М. Хованский
Невестка Петра Великого (сборник)

Переселенцы были представлены губернатору, и так как нигде в Новом Орлеане не было гостиницы, то губернатор предложил Альбрехту квартиру в его доме, пока он не отыщет место для своего поселения. Все остальные его спутники должны были выстроить себе бараки для жилища.

Губернатор происходил от знатного, но бедного семейства. Он смотрел на свое пребывание в Луизиане как на место ссылки. Жена, молодая наивная красавица, чувствовала себя, по-видимому, очень естественно. Она постоянно суетилась: сажала цветы в саду, прыгала, танцевала сама, если не было с кем танцевать и учила негра петь оперные песни. Когда Альбрехт находился в отсутствии долгое время, она ему иногда писала письма, бранила его и мирилась с ним.

Новый Орлеан представлял большой остров, образуемый рекой Миссисипи, морем, озером Шартен и Мастрич, составляющим сток от Миссисипи. Но большая часть острова неудобна для земледелия, она подвергается наводнениям.

Переселенцы получили от губернатора позволение выбрать себе место для устройства колонии.

Альбрехт с отрядом вооруженных переселенцев отправился по правому берегу Миссисипи вверх. По мере того как они проникали дальше, глазам их представлялись великолепные нивы и густые леса с высокими кедрами. Почва постепенно становилась суше. Им попадались добродушные индейцы, которым они дарили разные безделушки, а те, в свою очередь, снабжали их дичью и живностью.

Пройдя некоторое пространство, переселенцы удалились от Миссисипи и направились к северо-востоку, чтобы отыскать берега Красной реки, вытекающей из Новомексиканских гор и вливающей свои воды в Миссисипи. Они достигли своей цели, и труды их были вознаграждены: перед ними открылась восхитительная местность.

В середине большого круга горных возвышений и холмов, поросших высокими деревьями, лежала обширная долина, достаточная для постройки десяти деревень и для их пропитания. Площадь разделялась Красным потоком на две почти равные части с группами разнообразных деревьев, а в середине местности возвышался отвесный утес, ограниченный Красным потоком и вливающимися в него двумя ручейками, придававшими ему вид острова.

Когда Альбрехт со своими спутниками проложили себе путь между кустарниками и, добравшись до вершины утеса, смогли обозреть всю местность вокруг долины, они в восторге воскликнули:

– Здесь мы останемся, здесь мы выстроим себе хижины, и здесь я хочу жить до гроба. Поля вознаградят наш труд. Эту возвышенность мы укрепим против нападений варваров, а Красный поток облегчит нашу связь с Новым Орлеаном. Я называю эту местность Шарлоттенгайн!

Все с радостью одобрили его выбор, тем более что недалеко от этой местности уже была заложена испанская колония, и таким образом оба поселения могли бы в случае надобности помогать друг другу.

Когда они вернулись в Новый Орлеан, чтобы запастись предметами, необходимыми для поселения, то в течение пяти дней у Альбрехта записались более семисот семейств, желавших переселиться в открытую им землю. Иные за дорогую цену закупили лошадей, скот, овец; другие отправились в испанскую колонию, чтобы там приобрести их подешевле.

Наконец все переселенцы оставили Новый Орлеан. Двадцать человек на новых парусных лодках поплыли по Миссисипи и Красному потоку, чтобы исследовать их судоходность. Губернатор утвердил Альбрехта в звании начальника колонии и даровал ему судебную власть.

По прибытии в Шарлоттенгайн одни из колонистов укрепили маленькую площадь на возвышенности, обсаживая ее палисадами, и устроили дорогу с долины на утес для лошадей и пешеходов. Строительных бревен достали они из леса, и Альбрехт нарисовал план целой колонии, измерил и разделил поля, на которых посеяли рожь, маис и нужные для жизни плоды; другие промышляли охотой или рыбной ловлей, а женщины занимались домашним хозяйством.

Не прошло года, и в маленьком штате были уже выстроены жилища, магазины, конюшни, хлева, а поля дали богатый урожай. Поселенцы Шарлоттенгайна завязали знакомство с испанской колонией и с соседними поселенцами на Красной реке. Туземные жители также посещали их и с удивлением смотрели на деятельность иностранцев. Вождь племени на Черном потоке посетил Альбрехта с отрядом из трехсот молодцев, способных носить оружие, и заключил с ним дружеский союз.

