М. Б. Поднос
Достоевский (и еврейский вопрос в России)

Вместо введения

Прочитав название книги, недоуменный читатель невольно задается вопросом: какая связь между великим русским писателем и евреями. Читатель прав, если не читал «Дневник» писателя. Там Ф. М. Достоевский эту связь обнаружил и мнение свое изложил. И все же это, скорее, повод для книги.

Достоевский (в дальнейшем Ф.М.) интересен сам по себе как личность, прежде всего, и как гражданин.

* * *

Я неоднократно в юные годы и в зрелые читал Ф. М. На меня его работы производили двойственное впечатление. С одной стороны, глубина чувств, с другой – все как-то очень мрачно. Это и сподвигнуло начать читать о нем.

У меня правило, когда читаешь о ком-то из великих, то обязательно несколько разных источников. Своих, российских, но по возможности и иностранных. Личность Ф.М., события его жизни – сами по себе большой удивительный роман. Роман, который в его творчестве отражен только деталями. Роман о своей жизни Ф. М. не написал, а жаль. Жизнь его столь удивительна, что порой возникает мысль: не ирония ли это. Нельзя играть человеком как шахматной фигурой. Фигурой управляет человек. А кто управляет человеком? Говорят – судьба. Это мало и плохо объясняет. Жизнь человека – это события и поступки. Но столько разных событий в течение жизни одного человека – это явно чрезмерно. И ведь это не просто человек с улицы. Это подлинно великий писатель, признанный не только на родине, но и в целом мире.

Все возможные и невозможные, казалось бы, события вместились в 2/3 века жизни одного человека. Вы посмотрите, что было. Потомственный дворянин – и вдруг каторжник, стоящий на эшафоте под дулом ружей. Любимый сын родителей, ученик престижного учебного заведения. В 16 лет теряет мать, а через два года отца. В 20 лет уже произведен в офицеры. Начинает жить самостоятельной жизнью. В 23 года переводит Бальзака. А уже через год читает свой первый роман («Бедные люди»). В 25 лет этот роман печатает сам Некрасов (в сборнике «Петербуржский»). И в этом же году публикует первую повесть («Двойник»), а еще через полтора – большой рассказ («Господин Прохарчин»). И буквально через месяц он уже активно работает над «Неточкой Незвановой». Он ведь еще не жил – 25 лет всего, – мало что видел. Откуда столько фантазии, игры воображения? Еще через несколько месяцев – «Роман в письмах» в «Современнике». Отменная плодовитость и работоспособность. И вот через полгода в этом же «Современнике» выходит повесть «Хозяйка», а «Бедные люди» выходят отдельной книгой. И уже в начале 1848 г. – повесть «Слабое сердце» и рассказ «Чужая жена» («Отечественные записки»). И в том же 1848 г. – повесть «Белые ночи» и новый рассказ в «Современнике» «Ревнивый муж». И вся эта масса литературных новинок – за три-четыре года. Пусть не все встречалось на «ура». Были и слабые вещи. Но ведь один человек в возрасте с 25 до 28 лет. Что готовит судьба? Славу, величие? Нет, она повернула все по-своему. Увлечение социалистическими идеями, кружок Петрашевского, арест.

В 1849 «Отечественные записки» начинают публиковать новый роман «Неточка Незванова», а через 3 месяца – арест, суд, полгода одиночной камеры и каторга. А это лишение всех чинов и прав состояния. Это еще не все подарки Судьбы, пришлось постоять на эшафоте под дулами направленных на тебя ружей, с черным мешком на голове, чтобы услышать о «доброй воле царя». Вместо расстрела – каторга.

Сколько литература потеряла (да что литература? Человечество!) от того, что 4 года Ф. М. был лишен жизни людей и приобщался к жизни каторжан. А потом еще солдатчина. Да, много потеряли! А может, и нашли? Не было бы каторги – не было бы «Преступления и наказания», «Братьев Карамазовых», «Идиота». Откуда все его герои. Сцена другая, а типы оттуда.

А еще он был страстным игроком, любвеобильным и влюбчивым. И все это тоже отразилось в творчестве. Тут были и успехи, и неудачи. Пожалуй, последнее более стимулировало творческое начало. Но нас интересует прежде всего личность. Ибо именно раскрыв величие, широту и глубину личности мы найдем опровержение тех досужих наветов («антисемитизм»), которые пытаются навесить на Ф. М. одиозные иудеи, махровые антисемиты или глупые евреи.

