bannerbannerbanner
Убивая Еву: это случится не завтра

Люк Дженнингс
Убивая Еву: это случится не завтра

Полная версия

– Мы не одни?

– Я попросила подругу приплыть пораньше и подготовить обед, – спокойно говорит Марина, словно это само собой разумеется.

Ринат кивает. Конечно же. Все в этой женщине его чарует и впечатляет. Ее необычная красота – последние два часа предоставили ему превосходную возможность оценить ее вблизи. Ее непринужденно легкие отношения с большими деньгами. И это старые деньги, это то, что не нуждается в специальном представлении, а само с недвусмысленной мощью заявляет о себе. Просто обладать богатством недостаточно, и Ринату это известно. Нужно иметь связи, нужно знать тайные знаки, по которым подлинные члены сообщества распознают своих. И Марина Фальери – одна из этих «своих».

Уже почти очевидно, что Кате пора уходить.

Марина пришвартовывает мотоскафо, и, пока они идут по выцветшим на солнце доскам причала, до Рината доносятся какие-то металлические звуки. В стене форта выдолблены ступени, а сам он – это восьмиугольное огороженное пространство метров сто в ширину. Сбоку в тени чахлых сосенок – руины кирпичного, покрытого черепицей строения. Вся площадка поросла сухим кустарником и разделена дорожками на четыре части. В самом дальнем от лестницы углу форта спортивно сложенная, коротко стриженная молодая женщина орудует киркой, монотонно долбит каменистый грунт. В лифчике от бикини, военных шортах и полевых ботинках она смотрится весьма необычно. Обернувшись, женщина ловит взгляд Рината, бросает кирку на землю и неторопливо шагает к руине.

Не обращая на нее внимания, Марина ведет Рината к накрытому белой скатертью столу в центре площадки. У обоих торцов стола – железные садовые стулья.

– Приступим? – спрашивает она.

Они садятся. За каменной стеной не видно ни кусочка суши – лишь безбрежная безмятежность лагуны. Ринат слышит сзади позвякивание подноса. Это «женщина с киркой» несет охлажденное вино, минеральную воду, закусочное ассорти и изысканные крошечные печенья. Ее мускулистое тело поблескивает от легкого налета пота, а лодыжки и ботинки покрыты пылью.

Марина по-прежнему ее игнорирует и улыбается Ринату.

– Угощайся. Buono appetito.

Ринат пытается съесть мортаделлу, но аппетит куда-то делся, его подташнивает. Он все же заставляет себя прожевать и проглотить ломтик. Монотонные железные звуки кирки вскоре возобновляются.

– А что она делает? – Его голос звучит словно издали, отдельно от него самого.

– Так, кое-что по саду. Лучше, когда она при деле. Позволь угостить тебя вином. Это местный сорт «Бьянко ди Кустоза», но ты наверняка оценишь.

Вино – хоть местное, хоть какое – последнее, чего сейчас хотелось бы Ринату, но вежливость понуждает его протянуть бокал. Он с трудом удерживает его, пока Марина наливает вино. По лицу и спине градом бежит пот, горизонт мерцает и покачивается. Та часть Рината, которая еще способна функционировать, отмечает, что звон кирки сменился ровным ритмичным стуком лопаты. Он делает попытку глотнуть воды, но давится, и вино вместе с мортаделлой выворачивается на скатерть.

– Я… – начинает было Ринат, тяжело откидываясь на спинку. Сердце колотится, руки и грудную клетку колет и жжет, по телу словно бегут огненные мурашки. Он сжимает кулаки, так что ногтями впивается в кожу; нарастает паника.

– Это ощущение называется парестезией, – объясняет Марина по-русски, отпивая вино. – Симптом отравления аконитином.

Ринат смотрит на нее, вытаращив глаза.

– Лимончелло. Ты умрешь меньше чем через час – от остановки сердца или дыхания. Судя по твоему виду, я бы поставила на остановку сердца. Но сначала…

Ринат судорожно извивается на железном стуле, его снова рвет, а следом, отнюдь не беззвучно, опорожняется кишечник прямо в шелковые слаксы цвета слоновой кости.

– Да, именно вот это. Что до остального, я не стану портить сюрприз. – Она поворачивается и машет рукой второй женщине. – Лара, detka, иди сюда.