Через некоторое время колония Шарлоттенгайн вынуждена была оказать помощь своим союзникам против напавшего на них другого племени. Враги не могли выдержать ружейного огня иностранцев и обратились в бегство. Эта победа утвердила политическое значение Шарлоттенгайна, и Альбрехт, так сказать, сделался королем этого поселения, союзником большого индейского племени, покровительственным князем европейской и индейской колоний, находившихся в соседстве. Всего этого он достиг своим энергичным трудом и вовсе не собирался возвращаться в Европу.

VI

Между тем как все это происходило в Америке, в России совершились странные события, которые будут памятны в истории, пока будут существовать земля и солнце.

Враждебные отношения, существовавшие между Петром Великим и его сыном, царевичем Алексеем, все обострялись.

Петр окончательно убедился в неспособности царевича продолжать начатые отцом преобразования государства, а государство было для Петра дороже всех семейных и родственных уз. Алексей же явно выказывал ненависть к отцу и непобедимое отвращение к военному делу, к строительству флота, к нововведениям в области государственного устройства, ко всему иностранному, словом, ко всему тому, чему Петр Великий посвятил с такой энергией всю свою жизнь. Он соединился с врагами новых порядков, приверженцами старых обычаев, с попами и невежественным народом и не переставал вести развратную жизнь. Петр начал обращаться с ним более сурово, и царевич, предвидя страшное будущее, опасался за свою жизнь.

Возвратившись домой после похорон жены, он нашел у себя дома письмо от отца, из которого мы приводим несколько отрывков.

Предостережение моему сыну

«После продолжительных походов мы наконец набились побеждать наших заклятых врагов – шведов к величайшему удовольствию нашего отечества, но мое горе превосходит мою радость, когда я представляю себе своего наследника, человека, неспособного управлять государством, не имеющего ни малейшего расположения к военному делу. Я не требую от тебя, чтобы ты вел несправедливые войны, я желаю только, чтобы ты полюбил военное искусство и учился ему. Правление государством состоит из двух частей: из администрации и защиты страны. Не думаю, что достаточно иметь генералов, которые будут управлять вместо тебя; всякий смотрит на начальника, на главу государства, и соображается с его желаниями. Все любят, что он любит, и пренебрегают тем, чем он пренебрегает. Я не требую от тебя трудов, которые выше твоих сил. Я желаю только, чтобы ты занялся военным делом. Смотри, сколько князей, которые, не принимая личного участия в деле, подготовляли успех своих войск. Вспомни покойного короля Франции: он редко являлся среди своей армии, но он занимался ей с любовью; сколько великих дел совершил он, как много он прославил свое государство!

Я человек смертный; кому оставлю поле, засеянное мной с таким трудом? Ты всегда был дурного нрава и упрям. Все мои старания исправить тебя остались безуспешными. Ни угрозы, ни побои, ничего не помогло. Ты ничем не хочешь заниматься, не хочешь посвятить себя никакому труду, не хочешь ничего делать и проводишь всю твою жизнь в одних соблазнительных кутежах. Я думаю обо всем этом с болью в сердце и решил написать тебе мое последнее увещание и еще подождать некоторое время, может быть, ты еще исправишься. Если ты откажешься оправдать мои ожидания, то будь уверен, что я буду обращаться с тобой, как с гнилым членом. Не надейся на то, что ты мой сын, и не думай, что хочу только пугать тебя, я поступлю, как говорю. Для блага государства я не щадил своей жизни и, конечно, тем менее буду щадить такое бесполезное существо, как ты. Лучше достойный иностранец, чем негодный сын».

Царевич испугался.

– Гибель моя неминуема! – воскликнул он в отчаянии.

Положение его было безвыходным. Подчиняться требованиям отца и взяться за дело Алексей был не способен, так как был изнежен с самого детства воспитанием и разгульной жизнью. Он поспешно собрал своих постоянных советников: Лопухиных, Вяземского и Кикина; последний был его злым гением и давал ему самые гибельные советы.

– Что делать, что предпринять, друзья мои? – спрашивал он их, ломая руки. – Отец не пощадит меня.

Его приятели советовали ему для вида отказаться от престола, а дальше действовать в зависимости от обстоятельств.

Алексей последовал их совету и написал отцу короткое письмо следующего содержания:

«Государь и отец!

