том, что Добровольческая армия находилась в состоянии полного отступления, если не бегства. Харьков, Таганрог, Ростов были потеряны. Красные вели наступление в направлении на Екатеринодар – Новороссийск… Москва торжествовала, праздновала победу[39]. Всё это для нас не было неожиданностью, так как всем было ясно, что по ликвидации Сибирской Армии большевики получили возможность все силы сосредоточить против армии Деникина. Всё это объясняло, но не облегчало положение. Горизонт омрачался, угрожая стать непроницаемым.
Чтобы дать хотя бы приблизительное представление о масштабе бедствия, постигшего уральцев, я приведу список остатков Уральской армии, остатков, проходивших Прорву в дни нашего в ней пребывания.
Отряд атамана, броневой отряд полковника Пиульского, Астраханский отряд генерала Юденича, отряды некоторых полков 1-й и 2-й дивизий 1-го Уральского корпуса, Оренбургский отряд полковника Чулошникова, Волжский отряд полковника Фортунатова[40] (не знаю каким образом оказавшееся в Прорве), отряд жандармерии генерала Ерёмина, школа юнкеров и так далее. К этому надо добавить беженцев «кочующих станиц».
Трудно определить численность этой беспорядочно движущейся, голодной и раздетой массы людей, подчиняющийся теперь только силе инерции и инстинкту самосохранения. В моём распоряжении нет, да и не могло быть, никаких цифровых данных, позволяющих судить о численности этой массы. Я определяю эту численность не по документам, а по совокупности впечатлений от всего мною виденного, начиная с Бударина, до Прорвы включительно. Без риска ошибиться в сторону преувеличения, я определяю интересующую нас численность в двадцать тысяч человек… Возможно, больше, но, во всяком случае, не меньше.
На четвёртый день пребывания нашего отряда в Прорве пришёл караван верблюдов, посланный инженером Мельбартом из Гурьева накануне нашего отъезда 31 декабря.
Покидаем сани и лошадей, меняя их на колёсные повозки и верблюдов. Это замена, по причине слабой грузоподъёмности верблюдов и повозок, лишает нас многих предметов, пользу которых мы видели и испытали на себе во время путешествия по льду.
Наш отряд покинул Прорву с запасом продовольствия на 15–20 дней, имея крышу (палатки и кошары) на 3/4 его личного состава. В отряде не возникало вопроса чрезвычайной важности, вопроса неудовлетворительности одежды и обуви, последней особенно. Отряд, таким образом, пускался в путь во всеоружии против голода и холода и жаловаться на судьбу не мог. Зато в отношении продовольствия и одежды, за редкими исключениями, в двигавшийся людской волне дело обстояло несколько иначе. Я думаю, что с моей стороны не будет большим преувеличением, не тратя много слов, сказать, что это была волна раздетых, голодных, морально придушенных людей. Это масса людей в самом процессе движения видела какой-то призрак надежды. Ни остановиться, ни изменить направление движения она не могла.
Всё время пребывания отряда в Прорве стояла солнечная, тёплая погода; никаких признаков на мороз.
Переход от Жилой косы до Форта Александровский
Все попытки начальника радиостанции установить связь с Фортом Александровским не дали результата. Наконец, с той же целью установления связи 15 января утром из Прорвы в форт был выслан сильный верблюжий разъезд под командой поручика Дзонзиола, которому было приказано в возможно кратчайший срок дойти до форта и информировать местное начальство о положении в Прорве.
Дальнейшее пребывание в Прорве теряло смысл.
Отъезд был назначен на 18 января.
Но целый ряд недоразумений, непредвиденных затруднений, неизбежных при сборах в дальний путь, вызвал необходимость перенести отъезд на 19-ое.
Итак, судьба гнала нас дальше, не давая никакой надежды на то, что, дойдя даже до форта, мы найдём там спасение.
Но иного выхода не было.
