Льюис Уоллес
Падение Царьграда

IV. Русский послушник

Сергий взял стакан красного вина из рук старого слуги и сказал:

– Я желал бы, княжна, чтобы выслушала меня.

По его тону и манерам было видно, что он не привык к обществу женщин, а замечая, что Ирина рассматривает его лицо, он хотел отвлечь ее внимание своими словами.

– Я считаю это нужным, – продолжал он, так как княжна ничего не отвечала, – потому что ты еще не прочла послания святого отца Илариона, знакомящего тебя с моей скромной личностью, и я желал бы, чтоб ты убедилась из моего рассказа в невозможности с моей стороны злоупотребить твоим добрым расположением.

Длинные, волнистые белокурые волосы, разделенные посредине пробором, почти скрывали его большой лоб, на котором виднелись только одни густые брови. Но усы и борода юноши, долго жившего в четырех стенах монастыря, были еще не столь велики и не бросали тени на все лицо. Нос был несколько вздернут кверху. Вообще это был тип славянина, и за исключением высокого роста и развитых мускулов он подходил к византийскому идеалу Христа.

Это сходство со столь священным образом, однако, не так поразило молодую княжну, как странный блеск его глаз, который обнаруживал двойственность его взгляда, точно смотревшего в одно и то же время на предмет, находившийся перед ним, и на нечто другое, в пространстве. Его душа, казалось, мистически лицезрела что-то другое, кроме того, что представлялось его глазам и уму.

Он вынул из-под рясы желтый шелковый мешок, а оттуда несколько кожаных четырехугольников с выбитыми на них буквами.

– Это наши деньги, – произнес он.

– Я сомневаюсь, чтобы наши купцы приняли их, – отвечала княжна, с любопытством рассматривая эти квадратики.

– В том-то и дело, что они не хотят их брать. Но у нас на эти деньги можно пробраться с одного конца владений великого князя до другого. Когда я отправлялся в далекий путь, то отец Иларион дал мне этот мешок с деньгами и сказал: «Достигнув порта, где ты сядешь на корабль, не забудь разменять эти деньги у купцов на византийское золото, а то ты сделаешься нищим, разве только Господь Бог окажет тебе свою особую милость». Я так и намеревался сделать, но порт, в котором я очутился, оказался таким большим и любопытным городом, что глаза у меня разбежались, и я забыл о добром совете отца Илариона. По правде сказать, я о нем вспомнил только сегодня утром.

И он весело засмеялся, доказывая этим, что не придавал собой важности своей забывчивости.

– Я вышел на берег только вчера ночью, – продолжал он, – и, едва оправившись от морской болезни, остановился в одной из городских гостиниц. Сегодня утром я хотел позавтракать, но трактирщик подозрительно посмотрел на предложенные мною деньги и сказал, что возьмет только золотые, медные или железные монеты с изображением имени императора. Когда же я сказал, что у меня нет других денег, то он предложил мне искать завтрак в другом месте. По счастью, у меня была золотая пуговка, которую мне дал отец Иларион при моем поступлении в обитель; на ней изображены крест и имя Константина. В этой пуговке заключалась единственная моя надежда добраться до тебя. Действительно, один лодочник согласился перевезти меня сюда за подобное вознаграждение. Вот как я здесь оказался.

До сих пор он говорил почти правильным греческим языком, но, окончив, свою речь, он прибавил несколько слов на своем родном наречии, и глаза его приняли то странное выражение, которое доказывало, что душа его была далеко от того места, где он находился.

Княжна Ирина смотрела на него все с большим и большим интересом. Она удивлялась, как отец Иларион мог дать важное поручение легкомысленному и забывчивому юноше, а с другой стороны, в ней возбуждало любопытство то неведомое нечто, о чем, очевидно, он постоянно думал.

– Ты прекрасно говоришь по-гречески, добрый Сергий, но я не поняла твоих последних слов.

– Прости меня, – отвечал юноша, изменившись в лице, – я повторил на моем родном языке те слова псалмопевца, которые постоянно повторял отец Иларион: «Господь мой пастырь, и я никогда ни в чем не буду нуждаться».

Он сказал это с таким глубоким убеждением и пылом, что Ирина подумала: «Может быть, отец Иларион и прав, прислав сюда этого послушника. Быть может, действительно в Константинополе, раздираемом богословскими распрями, теперь всего нужнее голос искреннего убеждения».