Ваш сын действительно чувствует себя неспособным управлять государством и просит своего царя лишить его престола и завещать его второму сыну, родившемуся от императрицы Екатерины. Сын ваш для себя просит только, как единственную милость, назначить ему пенсию для существования».

Это смиренное и покорное письмо сильно раздражило царя. Он ожидал, что сын если и подчинится отцовской воле, то по крайней мере не без некоторой борьбы, что он проявит хоть в малой степени твердость характера. Но его сын явился в его глазах тряпкой, поломанным тростником, гонимым по произволу ветра куда угодно. Это было противно такому энергичному темпераменту, каким обладал Петр Великий.

В это время, в январе 1716 года, царь сильно заболел, его жизнь была в опасности, и это обстоятельство еще сильнее заставляло его думать о судьбе своих преобразований после его смерти. Поэтому тотчас после выздоровления он написал царевичу второе письмо.

Последнее предостережение моему сыну

«Ты в твоем ответе говоришь только о наследстве и не отвечаешь на то, что меня всего более занимает, – о твоей неспособности, о твоем равнодушии к общему благу… Все знают, что ты ненавидишь мое дело, что ты после меня разрушишь все, что я сделал для моего народа. Невозможно, чтобы ты оставался негодным, ни рыбой ни мясом. Переменись, покажись моим достойным наследником или будь монахом; иначе дух мой не успокоится, особенно теперь, когда мое здоровье слабо. Дай ответ письменно или словесно. Если не послушаешься, то я с тобой поступлю как с простым преступником».

Царевич снова собрал своих друзей.

– Сделайся монахом, – советовали они, – и жди в монастыре благоприятного времени для исполнения твоих надежд.

Расчет царевича и его друзей был верен: Алексей должен был ждать в монастыре, пока не пройдет буря, а после смерти отца выступить во главе своих приверженцев, поклонников старины. Алексей отвечал отцу в коротких словах:

«Государь, мой отец!

Я болен и не могу много писать. Я желаю поступить в монастырь и прошу на то ваше согласие.

Алексей».

Эта короткая записка довела до крайности раздражение царя. Он легко догадался, что всякая надежда на исправление сына напрасна.

В это время царь готовился к походу в Мекленбург. Накануне своего отъезда он зашел к сыну и спросил его, на что он решился. Царевич отвечал:

– Я хочу поступить в монастырь.

– Подумай хорошенько, – сказал царь, – не торопись, ты еще молод, ты можешь еще вернуться на верный путь. Подумай, я еще буду ждать шесть месяцев.

Затем Петр оставил Петербург, и Алексей был рад, что получил время исполнить свой план.

Он давно уже имел намерение спастись от преследований отца бегством в какую-нибудь отдаленную местность. Сначала он думал скрыться под рубищами нищего, ходящего по святым местам России, бродя из одного монастыря в другой. Но его духовный отец Иаков Игнатьев нашел этот план неудобным и полагал, что царевич может быть в безопасности только вне пределов России. Кикин старался найти ему убежище при дворе австрийского императора в Вене, который был женат на сестре Шарлотты.

«Я похлопотал о тебе в Вене, – писал Кикин царевичу. – Поезжай к императору Карлу, он тебя не выдаст».

Между тем как царевич обдумывал это предложение, пришло письмо от царя. Это было в последние дни августа 1716 года. Шестимесячная отсрочка минула, и Петр напоминал сыну, что ждет его ответа, и приказал царевичу приехать к нему лично и объявить свое решение.

Это обстоятельство подвигло молодого человека к решительным действиям. Оно могло служить удобным предлогом для успешного побега. Царь его звал к себе. Он отправился к Меншикову и попросил у него паспорт и денег на путешествие в Мекленбург.

Единственное, что останавливало Алексея, была Афросина. Царевич привязался к ней всей душой и не мог расстаться с ней. Но одно слово Меншикова решило его сомнение.

– Что ты сделаешь с Афросиной? – спросил князь.

– Она поедет со мною до Риги, а оттуда я ее пошлю назад, – отвечал Алексей.

– Лучше возьми ее с собой в Мекленбург, – предложил Меншиков, который вообще не отличался строгой нравственностью.

Этот легкомысленный совет решил судьбу царевича.

Двадцатого сентября Алексей, в сопровождении Афросины, ее брата и трех слуг, отправился, как все полагали, через Ригу в Мекленбург.