Лара опускает лопату и неторопливо подходит к ним.

– Могила почти готова, – говорит она и после секундного раздумья выбирает себе печенье из коробки. – О господи, kotik, печенье прекрасно.

– И впрямь божественно, скажи? Я купила его в той пастицерии на Сан-Марко, где мы ели кремовые пирожные.

– Надо еще раз туда наведаться. – Лара бросает взгляд на Рината, который теперь корчится на земле, а вокруг его грязных слаксов роятся мясные мухи. – Как думаешь, сколько ему еще осталось?

Марина морщит нос.

– Может, полчаса или около того. Нужно будет все же уложить его в землю. При таком аромате как-то не обедается.

– Да, запашок тот еще.

– С другой стороны, его еще можно спасти, если он кое-что нам расскажет. Для аконитина у меня есть противоядие.

Ринат таращит глаза.

– Pozhaluysta, – шепчет он. Его лицо покрыто полосами слез и рвоты. – Умоляю. Все что хотите.

– Сейчас я хочу вот что, – задумчиво произносит Лара, доставая из коробки очередное печенье. – С самого утра в голове крутится одна и та же песня, она уже буквально свела меня с ума. Дада дада дада дада да дададада

– Posledniy raz, – шепчет Ринат, в агонии сворачиваясь в позу зародыша.

– Боже мой, точно! Стыдно, что я забыла. Мама всегда ей подпевала. И твоя мама, kotik, наверняка тоже.

– Честно говоря, моей матери не особо было о чем петь. Если не считать рака в терминальной стадии. – Кончик языка бегло скользит по шраму на верхней губе. – Но мы впустую тратим последние драгоценные минуты Рината. – Лже-Марина приседает, чтобы смотреть ему прямо в глаза. – Мне, ublyudok, нужны от тебя ответы, и нужны прямо сейчас. Малейшая ложь, малейшее, б…, колебание, и ты обосрешься здесь до смерти.

– Только правда. Клянусь.

– Ну тогда ладно. Тот человек, которого ты похитил в Одессе, – зачем ты это сделал?

– Нам приказали из СВР, это русская служба…

– Я знаю, что такое, блин, СВР. Зачем?

– Меня вызвали в один из их центров. Велели…

Его скручивает очередной спазм, и на губах выдувается пузырь желтоватой слюны.

– Часики тикают, Ринат. Что тебе велели?

– За… захватить этого Константина. Отвезти на виллу в Фонтанке.

– А почему ты подчинился?

– Потому что они… Боже, прошу… – Он ногтями царапает плечи и грудь – парестезия вновь дает о себе знать.

– Потому что они – что?

– Они… знают разное. Знают о «Золотом братстве». Знают, что мы пересылали девочек из Украины в Турцию, Венгрию, Чехию.

У них были документы, записи наших переговоров, они могли меня уничтожить. Все, что я…

– Когда Константин сидел в Фонтанке, СВР его допрашивала?

– Да.

– Они получили ответы на свои вопросы?

– Не знаю. Его допрашивали, но они… О боже… – Его рвет желчью, опорожняется мочевой пузырь. Вонь, жужжание мясных мух – все становится еще гуще. У противоположного края стола Лара угощается третьим печеньем.

– Но они?..

– Меня убрали из комнаты. Я слышал только, как они орали, повторяя один и тот же вопрос: «Кто такие „Двенадцать“?»

– И он ответил?

– Не знаю, они… Они ужасно его избивали.

– Так он рассказал или нет?

– Не знаю. Они все время повторяли один и тот же вопрос.

– И кто же такие «Двенадцать»?

– Не знаю. Клянусь.

– Govno. Херня.

Его снова скручивает, по щекам текут слезы.

– Прошу! – скулит он.

– Прошу – что?

– Вы говорили…

– Мало ли что я говорила, mudak. Расскажи о «Двенадцати».

– Я знаю только слухи.

– И какие именно слухи?

– Это что-то типа… тайной организации. Очень могущественной и беспощадной. Больше ничего не знаю, клянусь.

– Чего они хотят?

– Откуда я, б…, знаю?

Она задумчиво кивает.

– Сколько было тем девочкам? Которых «Золотое братство» отправляло в Европу?

– Шестнадцать, не младше. Мы же не…

– «Мы же не работаем с детьми»? Ты что, феминист?

