Люси Монро
Благородство ни при чем
Глава 15
Эллисон дождалась, пока Бен и Маркус уйдут из кабинета Джорджа.
– Ты ведешь здесь, в «Клайн технолоджи», расследование возможного шпионажа? – спросила она, оставшись наедине с боссом.
Он поднял взгляд от записей, и по его глазам было ясно: он удивлен, что она все еще здесь.
В течение дня она редко задерживалась у него в кабинете. Это запрещалось правилами. От нее требовалось умение полностью подавлять эмоции, она должна была вести себя как робот, чтобы ни одна живая душа в компании не заподозрила, что босс водит шашни с личным секретарем.
– Я думал, это и так понятно.
– Ты мне ничего не сказал.
– Не было необходимости ставить тебя в известность.
– Я твой персональный секретарь.
– Да, но ты не моя тень. Я в состоянии принимать кое-какие решения, не спрашивая у тебя совета. – Ее больно ужалил его сарказм, но она преодолела боль.
Она начала привыкать к ней. Пренебрежение на работе с лихвой окупалось тем вниманием, что он оказывал ей во внерабочее время. Она сумела себя в этом убедить.
– Я была в списке?
Тот же вопрос задала Вероника Ричардc. И то же отчаяние, что увидела Эллисон в глазах своей более молодой сослуживицы, охватило ее от сознания того, что ответ скорее всего будет положительным.
– Это не важно. И вообще этот разговор ни к чему. Если ты закончила, я бы предпочел вернуться к работе.
– Не смей испытывать на мне свои руководящие приемы. Ответь, черт побери, на мой вопрос.
Джордж отложил в сторону документы, нарочито медленно поправил бумаги.
– Вы не могли бы повторить то, что вы сказали, миссис Дженнингс?
– Ответь, черт побери, на мой вопрос.
От шока глаза у него стали круглыми. Он рассчитывал, что она попятится от его взгляда, но, похоже, сейчас ей было на все наплевать. Даже на то, что он ее уволит.
На кону было нечто поважнее работы.
Сердце.
– Да, ты была в списке.
– И поэтому ты предпочел не посвящать меня в расследование? Я ведь подозреваемая.
– Ты имела доступ ко всей той информации, что утекала, – сказал Клайн, не подтверждая, но и не опровергая ее предположения.
– Я имела доступ к информации, утечка которой имела бы для твоей компании куда более далеко идущие последствия, и я ее не разглашала.
– Ты здесь ни при чем. Источник утечки информации, как оказалось, находится в отделе маркетинга.
Разочарование камнем легло на сердце. Ее буквально гнула к земле эта тяжесть.
– Тебе не кажется, что как твоя любовница я не заслужила того, чтобы меня держали в полном неведении?
– Ты ведь знаешь, я не позволяю личным склонностям влиять на решения, связанные с бизнесом.
Он держался так надменно, словно был принцем крови.
– Я думала, что между нами что-то есть.
– Я бы предпочел не обсуждать это сейчас.
Она во все глаза смотрела на него. Тело у нее ныло от с трудом сдерживаемого гнева и обиды.
– А что, если я хочу это обсудить?
– Ты мой личный секретарь, а не жена. Когда мы находимся здесь, в этом здании, мои желания главенствуют.
Как будто только в этом здании!
Она развернулась на каблуках, спеша покинуть этот кабинет, до того как сделает нечто необратимое, о чем будет потом горько жалеть. Например, скажет этому надменному сукину сыну, что он может сделать со своей работой.
– Эллисон!
Она остановилась у двери.
– С тобой все в порядке? Она быстро кивнула:
– Да.
– Хорошо. Мне не хочется приглашать сюда другого секретаря. Сегодня еще многое предстоит сделать.
Вот так. Может, в постели с ней он и ощущает себя разгоряченным подростком, но секс с ней всегда будет на вторых ролях – в первую очередь она для него секретарша. И то, что было у него с ней во внерабочее время, тоже имело свое название – секс, и ничего больше. В этот момент ослепительной ясности она это поняла.
