Людвиг фон Мизес
Теория денег и кредита

В последнее время особое внимание уделяется такой функции денег, как общее средство платежа. Косвенный обмен разделяет единую сделку на две отдельные составляющие, объединяемые только конечной целью сторон обмена – приобретением потребительских благ. Очевидно, что таким образом акты продажи и покупки становятся независимыми один от другого. Более того, если две стороны сделки купли-продажи осуществляют свою часть транзакции в разное время, т. е. если продавец исполнит свою роль раньше, чем покупатель (покупка в кредит), то исполнение сделки и исполнение продавцом своей части сделки (что не одно и то же) не имеют очевидной связи с исполнением покупателем своей части сделки. То же верно и для других типов кредитных сделок, особенно для самой важной из них – сделки денежного займа. Кажущееся отсутствие связи между двумя частями единой транзакции использовалось как основание для того, чтобы рассматривать их как самостоятельные акты. Говорят, что платеж, т. е. уплата долга, является самостоятельным юридическим действием, и на этом основании наделяют деньги функцией служить общим средством платежа. Очевидно, что перед нами некорректное построение. «Если принять во внимание функцию денег, состоящую в том, что это объект, упрощающий сделки с товаром и капиталом, функцию, предполагающую оплату по денежным ценам и погашение деньгами ссуд… то не будет ни необходимым, ни оправданным обсуждение никакого специального употребления денег, и даже такой их функции, как средство платежа»^[15].

Корень этой ошибки (а также многих других экономико-теоретических ошибок) лежит в некритическом принятии правовых концепций и юридической манеры исследования. С точки зрения права непогашенный долг может и должен рассматриваться изолированно и, насколько это возможно, без ссылок на происхождение обязательства его уплаты. Разумеется, и в праве, так же как и в экономической теории, деньги есть лишь общепризнанное средство обмена. Но главный, хотя и не единственный мотив для правового анализа денег, это решение проблемы платежа. Когда юрист задается вопросом «что такое деньги?», его целью является определить, каким образом может быть погашено денежное обязательство. Для юриста деньги представляют собой средство платежа. Экономист-теоретик, который сконцентрирован на совершенно другом аспекте денег как явления, не должен разделять эту точку зрения, если он не хочет с самого начала уменьшить шансы на то, чтобы внести свой вклад в развитие экономической теории.

{В связи с определением функции денег как всеобщего средства платежа называют обычно и функцию в качестве средства для односторонних и субсидиарных платежей. Тот факт, что в системе права деньги рассматриваются и как средство исполнения также и таких – выданных не деньгами – обязательств, погашение которых в виде передачи кредитору объектов, первоначально предусмотренных договором, по какой-либо причине невозможно, объясняется присущей деньгам рыночной обмениваемостью. Однако использование денег для осуществления односторонних платежей полностью опущено [нами] в силу того, что эта функция поглощается главной функцией денег – служить общим средством обмена. Поскольку так называемые односторонние передачи имущества, как добровольные, так и принудительные, облагаются налогом, их следует понимать как односторонние только в том смысле, что способность к пожертвованию материального блага не подразумевает никакого материального, или как минимум видимого в момент передачи, вознаграждения. Хотя теория эквивалентности, развиваемая в рамках науки о государственных финансах, трактуя налоги как платежи за встречный поток услуг, предоставляемый государством, что соответствует атомистическому учению XVIII в. о государстве и праве, не смогла установить истинную правовую основу налогообложения и, стало быть, сформулировала такой принцип определения размера налога, который не оказался ни справедливым, ни практичным, она все же содержит здравую мысль, согласно которой чисто юридически, а не в теоретико-экономическом смысле уплату индивидом налога можно трактовать как одностороннюю. Однако в какой малой степени при решении этого вопроса мы можем полагаться на понятийную систему права, лучше всего видно из того, что право нередко трактует обязательственные отношения, взаимно договорный характер которых не подлежит никакому сомнению, как одностороннее обязательственное отношение. Здесь можно вспомнить о концепции «стипуляции», имевшейся в римском праве, или о современном выписывании векселя, которое зачастую само лежит в основе договоров купли-продажи, предполагающих отсрочку платежа. Не следует также считать возвратом к опровергнутой теории налогов утверждение о том, что финансово-правовые отношения между гражданином и государством могут трактоваться как меновые, где государство выступает как продавец, а гражданин как покупатель. Равным образом, и все другие случаи так называемой односторонней передачи имущества, оставаясь добровольными актами, могут пониматься как акты обмена. Возьмем в качестве примера дарение. Очевидно, что с точки зрения дарителя здесь также имеет место акт обмена, при котором посредством дара совершается исполнение желания, неважно, состоит оно в получении благодарности одариваемого, в завоевании его симпатии, в удовлетворении собственного тщеславия или всего лишь собственного стремления доставить радость другому человеку. Следовательно, и в рамках этого способа использования деньги являются общим средством обмена.}