Встав, она сказала:

– Достойный отец Иларион повторял мне не раз эти самые слова, и мы с тобой поговорим о них впоследствии. Теперь я пойду и прочту письмо, а ты считай себя моим гостем и требуй всего, чего хочешь. Лизандр исполнит все твои приказания. До свидания, я скоро возвращусь.

Юноша почтительно встал и проводил глазами княжну, которая глубоко поразила его своей красотой и грациозностью. Но как только она исчезла из вида за кустами роз, он принялся за завтрак с жадностью голодного человека.

V. Голос из далекой обители

Проходя под портиком, княжна повторяла про себя: «Господь мой пастырь, и я никогда ни в чем не буду нуждаться». Ясно было, что справедливость этих слов осуществлялась примером легкомысленного юноши, который в минуту нужды нашел все необходимое, очевидно благодаря милосердию Бога, направившего его шаги к ней.

Отворив резную сверху донизу дверь, она вошла в большую, роскошно украшенную фресками залу, а оттуда проникла в маленький открытый дворик, в центре которого бил фонтан.

Тут находилось несколько молодых гречанок, сидевших за шитьем и вышиваньем. При появлении княжны они оставили свою работу и почтительно встали. Она знаком просила их продолжать свое занятие, а сама уселась в кресло перед фонтаном. В руках она держала послание от Илариона. Но мысли ее были заняты его гонцом.

Если, по воле неба, она была избрана для осуществления справедливости слов псалмопевца, то должно ли было это призвание ограничиться утолением его голода в это утро? Не следовало ли ей продолжать заботиться о молодом послушнике? Но какую форму должны были принять эти заботы? Лучший ответ на все эти вопросы она могла найти в послании отца Илариона. Поэтому она перекрестилась, поцеловала подпись и внимательно прочла следующие строки, написанные безупречным греческим языком:

«От Илариона к Ирине, его возлюбленной дочери.

Ты все это время думала, что я уже давно покоюсь в лоне Спасителя. Ничто так не напоминает смерть, как безмолвие, и ничто не придает такой сладости счастию, как его неожиданность. В том же смысле Воскресение Христово было конечным дополнением Его крестных страданий. Более всего, более нагорной проповеди, Его чудес и Его святой жизни оно возвысило Господа нашего Иисуса Христа над простыми философами, вроде Сократа. Мы оплакиваем Его крестные страдания, но славословим, как Мириам, Его победу над смертью. Я не дерзаю сравнивать себя с Ним, но мне приятно верить, что это послание, неожиданно полученное тобою, возбудит в тебе хоть слабый отголосок того чувства, которое объяло святых Мироносиц, увидавших в гробе Господнем одних Ангелов.

Позволь мне прежде всего рассказать, как я исчез из Константинополя. Я очень сожалел, что патриарх вызвал меня из старого монастыря частью потому, что я должен был расстаться с тобой в то самое время, когда твой молодой ум настолько развился, что мог воспринять святую истину. Но зов патриарха показался мне голосом Божиим, и я не посмел ослушаться его.

Затем меня вызвал к себе император. Он слышал о моей смиренной жизни и хотел, чтобы мое присутствие во дворце было постоянным протестом против нечестия. Я долго отказывался, но патриарх убедил меня принять высокое назначение при дворе. Тут начались для меня бесконечные страдания. Что значит для такого человека, как я, быть у подножия престола? Что значит для меня власть, если она не служит орудием милосердия, справедливости и добрых дел? О, сколько я видел при дворе нечестия, против которого я был беспомощен! А если я возвышал голос, то никто не хотел меня слушать, или же меня поднимали на смех. Сколько я видел презренных лицемеров среди служителей алтаря, даже в Святой Софии.

Наконец я стал опасаться, что, оставаясь доле среди подобного нечестия, я только погублю свою душу, не сделав добра никому. Конечно, не могло быть и мысли о том, чтобы меня добровольно отпустили, и мне оставалось одно – бегство. Но куда? Я сначала думал об Иерусалиме. Но кто может без унижения себя жить среди неверных. Потом меня тянуло в свой старый монастырь, но я тогда оставался бы в руках императора, который, очевидно, был бы недоволен мною. Сердце мое жаждало схимничества, и я вспомнил житие русского Святого Сергия. Он родился в Ростове и, повинуясь своим набожным стремлениям, еще юношей отвернулся от света и, уйдя из родительского дома, скрылся в Радонежские леса, там он жил среди диких зверей в посте и молитве. Мало-помалу слава о его святости распространилась повсюду, и к нему стали стекаться другие схимники. Собственными руками он выстроил для своих учеников церковь во имя Святой Троицы. Там я, конечно, мог найти успокоение для своей души, наболевшей от себялюбия, зависти, бессердечия, жадности и безумия того, что называют светом.