Он ни разу не пригласил ее на свидание.
Ни разу не представил ее взрослым детям и не попросил, чтобы она познакомила его со своими детьми.
Если и было в их отношениях что-то теплое и личное, то это ее работа личного секретаря. Только эта ее роль в его жизни имела для него значение. К несчастью, она не могла больше играть ее.
* * *
Маркус выследил Ронни в кладовой комнате отдела маркетинга.
Хотя «комната» – слишком громкое название для закуточка, образованного двумя железными шкафами, расположенными под углом, и стеллажом между ними. Этот закуток находился в противоположном от отсека Ронни конце коридора, и Маркус оказался здесь только потому, что, решив забежать за Ронни, чтобы вместе пойти на ленч, нигде не мог ее найти.
Бросив лишь один взгляд на этот безупречно организованный склад канцелярских принадлежностей с надписями и закладками, чтобы все было под рукой, Маркус сразу понял, кто тут командует.
Одна из дверей металлического шкафа была открыта, и голова Ронни и верхняя часть ее тела оставались скрытыми от его глаз. Все, что он мог видеть, – это изящный абрис ее ягодиц и бедер в аккуратных серых брюках.
Он предпочел бы юбку шесть дюймов выше колен, но облегающие брюки – не такая уж плохая вещь. Она, вероятно, считала, что они отлично маскируют ее маленькое сексуальное тело. Но ошибалась.
– Разве мы не договорились встретиться в полдвенадцатого, чтобы вместе пойти на ленч?
Из-за двери донеслось сдавленное восклицание, и тут Ронни споткнулась обо что-то и попятилась с естественной грацией выпивохи, покидающего бар в момент закрытия оного.
– Маркус… – Она казалась шокированной его появлением.
Не в ее правилах забывать о назначенных встречах, но, по-видимому, утренние события выбили ее из колеи. Ему не понравилось то явное напряжение, которое исходило от нее в кабинете Клайна, но он не сомневался, что оно было вызвано страхом, что ее прошлое будет разоблачено.
Она явно довела себя до ручки опасениями, что Маркус рассказал Клайну о том, что она сделала, прежде чем покинуть «Си-ай-эс».
Он собирался успокоить ее за ленчем – сказать, что ей нечего бояться на этот счет. И они могли бы обговорить кое-что еще, он объяснил бы ей, почему вынужден был скрывать от нее истинную причину своего присутствия в «Клайн технолоджи».
Она должна понять. Ронни была девочкой разумной, и, если посмотреть на вещи трезво, она не стала бы ставить ему в вину то, что он заподозрил ее в шпионаже. Она должна признать, что обстоятельства были далеко не в ее пользу.
Кроме того, как только он скажет ей, что никогда и в мыслях не имел причинить ей вред, она поймет – все, что он здесь делает, всего лишь его работа. Делая эту мучительную работу, он чуть ли не надвое разрывался, но по-другому поступать не мог – выбора не было. И никогда в жизни он не испытывал такого облегчения, как тогда, когда Клайн позвонил ему, чтобы рассказать о том, что обнаружила Ронни. Он нутром почувствовал, что она невиновна.
– Уже почти полдень, моя сладкая. Тебя нелегко было найти.
Он весь этаж обрыскал, пока ее тут обнаружил.
Она распрямилась, и выражение ее лица – холодная маска презрения – вызвало в нем некоторую нервозность.
– Может, я не хотела, чтобы меня нашли.
Ему совсем не нравились эти слова и то, как она на него смотрела. Словно он был собачьим дерьмом, которое прилипло к каблучкам ее серых лодочек.
– С чего бы тебе от меня прятаться, детка?
Она прищурилась, и на секунду ему показалось, что она вгонит его в землю этим взглядом.
И снова эта холодная маска вместо лица.
– Я не твоя детка. Я не твоя сладкая. Я вообще не твоя. И поэтому прошу не употреблять эти бессмысленные уничижительные слова, обращаясь ко мне.