Глава 2
Об измерении ценности

1. Неизмеримость субъективной потребительной ценности

Хотя о деньгах часто говорят как о мере ценности и цен, соответствующая этому концепция{, которую разделяют практически все экономисты-теоретики (исключение составляет один лишь Менгер)^[16]} совершенно ошибочна. В рамках субъективистской теории вопрос об измерении ценности просто не может возникнуть. В старой политической экономии поиск принципа, лежащего в основании измерения ценности, был до некоторой степени оправдан. Поскольку, в соответствии с объективной теорией ценности, концепция объективности ценности товаров принимается как возможная и обмен трактуется как взаимная уступка эквивалентных благ, то отсюда с необходимостью следует вывод о том, согласно которому сделке должно предшествовать измерение количества ценности, содержащегося в каждом из обмениваемых объектов. Далее делается очевидный шаг к трактовке денег как меры ценности.

Но у современной теории ценности совершенно иная отправная точка. Она рассматривает ценность как значимость, которую отдельным единицам товара присваивает человек, желающий их потребить или как-то иначе распорядиться и выбирающий их из всего многообразия товаров, руководствуясь соображениями наилучшего использования. Каждая транзакция, происходящая в экономике, предполагает сопоставление ценностей. Но необходимость такого сопоставления, равно как и его возможность, проистекает исключительно из того факта, что соответствующее лицо должно делать выбор между несколькими благами. При этом совершенно неважно, осуществляется этот выбор между разными благами, находящимися в его распоряжении, или они находятся в распоряжении кого-то другого и должны быть обменены. В изолированном хозяйстве, подобном хозяйству Робинзона Крузо на необитаемом острове, нет ни покупок, ни продаж. Тем не менее и там обязательно имеют место изменения запасов благ высших или низших порядков, – это происходит всегда, когда нечто потребляется или производится. В основе этих изменений лежат субъективные оценки индивидом того, что является для него более ценным, – конечный результат или расходуемые в процессе его получения блага. Этот акт оценивания имеет фундаментальный характер, – он одинаково присущ и преобразованию труда и муки в хлеб, и получению хлеба на рынке в обмен на одежду. С точки зрения лица, осуществляющего оценивание, расчет оправданности затрат материальных ресурсов и труда при конкретном производственном акте полностью тождествен сопоставлению ценностей товара, отдаваемого в ходе обмена, и ценности приобретаемого товара, каковое сопоставление должно предшествовать каждой обменной сделке. Именно в этом смысле нужно понимать утверждение о том, что каждое действие в экономике может считаться разновидностью обмена^[17].

Упомянутый акт оценивания не предполагает никакого измерения{, хотя это ощущение можно сравнивать с другими ощущениями того же рода}. Верно, что каждый способен сказать, является определенное количество хлеба для него более ценным, чем определенное количество железа, или менее ценным, чем определенное количество мяса. Так же верно и то, что каждый в состоянии составить обширнейший перечень сравнительных ценностей, перечень, действительный только для определенного момента, поскольку само его наличие предполагает определенное сочетание желаний и благ. Если индивидуальные обстоятельства изменятся, изменится и шкала ценностей.