Я ночью бежал из Влахернского дворца и не знал покоя, прежде чем достиг, после долгих странствий по суше и воде, церкви Святой Троицы, где я возблагодарил Бога за свое освобождение.

Троица уже не была той простой деревянной церковью, которую построил ее основатель. Я нашел вокруг нее целый ряд монастырей. Желанного мною уединения надо было искать далее на севере. Несколько лет пред тем ученик Сергия Святой Кирилл, не боясь лютых зим, продолжающихся около трех четвертей года, поселился на берегу Белого озера, где под старость построил для своих учеников обитель, названную им Белозерского. Там поселился и я.

Во время моего бегства из Влахернского дворца я захватил с собою кроме одежды два сокровища: копию с устава Студийского монастыря и благословенное патриархом – крест с образом Богородицы, украшенный бриллиантами. Я всегда ношу его на шее. Теперь уже не далек тот день, когда я больше не буду в нем нуждаться, и тогда я пришлю его тебе в доказательство, что я действительно умер и, умирая, желал, чтобы ты носила этот крест для сохранения от всех душевных зол и от боязни смерти.

 

Взятый мною с собой монастырский устав был принят братьями, и здешняя обитель руководится им, а в знак своей любви ко мне они выбрали меня игуменом, помимо моей воли. Вот все, что я могу сказать о себе. Дай Бог, чтобы мое послание застало тебя в таком же душевном покое, какой я ощущаю с тех пор, как начал жизнь сызнова в этой обители, где дни проходят в молитве, а ночи в видениях небесного блаженства.

Во-вторых, я прошу тебя принять под свое дружеское попечение юного брата, который передаст тебе это послание. Его зовут Сергием. Когда я прибыл сюда, то он был еще ребенком, но я вскоре заметил в нем те же качества, которыми ты обратила на себя мое внимание во время твоего заточения в обители Святой Ирины, – отзывчивый ум и врожденную любовь к Богу. Я сделался его учителем так же, как сделался твоим. Чем он более развивался, тем сильнее напоминал мне о тебе и не только своими умственными способностями, но и чистотой души. Поэтому ты легко поверишь, что я полюбил его так же горячо, как любил тебя.

Я старался, насколько мог, просветить Сергия в надежде, что он потом будет источником света для других, ходящих во мраке. Перед ним не так, как перед тобой, судьба которой ограничена пределами женской доли, открывался весь мир, и, подготовляя его к достойному служению Богу, я, очевидно, исполнял священную обязанность.

Одним из главных фактов современной религиозной жизни служит недостаток проповедников. У нас есть священники и монахи, имя им легион. При виде необыкновенных способностей молодого Сергия я возымел мысль создать из него истинного проповедника, в чем мы так нуждаемся. Он легко и быстро учился всему, ничто его не пугало, и он мужественно брался за всякое дело. Он не только научился говорить на языках всех племен, окружавших монастырь, но и по-гречески он говорит не хуже меня и знает наизусть Евангелие, псалмы и книги пророков. Мало-помалу он стал проповедовать, и речь его была пламенна и вдохновенна.

Но такую жемчужину грех скрывать в захолустье. Хотя я бежал из Константинополя, но сохранил любовь к нему как средоточию нашей святой веры. По временам сюда проникают странники, бывавшие в Царьграде, и я жадно слушаю принесенные ими вести. Так я узнал о смерти императора Иоанна и восшествии на престол Константина, о тех почестях, которые наконец были оказаны твоему отцу, и о твоем благоденствии; недавно один странствующий монах рассказал мне, что старая распря с латинской церковью снова возобновилась, что новый император азимит и склонен сохранить союз западной и восточной церквей, заключенный с римским папой его предшественником. Я боюсь, что в нашей вере от этого пойдет разлад и дело кончится так же печально с нами, как с евреями. Это произойдет в то время, когда турки явятся перед святым городом, как Тит явился перед Иерусалимом.

Такая тревожная весть убедила меня наконец согласиться на давнишнюю просьбу Сергия отправить его в Константинополь для окончания своего образования. Нет сомнения, что тот, кто хочет двигать светом, должен узнать этот свет, и, кроме того, мне хочется иметь сведения о спорах между обеими церквами. По всем этим причинам прошу тебя принять его радушно ради меня и Господа Бога, которому он будет ревностно служить.