Бессмысленные? Уничижительные? Ситуация уходила из-под контроля. По крайней мере она могла бы выяснить, рассказал ли он что-нибудь Клайну, перед тем как делать такие заявления.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
Ее изумительно очерченные брови взлетели над черной оправой очков.
– Все просто. Твоя хитроумная техника обольщения больше не действует. Впредь можешь не стараться. Я и так буду сотрудничать для успешного проведения вашего расследования. Так что нет абсолютно никакой необходимости жертвовать собственным телом ради работы.
Она отступила назад, насколько это позволяло ограниченное пространство кладовки, словно желала оказаться от него как можно дальше. Он был в ярости. Она вела себя так, словно само его присутствие было ей невыносимо, не говоря уже о том, что громко вещала о его расследовании, будто здесь их никто не мог услышать, хотя на самом деле место для этого она выбрала не самое безопасное.
– Не думаю, что говорить о моей работе здесь – хорошая мысль, – сказал он, упреждающе понизив голос. И тут до него дошел смысл остального ею сказанного. И как только это произошло, голос его возвысился: – Хитроумная техника обольщения?
Ее нежные губы сложились в нитку, и ему захотелось расцеловать ее так, чтобы они раскраснелись, набухли и она прекратила использовать этот чудный природный инструмент для извержения подобного мусора.
Стараясь говорить как можно спокойнее, он сказал:
– Я не знаю, о чем ты говоришь, но одно могу гарантировать – обсуждать это здесь я не стану ни при каких условиях.
Он не вступит с ней в дискуссию относительно принесения в жертву расследованию собственного тела в том месте, где их в любой момент может услышать кто-либо из сотрудников компании. В интересах расследования как такового.
– Нам ни к чему обсуждать эту тему. Ни здесь, ни где-либо еще. Что касается меня, то если у нас и могут быть какие-то отношения, то отныне и впредь они ограничиваются лишь нашей профессиональной деятельностью и…
Он должен был остановить ее, прежде чем она снова заговорит о его расследовании.
– Ронни…
Вид у нее был такой, что своим взглядом она могла бы превратить его в глыбу льда, но внешность, как известно, обманчива – она сама не ведала, что творит. Очевидно, она была расстроена куда сильнее, чем хотела показать. Но, пока она не отказывалась от диалога, все еще можно поправить. Только говорить здесь нельзя – он должен как можно скорее увести ее из этого здания. Иначе она его раскроет.
Маркус схватил ее за предплечье и потащил за собой.
– Пошли. Нам надо поесть.
Она попыталась оторвать его руку, и он позволил ей это сделать, ловко перехватив ее за талию. Ее и так ставшее не слишком податливым тело напряглось, словно он обнимал не Ронни, а кусок мрамора. Маркус тихо выругался.
Разрешить ситуацию после утренних событий оказалось сложнее, чем ему представлялось. Но он как-нибудь это переживет, так или иначе найдет способ уладить разногласия между ними. Черта с два он допустит, чтобы она опять от него ускользнула.
Он потащил ее мимо ее отсека, чтобы она захватила сумочку, затем вывел из здания, успев на ходу отметиться у дежурного. Ему пришлось буквально запихнуть ее в машину, но, оказавшись на переднем пассажирском сиденье его «ягуара», она больше не предпринимала дурацких попыток убежать. И слава Богу. Игра в догонялки на стоянке для машин только усложнила бы дело.
Они проехали в полном молчании минут пять, когда она ледяным тоном спросила его, куда он ее везет.
– Ко мне, – без колебаний ответил Маркус.
– Забудь об этом, – категорически заявила она. Она отказывала ему не только на словах: все в ней – и поза, и взор – выражало неприязнь.
Маркус метнул на нее взгляд, на миг отвлекшись от дороги. Она смотрела прямо перед собой, поджав губы в ледяном презрении.
– Нам надо обсудить несколько щекотливых тем, которые в общественных местах обсуждать не следует. Либо мы едем ко мне, либо к тебе, – добавил Маркус, услужливо предоставляя ей право выбора.