Но субъективное оценивание, являющееся центральным элементом всякой экономической деятельности, лишь упорядочивает блага в соответствии с их важностью, но не измеряет этой важности. Экономическая деятельность не имеет иного основания, кроме шкал ценностей, которые строит индивид. Обмен производится, когда две единицы каких-то благ по-разному расположены на шкалах ценностей двух разных лиц. На рынке обмены будут продолжаться до тех пор, пока для любых двух лиц сохраняется возможность взаимной уступки благ, в результате которой приобретаемые блага будут цениться выше отдаваемых. Если индивид хочет произвести обмен по экономическим основаниям, он принимает во внимание лишь сравнительную важность, которой он сам наделяет количества соответствующих благ. Такое оценивание относительной ценности никоим образом не подразумевает идеи измерения ее абсолютной величины. Это оценивание есть непосредственное субъективное суждение, которое не связано ни с каким опосредующим или вспомогательным процессом.

Эти соображения также дают ответ на ряд возражений против субъективистской теории ценности. На том основании, что психология не достигла успеха в измерении желаний (и не похоже, что достигнет), было бы опрометчиво заключить, что приписывание точных количественных соотношений субъективным факторам вообще невозможно. Обменные пропорции благ основаны на шкалах ценностей индивидов, заключающих рыночные сделки. Предположим, что A располагает тремя грушами, а B — двумя яблоками. Предположим, что A ценит обладание двумя яблоками выше, чем тремя грушами, в то время как B ценит обладание тремя грушами выше, чем двумя яблоками. На основе этих оценок может быть произведен обмен, при котором три груши будут отданы за два яблока. Ясно, что количественные параметры этого обмена в точности равны фактической обменной пропорции 2: 3, считая один фрукт за единицу. Но это никоим образом не предполагает, что A и B знают точно, насколько удовлетворение, которое сулит обладание получаемым количеством фруктов, превышает удовлетворение, связанное с обладанием тем количеством фруктов, которые надлежит отдать взамен.

Факт общего признания этого вывода, которым мы обязаны авторам современной теории ценности, в течение долгого времени затушевывался одним частным обстоятельством. Нередко случается, что те самые первопроходцы, которые, решительно отбросив устаревшие традиции и проторенные пути мысли, не побоялись проложить новые пути для себя и своих последователей, иногда уклоняются от выводов, которые являются результатом последовательного применения их собственных принципов. Если такое случается, то сделать эти выводы достается на долю тех, кто идет за первопроходцами. Обсуждаемая сейчас тема является хорошим примером. В отношении проблемы измерения ценности, как и в отношении ряда других проблем, тесно связанных с этой, основатели субъективистской теории ценности воздержались от последовательного применения принципиальных положений своей собственной теории. Это в особенности характерно для Бём-Баверка, и именно в его случае это особенно странно. Ведь его собственная аргументация, нашедшая воплощение в его концепции, предоставляла возможность альтернативного и, по нашему мнению, лучшего решения, если бы ее автор сформулировал в явной форме решающие выводы.

Бём-Баверк отмечает, что когда в реальной действительности мы стоим перед выбором между несколькими потребностями, которые не могут быть удовлетворены все одновременно (вследствие ограниченности наших средств), часто бывает так, что необходимо выбрать либо удовлетворение некоей очень значимой, но одной «крупной» потребности, либо удовлетворение большого количества однородных потребностей меньшей значимости. Никто не отрицает, что в этой ситуации мы в состоянии принимать рациональные решения. Но так же ясно и то, что, если на этом основании будут утверждать, что эффект от удовлетворения потребности одного типа в каком бы то ни было смысле больше, чем эффект от удовлетворения потребности другого типа, то такое суждение будет неадекватным. Равным образом, неадекватным будет и суждение, согласно которому удовлетворение первого типа значительно превосходит удовлетворение второго типа. Но Бём-Баверк заключает на этом основании, что суждение, позволяющее сделать выбор, должно обязательно содержать определение того, сколько этих небольших удовлетворений должны перевешивать первое («крупное») удовлетворение. Иными словами, как пишет Бём-Баверк, для выбора необходимо знать, во сколько раз величина одного удовлетворения больше, чем величина другого^[18].