В конце позволь мне сказать несколько слов о том, что я считаю самыми светлыми воспоминаниями моей жизни.

Дом на Принкипо, под Камезской горой, был скорее обителью женской, чем мужской, но меня послали туда, как только твой отец был там заточен после его славной победы. Я тогда был сравнительно молод, но помню до сих пор, как он вошел со своей семьей в ворота этой обители. С того времени и до того дня, когда меня отозвал оттуда патриарх, я был его духовником.

Впоследствии твой отец поручил мне твое воспитание. Я сам написал для тебя азбуку, раскрашивая каждую букву. Помнишь ли ты первые слова, которые ты прочитала? Это был первый твой урок как в грамоте, так и в вере: “Господь мой пастырь, и я никогда ни в чем не буду нуждаться”.

О, с каким счастием я вспоминаю о тех светлых днях, когда я учил тебя истинной Христовой вере.

Ну, теперь пора окончить мое послание. Пришли мне ответ с Сергием, который, повидав Константинополь, вернется ко мне, если, конечно, Господу Богу так будет угодно.

Не забывай меня в своих молитвах.

Да будет благословение Господа с тобою.

Иларион».

Сложив послание, она встала и вернулась к своему гостю, который при виде ее поднялся.

Она подошла к нему и, взяв его за руку, сказала:

– Ты мне не чужой, Сергий, но брат. Отец Иларион мне все объяснил в своем послании.

– Прости, княжна, мне мою смелость, но я знал, что отец Иларион благосклонно отзовется обо мне, и к тому же я был голоден.

– Теперь мое дело, чтобы этого более никогда не случилось. Пойди теперь с Лизандром в твою комнату и отдохни несколько часов, потом мы с тобой поедем на лодке к патриарху.

Сергий последовал за Лизандром как послушный ребенок.

VI. Что говорят звезды

Ровно в полночь Сиама разбудил князя Индии, и он тотчас поднялся на крышу, где были приготовлены для него кресло, стол, лампа, песочные часы и письменные принадлежности.

У его ног Константинополь покоился безмятежным сном. Нигде, даже во дворцах, не видно было ни малейшего света. Чрезвычайно довольный тем, что все добрые и злые покоились сном праведника, старик обратил свои взоры на небо и так долго, пристально смотрел на ярко блестевшие планеты, что совершенно ясно было, чем он хотел заняться в ночные часы.

Через некоторое время он, по обычаю астрологов, разделил небосклон на двенадцать секторов и нанес их на бумагу, потом перевернул песочные часы и начал изображать в секторах диаграммы, символы видимых планет в том положении, в каком они тогда находились. Когда эта работа была окончена, он проверил ее точность еще более пристальным обзором простиравшегося над ним небесного пространства и спокойно стал следить за движением планет.

По временам он перевертывал песочные часы и чертил на новых диаграммах изменения в положении наблюдаемых им светил. В этой работе прошла вся ночь, и, когда солнце поднялось над высотами Скутари, он собрал свой чертежи, погасил лампу и ушел в свой кабинет, но не для отдыха.

Как только стало достаточно светло, чтобы заниматься, он принялся за математические выкладки. Часы шли за часами, а он продолжал сидеть над своими цифрами. Когда Сиама позвал его к завтраку, то он машинально пошел в другую комнату подкрепить свои силы скромной трапезой и, поспешно вернувшись, снова принялся за свой труд.

Около полудня его занятия были прерваны детским голосом:

– Отец!

Узнав голос, он отстранил от себя свою работу и отвечал с улыбкой:

– Ах ты, враг всякого труда, зачем ты мешаешь мне кончить заданный себе урок, чтобы потом на свободе покататься с тобою в лодке?

Молодая девушка очень выросла и очень изменилась за два года, протекших со времени удочерения ее князем Индии. Теперь ей было шестнадцать лет. Ее смуглые щеки сияли свежестью, алые губы свидетельствовали о ее здоровье, а постоянно игравшая на них улыбка доказывала, что она была счастлива в настоящем, не видала горя в прошедшем и смотрела с надеждой на будущее. Ее красота дышала умом, а ее манеры обнаруживали сердечную доброту и культуру. Она легко и почти в одну минуту переходила от веселого смеха к серьезной думе и во всех отношениях была прелестным, обворожительным существом.