Евреи же – мои соплеменники. И все, что касается их национальной идентичности, места в земной цивилизации, мне не чуждо. Это и есть посыл к книге и ее названию.

Но для начала давайте определимся с терминологией: еврей, иудей, жид:

– еврей есть национальная принадлежность человека (у иудеев определяется по матери, что имеет логическое объяснение, ибо отец ребенка может быть под вопросом; мать же всегда определена);

– иудей же – это человек, принявший для себя религию иудаизм. Евреем мы рождаемся; иудеем может быть (теоретически) каждый принявший и исповедующий иудаизм;

– жид – термин литературный, бытовой, пришедший к нам из многовековой давности, о чем мы будем писать позднее.

Сразу хочу уведомить потенциального читателя, что автор, будучи евреем, не приемлет иудаизм. В той мере, в которой это позволяет Тора и несколько книг, популяризующих иудаизм, я считаю эту религию тяжелой, не всегда понятной человеку с либерально-гуманистической системой взглядов. Главное, что мне тяжело понять и принять в иудаизме, это:

– признание исключительности, избранности Богом иудеев;

– неприязнь к «гоям» (не евреям), отнесение их к «осетрине второй свежести»;

– вечное ожидание «мессии» (которого все евреи ждут на словах, а на деле проявляют исключительную деловитость). Те же, кто принимает доктрину ожидания, оказываются пассивными (безразличными к давлению со стороны) гражданами. Тем не менее я и мои предки в трех поколениях, в отличие от многих друзей и знакомых, не крестились и не принимали иные догматы религии, приносящие жизненные блага и удобства. Не знаю почему, но считал это бесчестным, ибо в исторических далях мои предки были иудеями. Ныне же мое отношение ко всем религиям уважительное, но я считаю, что все религии – это игры привычек, природы человека. Однако я обнаружил у себя некоторое изменение по отношению к религии с возрастом. Хотя страха смерти нет, а я приближаюсь со скоростью ракеты к 85 годам, но вдруг захотелось поверить в то, что там что-то есть, хотя умом понимаю, что это «глупство». Главное в другом. Годы не прибавляют ума, но вносят спокойствие и мудрость. Люди разные. И это естественно. Многие в этом сумасшедшем мире погони за деньгами не могут обеспечить себе сносное существование. Есть просто убогие от рождения. Им религия в помощь. Вселяет надежды и упование. Почему нет? Если так легче принять бытовые проблемы и трудности. Есть и другие, излишне ретивые, шустрые, способные на ходу подметки срезать. И вот когда они «уверенно держат Бога за бороду» – вдруг получают здоровенную оплеуху от жизни. В этом случае я готов признать неведомое и сомнительное (Бог? Судьба?) и поклониться ему.

Ф. М. истово верил в Бога. Был не только верующим христианином, но и исключительно добрым человеком, соблюдающим заповеди. Не будем в данном случае сомневаться в Христе и христианстве. Он бы этого не одобрил. Спишем все на Судьбу. А как они распределили события жизни Ф. М. между собой – есть таинство. Мы лишь в своих писаниях постараемся в меру сил осмыслить события. Но главное будем помнить: не дело хорошего человека, личность пятнать срамным домыслом. Вот в этом есть цель и задача.

За последние годы я написал примерно 20 книг. Пробовал себя в жанрах романа, повести, литературных биографий. Но больше тянуло к размышлениям: возраст! Давит тяжесть накопленного. Хочется поделиться. Может быть, немного пофилософствовать. Начинаешь понимать, как это здорово, когда есть время не для заработка: кормления, одевания, обувания семьи и себя любимого. Есть время для раздумий. Интересно, но чаще всего желание что-то написать, пролить накопленное на бумагу, которая терпеливо ждет, у меня появляется не в Москве. Идеи рождаются дома, в Москве, но превращаются они в нечто, когда я уехал далеко. Чаще всего в Израиле, куда я бегу от московской слякотной осени к солнцу и зеленой траве.