Ринат открывает рот, но не успевает ответить – его сводит очередная судорога, он выгибается грудью вверх и несколько секунд стоит как паук – на руках и ногах. В следующее мгновение на грудь ему, корчащемуся в агонии, опускается ступня, придавливая к земле, и женщина, известная Ринату под именем Марина Фальери, снимает парик цвета воронова крыла и достает из глаз янтарные линзы.

– Сожги, – приказывает она Ларе.

Теперь, без грима, у нее совсем иной вид. Темно-русые волосы, морозно-серые глаза и бездонно-пустой взгляд, не говоря уже о «чизетте» с глушителем в ее руке. Ринат понимает, что это конец, и оттого боль каким-то образом немного, на градус-другой, утихает.

– Кто вы такие? – шепчет он. – Кто вы, б…, такие?

– Меня зовут Вилланель. – Она направляет «чизетту» ему в сердце. – Я киллер у «Двенадцати».

Под его взглядом она дважды спускает курок. В дневном душном воздухе звуки выстрелов через глушитель – словно треск сухого хвороста.

Перетащить труп Рината и похоронить его в вырытой могиле – дело недолгое, но хлопотное и неприятное, так что Вилланель предоставляет это Ларе. Сама же тем временем погружает на мотоскафо стол, стулья и остатки обеда. Возвращается с канистрой. Пропитывает бензином футболку с джинсами и бросает их в разведенный Ларой костер поверх тлеющего парика.

Ринат уже закопан, и Вилланель приказывает Ларе снять шорты и лифчик от купальника. Зачистка занимает почти час, но в итоге вся одежда сожжена, пепел развеян, а все, что не сгорело – кнопки, застежки, пуговицы, – отправлено в воды лагуны.

– На катере есть ведро, – бормочет Вилланель, глядя на воду.

– Зачем?

– Угадай. – Она указывает на благоухающие Ринатовы выделения.

Наконец Вилланель удовлетворена, они спускаются к пристани, переодеваются в одежду, которую привезла с собой Лара, отшвартовывают катера и отчаливают на северо-восток. Венецианская лагуна мелководна, средняя глубина – около десяти метров, но есть в ней ямы и гораздо глубже. Неподалеку от острова Повелья глубиномер на мотоскафо обнаруживает одно такое место, и Вилланель отправляет туда стулья, кирку и лопату.

 

В XVIII и XIX веках Повелья служила карантинным изолятором, куда приставали суда, зараженные чумой. В начале  ХХ века здесь была психиатрическая клиника, где согласно венецианским легендам пациентов подвергали жутким опытам. Сегодня остров заброшен, имеет необитаемый вид и репутацию места с привидениями, так что туристические катера тут нечастые гости.

Повелья разделена надвое узким каналом, который скрыт свисающими ветвями деревьев. Именно здесь, вдали от судоходных маршрутов, девушки пришвартовываются. Под придирчивым взглядом Вилланель Лара обрабатывает все поверхности мотоскафо спреем, удаляющим ДНК, затем выдергивает пробку отливного отверстия и перепрыгивает на второй катер. Мотоскафо тихо погружается под воду и через двадцать минут уже покоится на дне канала.

– Его, конечно, найдут, – говорит Вилланель. – Но не сразу. Нам пора в гостиницу. Мы же по сценарию сестры?

– Да. Я там сказала, что еду тебя встречать в аэропорт Марко Поло.

– А мой багаж?

– В ящике.

Вилланель изучает сумки из телячьей кожи от Феррагамо.

– Кто мы такие?

– Юлия и Алена Пинчук, совладельцы киевского агентства знакомств MySugarBaby.com.

– Прекрасно. Кто из них я?

– Юлия.

Вилланель откидывается на кремового цвета кожаную спинку пассажирского сиденья.

– Поехали. Тут работа выполнена.

Сидя в ресторане отеля «Эксельсиор» на Лидо, Вилланель и Лара попивают розовое шампанское «Мерсье», закусывая охлажденными frutti di mare[12] с серебряной этажерки. В зале, украшенном колоннами в мавританском стиле, преобладают оттенки белого и слоновой кости и не слишком людно: уже конец сезона, и летняя публика почти разъехалась, хотя фоном все равно слышен оживленный гул голосов, прерываемый вспышками хохота. За террасой – плохо различимая в сумерках лагуна, ее поверхность темнее неба буквально на один тон. В воздухе ни дуновения.