Заслуга обнаружения ошибки в обоих последних утверждениях принадлежит Чугелу^[19]. Во-первых, высказывание «удовлетворение нескольких мелких потребностей перевешивает удовлетворение одной значительной» не тождественно утверждению о том, что одно удовлетворение во столько-то раз больше другого. Эти утверждения тождественны только в том случае, если удовлетворение, доставляемое в совокупности несколькими единицами блага, равно удовлетворению от одной единицы, умноженной на количество единиц. То, что это предположение не выполняется, следует из сформулированного Госсеном закона удовлетворения потребностей. Два утверждения, «я бы хотел, чтобы у меня было восемь слив вместо одного яблока» и «я бы предпочел обладать одним яблоком, чем семью сливами», ни в каком смысле не позволяют сделать тот вывод, который делает Бём-Баверк, когда утверждает, что из них следует, что удовлетворение, приносимое одним яблоком, превышает удовлетворение, приносимое одной сливой, более чем в семь раз, но менее, чем в восемь раз. Единственное верное заключение состоит в том, что удовлетворение от одного яблока больше, чем удовлетворение от семи слив, но меньше удовлетворения от восьми^[20].

Это единственная интерпретация, которая согласуется с фундаментальным положением теории предельной полезности, разработанной в значительной мере самим Бём-Баверком. Согласно этому положению, полезность (а следовательно, субъективная потребительная ценность) единиц некоего блага убывает с ростом предложения этих единиц. Но принять это означает полностью отвергнуть саму идею об измерении субъективной потребительной ценности благ, которую невозможно измерить никаким способом.

Американский экономист Ирвинг Фишер попытался подойти к задаче измерения ценности с помощью математики^[21]. Он преуспел в решении этой задачи не более, чем его предшественники, пытавшиеся решить ее другими методами. Как и они, Фишер не смог преодолеть трудностей, проистекающих из того факта, что предельная полезность уменьшается с увеличением предложения. Единственная польза от математического языка, на котором он излагает свои аргументы (и который все в большей степени расценивается как общепринятый метод экономикотеоретических исследований), состоит в том, что этот язык позволяет Фишеру в какой-то степени спрятать дефекты его хитроумных, но полностью искусственных построений.

Фишер начинает с предположения, согласно которому полезность некоего товара или услуги, хотя и зависит от предложения этих товаров или услуг, является независимой от предложения всех других благ. Он отдает себе отчет в том, что не сможет достичь своей цели (отыскать единицу измерения полезности), если не покажет вначале, как определяется соотношение между двумя данными предельными полезностями. К примеру, если индивид располагает 100 буханками хлеба в течение года, предельная полезность одной буханки для него будет больше, чем если бы у него было 150 буханок. Проблема состоит в определении количественного соотношения между этими двумя предельными полезностями. Фишер пытается решить эту задачу путем сопоставления их с третьей полезностью. Для этого он рассматривает случай, когда тот же индивид в течение года располагает также B галлонами масла. Он обозначает ß прирост этого количества масла, причем полезность этого прироста равна полезности сотой буханки хлеба. Далее, когда рассматривается второй случай (в распоряжении индивида имеется не 100, а 150 буханок), предполагается, что предложение масла не изменилось – его у индивида все те же B галлонов. Полезность 150-й буханки равна, предположим, β/2. До этого момента нет никакой необходимости оспаривать построения Фишера, но тут он делает логический скачок, который позволяет ему избежать преодоления всех реальных трудностей проблемы. Вышеописанная ситуация означает, продолжает Фишер, как если бы речь шла о чем-то самоочевидном, что «таким образом, полезность 150-й буханки хлеба равна половине полезности 100-й буханки». Не приводя никаких объяснений, он продолжает спокойно анализировать проблему, решение которой (если приведенное выше предположение принимается как корректное) не представляет никаких трудностей, позволяя ему, в конце концов, дедуктивно вывести единицу полезности, так называемый ютиль (util, от англ. utility, полезность. – Науч. ред.). Кажется, Фишеру не приходит в голову, что вышеприведенной фразой он просто-напросто отбросил всю теорию предельной полезности, противопоставив себя всей современной экономической теории. Ведь его утверждение справедливо только в том случае, если полезность ß в два раза больше, чем полезность – β/2. Но если бы это действительно было так, то проблему определения соотношения между двумя предельными полезностями можно было бы решить гораздо проще, и длинные дедуктивные построения Фишера были бы не нужны. С той же степенью обоснованности, с какой он решил, что полезность ß в 2 раза больше полезности – β/2, он мог бы предположить, что полезность 150-й буханки составляет ²/₃ полезности 100-й.