От Прорвы до Форта Александровского
19 января – 20 февраля 1920 года
19 января, в день Крещения Господня, наш отряд покинул Прорву – последний, как было уже сказано, обитаемый пункт на восточном побережье залива Култука. Погода немного облачная, немного туманная, но удивительно тихая. Ничто не нарушало спокойствия, в которое была погружена природа. В точно такую же погоду мы прибыли в Прорву 12-го января 19 года и покинули Гурьев 31 декабря того же года.
К 10 часам утра отряд в составе 62 человек – мужчин, женщин и детей, – двух десятков повозок, запряжённых частью лошадьми, частью верблюдами, и из 70 вьючных верблюдов, нагруженных продовольствием, палатками и кошарами, собрался у дороги восточнее Прорвы. Повозки предназначались для больных, для женщин и детей. «Бродячий цирк» Владеса и колымаги Попова и Пичугина входили в число повозок. Как эти сооружения дошли по прогибающемуся льду до Прорвы и даже без особых приключений – для меня неразрешимая задача. В составе отряда две повозки, в которых находились больные полковник Моторный с женой и дочерью.
Одновременно с ними покидали или готовились покинуть Прорву другие отряды. Здесь я не даю скучного перечня этим отрядам, но упоминаю о них с целью показать, что наш отряд был далеко не один, а один из очень многих, что до нас, с нами и после нас приходили в Прорву и уходили из неё десятки отрядов в подавляющем большинстве жалкого, безнадёжного и удручающего вида. В несколько лучшем, вернее сказать – в менее скверном, состоянии были «кочующие станицы» беженцев.
Исправляю маленькую погрешность: я упустил сказать, что в Прорве был нанят второй проводник – одаевский киргиз Джам Бай[41]. Все атрибуты, обличавшие в нём профессионального проводника, я хочу сказать, компас, термометр и даже барометр, хранились у него за пазухой.
В 11 часов утра отряд покинул Прорву.
Отряд полковника Сладкова уходил из Прорвы одновременно с нами.
19-го января 1920 года, по времени, и гиблая Прорва, по месту, определяют начало последующего короткого периода времени, в который уральское казачество было окончательно погребено в закаспийской степи и на плоскогорьях Усть-Урта.
События этого короткого, но исключительного по значению периода я изложу здесь в той форме, в какой они записаны в моём дневнике, то есть в форме кратких хронологических заметок, относящихся к данному прожитому дню или дням, в зависимости от физической возможности манипулировать карандашом, то есть, в зависимости от показания термометра, силы ветра, дождя, снега и так далее. Без моих комментариев и субъективных толкований. Я надеюсь, изложенные таким образом голые факты обрисуют с достаточной ясностью положение, в котором эти факты имели место.
Возвращаюсь к предмету моей повести.
3 января 1920 года. Бивуак Чушка Ака
Прошли четыре дня как отряд покинул Прорву и теперь, преодолев с большими трудностями расстояния в полсотни вёрст в юго-восточном от Прорвы направлении, бивуакирует в местности, которую Джам Бай называет Чушка-Ака. Пятьдесят вёрст за четыре дня вместо пятидесяти вёрст в день, на что мы наивно рассчитывали!..
В первый из этих четырёх дней мы прошли 7–8 вёрст.
Причиной такого ничтожного успеха движения отряда, помимо забитости дороги воинскими и беженскими обозами, были так называемые «соры» и «баткаки».
«Сорами» киргизы называют узкие неглубокие, далеко врезывающиеся в материк заливы. Теперь, при незначительности глубины, при твёрдости песчаного дна, даже при сомнительной прочности льда «соры» не представляли собою препятствий слишком трудно преодолимых. Но всё же, было бы лучше без них.
Много труднее и опаснее «сора» – «баткак». Последний есть не что иное как болото, больших или меньших размеров, с тинистым, вязким, засасывающим дном. Совершенно невозможно, не имея необходимых приспособлений, спасти человека, лошадь, верблюда, так или иначе попавших в «баткак».
Джам Бай уверяет, что дальше ни «сор», ни «баткак» не будут преграждать нам путь. В этом, конечно, большое утешение!..