– Ты сегодня прекрасно справилась, – говорит Вилланель, накалывая на вилку лангустина.

Лара тыльной стороной ладони касается ее теплого плеча.

– Я благодарна тебе за учебу. Этот опыт невероятно ценен. Я столько узнала. Серьезно.

– По крайней мере, у тебя появляется стиль в одежде. Не вот это вот lesbiyskoe porno.

Лара улыбается. Платье из шелкового шифона, короткая стрижка, оголенные мускулистые руки – она смотрится мифологической богиней войны.

– Как думаешь, тебя скоро пошлют на самостоятельное задание? – спрашивает Вилланель.

– Может быть. У меня проблема с языками. Я до сих пор говорю по-английски с ужасным русским акцентом, поэтому меня на время пристраивают в один дом прислугой.

– В Англии?

– Да. Какой-то городок, Чиппинг-Нортон. Ты там бывала?

– Нет, но слышала. Один из пригородов с грязными денежками, вроде Рублевки. Куча скучающих домохозяек нюхают кокаин и трахают тренеров по теннису. Тебе понравится. А чем занимается муж?

– Он politik. Член парламента.

– Тогда тебе, скорее всего, придется заставить его лизнуть твою киску, чтобы получить kompromat.

– Мне бы больше хотелось лизнуть твою.

– Знаю, detka, но работа есть работа. Сколько у них детей?

– Девочки-двойняшки. Пятнадцать лет.

– Веди себя с ними осторожно. Не распускай руки, чтобы даже ни намека. Англичане относятся к этому крайне трепетно.

Лара разглядывает раскрытую устрицу, капает в нее соусом табаско, а потом наблюдает за мини-конвульсиями моллюска.

– Я хотела тебя кое о чем спросить. Про сегодня.

– Давай.

– Зачем ты затеяла отравление? Ведь у тебя был пистолет.

– Полагаешь, следовало просто пригрозить пушкой, чтобы он заговорил?

– А почему нет? Так гораздо проще.

– Подумай сама. Прокрути в голове весь сценарий.

Лара выливает устрицу в рот и направляет взгляд в нежные сумерки.

– Потому что была бы патовая ситуация?

– Именно. Эти vory старой закалки – даже такой мешок дерьма, как Евтух, – ребята крепкие, и в их мире лицо – это всё. Такому чуваку пригрозишь пристрелить, если не заговорит, а он тебе ответит: «Иди на х…» – и что? Убьешь его – информации не получишь.

– А если выстрелить в руку или в ногу, или еще куда-нибудь, где больно, но не смертельно, и пригрозить, что продолжишь в том же духе, если он не заговорит?

– Это умнее, но если тебе нужна правда, человек с болевым шоком и огнестрельным ранением – не лучший источник. Травмированные люди порой несут всякую хрень. Главная фишка игры с ядом и противоядием в том, что он вынужден в нее играть. И суровый выбор делает он, а не ты. Неважно, верят тебе или нет – кстати, от смертельной дозы аконитина не существует антидота, – но он все равно знает: единственный шанс выжить – заговорить. А будет молчать – стопроцентный труп.

– Шах и мат.

– Именно. И важно рассчитать время. Нужно, чтобы яд начал действовать, чтобы давление исходило от яда, а не от тебя. Яд доведет его до такого отчаяния, что он не просто запоет – ты ему рот не сможешь заткнуть.

Ночью того же дня они лежат в постели. Занавески колышет легкий бриз.

– Я благодарна тебе, что ты меня сегодня не убила, – шепчет Лара, уткнувшись губами в волосы Вилланель. – Знаю, у тебя был такой план.

– Ты о чем?

– Просто я начинаю понимать, как ты работаешь. Как ты мыслишь.

– И как же я мыслю?

– Ну вот давай представим, чисто теоретически: ты убиваешь Рината именно так, как и убила, а потом стреляешь в меня, затем бросаешь оба трупа в катер и взрываешь его…

– И дальше что?

– Полиция расследует взрыв и находит останки Рината и некоей женщины. Потом беседуют с людьми в Ринатовом отеле и выясняют, что утром он уплыл с женщиной.

– Ну да.

– Из чего делают вывод, что мой труп – та самая женщина. Мы с Ринатом погибли в катастрофе.