Раньше я грешил мыслью, что здесь что-то генетическое. Все же историческая родина! Но, по трезвому размышлению, пришел к мысли, что тут другое. Свобода от ненужных звонков, каких-то мелких просьб, в выполнении которых неловко отказать. Вдруг, как здорово, не нужно думать о повседневных мелочах, которые незаметно съедают время и изгоняют мысли о задуманном. А чего стоит солнце за окном и море вдали! Нет, свобода от нудных мелочей – все же главное!

Книга, которая поначалу – груда испачканной чернилами бумаги (пусть пастой), книга о Достоевском была задумана еще пятнадцать лет назад. Тогда, в 2005 году, осенью я жил в Тель-Авиве, куда сбежал из Москвы, где становилось холоднее. Я жадно накинулся на израильские русскоязычные газеты. Все же какой-то иной взгляд на события в мире.

И вот попалась мне на глаза статья, уж не помню автора, где в очередной сто первый раз «обсасывалась» тема об антисемитизме Достоевского. Опять, очередной раз, бедный его «Дневник» пинал литературный «критик».

В это время я готовил к изданию свой «Поток сознания».^[1] В книге была большая глава «Что значит быть евреем», и я включил в эту главу небольшой раздел, часть «По поводу антисемитизма Достоевского». Чтобы читателю не затрудняться поисками этой книги – тем более, что издавалась она тиражом чуть более 1000 экземпляров, – позволю себе привести этот текст в авторском отступлении, коих будет еще немало.

Но прежде я хотел бы выразить благодарность за помощь в подготовке рукописи к изданию Валентине Путилиной и Денису Подносу.

_____ «_____ «_____

Первое авторское отступление

По поводу антисемитизма Федора Михайловича.

Частенько я встречал в литературе упоминание об антисемитизме Достоевского. Иногда это делалось вскользь, как бы стесняясь обвинить явно большого писателя в грехе, который в русских культурных кругах воспринимался как нечто подобное рукосуйству. Пообщавшись с подобными грешниками, другой, не менее знаменитый, русский писатель – Лев Николаевич – предпочитал и даже рекомендовал мыть руки. Я уже не говорю о еврейской литературе, в которой грехи антисемитов клеймились и выставлялись на всеобщее обозрение. Особенно если она, эта литература, заражена другой, не менее распространенной болезнью – национализмом. Так вот, внимательно перечитав мартовский дневник Ф. М. Достоевского за 1877 год (главу II «Еврейский вопрос»), я пришел к непростому выводу, что так называемый «антисемитизм» Федора Михайловича есть результат сильного преувеличения.

И вообще, что это мы придумали, взяли за правило: стоит кому нас покритиковать как нацию (скажем так, даже резко покритиковать и несправедливо) – давай сразу обвинять критика в антисемитизме! Вот если вы скажете, что генерал Макашов – антисемит, тут я спорить не буду. Мог бы еще кое-что добавить, но очень неуютно у нас в судебном присутствии.

Нет, давайте сначала разберемся, господа хорошие. А уж потом будем отметки проставлять и наклейки клеить. Вот если бы сказали, что Федор Михайлович русский патриот, даже и не русский избранно, а славянский (пусть панславянский), и чуть пережимает, перегибает палку со своим патриотизмом, тогда да, стоит задуматься. Впрочем, задуматься всегда не грех. Я даже могу признать, что Федор Михайлович не очень любил евреев. Хотя жестко критиковать – вовсе и не значит не любить. Мы нередко наших детей не то что критикуем, но и, случается, порем. И, вместе с тем, только их-то мы и любим по-настоящему.

Но одно дело любить или не любить. Другое дело – третировать, подвергать общественному остракизму, лишать прав, а то и просто преследовать под надуманными предлогами. Было ли это в России, столь любимой ее великим писателем? Было. А было ли это в главных творениях Достоевского, прославивших и автора, и страну? Полагаю, не было.

Что касается критиков Ф. М. Достоевского за его антисемитизм, то им ответил сам писатель в уже упоминаемом эссе «Еврейский вопрос». В первых же строках своего памфлета, или эссе (назовите, как вам больше нравится), автор называет три миллиона граждан-евреев «сынами России», что уже немало говорит о его взглядах. Правда, мои оппоненты скажут, что это всего лишь слова, но и слово «жид», применение которого подверглось критике, тоже всего лишь слово, исторически со времен Пушкина и Гоголя вошедшее в русскую литературу. За много лет до Федора Михайловича, в его времена, да и много позже, мы это слово не раз встречаем в литературе. Плохое слово. Оно, однако, вовсе не говорит о том, что автор ненавидит жидов как племя.