Руки ее, лежавшие на коленях, сжались в кулаки и притиснулись к бедрам.
– Почему мы не можем поговорить, скажем, в парке? Маркус включил дворники – начал моросить дождик.
– Потому что мы находимся на северо-западе страны и климат у нас не располагает к беседам на свежем воздухе. По крайней мере сегодня.
Он хотел немного сбросить накал страстей, но тема погоды, очевидно, не показалась ей такой уж забавной. Ронни по-прежнему держалась очень напряженно.
– Так куда мы едем? – спросил он.
– К тебе.
Он не обманывался. Он понимал, что ей совсем не хочется ехать к нему в квартиру, но еще меньше она желает видеть его у себя. Попытается ли она захлопнуть перед его носом дверь, когда он придет вечером к ней на ужин? Маркус приказал себе не думать о предстоящем, а вместо этого сосредоточиться на том, что происходит в данный момент. А настоящее не сулило легких решений.
Он притормозил у мексиканского фаст-фуда.
– Что тебе взять?
Она продолжала смотреть прямо перед собой. Даже глазом не повела.
– Ничего. Я не голодна.
Он заказал ей тако[4] и диетическую колу. Себе он взял еду с рутбир[5] – кола ему никогда не нравилась. Он протянул ей пакет с едой и напитками, прежде чем тронуться с места. Подъехав к дому, он взял пакет и решительно направился к двери.
Она шла следом на почтительном расстоянии.
У дверей квартиры он не удержался и, ухмыльнувшись, попросил ее вытащить ключи у него из кармана.
– Видишь, у меня руки заняты.
Если он хотел ее поддеть, то это ему вполне удалось. Вероника заглотила наживку целиком. Она скривила такую физиономию, словно только что лимон съела.
Алекс был прав, когда говорил, что его, Маркуса, своеобразное чувство юмора не доведет его до добра.
Схватив пакет с провиантом, она прошипела:
– Сам достанешь.
Он вздохнул и, вытащив ключи из кармана, отворил дверь. Галантно отступив на шаг – ровно настолько, чтобы она могла пройти, он сказал:
– Дамы вперед.
Он понимал, что оказывает на нее давление, но ведь полтора года назад он на собственном опыте убедился, что стоит чуть ослабить напор, как она возведет между ними такой прочный эмоциональный барьер, что ни одному смертному не пробить.
И все же вид у нее был такой, словно она готова дать ему ногой в пах, и Маркус усмехнулся про себя. Ему нравилось ее дразнить, и с этим ничего не поделаешь. Она была такой легкой мишенью. Кроме того, он предпочел бы видеть ее какой угодно, только не похожей на офисного робота, как это было когда-то. Ронни проскользнула в оставленную им узкую щель, изловчившись не прикоснуться к нему. Ей это с трудом удалось.
Она направилась прямо на кухню и шлепнула пакет с едой и напитками на стол. Он подошел и стал выкладывать еду.
Она нахмурилась, когда он пододвинул к ней, успевшей сесть на металлический стул в неестественно напряженной позе, тако.
– Я сказала, что не голодна.
– Тогда не ешь. Только моя мама освежевала бы меня живьем, если бы узнала, что я купил себе ленч, оставив девушку, которую пригласил на свидание, голодать.
– Я не на свидании, – процедила она сквозь зубы. Своей настойчивостью в этом вопросе она начиналадействовать ему на нервы.
– Разве мы не договорились встретиться за ленчем? Что же у нас, если не свидание?
Ронни освободила соломинку от оберточной бумаги ровно настолько, чтобы проткнуть пластик.
– Именно, договорились – в прошедшем времени. Я разорвала договор.
– Ты ведь здесь, не так ли?
– Чтобы ответить на вопросы следователя – только за этим.
Она сомкнула губы вокруг пластиковой соломинки и втянула в себя немного диетической колы, всем своим видом демонстрируя отвращение.