В Либаве он встретился со своей теткой, княгиней Марией Алексеевной, которая возвращалась из Карлсбада и которая держала сторону отверженной жены Петра, матери Алексея.

– Куда ты едешь? – спросила она племянника.

– К отцу, – отвечал царевич.

– Ты хорошо делаешь. Что будет с тобою, когда тебя поместят в монастырь?

– Не знаю, я теряю голову с горя! Я был бы счастлив, если бы мог где-нибудь укрыться.

– Тебя везде отыщут, – сказала княгиня.

Затем она спросила его о матери.

– Ты ее совсем забыл, – сказала она, – отчего ты ей не пишешь и не посылаешь денег?

– Боюсь.

– Если даже будешь иметь через это неприятности, то что из этого? Ведь это твоя мать.

– Для меня это будет несчастье, а для нее из этого не выйдет никакой пользы. Да и жива ли она?

– Жива, – сказала Марья Алексеевна и прибавила таинственно: – Твоя мать и монахи имели откровение, что царь вернет ее к себе, и вот как это совершится: твоего отца постигнет болезнь, и в это время произойдет восстание. Царь отправится в монастырь Святой Троицы к гробу святого Сергия, там будет и твоя мать, царь ее примет в свои объятия, и восстание утихнет. Петербург разрушится согласно желанию многих.

Таковы были интриги, которые плелись в самом семействе Петра.

В Либаве царевич нашел также своего приятеля Кикина и посоветовался с ним о дальнейших своих действиях.

Из Петербурга курьер известил царя о скором прибытии царевича. Петр ждет, проходит месяц, проходят два месяца, а о царевиче нет никаких известий. Царь догадался, что сын сбежал, и безотлагательно принял меры к его розыску, приказал отправить офицеров по всем направлениям в погоню за беглецом. Но все эти офицеры нашли лишь несколько следов, по которым можно было заключить, что царевич проехал через Кенигсберг и Данциг. Но у Петра в это время был более способный сыщик в лице его посланника в Вене, Абрама Веселовского. Петр поручил ему отыскать сына и дал ему подробные инструкции, а в случае надобности разрешал привлечь некоторых именитых русских лиц для задержания царевича. Кроме того, он передал ему собственноручное письмо к Карлу VI, которого просил содействовать Веселовскому в его розысках.

Веселовский пролетел без отдыха до Пирота, пять станций от Франкфурта-на-Одере, где узнал, что недавно проехал русский офицер с одной женщиной и четырьмя слугами. То же самое сообщили ему на следующей станции.

У франкфуртских ворот Веселовский прочел в списках приезжавших в этот город, что двадцатого октября полковник Коханский из Москвы со своей женой и слугами проехали и остановились за городом в гостинице «Золотое яйцо». Веселовский отправился туда; в гостинице не знали имени офицера, но сказали, что у него были черные усы, а жена его была небольшого роста, кругленькая, с рыжими волосами и толстыми губами; пообедав и отдохнув два часа, эти путешественники уехали на почтовых по дороге в Бреславль.

Так Веселовский преследовал Коханского до самой Вены. Девятого ноября, как он узнал у шлагбаума, проехал какой-то польский господин по имени Кременецкий и оставался целый день в гостинице «Черный орел». Там он купил мужское платье для своей жены, которая тотчас надела его и долго любовалась своим нарядом перед зеркалом. На другой день он уложил свои вещи в карету, заплатил по счету и отправился пешком. Веселовский бросился искать этого господина во всех гостиницах австрийской столицы, но все напрасно.

Прошли месяцы январь и февраль, а дипломатическая полиция Петра Великого не могла найти малейшего следа беглого царевича.

VII

Между тем вечером десятого ноября 1716 года старый граф Шенборн, австрийский канцлер, работал в своем кабинете. Около десяти часов вечера чиновник, вышедший от него с бумагами, услышал шум на лестнице:

– Пустите меня к графу, – кричал какой-то незнакомец на ломаном немецком языке, – мое дело спешное!

– Теперь не время для приема, милостивый государь, – резко отвечал лакей.

– В таком случае я войду силой, – грозил незнакомец.

– Позову людей, если вы не угомонитесь.

Чиновник нашел нужным вмешаться в спор лакея с незнакомым человеком.

– Что вам надо от графа? – спросил он.

– Я должен немедленно говорить с самим канцлером, – был решительный ответ незнакомца, и он силой ломился вперед.