Ф.М., будучи человеком глубоко верующим, хотя и не религиозным, понимающим веру по-своему, призывает «образованных», «высших евреев» не бравировать своей цивилизованностью и не забывать свою сорокавековую историю и не «отступаться от Иеговы». Для него еврей без Бога немыслим (своего Бога, Иеговы), так же, как немыслим православный без Христа.

Он совершенно четко и недвусмысленно дал ответ своим оппонентам: «В сердце моем ненависти (к евреям – М. П.) не было никогда». Достоевский сам заявляет, что если и применял слова «жид», «жидовщина», «жидовское «царство», то эти понятия применялись исключительно для характеристики века, то есть как понятия исторические.

Достоевский считает обвинение в антисемитизме «тяжким обвинением», тяжким грехом, который не хочет брать на себя.

Ф. М. отвечает своим оппонентам-обвинителям может быть и несколько запальчиво, но четко и по существу. Со многими его доводами нельзя не согласиться.

«…В мотивах нашего разъединения с евреем виновен, может быть, и не один русский народ, и что скопились эти мотивы, конечно, с обеих сторон…»

Для Ф. М. всякий еврей, выступающий против имперской панславянской политики, используя при этом политические средства, непременно жид. Это не забитый, нищий местечковый еврей и даже не богатый образованец, живущий в Москве или Питере, а английский аристократ, имеющий еврейские испанские корни (лорд Биконсфилд). Здесь Достоевский скорее дремучий патриот, чем ненавистник евреев. Что греха таить, многие из образованных евреев-атеистов в своем домашнем кругу (и в прошлом, и ныне), усматривая в ком-то из евреев вопиющие недостатки и даже откровенные гнусности, не раз именовали такого в порыве негодования жидом. Деление иудеев в соответствии с их достоинствами и явными недостатками на евреев и жидов – классификация далеко не лучшая и не самая достойная, однако достаточно распространенная.

Достоевский не может «вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены». Что ж, это верно, но какой же это антисемитизм?

По Достоевскому, три миллиона евреев «терпели в свободном выборе местожительства», но в это время 23 миллиона русских терпели от крепостного права, и им было не лучше. Достоевский – жесткий и бескомпромиссный противник и того и другого, о чем заявляет недвусмысленно.

Может быть, Ф. М. чуть пережимает, когда в порыве полемики, отстаивая свою точку зрения (оправдываясь при этом), цитирует бульварные дурацкие измышления ряда газет о том, что евреи прибрали к рукам освобожденных от рабства негров в Америке и чуть не сгубили водкой бедных литовцев. Как будто, не будь евреев, то неграм или литовцам было бы легче. А делает он это для того, чтобы одернуть чересчур ретивых оппонентов: «ребята, не стоните так и не поднимайте «гвалт» – у самих рыльце в пушку».

Не надо забывать, что Достоевский не только великий писатель, но и профессиональный полемист-журналист. Думаю, Достоевский прав, когда говорит, что «нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной… ненависти к еврею», не обижают «в казармах еврея как еврея, как жида, за веру, за обычай».

И то верно, что предвзятое отношение к евреям всегда приходило сверху как выражение ошибочной государственной политики. Вот ныне изменилась политика, и можем говорить об антисемитизме как о случае исключительном. А из 5 % тех думцев, кои известное письмо написали, большая часть – просто дуболомы, а кто-то явный пациент клиники им. Кащенко. И тут еще одно интересное «открытие» (наблюдение). Для Достоевского жид ассоциируется с верой и обычаем еврея. Во времена, когда родился термин «жид», еврея главным образом отличали от массы в тех странах, где он обитал, вера и обычай. И то и другое было замкнуто, таинственно, неизвестно, так как было в гетто, и в сознание масс внедрялось либо экономической и социальной политикой, либо намеками и догадками борзописцев. Однако главный огонь критиков сосредоточивался не на оскорбительном слове «жид» и даже не чрезмерных «воплях и стонах» о несправедливости властей. Все это опровергается его гениальным предвидением: «Окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди» (до этого слова оставалось 70 лет – времени принятия декларации ООН о создании государства евреев, их национального очага).