В эти дни, начиная с Прорвы, мы видели сотни и сотни брошенных лошадей, бродивших по лишённый жизни, голой закаспийской степи в поисках корма и воды, которых они не находили и не могли найти. Ещё несколько дней – лошадь как средство транспорта исчезнет, и наше «быть или не быть» станет в исключительную зависимость от удивительного по выносливости и покорности животного – верблюда. В условиях, в которых мы находимся, гибель верблюда означает не более и не менее как гибель его хозяина.
Вся растительность закаспийских степей представлена двумя видами полутравянистых, полукустарниковых растений, именуемых «колючкой» и «полынью». Если наша судьба зависит от верблюда, то жизнь и энергия этого последнего зависит от этих грубых горьких растений, которые служат верблюду хорошим кормом. Для лошади как колючка, так и полынь совершенно неприемлемы.
С момента оставления нами Прорвы, то есть в продолжении четырёх дней, наши животные не имели ни одной капли воды. Люди отряда за это время утоляли жажду водой, получаемой путём нагревания морского льда на огне.
Сегодня, 23 января, на рассвете отряд покинул Чушка-Ака. Около 10 часов утра по указанию наших проводников отряд резко изменил направление своего движения к югу и, пройдя затем несколько вёрст по целине, вышел на большую караванную дорогу или, лучше сказать, верблюжью тропу, ближайшую к морю и параллельную общему направлению морского побережья.
К полудню отряд подошёл к колодцам Кизил-Джара.
Трудно описать, с какой жадностью наши животные пили воду, несмотря на её качество, позволяющее желать лучшего.
Ввиду крайнего утомления людей, а главным образом верблюдов и лошадей, решаем остановку у этих колодцев до утра следующего дня.
Благодаря предусмотрительности Н. Я. Мельбарта в отряде имеется небольшой запас дров. До сих пор, экономя дрова, мы пользовались повозками, бросаемыми проходящими обозами по мере того, как гибли лошади. Эти источники тепла, конечно, иссякнут быстро. Ближайшее будущее в отношении этого жизненно важного вопроса представляется мне в очертаниях мало утешительных.
Места для ночлега отряда выбираются в зависимости от наличия колючки или полыни и воды, если это возможно. В противном случае отряд останавливается на ночлег там, где его захватит ночь или полное истощение сил. После того как место для бивуака так или иначе выбрано, отряд располагается в следующем порядке: повозки ставятся ось к оси по прямой линии, перпендикулярной направлению ветра. Вдоль подветренной стороны этой линии располагают верблюдов, снятые с них вьюки и лошадей. Наконец, параллельно описанному расположению повозок, животных и грузов устанавливаются палатки и кошары – наши убежища от ветра и холода – следующим образом, считая справа налево: палатка англо-русского отделения отряда, две палатки дамского отделения, кошар казаков, кошар инженеров, две повозки, в которых размещалась семья полковника Моторного, две лазаретных повозки для тяжело больных и, наконец, знакомый нам «странствующий цирк» инженера Владеса и вагоны на колёсах Пичугиных и Поповых.
С наступлением темноты до рассвета охрана бивуака вверяется двум часовым, сменяемым каждые два часа.
Разведку пастбищ для верблюдов, колодцев и, в зависимости от этого, места для бивуаков принял на себя инженер Мельбарт. В распоряжении последнего переданы три казака-уральца, оба проводника – Мукаш и Джам Бай, – и пятнадцать киргиз – пастухов и вожатых. Наши проводники, между прочим, имели собственных верблюдов, каждый по одному.
Мы не можем жаловаться на погоду до сих пор, по крайней мере. В данный момент – шесть часов полудни – термометр (сантиград[42]) +2°, барометр – 750 [миллиметров ртутного столба]. Несколько облачно, мрачно, уныло, но тепло. Полное затишье. Последняя четверть луны, в которой мы находимся, всё же внушает мне опасения: обыкновенно резкие и внезапные перемены в состоянии погоды либо предшествуют новолунию, либо следуют за ним.