– И на что мне, detka, устраивать весь этот геморрой?

– Полиция не станет искать тебя, ведь ты труп. И я тоже труп. Единственный человек на свете, который знает, кто ты. Единственный, кто знает, что ты – Оксана Воронцова из Перми.

– Лара, я не собираюсь тебя убивать. Честное слово.

– Но ты об этом думала.

– Ну, может, секунду-другую. – Она поворачивает лицо к Ларе, чтобы смотреть ей глаза в глаза, чтобы губы почти касались губ, чтобы они дышали дыханием друг друга. – Но всерьез не думала. Ведь ты вскоре станешь полноправным солдатом «Двенадцати». Вряд ли им понравится, если я разнесу тебя на кусочки, правда?

– Это единственная причина?

– М-м-м… И еще я бы стала скучать по этому. – Ее рука скользит по твердому животу Лары, пальцы ласкают теплую кожу.

– Ты прекрасна, – спустя пару мгновений произносит Лара. – Настолько совершенна, даже не верится. Но ты делаешь такие…

– Такие что?

– Такие жуткие вещи.

– Тебе тоже придется, поверь.

– Я солдат. Ты сама говоришь. Война – моя стихия. Но ты можешь жить любой жизнью. Можешь уйти.

– Из этого нельзя уйти. Да я бы и не захотела. Мне нравится моя жизнь.

– Но ведь иначе ты погибнешь. Рано или поздно эта англичанка тебя найдет.

– Ева Поластри? Мне хочется, чтобы она меня нашла. Хочется с ней порезвиться. Хочется, чтобы она, как мышка, покаталась под моей кошачьей лапой. Хочу подцепить ее коготками.

– Ты ненормальная.

– Я нормальная. Просто я люблю играть в эту игру. И выигрывать. Поластри тоже игрок, и поэтому она мне нравится.

– Только поэтому?

– Не знаю. Может, и нет.

– Мне стоит ревновать?

– Ревнуй, если хочешь. Мне без разницы.

Лара некоторое время молчит.

– И ты никогда не сомневаешься? Ни в чем?

– А почему я должна сомневаться?

– Этот миг, когда ты спускаешь курок. Когда цель уже практически мертва, но еще не знает об этом. И ночью, когда ты закрываешь глаза, они все являются. Все эти мертвецы, они ждут тебя…

Вилланель улыбается, целует Лару в губы, ее рука проскальзывает между Лариных ног.

– Они мертвы, detka. Все до единого. – Ее пальцы начинают нежный танец. – Единственный, кто тебя ждет, это я.

– И ты их никогда не видишь? – шепчет Лара.

– Никогда, – отвечает Вилланель, входя пальцами внутрь.

– И ты… ничего потом не чувствуешь? – спрашивает Лара, сопротивляясь пальцам Вилланель.

– Дорогая, прошу. Просто заткнись.

Спустя полчаса они уже почти спят, и тут на ночном столике начинает вибрировать телефон.

– Что случилось? – сонно спрашивает Лара, когда Вилланель тянет через нее руку.

– Работа.

– Ты, блин, шутишь?

Вилланель целует ее в кончик носа.

– Злодеям не до сна, detka. Тебе пора бы уже это уяснить.

Глава 2


Если Деннис Крэйдл и удивлен, обнаружив в машине Еву, ему хорошо удается это скрыть. В салоне восьмилетнего «Фольксвагена Гольф» из автопарка МИ-6 пахнет старым освежителем; Крэйдл молча садится на пассажирское место. Трогаясь, Ева включает «Радио 4 Тудэй», и они оба притворяются, будто слушают.

На протяжении всего пути до Девера он не произносит ни слова. Поначалу Ева истолковывает его молчание как отчаянную попытку продемонстрировать власть, учитывая, что во время службы Евы в МИ-5 он стоял на много рангов выше. Позднее ей в голову приходит более зловещее объяснение: Крэйдл ничего не говорит, потому что прекрасно знает, зачем она здесь, и знает не только он, но и организация, которая ему платит. Но если так – что еще им известно о Еве Поластри? А если уж на то пошло, и о Нико? При мысли, что ее муж мог оказаться в поле зрения врага, а то и чего похуже, Еву скручивает мучительное чувство вины. И не выходит отмахнуться от того факта, что она же сама и создала эту ситуацию. Ричард понял бы ее, реши она уйти после гибели Саймона Мортимера в Шанхае; более того, он настоятельно рекомендовал ей именно так и сделать. Но она не может отступить – и не отступит.