Главный огонь критиков нацелен на те взгляды Ф.М., где он определяет и классифицирует негативные национальные черты. Как будто таких черт нет (критики полагали, что национальное не может быть негативным)?

Попробуем разобраться и в этом. Главное, на что обращает внимание Достоевский и что он воспринимает как отрицательную черту нации, – это, по его определению, «Status in Statu» (государство в государстве). Что это такое? «Признаки эти отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность – еврей, а другие хоть и есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало».^[2]

Что касается замкнутости религии и ее культов, то, скорее всего, 130 лет назад это присутствовало в большей мере, чем сейчас, и у автора были основания это отметить. Его второе обвинение в эгоцентризме, скорее всего, вкусовое ощущение литератора. Здесь нет даже намека на антисемитизм. Если Ф. М. и приводит цитату^[3] в подтверждение теории «Status in Statu», то неизвестно, откуда он ее взял. Она, скорее всего, носит библейский характер, явно не вызывает положительных эмоций и, скорее всего, принадлежит религиозному ортодоксу, которого и след в истории уже пропал.

Достоевский против того, чтобы «приписывать (придуманному им – М. П.) Status in Statu одним лишь гонениям и чувству самосохранения». И, конечно, это его право. Он придумал определение. И лучше других знает границы его существования. Я также не усматриваю ничего предосудительного в том, что он не может представить себе еврея без Бога и образованных евреев безбожниками. В его времена, по-видимому, так и было. Даже образованный еврей не мог себе позволить выйти из общины (вспомните пример Б. Спинозы), а община обязывала.

Нельзя отказать Ф. М. и в глубокой проницательности в оценке того, что ждет мир от образованных евреев: «Бог знает, чего ждет мир от евреев образованных». Образование часто толкает человека к поиску общественной правды и справедливости. Евреи здесь не исключение. Просто многовековые гонения, их менталитет и религия обостряют это желание у евреев.

Ф. М. Достоевский присоединяется к расхожему мнению в среде коренного населения о безжалостности евреев, об эксплуатации коренного населения, об использовании евреями местных законов к своей выгоде. Он видит в организации труда евреев что-то неправильное. Он негативно относится к накоплению чужого труда и превращению его в капитал.

Скорее всего, это верно. Но Достоевский признает, что это присуще не только одним лишь евреям. Да и какой в этом антисемитизм, не пойму. По Достоевскому, идея накопительства – это жидовство. Мне трудно понять, почему он применяет такой термин. Исторически это можно объяснить тем, что евреи, будучи преследуемы в средние века (да и позднее) во всей Европе, часто, перемещаясь не по своей воле и теряя при этом кров и имущество, были вынуждены большую часть имущества превращать в золото и драгоценные камни, которые могли быстро стать оборотным капиталом на новом месте. Такой подход к имущественному накоплению родился в те времена, когда в быту и литературе понятия «еврей» и «жид» зачастую объединялись в единое целое. Однако я не усматриваю в такой оценке труда евреев и способа их имущественного накопления антисемитизма писателя. И об этом лучше всего говорит сам Достоевский.

На обвинение оппонентов в том, что «при всяком удобном случае будто бы я жестоко нападаю» (на евреев, – М. П.), в «презрении к жидовскому племени», он со всей определенностью говорит: нет. «Нет, против этой очевидности я восстану, да и сам факт оспариваю». Напротив, он именно говорит и пишет, что «все, что требует гуманность и справедливость, все, что требует человечность и христианский закон, – все это должно быть сделано для евреев».

_____ «_____ «_____

Однако, я отлично понимал, что это только первый подход к теме, первый набросок. Сама значимость «фигуры» Достоевского слишком глубока и серьезна. К этому вопросу придется еще вернуться. Я никогда еще не страшился так, как в этот раз, – вернувшись к теме: «Достоевский и еврейский вопрос в России». Ведь с еврейским вопросом в России все обстоит весьма благополучно. Проще говоря, нет такого вопроса!

Не могу объяснить причину возврата к теме, как и не могу объяснить то, что есть у меня внутренняя уверенность: не мог быть Достоевский антисемитом. Здесь что-то не так! Быть может, повлияло и то, что в последние два года я написал две литературные биографии: О. Уайльда и Н. Гоголя, со своим незамутненным «критиками» и «поклонниками» взглядом. Обе книги^[4] были весьма благосклонно восприняты читателями.