Для предупреждения дальнейшего шума о нем доложили. Шенборн уже был в постели и велел сказать просителю, что примет его на другой день. Но незнакомец упорно стоял на своем.

– Если меня выведут, то я пойду к императору, так как мое дело такое, что о нем нужно известить его величество сейчас же, без всякого замедления.

Канцлер вышел в шлафроке; незнакомец тотчас подошел к нему и, взяв его за руку, сказал ему шепотом:

– Его высочество, царевич Алексей Петрович здесь и желает видеть ваше сиятельство.

Граф вытаращил глаза и, подумав, что перед ним сумасшедший, крикнул людей, но незнакомец продолжал:

– Царевич недавно приехал в Вену и желает представиться вашему сиятельству по обычаю всех именитых путешественников, но может это исполнить только в строгой тайне, никому не показываясь; с этой целью он остановился в соседней гостинице и ждал там до ночи.

Канцлер хотел тотчас же одеться и идти к царевичу, но его буйный посланник, который был не кто иной, как брат Афросины, воскликнул:

– Его высочество уже тут, в передней, и ждет приема!

Граф послал чиновника просить царевича в залу, а сам побежал в кабинет одеться. Но царевич не ждал и бросился без всякого доклада в кабинет графа. Удивление канцлера еще более увеличилось, когда сразу же после того, как он остался один с посетителем, последний начал в сильном волнении и испуге ходить по комнате большими шагами, говоря:

– Я приехал из России просить у императора защиты. Меня хотят убить, лишить меня и моих детей русского царства. Я ничем не виноват перед моим отцом. Я слабый человек. Меншиков расстроил мое здоровье, приучая меня к пьянству. Отец говорит, что я ни к чему не годен, ни к войне, ни к управлению государством; но у меня довольно ума для царствования. Меня хотят заключить в монастырь; я не хочу идти туда. Император должен меня спасти! Ведите меня к императору.

Сказав это, царевич, утомленный, опустился в кресло и попросил пива, ему подали вина.

Шенборн не мог собраться с мыслями. Сначала он не хотел верить, что у него действительно царевич. Он старался утешить Алексея, уверяя его, что неслыханно, чтобы отец мог иметь такие черные мысли против родного сына, и что он может считать себя в Вене в полной безопасности.

Успокаивающие слова дипломата не могли охладить возбуждения несчастного беглеца.

– Ведите меня к императору! – кричал он.

Канцлер сказал царевичу, что в такое позднее время невозможно попасть к императору, и просил его подробно рассказать свою историю.

Алексей исполнил его просьбу и долго жаловался на царя, на Екатерину и Меншикова, утверждая, что они хотят его смерти и что его нарочно сгубили пьянством.

Шенборн, внимательно выслушав царевича, обещал помощь и посоветовал ему в ожидании решения императора строго соблюдать свое инкогнито. Поток слез успокоил волнение беглеца, он отказался от своего намерения проникнуть силой в эту же ночь к императору во дворец и вернулся в гостиницу с боязливой предусмотрительностью.

На другой день по получении рапорта канцлера император собрал свой Совет для обсуждения этого непредвиденного затруднения: с одной стороны, следовало иметь в виду могущество Петра Великого, которое уже тогда внушало страх, с другой стороны – гуманность и родственные чувства налагали на Карла VI некоторые обязательства в отношении несчастного царевича. Кроме того, австрийская политика считала счастливым случаем иметь у себя такого дорогого заложника, дававшего ей возможность вмешиваться в дела молодой России.

После заседания Совета Шенборн пригласил к себе царевича и сообщил ему решение императора: Карл VI согласился дать беглецу тайное убежище и заступиться за него перед его отцом. Император предпочел не видеться с царевичем для того, чтобы свидание их не разглашалось и не открылось присутствие Алексея в Вене. Для него найдут безопасное укрытие до окончания переговоров, которые должны примирить его с отцом. Царевич согласился на все, лишь бы его не выдавали отцу; это означало бы, уверял он, его верную и жестокую смерть, так как никакого примирения между ним и Петром немыслимо.

Спустя два дня царевич по приказанию императора был отвезен тайно в Вейербург, в шести милях от Вены. Туда приехал один из императорских советников для подробного допроса. После допроса советник объявил царевичу, что для большей безопасности Карл VI решил поместить его в одну из государственных крепостей под видом государственного узника. Царевич не возражал, только убедительно просил достать ему священника греческого вероисповедания, но ему в этом отказали из-за опасения, что от этого тайна его местонахождения может раскрыться.