Маркус никогда раньше не испытывал ревности к соломинкам и надеялся, что этого с ним больше не случится, но этот кусочек пластиковой трубки был куда ближе к губам Ронни, чем ему, по всей вероятности, в ближайшее время удастся пробиться.
– Отлично, давай обсудим расследование.
Она молча смотрела на него, очевидно, ожидая, что он начнет первым. Он не собирался ее разочаровывать.
– Я не сообщил Клайну о том, что произошло в «Си-ай-эс», и не собираюсь это делать. – Он выдержал паузу, надеясь, что она улыбнется и скажет ему, как она рада.
Он увидел в ее взгляде облегчение, но улыбки так и не дождался.
– Почему?
Ладно, он не мог сказать, что этот вопрос стал для него неожиданным. Его ответ должен ее умилостивить.
– Поскольку ты не виновата, ему нет необходимости об этом знать.
Она играла с оберткой тако, опустив глаза. Когда она подняла их, то он почувствовал себя на скамье подсудимых под грозными очами прокурора.
– Но ты бы сказал ему, если бы подумал, что я виновата.
Ему не очень нравился тот оборот, что принимала их дискуссия, но он предпочел не увиливать.
– Да.
Вместо того чтобы сказать ему, какой он негодяй, если замышлял такое, и предоставив ему возможность оправдаться и объяснить свои добрые намерения, она опустила ресницы, скрыв от него выражение глаз.
– Понятно.
– Но ты не виновата, так что нам не о чем беспокоиться. – Он хотел внести полную ясность.
Он доверял ей.
Она взмахнула ресницами и вперилась в него взглядом. В серых глазах ее застыло отвращение.
– Понятия «мы» в наших отношениях нет и никогда не было. Если бы ты решил, что я виновата, и рассказал Клайну о том, что произошло в «Си-ай-эс», то расплачиваться пришлось бы мне, и только мне. Так что не говори, что «нам» не о чем беспокоиться.
– Ты думаешь, я бы просто так взял и отдал тебя волкам на съедение? – После того вечера в пятницу? После того, как он поделился с ней самым сокровенным, раскрыл перед ней душу?
Его словно током ударило – так он был зол на нее, когда она спокойно кивнула в ответ.
– Почему бы и нет? – спросила она. – Тебя наняли для определенной работы. Обнаружить, что женщина, предавшая тебя, виновна в преступлении, которое тебя наняли расследовать, – двойная удача. Я лично думаю, что ты не только отдал бы меня волкам на съедение, но и сам бы получил от этого немало удовольствия.
Ему словно дали кулаком под дых.
– Ты думаешь, я хотел свести с тобой счеты?
– Что же еще должно означать то гнусное лицедейство, что было тут на днях, если не акт отмщения?
Она сформулировала свое заявление как вопрос. Но у него не было сомнений – про себя она все давно решила. Она сочла, что весь его пыл – лишь для того, чтобы рассчитаться с ней за ее исчезновение. Как она могла так подумать, когда он открыл для нее свое сердце? Он разозлился еще больше.
– То гнусное лицедейство, как ты его называешь, было вызвано тем, и только тем, что я тебя хотел, и уж точно не имело никакого отношения к желанию отплатить тебе за то, что ты меня полтора года назад бросила.
– В самом деле? – Сколько едкого сарказма она смогла вложить в эту короткую фразу!
– Да, черт возьми! Из мести не может родиться ничего позитивного, и уж тем более того, что между нами возникло. – Разум его отказывался принимать тот факт, что она в этом сомневается.
Она откинулась на стул, забарабанив пальцами по столу.
– У нас был секс. А в сексе нет ничего особенного. Такие вещи происходят постоянно, особенно с тобой.
Ему хотелось ее задушить, но еще лучше – прямо сейчас заняться с ней любовью и заставить ее понять, что это больше, чем секс, сильнее, чем гнев, застивший ей глаза.
Как могла она выдать такое? И после этого еще иметь наглость вести себя так, будто не сказала ничего особенного?
– Если такое происходит постоянно, то почему мы оба хранили целомудрие целых полтора года?