На выезде из Лондона движение плотное, но на трассе Ева нагоняет время и без четверти девять уже сворачивает на боковой съезд со знаком «Только для служебного транспорта». Дорога ведет через жидкий лесок к стальным воротам в ограде из рабицы с колючей проволокой. У ворот – караульная будка, где вооруженный капрал военной полиции проверяет Евин пропуск и разрешает проехать в сторону низких кирпичных домов неопределенного цвета, где раньше находилась правительственная исследовательская станция. Паркуя машину на стоянке, она видит полдюжины солдат в спортивных костюмах, совершающих забег вдоль ограды по периметру территории. Другие с автоматами расхаживают между облезлыми домами.

На проходной Еву и Крэйдла встречает солдат из Отряда Е, спецназовского подразделения, которое здесь базируется. Бросив взгляд на Евин пропуск, он кивком приглашает следовать за ним. Комната для допросов расположена в конце подземного коридора, освещенного линейными светильниками. Обстановка минимальная, и никаких камер наблюдения не видно. На раскладном столе – электрочайник, початая бутылка минеральной воды, две покрытых налетом кружки, пачка печенья и коробка с чайными пакетиками, сахаром и сухим молоком. В комнате чересчур свежо; кондиционер издает слабое вибрирующее жужжание.

– Можно я тут немного похозяйничаю? – как ни в чем не бывало спрашивает Крэйдл, подходя к столу.

– Ради бога, – отвечает Ева, усаживаясь на пыльный пластиковый стул. – Мне неохота тратить здесь лишнее время; вам, думаю, тоже.

– За нами наблюдают? Нас слушают? Записывают?

– Уверена, что нет.

– Полагаю, речь пойдет… Господи, этому печенью уже, наверное, год.

– Главное правило, – говорит Ева. – Если соврете, станете увиливать или динамить, сделка отменяется.

– Справедливо. – Он наливает воду в чайник. – Молоко и один сахар?

– Вы слышали, что я только что сказала?

– Миссис Поластри. Ева. Я уже десять с лишним лет провожу тактические допросы. Мне известны правила.

– Прекрасно. Тогда начнем с самого начала. Как они вышли на вас?

Крэйдл зевает, неторопливо прикрывая рот рукой.

– Мы были в отпуске, года три назад. Теннисный лагерь под Малагой. Там жила еще одна пара, из Голландии, и мы с Пенни стали регулярно с ними играть. Они сказали, что их зовут Рем и Гайте Баккер и что приехали они из Делфта, где он занимается консалтингом в области ИТ, а она – рентгенолог. Сейчас я сомневаюсь, что это правда, но в то время у меня не было оснований им не верить, и мы стали квазидрузьями, как это бывает в отпуске. Вместе ходили обедать и все такое. Как-то раз вечером Гайте, Пенни и еще несколько жен устроили девичник – фламенко, сангрия и вот это вот всё, а мы с Ремом отправились в город посидеть в баре. Немного поболтали о спорте – Рем был большим фаном Федерера[13], а потом заговорили о политике.

 

– Кем вы назвались по профессии?

– Я выдал ему стандартную, без конкретики байку о Хоум-офисе. Ну и, конечно же, после этого мы некоторое время обсуждали иммиграционные проблемы[14]. Впрочем, с разговорами о политике он не особо давил. Кажется, вечер закончился беседой о винах, а в этом он оказался просто экспертом. В общем, это был один из тех приятных жизнеутверждающих вечеров, которые порой случаются на отдыхе.

– А потом?

– А потом – через месяц после нашего возвращения – Рем прислал мне имейл. Он приехал на пару дней в Лондон и хотел познакомить меня со своим другом. Идея состояла в том, что мы втроем встретимся в одном винном клубе на Пэлл-Мэлле, где состоит его друг, и продегустируем редкие коллекционные вина. Помнится, он упомянул «Ришбур» и «Эшезо», от которых я со своим жалованьем в Темз-хаусе (хоть я и замначальника секции) обычно держусь на солидном расстоянии. Так что вы сказали добавить – молоко и сахар?