25 января 1920 года. Бивуак
Вчера в 8 часов утра мы покинули бивуак у колодцев Кизил-Джара.
Как и в предшествовавшие дни, неизменно перед нами расстилалась безграничная монотонная степь – пустыня без каких бы то ни было признаков жизни, если не принимать за таковые брошенных подыхающих с голоду лошадей. Преодолев по абсолютно гладкой горизонтальной поверхности 20–25 вёрст, к наступлению сумерек этого дня отряд в изнеможении остановился в некоторой, скажем, точке, положение которой не может быть определено никакими географическими или иными координатами.
Сегодня удручающая монотонность степного ландшафта была нарушена неожиданным появлением в поле нашего зрения двух значительной высоты отдельных возвышенностей, расположенных вправо и влево от направления следования отряда, образуя нечто вроде широких ворот. Особенно обращала на себя внимание оригинальность их геометрически почти правильной формы: формы конуса – правой и усеченного конуса – левой. Джам Бай называет их Ака и Кок-Тюбе. Эти две нелепые выпуклости земной поверхности, как два фантастических стражника, казалось, охраняли пустыню от… я не знаю, от какого воображаемого врага. Трудно сказать, какие космические силы могли создать такое сочетание поверхности, как стол с конусообразным на ней наростом.
Миновав Ака и Кок-Тюбе, мы скоро и ещё раз подошли к морскому берегу, где оказались колодцы с очень хорошей водой.
После часового отдыха отряд продолжил путь. Снова бесконечная, безжизненная пустыня – ни человека, ни зверя, ни птицы!
«Богом отвергнутая Земля», – сказал мне сегодня казак-уралец.
В три часа пополудни, сделав не больше десяти вёрст, отряд стал на ночлег.
Не сильный, но встречный и холодный ветер. Термометр плюс 4°, барометр 750 с тенденцией падать.
К. Я. Мельбарт заболел тифом.
26 января 1920 года. Бивуак Кизил-Джар
Как и вчера, определить сколько-нибудь точно местонахождение нашего бивуака, за отсутствием ориентировочных пунктов, невозможно. С большим приближением – мы находимся в 100–120 вёрстах к юго-востоку от Прорвы и в 10–12 – от кизил-джарских колодцев.
Сегодня, по мере нашего движения вперёд, проходимая нами местность стала медленно, но заметно терять свою горизонтальность, повышаясь в сторону движения отряда. Появился снег, и степной ландшафт, до сих пор грязно-серый, стал переходить в белый. Такая совершенно неожиданная трансформация вида степи, приятная для глаза, имела ещё ту хорошую сторону, что она разрешала вопрос для нас чрезвычайной важности – вопрос воды.
Топлива нет. Чтобы согреть воду для чая, жжём одну из повозок обоза.
За полным отсутствием сена большую часть наших лошадей мы оставили погибать в степи.
Голодают верблюды, но всё же кое-что удобоваримое для себя они находят. Выше я сказал и ещё раз повторяю, что гибель верблюда теперь означает гибель того или тех, кому он служит.
Несмотря на сравнительно небольшую температуру, 2–3° ниже нуля, переход, сделанный нами сегодня, был очень трудным по причине сильного встречного ветра. В лучшем случае мы преодолели 10–12 вёрст.
С выражением тревоги на лице Мукаш сообщил мне свои заключения, вытекающие из его наблюдений погоды, природы и даже небесных светил: «Не хорошо, барин, новая луна, буран будет». Я легко допускаю, что опасение Мукаша небезосновательны, так как наиболее резкие колебания температуры и атмосферного давления предшествуют новой луне или с ней совпадают. Об этом уже упоминалось. Прав ли Мукаш или нет, покажет будущее, а теперь ясно только то, что десятки тысяч людей находятся во власти стихий… Мы слишком слабы для борьбы с ними, слишком бессильны изменить что-либо в положении, в котором мы находимся.