Она пожала плечами:
– Может, потому, что твои сексуальные желания идут на убыль. Тебе почти тридцать.
Он решил не реагировать на эту очевидную пощечину его мужскому достоинству. Вместо этого он задал встречный вопрос:
– А какое у тебя оправдание?
– Я хранила целомудрие все двадцать три года своей жизни. Секс стал для меня отклонением от обычного курса – секс, а не его отсутствие. Могу тебя заверить, что в этом не было ничего особенного – ни в сексе, ни в воздержании после него.
Он знал, что она на взводе. Сознавал, что она придумала черт знает что про него, но все равно ее слова чуть не вывернули его наизнанку. В ее силах было ранить его так, как не мог никто, даже мать.
И поэтому, сам будучи на пределе, он решил отступить.
– Может, нам следует вернуться к изначальной теме, к теме шпионажа в «Клайн технолоджи»? Мы сможем поговорить о наших отношениях потом, когда ты вернешь себе способность мыслить рационально.
– Нам вообще ни к чему обсуждать наши отношения.
Пусть говорит. Он не стал отвечать. А что еще он мог сделать? Если он продолжит прессинговать, а она останется на своих позициях, то боль от такого противостояния может оказаться для него невыносимой.
То, что он чувствовал сейчас, очень походило на страх, испытанный им, одиннадцатилетним мальчишкой. И в тот раз страх оказался более чем оправданным.
Он был в парке в своем родном городе, когда вдруг заметил в толпе зрителей, наблюдавших за бейсбольным поединком, папу.
К тому времени он уже знал, что не является законным сыном, и примирился с тем, что его отца никогда не видели ни с ним, ни с его матерью на людях. Вернее, он научился с этим жить. Но в тот погожий летний денек ему захотелось посидеть с отцом и вместе посмотреть игру. Поэтому он набрался храбрости, забрался на скамью и протиснулся на местечко рядом с ним.
Маркус знал: его поступок разозлит отца. Но он думал, что сможет противостоять его недовольству. Увы, он навлек на себя нечто похуже, чем отцовский гнев. Отец его просидел рядом с ним все оставшиеся шесть подач, делая вид, что его не знает. А одиннадцатилетний паренек рядом глотал слезы и обмирал от унижения.
Когда на следующий вечер отец его появился у них с матерью в доме, Маркус ушел. И отец его рассказал маме, что произошло.
Она пришла к Маркусу и попыталась объяснить, что он, как человек влиятельный, не может подвергать себя риску общественного осуждения. Что отец его не может развестись по религиозным убеждениям. Она все это и раньше ему говорила. Он верил в эту чушь и слушал мать, но только до того бейсбольного матча. С этого момента Маркус перестал верить. И не признавал больше отца.
Ни в следующий его визит, ни через два года, когда Марк и его мать поженились. Он пять лет прожил в доме Марка, но продолжал держаться на расстоянии, отказываясь воспринимать себя членом семьи, которую создали его отец и его мать. Он не принадлежал к их кругу и никогда об этом не забывал.
Маркус постарался отогнать эти болезненные размышления на второй план.
– Мне придется регулярно проверять твою почту, чтобы попробовать засечь еще одно подобное сообщение. Но буду честен – надежды на это мало.
– Отчего же? – Казалось, ее удивило, что он вновь вернулся к теме расследования.
Может, она хотела продолжать спорить с ним о характере их отношений? Но Маркус не собирался играть с собой в рулетку. Хватит того, что случилось семнадцать лет назад.
– Полагаю, то, что ты снимаешь почту на всю команду, – не такой уж большой секрет, так что скорее всего это сообщение попало к тебе по чьей-то оплошности.
Несколько секунд она сидела молча, разворачивая тако. Потом откусила кусочек – условный рефлекс на вид пищи.
Прожевав и проглотив его, она спросила:
– Итак, ты думаешь, что наш шпион не общается по электронке регулярно?