Двадцать седьмого ноября царевич и его маленькая свита оставили Вейербург и в крестьянской повозке уехали по направлению к Зальцбургу. Отсюда они углубились в горы и проехали через Тироль до долины Леха. Около деревни Реутте, на уединенной горе, поросшей соснами, находилась крепость Эренберг, которую император назначил тюрьмой для своего гостя.

В то время как Алексей отдыхал в Мильбахе, последней станции от Эренберга, государственный секретарь Кюль, имевший поручение сопровождать царевича, отправился вперед, чтобы передать коменданту крепости подробные инструкции императора. Начальнику крепости предписывалось держать в Эренберге в глубокой тайне посылаемого к нему государственного узника, имени которого ему не сообщили. Чтобы предупредить всякие неприятности, комендант не должен делать никакой перемены в составе маленького гарнизона и не позволять солдатам удаляться из крепости во все время заключения в ней узника. Окна комнаты, где будет жить узник, должны быть снабжены решетками. Комендант обязан обращаться с узником с почтением и обеспечить хорошее питание. Для этого император назначил на его содержание триста флоринов ежемесячно. В случае серьезной болезни врач может быть допущен, но только в присутствии коменданта. Переписка узников должна идти через императорскую канцелярию. Никто чужой под страхом строгого наказания не должен приближаться к воротам крепости и расспрашивать сторожей. Комендант ответит своей головой за безопасность таинственного гостя.

Передав эти приказания, Кюль вернулся к своим спутникам и утром седьмого декабря доставил их в Эренберг.

Бедный беглец только тогда свободно вздохнул, когда приехал в крепость. Он написал к Шенборну и благодарил за то, что его так хорошо укрыли, он только повторял свою просьбу прислать ему священника своего вероисповедания.

Шенборн в своем ответе сообщил ему, что говорят о пропавшем царевиче. Вообще утверждают, что он погиб. Одни говорят, что его лишили жизни по приказанию царя, а другие считают, что его убили на дороге разбойники. Лишь некоторые думают, что он убежал от жестокости отца, но никто не знает, где он находится. Петербургские друзья, прибавил Шенборн, советуют царевичу тщательно скрываться, потому что по возвращении царя из Амстердама приступят к деятельным розыскам; что касается до священника, то просьба эта неисполнима.

Кроме того, Шенборн сообщил эренбергскому узнику известия, полученные от австрийского посланника в Петербурге. Этот агент с пылким воображением писал своему двору, что исчезновение царевича произвело в народе громадное впечатление, что все готовятся к восстанию и что гвардия составила заговор и собирается убить Петра в Мекленбурге.

Алексей не скрывал своей радости при этих известиях. Он всегда мечтал о восстании народа в его пользу. Слух о его смерти был ему кстати, и царевич считал себя совершенно спасенным от отцовских преследований в неизвестной тирольской тюрьме под обещанной защитой австрийского императора и его дипломатов.

Однако следующие события доказали, что австрийские дипломаты имели дело с искусными сыщиками Петра.

В течение четырех месяцев тайну царевича знали только четыре человека: император, канцлер Шенборн, государственный секретарь Кюль и принц Евгений Савойский, президент придворного Совета и верховный директор государственных дел.

Но Веселовский был тонкий дипломат; он не обращал никакого внимания на слухи о смерти царевича, инстинктивно чувствуя, что предмет его розыска находится вблизи от него – в Вене или недалеко от этого города.

Веселовский долго ничего не мог узнать от австрийских дипломатов, которые отделывались вежливостями.

Двадцать девятого марта какой-то мелкий писец из придворной канцелярии, давно подкупленный Веселовским, в конфиденциальном разговоре сказал мимоходом:

– Не находится ли Коханский под покровительством императора где-нибудь в Тироле?

Искусный сыщик ухватился за эту мысль. Он пошел прямо к канцлеру и принцу Евгению и сказал:

– Коханский находится в Тироле под покровительством императора.

Его высокопоставленные собеседники уверяли, что ничего не знают о царевиче, сам император повторил эту ложь.

В это время Петр прислал из Амстердама Веселовскому на помощь капитана гвардии Румянцева с тремя решительными офицерами с приказанием схватить царевича даже на земле императора, если они его найдут, и собственноручное письмо Карлу VI с требованием немедленной выдачи его сына.