Предложение в объеме B галлонов масла представляется Фишеру делимым на n маленьких порций размером в ß, или 2n еще меньших порций по – β/2 каждая. Фишер предполагает, что индивид, в распоряжении которого имеется предложение масла объемом B галлонов, считает ценность единицы блага x равной ценности ß, а ценность единицы блага у равной – β/2. Фишер делает следующее предположение, а именно что в обоих случаях оценивания, т. е. приравнивая ценность x ценности ß, а ценность у ценности – β/2, индивид располагает одним и тем же объемом предложения в B галлонов.

Очевидно, Фишер считает, что из этих допущений следует, что полезность ß в два раза больше полезности – β/2. Ошибка в этом месте очевидна.

В первом случае индивид сталкивается с выбором между x (ценность 100-й буханки хлеба) и ß = 2β/2. Он считает невозможным выбрать какой-то один из этих двух вариантов, т. е. он ценит их одинаково. Во втором случае он должен выбирать между у (ценность 150-й буханки хлеба) и – β/2.

И опять он находит обе эти альтернативы равноценными. Теперь возникает вопрос, каково соотношение между предельной полезностью ß и – β/2? Мы можем определить его, только спросив себя, каково соотношение между предельной полезностью n-й части данного объема предложения и 2n-й частью этого же объема предложения, т. е. между β/2 и β/2n. Для этого представим, что общий объем предложения B разделен на 2n порций по —β/2n. Тогда предельная полезность (2n – 1) – й порции больше, чем 2n-й порции. Если теперь мы представим объем предложения B разделенным на n порций, то отсюда с очевидностью следует, что предельная полезность n-й порции равна предельной полезности (2n – 1) – й порции плюс предельная полезность 2n-й порции из предыдущего случая. Она больше 2n-й порции не в два, а более чем в два раза. В действительности, даже при неизменном предложении, предельная полезность нескольких единиц, взятых в совокупности, не равна предельной полезности одной единицы, умноженной на число единиц, но с необходимостью больше, чем эта последняя. Полезность двух единиц блага больше, чем одной, но отнюдь не в 2 раза^[22].

Возможно, Фишер полагает, что приведенные выше соображения могут быть отвергнуты на том основании, что ß и β/2 представляют собой настолько малые количества блага, что их полезность может считаться бесконечно малой. Если он действительно так считает, то на это можно сразу возразить, что особенности математической концепции бесконечно малых величин делают ее непригодной для решения экономико-теоретических проблем. Полезность, доставляемая данным количеством благ, либо достаточно велика для того, чтобы быть оцененной, либо настолько мала, что остается неощутимой для лица, производящего оценку, и поэтому не влияет на его суждение. Но даже если бы концепция бесконечно малых величин была применима, указанный аргумент оставался бы некорректным, – очевидно невозможно определить соотношение между двумя конечными предельными полезностями посредством приравнивания их к двум бесконечно малым предельным полезностям.

В заключение прокомментируем в нескольких предложениях попытку Шумпетера обнаружить единицу удовлетворенности, связанную с потреблением данного количества блага, и выразить удовлетворенность от потребления других благ путем умножения на эту единицу. Ценностное суждение, основанное на этом принципе, должно, согласно Шумпетеру, выражаться следующим образом: «удовлетворение, которое я могу получить от потребления определенного количества благ в тысячу раз больше, чем удовлетворение от потребления одного яблока в день» или «за это количество блага я бы отдал максимум тысячу раз данное яблоко»^[23]. Существует ли в реальности хоть кто-нибудь, кто способен возводить в своем сознании подобные конструкции? Существует ли хоть какой-то вид экономической деятельности, который на самом деле зависит от принятия такого рода решений? Очевидно, что нет^[24]. Шумпетер совершает ту же ошибку, начиная с предположения о необходимости измерять ценность для того, чтобы суметь сравнить одно «количество ценности» с другим «количеством ценности». Но оценивание никоим образом не предполагает измерения «количества ценности». Оно состоит только в сопоставлении значимости различных потребностей. Фраза «благо а стоит для меня больше, чем благо b» требует измерения экономической ценности не в большей мере, чем утверждение «Индивид A мне более дорог, чем индивид B, т. е. я ценю его выше» требует существования неких единиц измерения дружбы.