– О, у него для отправления сообщений существует установленное время – например, полночь, чтобы исключить вероятность просмотра тобой сообщений в это время. Наш шпион мог получать послания через отдаленный доступ с домашнего компьютера или же он мог приходить в офис пораньше утром. Ты рабыня привычки, и, зная это, ему достаточно получать письма до половины восьмого, чтобы быть уверенным в том, что он успеет удалить сообщение с сервера до того, как ты начнешь просматривать почту.
Маркус рассуждал вслух, но часто это помогало. Так легче нащупать логическую цепочку.
Ронни, кажется, тоже так думала, потому что она кивала, слушая его, и даже откусила еще от тако. Маркус аккуратно отслеживал собственные реакции и подавил желание улыбнуться победной улыбкой. На его вкус, ей ни к чему было ограничивать себя в еде.
– Тогда зачем затруднять себя проверкой моей электронной почты?
– Один раз шпион промахнулся, может ошибиться и во второй.
– Понятно. Маркус?
Он тоже начал есть. Говядина была острой и пряной – как он любил.
Маркус проглотил кусок.
– Да?
– Ты сейчас выглядишь вполне убежденным в моей невиновности.
– Да.
Они несколько минут ели молча.
– Почему? – спросила она, аккуратно сложив в крохотный квадратик обертку от тако.
Он не знал. Ему все время хотелось верить в ее невиновность. С самого начала. Только выработанный с годами профессионализм помогал ему побороть искушение рассказать ей об истинной причине своего присутствия в компании Клайна. Но он не скажет ей об этом. Она станет, вероятно, обвинять его во лжи. У нее сейчас было довольно сварливое настроение.
Лучше придерживаться прозы, чтобы потом плавно перейти в эмоциональную сферу.
– Ты не отнесла бы это сообщение Клайну, если бы была виновна.
– Может, я просто хотела отвести от себя подозрения.
Да уж, это очень похоже на правду. С тем же успехом он поверит в то, что завтра она начнет показывать стриптиз в соседнем баре.
Маркус нахмурился своим дурацким мыслям.
– Маловероятно.
– Отчего же? У меня есть резон так поступать. Я знаю, что тебе известно о моем прошлом. Может, я решила, что ты не станешь рассказывать о нем Клайну, если поверишь в мою невиновность.
Он не понимал, почему она так говорит, но ему хотелось направить ее на путь истинный.
– Во-первых, ты не знала, что я занимаюсь корпоративным расследованием. У тебя не было никаких оснований считать, что Клайн сообщит мне о твоем визите к нему. Во-вторых, если бы ты была шпионкой, то не стала бы сейчас копать себе могилу. Никто не знает о расследовании, кроме Клайна, Уоррена, а теперь еще и Эллисон.
– И меня.
– Да, теперь ты знаешь. Но не тогда, когда пошла к Клайну.
– Ты в этом уверен? Он зло уставился на нее:
– Уверен. Почему ты пытаешься убедить меня в своей виновности?
Лицо у нее посерело.
– Я не пытаюсь. Просто не могу держать язык за зубами, вот и все.
Она выругалась сквозь зубы.
Маркус взял ее руку и пожал. Ему было мало этого пожатия. Он хотел обнять Ронни, но подумал, что она к этому сейчас не готова. Она подняла на него глаза, и он увидел в ее взгляде беспомощность и растерянность. Сердце его дрогнуло.
– Не переживай, детка. Я знаю, что ты невиновна, и не пытайся убедить меня в обратном, болтая всякую чепуху.
Она покачала головой, словно хотела прочистить мозги, и отодвинула от него руку.
– Ты пришел к этому выводу на пять дней позже, чем следовало.
И снова ему не понравилось, как прозвучали ее слова.
– Что ты хочешь сказать? Я знаю, что ты невиновна, и все остальное не имеет значения.
Она встала.
– Ты ошибаешься. Ты воспользовался моим желанием, чтобы завоевать доверие к тебе. Ты занимался со мной любовью с верой в то, что я та самая шпионка, которую тебя наняли разоблачить. Я никогда этого не забуду. И простить тебя тоже не могу.