Веселовский посчитал преждевременным передавать письмо Карлу, но немедленно отправил Румянцева в Тироль для расследования.

Румянцев вернулся двадцать второго апреля в Вену; он разъезжал в Тироле по горам и узнал о существовании крепости Эренберг. Местные жители кое о чем догадывались: они полагали, что в государственной тюрьме заключено какое-то важное венгерское или польское лицо. Веселовский более не сомневался, он попросил аудиенции у императора и передал ему письмо царя. Карл, улыбаясь, сказал, что наведет справку у своих министров. Между тем Веселовский снова отправляет Румянцева в Тироль с паспортом шведского офицера. Румянцев с товарищами получили приказание от Веселовского поселиться в деревне Реутте, близ Эренберга, подстерегать узника и попытаться схватить его. Румянцев считал это предприятие исполнимым, так как гарнизон крепости состоял только из двадцати солдат и приступил, так сказать, к осаде крепости. Несмотря на частые неприятности от императорских чиновников, он беспрестанно бродил вокруг крепости, наконец увидел в ней молодого человека, в котором узнал Алексея Петровича; он немедленно известил обо всем Веселовского. Последний, имея в руках письмо Румянцева, начал решительнее и чаще являться к принцу Евгению и к самому императору. Как тот, так и другой уже не могли скрыть тайны и только старались затянуть дело, обещая хлопотать перед царем за сына. При этом венский кабинет не желал разрыва с царем из-за Алексея. Поэтому австрийские дипломаты считали за лучшее посоветовать царевичу бежать в более отдаленную страну.

В мае канцелярский писец сидел в пивной и ждал Веселовского.

– Что нового? – спросил Веселовский писца, входя в пивную и подавая ему руку.

– У меня очень важная новость, – отвечал тот таинственно.

– А именно?

– Это стоит две кружки пива, – отвечал писец, улыбаясь.

Веселовский велел подать две кружки пива.

– Кюль послан в крепость Эренберг, – сказал писец шепотом.

Действительно, Кюль приехал в Эренберг и немедленно вошел к царевичу.

– Ваше высочество, – сказал он ему, – ваши дела принимают дурной оборот.

– Что произошло? – спросил Алексей, побледнев как полотно.

– Веселовский открыл ваше убежище, вас узнали его сыщики, и царь требует вашей выдачи.

– Что теперь делать? – спросил царевич, едва выговаривая слова от испуга. – Что император думает сделать со мной?

– Вам нужно бежать дальше, немедленно и без ваших людей.

– Куда же?

– В Италию. Там вы будете также под покровительством императора.

При этих словах Алексей несколько ободрился.

– Вы мне позволите по крайней мере взять с собой моего пажа (подразумевая переодетую Афросину)?

Кюль согласился.

Однажды утром в начале мая Кюль со своими двумя спутниками уехал из крепости по пути в Италию.

На полдороге от Неаполя государственный секретарь писал канцлеру: «Все идет хорошо, но мне стоит большого труда удержать моих спутников от пьянства и уговорить их, чтобы они не шумели. Я замечаю подозрительных лиц, следящих за нами».

Кюль также сообщил, что он случайно заметил, что паж царевича принадлежит к женскому полу; это известие очень позабавило старых дипломатов в Вене.

Подозрительные лица, о которых писал Кюль, были Румянцев со своими людьми. Предупрежденный Веселовским, Румянцев зорко наблюдал за крепостью и от его бдительности не ускользнул отъезд царевича. Он последовал за ним на почтовых в Италию и не терял его из вида. В Мантуе Румянцев догнал царевича и известил об этом Веселовского.

Почти одновременно царевич и Румянцев подъехали к воротам Неаполя. В этом городе Румянцев потерял следы царевича. Но он теперь знал, где находится Алексей и где долго нельзя было его скрывать. Румянцев вернулся в Вену, чтобы сообщить обо всем своему начальнику. Веселовский тотчас же послал его в Петербург с подробным донесением государю.

Через некоторое время польский посланник в Риме сообщил Веселовскому точные сведения о местонахождении царевича: сын Петра был заключен в замке Святого Эльма в Неаполе. Веселовский немедленно известил царя, находившегося в это время в Спа, об этой важной новости и запросил новых инструкций. Но царь уже до этого отослал Румянцева в Вену в сопровождении одного из своих искуснейших советников – Петра Толстого.