Одета она была по византийский моде. Проходя по улице из отцовского дома, она набросила на свое лицо покрывало, но в дверях комнаты она сбросила его на плечи. Вместе с этим она скинула быстрым движением ног высокие деревянные сандалии, которые до сих пор носят женщины на Леванте, чтобы предохранить себя от грязи и пыли на улицах.

Она подошла к столу и, обняв одной рукой старика, отвечала:

– Отчего ты не послал за мной? Разве ты даром научил меня математике?

Но тут ее глаза остановились на одной из диаграмм, лежащих на столе, и, схватив ее, она воскликнула:

– Я так и думала, что ты этим занимаешься. Я всего более люблю это. Чей ты составляешь гороскоп? Я знаю, что не мой, потому что я родилась в тот счастливый год, когда первенствовала Венера. Ее добрый гений Анаэль простер надо мною крылья, чтобы предохранить от холодного Сатурна, которого на твоей диаграмме я вижу в седьмом секторе, то есть в секторе опасности. Что же ты не говоришь, чей это гороскоп?

– Нет. Ты всегда умеешь выведать у меня все мои тайны, но на этот раз я не отвечу тебе. Есть вещи, о которых тебе рано знать.

Девушка задумалась, положила на стол диаграмму и стала смотреть в окно. Но через несколько минут она снова вернулась к старику:

– Я пришла сюда не для того, чтобы помешать твоей работе, а чтобы узнать две вещи и потом уйти.

– Ты говоришь как ученый риторик.

– Во-первых, Сиама сказал, что ты очень серьезно занят, и я хотела узнать, не могу ли тебе помочь.

– Добрая душа! – промолвил князь Индии.

– Во-вторых, я хотела напомнить, что мы должны после полудня кататься на Босфоре и, может быть, добраться до моря!

– А тебе очень хочется отправиться на прогулку?

– Она снилась мне всю ночь.

– Так мы непременно поедем. А в доказательство того, что я не забыл об этом, могу сказать тебе, что лодочники получили уже приказание ожидать нас после полудня.

– Так я едва поспею одеться! – воскликнула Гуль-Бахар со смехом. – Я хочу одеться так же роскошно, как императрица. День прекрасный, много будет катающихся, и меня все знают как дочь князя Индии.

– Ты достойна быть дочерью императора, – отвечал старик с гордостью.

– Однако мне пора идти одеваться.

Она поцеловала князя и поспешно пошла к дверям, но на пороге остановилась и вернулась назад:

– Еще одно слово, отец.

– Что такое? – спросил старик, который уже принялся за свою работу.

– Ты говорил, чтобы после занятий я всегда дышала чистым воздухом. Поэтому я каждый день приказываю отнести себя в паланкине на берег, против Буколеона. Там открывается удивительный вид на море, а под ногами расстилаются дворцовые сады. Иногда я выхожу из паланкина и гуляю в сопровождении Сиамы или Нило. Но при этом я избегаю как старых, так и новых знакомых. Но в последнее время какой-то юноша всюду следует за мной, останавливается, когда я останавливаюсь, и даже пытается заговорить. Я вчера отправилась в ипподром, но этот юноша пришел и сел на одну скамейку со мной. Я тотчас встала. Что мне делать?

Вместо ответа князь Индии спросил:

– Ты говоришь, что он молод? Ты узнала, кто он?

– Нет. Мне не у кого узнать.

Старик задумался. Как было ему предохранить Лаель от оскорбления? Жаловаться судье он не хотел, не рассчитывая, как чужестранец, на правосудие местных властей. Не лучше ли ему было поручить Нило охранять молодую девушку? Наконец, он подумал, что не следовало придавать слишком большого значения этому обстоятельству, и решил послать ее на следующую прогулку с ее отцом Уелем, который мог бы разузнать, что это за юноша.

– Здешние молодые люди очень легкомысленны, – сказал он спокойно, – и часто позволяют себе самые глупые выходки. Лучшего трудно и ожидать от поколения, которое думает только о нарядах и забавах. К тому же, может быть, твой преследователь не знает, кто ты такая, и одного слова предостережения будет достаточно, чтобы научить его вежливости. Что же касается до тебя, то ты не обращай на него никакого внимания. Это лучшая защита порядочной женщины от невежливых выходок и даже оскорблений. А теперь, моя милая Гуль-Бахар, иди одеваться, да смотри, нарядись как можно лучше и надень все твои драгоценности. Конечно, мы отправимся на пристань в паланкинах.

Когда девушка исчезла за дверью, он вернулся к своей работе.