2. Совокупная ценность

Если измерение субъективной потребительной ценности невозможно, то отсюда немедленно следует бессмысленность присвоения ей атрибута «количество». Мы можем сказать, что ценность этого блага больше, чем ценность того, но логически невозможно заявить, что ценность этого блага велика настолько. Такое высказывание предполагает существование определенной единицы измерения. Оно сводится к указанию того, сколько раз эта самая единица измерения содержится в измеряемом количестве. Но этот вид расчета совершенно неприменим к процессу оценивания^[25].

Последовательное применение этих принципов также ведет нас к необходимости критически взглянуть на концепцию совокупной ценности запаса благ Шумпетера. Согласно Визеру, совокупная ценность запаса благ получается умножением числа штук или порций, составляющих запас, на предельную полезность, определенную на данный момент времени^[26]. Несостоятельность этой конструкции можно продемонстрировать, указав на тот факт, что если она верна, то совокупная ценность запаса бесплатного блага должна не стоить ничего. Поэтому Шумпетер предложил другую формулу, в которой каждая порция умножается на индекс, соответствующий положению данной порции на шкале предпочтений (все это, разумеется, совершенно произвольные упражнения), после чего полученные произведения складываются или интегрируются ^[27],^[28]. Эта попытка решения проблемы имеет тот же дефект, что и предшествующая, – она тоже опирается на предположение о возможности измерения предельной полезности и «интенсивности» ценности. Тот факт, что такие измерения невозможны, делает оба эти предположения бесполезными. Эту проблему необходимо решать каким-то иным образом.

Ценность всегда представляет собой результат оценки. Процесс оценивания состоит в сопоставлении важности двух комплектов благ, которое производится лицом, производящим оценку. Индивид оценивает, а комплекты благ подлежат его оценке. Это означает, что субъект и объект оценивания должны рассматриваться как неразделимые элементы любого процесса оценивания. Это не означает, что в других аспектах эти элементы так же неразделимы, например физически или экономически. Субъект акта оценивания вполне может быть группой лиц, государством, обществом или семьей – если и в той мере, когда и в какой он действует в данном конкретном случае как единое целое, например, через представителя. И оцениваемое благо может быть собранием единиц разных благ, в том случае, если они оцениваются как единое целое. Ничто не мешает тому, чтобы разные субъекты и объекты определенного акта оценивания были некоторой целостностью, а во всех других актах оценивания они были бы совершенно независимыми друг от друга. Одни и те же люди действуют совместно, через представителя, т. е. как один агент (например, государство), когда выносят суждение об относительной ценности военного корабля или больницы, и являются независимыми субъектами, оценивая другие блага, такие как сигары или газеты. То же верно и для оцениваемых благ. Современная теория ценности основывается на том, что шкалы ценностей определяются не абстрактной важностью разных классов потребностей, но интенсивностью конкретных желаний. Отправляясь от этого положения, закон предельной полезности был разработан в форме, которая касается прежде всего обычного случая, при котором собрание различных благ является делимым. Но он включает в себя также и те случаи, когда оценке подлежит весь совокупный объем предложения как нечто единое.