– Просто чай. И как же вы отнеслись к тому, что он вновь хочет общаться, да еще в подобном формате?

– Помню, я еще подумал, что для англичанина это несколько выходит за границы приличий. Одно дело – выпить в баре на отдыхе и совсем другое – искать продолжения знакомства, пусть мы и дежурно обменялись электронными адресами. В то же время, надо сознаться, мне пришло в голову, что я рискую упустить шанс хоть раз в жизни попробовать настоящее классическое бургундское, и я ответил, что приду.

– Другими словами, они вами безупречно сманипулировали.

– Типа того, – ответил Крэйдл, протягивая Еве кружку. – Но должен сказать, я не пожалел, что пошел.

– Что там оказался за друг?

– Русский, Сергей. Молодой парень, около тридцати, невероятно элегантный. Костюм от «Бриони», безупречный английский, превосходное французское произношение в разговоре с сомелье, само обаяние. А на столе – я не поверил глазам – три бокала и бутылка «ДРК».

– А если человеческим языком?

– «Домен Романе Конти». Самое тонкое, редкое и, несомненно, самое дорогое в мире из красных бургундских вин. Та бутылка была урожая 1988 года, в розницу стоит двенадцать штук. Я чуть в обморок не упал.

– Значит, это ваша цена? Шанс угоститься дорогим вином?

– Не судите столь категорично, Ева, вам не идет. Нет, это не моя цена. Это просто дружеский жест. И пусть вино и было хорошим (а если я говорю «хорошим», это значит реально высокий класс), я не чувствовал себя скомпрометированным ни на йоту. При обычном раскладе я бы сердечно поблагодарил Рема и Сергея, пожал бы им руки, и мы бы больше не встретились.

– Стало быть, расклад оказался необычным. Чем же?

– Нашей беседой. Ту глубину, с которой Сергей – если это, конечно, его настоящее имя – владел вопросами международной стратегии, редко встретишь за пределами лучших аналитических центров и высших правительственных кругов. Когда перед тобой раскладывают по полочкам сложнейшие проблемы, ты поневоле слушаешь.

– Похоже, он прекрасно знал, кто вы такой.

– Мне это стало очевидно уже через пару минут после начала разговора. Я не сомневался, что они с Ремом – крупные фигуры в мире разведки. Все шло очень гладко, и мне было любопытно, что именно они предложат.

– Вы знали, что последует предложение?

– То или иное. Но они не акцентировались на деньгах, и… в общем, хотите верьте, хотите нет, дело вообще было не в этом. То есть не в деньгах. Дело было в идее.

– В идее, как же, – отрезала Ева. – Вы хотите сказать, что апартаменты на юге Франции или яхты с загорающими двадцатилетними сербскими инструкторшами по фитнесу – все это не имеет отношения к деньгам? Что речь идет об убеждениях?

– Как я уже сказал – хотите верьте, хотите нет.

– А кто такой Тони Кент?

– Понятия не имею.

– Закулисный посредник. В сущности, он вам и платил, хотя следы заметал весьма старательно.

– Вам виднее.

– Вы уверены? Подумайте еще раз. Тони Кент.

– Абсолютно уверен. Меня не посвящали ни в какие детали. Не называли никаких имен, даю вам слово.

– И вы хотите сказать, что поверили в это самое их дело? Серьезно?

– Ева, выслушайте меня, прошу. И вы знаете, и я знаю, что мир катится к чертям. Европа рушится, Штатами руководит имбецил, а исламский юг в поясе шахида движется на север. Центр не справляется. На сегодняшний день мы облажались.

– Это вы так видите.

– Это то, как обстоят дела, точка. Мне можно возразить: мол, проигрыш Запада – выигрыш Востока, мол, пока мы тут горим, они греют руки. Но в долгосрочной перспективе все иначе. Наши проблемы рано или поздно становятся их проблемами. Единственный способ добиться хоть какой-то стабильности, единственный способ выжить – сотрудничество главных держав. Речь не просто о торговых соглашениях или политических альянсах, а о том, чтобы все они дружно и энергично взялись за утверждение и защиту наших ценностей.

– А если конкретнее, что это за ценности?

Он подается вперед. Твердо глядит ей в глаза.