Предположим, что экономически изолированный индивид располагает двумя коровами и тремя лошадьми и что соответствующий фрагмент его шкалы ценностей (на которой оцениваемые вещи упорядочены от наиболее ценной к наименее) выглядит следующим образом: 1) корова; 2) лошадь; 3) лошадь; 4) лошадь; 5) корова. Если этот индивид должен выбирать между одной коровой и одной лошадью, он будет склонен пожертвовать скорее коровой, чем лошадью. Если дикие звери нападают на одну из его коров и одну из его лошадей и у него нет возможности спасти обоих животных, то он попытается спасти лошадь. Но если гибель угрожает всей его домашней скотине, его решение будет иным. Предположим, что загорелись и конюшня, и хлев, и он может спасти обителей какой-то одной из этих построек, предоставив остальных их судьбе. В этом случае, если он ценит трех лошадей меньше, чем двух коров, он попытается вывести не лошадей из горящей конюшни, а коров из горящего хлева. Результат оценивания, предполагающего выбор между всем доступным запасом коров и всем запасом лошадей, будет состоять в более высокой оценке запаса коров.

Корректные утверждения о ценности возможны, только если речь идет о конкретных актах оценивания. Ценность существует только в этом смысле – вне процесса оценивания ценности нет. Абстрактной ценности не существует. О совокупной ценности можно говорить, только имея в виду индивида или иного оценивающего субъекта, который сталкивается с необходимостью выбора между совокупными объемами различных благ. Как и любой другой акт оценивания, это оценивание является исчерпывающим. Делая выбор между двумя совокупностями, индивид не обязан принимать во внимание ценности единиц блага. Этот процесс оценивания, как и всякий другой, представляет собой непосредственное следствие из соображений о совокупной полезности соответствующих запасов. Когда запас оценивается как целое, его предельная полезность, или, иными словами, полезность последней единицы этого запаса, совпадает с совокупной полезностью запаса, так как этот совокупный запас представляет собой одно неделимое количество. Это верно и для бесплатных благ, отдельные единицы которых никогда не имеют ценности, т. е. всегда помещаются в что-то вроде склада ненужных вещей на самом дне шкалы ценностей, беспорядочно перемешиваясь с ценностями других бесплатных благ^[29].

{Несмотря на то что понятие совокупной ценности кажется совершенно ясным, его стоит хотя бы бегло рассмотреть более подробно. На этом материале можно показать, насколько мало использование математических конструкций предохраняет экономиста-теоретика от ошибок. Выше мы рассмотрели и формулу, с помощью которой Шумпетер измеряет совокупную ценность, и вскрыли природу ее ошибочности, указав на невозможность присвоить ценности какую бы то ни было «величину». Однако Шумпетеру не удалось достичь успеха и в попытках построить такую формулу. Развивая свою концепцию, он указывает на то, что совокупная ценность многих благ, например таких, от которых зависит поддержание жизни экономического субъекта, должна быть исключительно высока, – ей можно присвоить статус «бесконечно большой». Если же задаться целью получить оценку совокупной ценности в виде конечной величины, от которой только и можно отталкиваться, то не останется ничего иного, кроме как взять интеграл на интервале начиная не с тех количеств [блага], ценность которых в глазах индивида превышает всё мыслимое, т. е. не с нуля, а с определенной границы, за которой останутся не учитываемые [при интегрировании] жизненно необходимые потребности. Индивиду следует предоставить так называемый прожиточный минимум, что позволит измерить ценность только таких количеств благ, которые его превышают. Это станет сильным ограничением, которое, однако, не удивит никого, кто знаком с системой функций, используемых в других науках, и с теорией функций как таковой^[30]. В стремлении использовать в экономической теории методы других наук, прежде всего механики, Шумпетер совершенно упустил из виду, что даже если ошибочно (как было показано нами выше) предположить измеримость ценности, то единственным термином, который характеризует совокупную ценность благ, необходимых для поддержания существования в собственном смысле слова, является именно «бесконечная». Шумпетер совершенно верно полагает, что начинать с подобного выражения нельзя, однако эта невозможность не является технической, а коренится в самой сути предмета, поскольку, если индивид должен выбирать между совокупными запасами пары таких благ, каждое из которых является необходимым для поддержания жизни, никакая экономическая деятельность невозможна. Когда требуется выбирать между воздухом и водой, оценочное суждение индивида перестает быть значимым, поскольку какое бы решение он ни принял, его жизнь обречена.