– Ева, послушайте. Мы здесь одни. Никто за нами не следит, никто не подслушивает, всем по фиг, о чем мы тут беседуем. Поэтому я прошу: одумайтесь. Вы можете встать на сторону будущего, а можете зациклиться на сгоревших обломках прошлого.

– Вы хотели рассказать о ценностях.

– Я расскажу о том, что перестало работать. Это мультикультурализм и демократия, построенная на правиле наименьшего общего знаменателя. Их дни сочтены.

– И что же придет на смену?

– Новый мировой порядок.

– Созданный предателями и наемными убийцами?

– Я не считаю себя предателем. А что касается убийц – чем, по вашему, занимается Отряд Е? Вооруженное крыло необходимо любой системе, и да, у нас есть свое.

– А зачем вы убили Виктора Кедрина? Его политическая философия, кажется, вполне в вашем духе.

– Так и есть. Но Виктор был еще и пьяница со слабостью к малолеткам. Рано или поздно это вылезло бы наружу и запятнало бы идею. А так он мученик, трагически погибший за убеждения. Не знаю, приходилось ли вам бывать в последнее время в России, но Виктор Кедрин там повсюду. Плакаты, газеты, блоги… Такая популярность ему при жизни и не снилась.

– Назовите мне имя этой женщины.

– Какой?

– Той, что у меня под носом убила Кедрина, а также Саймона Мортимера и бог знает скольких еще.

– Понятия не имею. Вам лучше поговорить с кем-то из отдела по клинингу.

В ту же секунду, не сознавая, что делает, Ева выхватывает из кобуры пистолет и направляет его Крэйдлу в лицо.

– Я же, блин, сказала со мной не играть. Как? Ее? Зовут?

– Говорю же, не знаю. – Он пристально смотрит на нее. – Еще, полагаю, вам лучше убрать эту штуку, пока она не натворила бед. Живой я для вас гораздо ценнее, чем мертвый. Только вообразите, как вам придется все это объяснять.

Злясь на себя, Ева опускает пистолет.

– А вам не мешало бы помнить, на каких условиях вы сидите здесь, беседуя со мной, а не под арестом за измену. Вы сейчас назовете мне все свои контакты и расскажете, как выходите с ними на связь. Какие услуги оказали и какую информацию успели передать. Кто и как вам платит. И сообщите мне имена всех до единого офицеров секретных служб, да и любых других людей, которые продали свою страну этой организации.

– «Двенадцать».

– Что?

– Это ее название. «Двенадцать». Le Douze. Dvenadsat.

Раздается решительный стук в дверь, и в комнату заглядывает солдат, который их сюда провожал.

– У шефа для вас сообщение, мадам. Вы можете выйти наверх?

– Ждите здесь, – приказывает она Крэйдлу и вслед за солдатом поднимается на первый этаж, где ее ожидает плотно сбитый усатый офицер.

– Звонил ваш муж, – сообщает он. – Говорит, вам нужно срочно ехать домой. К вам кто-то проник.

Ева изумленно глядит на него.

– Он больше ничего не сказал? С ним все в порядке?

– Боюсь, у меня нет такой информации. Извините.

Она кивает и ощупывает карманы в поисках телефона. Сначала – автоответчик, но через пару секунд Нико перезванивает сам.

– Я дома. Здесь полиция.

– Так что случилось?

– Все довольно странно. Миссис Хан через дорогу увидела, как из окна нашей гостиной вылезает какая-то женщина, по всей видимости, совсем обнаглевшая – она даже не пыталась прятаться, и миссис Хан набрала 999. Я узнал об этом от копов, они приехали за мной в школу и повезли домой. Насколько я могу судить, ничего не пропало, но…

– Но что?

– Просто приезжай, ладно?

– Как я полагаю, женщины и след простыл?

– Да.

– Есть описание?

– Молодая, стройная…

Ева уже и так знает. Знает наверняка. Как знает и то, что Нико, судя по его голосу, что-то недоговаривает. Через несколько минут она мчится на юг по трассе А303, Крэйдл – на пассажирском сиденье. Ей физически отвратительно подобное соседство, отвратителен легкий, но уже приевшийся запах его туалетной воды. Однако чувствовать его за спиной было бы еще хуже.

12Дары моря, морепродукты (ит.).
13Роджер Федерер – швейцарский теннисист.
14Вопросы иммиграции входят в сферу ведения Хоум-офиса.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru