Людмила Салагаева
Чей-то зов
– Помнишь, когда мы узнали друг друга, то просто провалились в любовь, в запредельность, где каждый для другого был величайшим сокровищем. Время, проведённое вместе, взрывалось фейерверками счастья. Хотелось вывернуться наизнанку, только бы любимый ещё больше радовался… Было ощущение, что вот-вот откроются тайны бытия… Мы кружились в объятиях мира, и казалось, так будет вечно…
Когда чувства стали остывать, родился первенец Марко… И любовь, будто набравшись сил, снова хлынула в наш дом.
В другой раз её принесла малышка Софи… Открыли ресторан. Возникали новые всполохи счастья, но они так быстро гасли…
Мне хотелось вновь пережить тот высокий накал, что нёс нас на крыльях вначале. Появились честолюбивые желания: стать хорошей матерью, умелой домохозяйкой, бухгалтершей, наконец. А ты не забыл, Стефано, как в сорок лет я танцевала бергамаску и тарантеллу на празднике города. Ты мне говорил тогда, что я прирожденная танцовщица. Говорил? Я добивалась успеха и, убедившись, что очередную задачу выполнила на отлично, тут же теряла интерес и намечала новую, чтобы, миновав её, бежать дальше.
Стефано никогда не слышавший от своей жены подобных исповедей, сидел молча и напряженно. Интонации Лусии выражали чувства, которых он не знал. Услышанное входило в него как вода заполняет некогда пустое русло. Сметая всё на своем пути, новая картина жизни устанавливалась стремительно и без его участия.
Остановившись на секунду и взглянув на мужа, который, она и так чувствовала, не пропустил ни одного слова, продолжила:
– Так я пролетела свою дистанцию. Но случилось короткое замыкание: в его свете я увидела, что получилось, и протрезвела. Бег в никуда закончился… Тайны заволокло пеленой – даже в конце я не знаю, в чём смысл моей жизни. Тогда для чего я проделала свой путь? И чем он отличается от пути пчелы или муравья? Мне стал неинтересен мир, который сама же и создала. Подумать только, Стефано, я продремала целую жизнь! Мне так жаль… Я хочу узнать тот, существующий вечно… по законам, не зависимым от лукавого человека. Если ещё не поздно… Пожалуй, я сказала всё.
Стефано сидел не шевелясь, с закрытыми глазами. Он видел перед собой две параллельные дороги, восходящие в небо, по ним брели два одиноких путника.
– Это только начало Пути, – подумал Стефано. – Вселенная бесконечна. Значит, мы с Лусией обязательно встретимся.
Ложь в моей жизни
Мать подруги – мой пример в жизни, во многих и многих житейских ситуациях. Жилетка, в которую можно поплакаться. Моментальный отклик на любое событие. И даже кредитор, ссужающий меня деньгами беспроцентно, не ограничивающий во времени. Зовут её тётя Пана, почти всю жизнь работала в институтской библиотеке. Ей 95 лет по паспорту, и каждый момент – другой возраст, в зависимости от настроения. У неё полный энергии и оптимизма голос тридцатилетней женщины и уйма вредных привычек, которые она отстаивает как исключительно полезные.
Она видела и пережила много человеческих опытов. Считает, что всё насылается исключительно для того, чтобы занять человека чем-нибудь в жизни.
Одна из наших бесед неожиданно приняла исповедальный характер, и вот что я услышала:
«Сколько себя помню, столько и лгу. Постоянно. Всем. По необходимости. По настроению. По привычке. Для развлечения. Специально, чтобы отвести удар.
Зачем люди породили слова? Слова заменяют действия. Чтобы управлять страной разумно, нужно вложить много разного труда и умений. Используя слова, можно ничего не делать и обещать, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме – кум королю.
Во лжи спрятан секрет собственного благополучия и сохранности. Мы его получили от наших далёких предков. И каждый человек трудится ежедневно, развивая его неустанно упражнениями, закрепляя в генах. Воспитывая своим примером потомство. Это исключительно «плодотворный» труд, сто́ит только незашоренно посмотреть на наше общество.
Естественный отбор поощрял ловчил и хитрецов-обманщиков, оставлял способных не моргнув обмануть и съесть. Так что ложь помогала сохранить свой набор генов и уничтожить чужой. На этом держатся кланы властителей мира. Такой же отбор прослеживается в сообществах воров. Наш язык – оружие лжи, превосходящее все другие силы.
Бедный Блаженный Августин! Сколько искренних слов он истратил, убеждая, что человек не вправе лгать. А мы живем в эпоху, когда само понятие правды устарело. Это чувствует каждый, об этом говорят нынешние философы. Если честно подходить, то лингвистическая ложь – норма жизни. Она в основе мировой политики. Ежедневное доказательство – экран телевизора.
Я дожила до глубокой старости, расчищая себе жизненный путь этим самым ментальным оружием – ложью. Неуступчивая с детства, упрямая, скоро поняла, как отстаивание своей правды портит жизнь. «Прозрение» началось с того, что быть евреем опасно, позорно и невыгодно. Поскольку внешность не поменяешь, рыжие волосы и еврейские гены пропечатаны в каждой клетке, пошла по пути революционных комиссаров – изменила фамилию, имя, отчество. Вместо Ализы Самуиловны Штейнберг невероятными усилиями – уговорами, подкреплёнными подкупом, – я стала Прасковьей Семёновной Головановой (имена придуманы автором рассказа). Под этой фамилией закончила в Томске институт и была направлена в библиотеку самого северного города на Сахалине. Мужем моим стал финансовый работник НКВД.
Совсем недолго пожили вместе. Его арестовали и упрятали так, что
следов не сыскать. Это потому, что его расстреляли. Узнала об этом много лет спустя, когда получила извещение о реабилитации. Всё у нас забрали тогда до последней ложки, мне позволили жить в общежитии рыбообработчиков. Жуткое событие совпало со смертью во время родов сестры в Хабаровске, у которой осталась рождённая дочка. Невероятной изворотливости и усилий стоило претворить в жизнь возникший план.
Срочно изобразила свою беременность с помощью стёганых накладок. Всем, знавшим меня, рассказала и показала, что в положении.
И поехала на похороны сестры. О рождении дочки у сестры, естественно, не говорила. Привезла своего якобы недоношенного ребёнка, девочку Алёну, которую зарегистрировала как свою дочь.
До самой своей смерти моя дочь так и не узнала, что она не мой ребёнок. Наше общество длительное время совало нос в частную жизнь, и ретивые граждане, вытаскивая тайну наружу, чувствовали себя достойными правдолюбами. Быть вдовой врага народа с ребёнком, значило быть отверженной. Хотя в городе в последующие двадцать лет не было ни одного библиотекаря с высшим образованием, я оставалась рядовым библиотекарем, которому всякое продвижение по службе заказано. Это только два примера из моей жизни.
Ложь во спасение помогла мне продержаться долгие годы. Всё это время я находилась в обществе книг и личностей, их создавших. Они научили меня отличать правду от лжи и видеть собственные ошибки и слабости. Но видеть – это не значит избавиться. Скорее, это помогало видеть недостатки других людей, приобрести чужие опыты, в том числе и обмана, себе на пользу.
Особенно впечатляет анатомия человеческого разума и духа Далай-ламы, которую он раскрывает в своих книгах. Его Святейшество сам практикует тренировку сознания под руководством опытных наставников с четырех лет. Здесь есть над чем подумать.
Положительные эмоции в моей жизни зависят от мироощущения – мне нравится жить, каким бы боком ко мне не поворачивались события. Есть ощущение, что не зря живу: что-то очень важное в этой жизни я не сумела сделать. Возможно, так и уйду со свои долгом…
P.S. Поняла, что ни слова не сказала о правде.
Я стараюсь говорить правду. И нередко у меня это получается. Как радостна она, как сияет чистым светом! Она вызывает песню в душе. Всё преображается в её пространстве: становится лучше, выразительнее, красивее…
Правду говорю только такой же долгожительнице, как я, – моей собаке. Она меня точно не выдаст!»
Час синей птицы
Эта командировка не заладилась с самого начала. Среди дождливого дня, когда так хотелось спать… да хоть положив голову на свой письменный стол, а лучше – дома, на мягком… Прокуренный голос секретарши грубо вмешался в сладостную дремоту:
– Пока председатель на работе, подпиши командировку – и в бухгалтерию. Завтра «Марина Цветаева» идет на Южные Курилы.
Едва открыла дверь в кабинет председателя телерадиокомитета, как в нос шибанул запах отработанного алкоголя. Вступив на десятиметровую дистанцию к столу, поняла, что поспешила. Председатель, нагнувшись, что-то пытался засунуть в тумбочку. Остановившись, тоже ошиблась. Звук упавшего предмета и расползающийся в моем направлении вишневый ручей распространял ненавистный запах спирта. Я смотрела на почти живое существо с интересом и отступала.
– Что, не видела, как чернила разливаются? – нарочито грубовато прервал мои наблюдения бывший военный. – Быстро! Уборщицу сюда!
В коридоре меня пронял неудержимый смех, сменившийся раздражением. В командировку не хотелось. Ещё больше не хотелось с оператором Цапко – по причине полного несовпадения наших пазлов. И уж совсем не хотелось быть на людях, будто они могли знать моё поражение на вчерашнем разводе в суде. Бывший муж не сказал ни одного слова утешения. Это после пятнадцати лет жизни с таким ангелом, как я.
Хотелось плакать на первом подвернувшемся плече. Плечо Цапко для этой цели не подходило. Твёрдо решив придерживаться только позитивного отношения к жизни, отправилась обсудить своё невезение с подругой.
На Курилах интересно бывать туристом. Еще лучше – в компании с сопровождающим, влюбленным в красоты острова. Задание – подготовить сюжет из рыбообрабатывающего цеха и отснять видеоматериал для кинозарисовок всего за два дня – не оставляло времени даже для пустячной радости командировочных – окунуться в целебные источники.
Провонявшему рыбцеху, как преисподней, света, видимо, не полагалось. Поэтому, застряв в первой же канавке, полной рыбьих внутренностей, я подвернула ногу и до крови ободрала стопу. Сюжет мы отсняли, но горбуша превратилась для меня в личного врага.
Ночью в гостинице всё ходило ходуном, постояльцы пили водку. Среди них оказался литературный десант из Москвы. Поэты, распарившись в сероводородных ваннах, до утра завывали стихи. Один перепутал мою дверь с клозетом (замок вырвали прошлой ночью и ещё не вставили). Пришлось во всё горло звать на помощь его товарищей. Но оставить свой след он успел.
В шесть пятнадцать утра с видеокамерой на плече, со штативом и кофром стоял на крыльце Цапко и укоризненно смотрел на часы. Совершенно забыв о намерении относиться ко всему позитивно, я осознала, как мысленно произношу ругательное слово. Да провалиться мне со стыда! Человек ничего плохого не сделал.
«Горе мне, горе»! Откуда это? У любимой Цветаевой в другом контексте – о ГОРЕ. «Дай мне о го́ре спеть: о моей Горе́». Потому и крутится, что мне горестно.
И мы пошли. Я с кофром, где болтались, на мой взгляд, ненужные железяки. Поэтому хромоту утрировала. Скоро она стала настолько натуральной, что я едва плелась. Сашок, время от времени весело насвистывая, устанавливал штатив и с большим воодушевлением снимал.
Шли мы к мысу Столбчатый, в четырёх километрах от поселка. Кто-то продолжал громоздить препятствия: шторм навалил горы морской капусты, ноги постоянно разъезжались. В осклизлых ворохах, запутавшись в кустах морского винограда, среди тяжёлых малиновых медуз, переплетённых бинтами водорослей, копошились в дезориентации беспечные беспозвоночные. Набрав полный пакет шевелящихся крабов, осьминожек и прочего сброда, я возвращала их в море.
Александр, далеко учесавший вперед, через видоискатель увидел мои самаритянские подвиги. Дождавшись пока дохромаю, попытался ненормативной лексикой выразить своё отношение. Тут я поняла, что настал подходящий момент. На законных основаниях самообороны, без всякого отбора поражающих средств, я откровенно рассказала, как ненавижу мужчин, особенно со дня развода. Его ненавижу за принадлежность к полу и отсутствие джентльменских качеств – особенно.
Последнее обвинение попало точно в цель. Он с трудом открыл рот и произнес:
– Оставайся здесь. Жди меня!
Ушёл, не оглядываясь. Только когда он скрылся с глаз, я увидела, что кофр стоит на песке. Маленькая месть чуть-чуть успокоила. Но только чуть-чуть. Жалящая обида, поднявшаяся со дна души, была несовместима с наступившим дивным солнечным утром.
Стаи птиц носились над берегом и над водой. Одни бесконечно забавлялись, появляясь и исчезая. Тяжёлые, как гуси, чайки, объевшись, огромными колониями отдыхали, испещряя берег белыми пятнами. Бесконечно и деловито сновали мимо прожорливые, суетливые, на паучьих ногах, бекасы, раздражая беспримерным трудолюбием во имя желудка. Нерпы то и дело подплывали вс` ближе и ближе, заглядывая в глаза и в душу. Вода у берега кипела от идущей на нерест рыбы. Всё жило, ликовало, двигалось, связывалось между собой…
И только я никому не была нужна и сидела как пень посреди этого жизнеутверждения. Припекало основательно. Неподалеку берег подпирала красивая скала, похожая на баян с растянутыми мехами. Перебравшись в её тень, я почувствовала себя значительно лучше. Робинзон Крузо во мне оживился.
Очередной всплеск огорчения пришел вместе с чувством голода. Александр унёс нашу еду! Новый повод был серьезнее прочих. Я пошла пособирать какие-нибудь недозревшие ягоды. И тут-то… увидела её.
Она сверкнула на фоне неба, пролетела над моей головой и зависла над щелью в скале. Ну, если это была птица, то непременно райская. Её ярко-ярко бирюзовое, лазоревое, переливающееся на солнце оперение сверкало, как сполох опала. Конечно, я стала ждать её и дождалась много раз. Она носила корм птенцам. Всякий раз, как пуля, мелькала над головой и потом исчезала. В какой-то момент птичка приютилась на маленьком выступе и долго сидела, издали похожая на кусочек бирюзы.
Не отрывая взгляда от этого комочка, я стала шёпотом жаловаться ей, как обидел меня муж и несправедлива жизнь.
Чудеса бывают! Боль затихла, внутри становилось легко и светло. Уже захотелось пробежаться по берегу, растянуться на песке, подставив себя солнцу! Тут я вспомнила о кофре. И не ошиблась – там был фотоаппарат. В таинственном нутре и запечатлелось моё неожиданное утешение – синяя птица, десятки её отражений.
Есть час души, час тьмы. У меня есть Час Синей птицы. __
Миражи Монголии
Уже в детстве я знала лучший способ существования. Жить путешествуя! Об этой тайне никому не рассказывала, но готовила себя к таким дням. Предчувствовала: именно в дороге человек быстрее всего встречает необходимых людей, переживает нужный опыт, находит ответы на вопросы, а если повезёт – постигает истину. Любое перемещение в незнакомое пространство становилось для меня встречей с неизвестным, волнующей и желанной.
Слово «Каракорум» застряло занозой в памяти с тех самых пор, когда этнограф Елена Александровна впервые произнесла его – таинственное и узнаваемое. Так называлась новая столица Монгольской империи. Тогда, в студенческие годы, утвердилась мысль о неслучайности прибившегося слова, даже о крепкой связи со мной. Появилась смутная надежда увидеть Хархорум – ещё одно название города-фатума, города-призрака. Он возник в одна тысяча двести тридцать пятом году, словно по волшебству, в долине, где раньше ветер гонял шары перекати-поля.
Чтобы монгольские воины могли сорок лет праздновать свои блистательные победы, ни в чём не зная недостатка. Там ели, пили, веселились с пленёнными женщинами, охотились, обрастали доставшимися при дележе трофеями, планировали походы, принимали послов великих держав. А по истечении этого срока город быстро погрузился в забвение. Еще через сто шестьдесят лет шары перекати-поля, как ни в чём не бывало, чертили таинственные маршруты под бдительным присмотром огромных черепах – стражей долины.
Шли годы, я была занята делами, далёкими от существовавшей всего миг во времени монгольской столицы. Но она, так давно и быстро промелькнувшая, оказывалась всё время рядом, на слуху, и становилась всё ближе. Временами неожиданно являлись целые сюжеты из жизни исчезнувшего города. Сложилась картина бурная, суматошная, как на вокзале, будоражащая, с запахами еды, с укладом, несущим торжество завоевателей и вечное движение, как в наступающей коннице.
Путешествие – это приобщение к сокровенному естеству мира. Родившееся в глубине духовное желание утверждает власть над тобой. Оставив себя прежнего, ты вступаешь в неведомую страну, всматриваешься в чужую жизнь, в спутников, чтобы открыть, воспринять самую суть новых явлений, осмыслить их, претворить тем или иным способом в свое богатство.
Можно представить это как переход в иную реальность бытия. Главное в путешествии – обновление. Оно невозможно без паломничества, где ты остаёшься один на один с природой, чтобы воспринять нерасторжимую общность, понять, как связаны мы и как необходимы друг другу. Для этого надо соприкоснуться с её тайнами. А где они? Вообще-то повсюду. Для меня они начинаются с первого шага намеченного пути.
Дорога, подобно наставнику, припасает тебе обучающие впечатления. До поры до времени они скрыты. Но как только ты готов их принять, они проявляются. Надо быть очень внимательным, чтобы не пропустить знаки. В путешествиях своя магия, не стоит искать там правила и соответствия повседневной жизни. Зов дороги, у кого он случается, трудно описать словами. Может быть, так: невыразимые чувства – потребность души в определённом опыте.
Как бы хорошо я не подготовилась, не изучила маршрут, не знала культурные особенности – толща времени, к которой адаптированы местные, для меня – неисследованная планета, никак не меньше… Бесконечные пространства располагают к несуетливости.
Монгольские дороги, а точнее, их отсутствие, а ещё точнее, их бесконечное количество, сбивает с толку. А как же разобраться? И какое выбрать направление при таком однообразии – многообразии. Водители-монголы, наподобие птиц, имеют природой встроенные навигаторы. По крайней мере, у меня была возможность в этом убедиться. Если бы не это чудо, терпеливые грифы попировали бы нами на славу!
Ближайшая задача – попасть на берег озера Оги, где располагался наш лагерь, и встретиться с семьёй пастуха-кочевника, единственными жителями этого пустынного места – была водителем выполнена безупречно. Мы не сделали ни одной попытки заблудиться и уложились в назначенное время.
Пятьсот километров – это путь до ночлега. А там до Каракорума рукой подать.
Стояли первые дни октября с его робкими ещё, только утренними морозами, инеем на траве, низким небом. Ближе к полудню нехотя выкатившееся из-за гор, проспавшее солнце принялось за свою рутинную работу: его лучи достигли земли и начинали слизывать иней с короткой травы и прогревать твердь. Казалось, сама благодать явилась показать свою трогательную заботу терпеливой природе.
Вывалившись из машины, мы поодиночке разбрелись по траве, подставляя себя теплу и неге. Короткая растительность, покрывающая все видимое пространство, привставала от земли и, выпрямляясь, хорошела и пушилась, отдавая вовне необыкновенно тонкий, нежный аромат. Так пахнет в больших и чистых гостеприимных домах. Мы все подбирали и подбирали слова, способные хоть приблизительно обозначить привлекательный запах. Выделили ноту свежести.
«Степная воля пахнет так, как пахнет Князь всех трав – типчак»!
Калмыцкий поэт Григорий Кукарека.
Водитель из местных сказал, что это самое распространенное растение Монголии, которой отродясь питается всё живое. Выходило: все яки и лошади, коровы, козы, овцы, верблюды и свободно пасущиеся свиньи едят в основном эту травку, потому что она в большинстве и покрывает бесчисленные лбы сопок, предгорья, долины. Когда мы позже попробовали разные продукты, сохраняющие непревзойдённый вкус свежего и живого мяса, молока, сыров, то решили: типчак в истории кормления животных, а значит, и народа вместе с ними, совершенно бесценен.
Солнце, уже смахнувшее иней с травы, преобразило покров земли на глазах из белого в изумрудный. Хотелось без цели бродить и блаженно дышать вкусным настоем. Кое-кто отправился «по надобности». Кстати, на бесконечно просматриваемом пространстве это решается изумительно просто. Изредка стоят, как суслики, невысокие камни. Туда ты и можешь
сходить по нужде. Остальные, как только ты взял определённое направление, деликатно отвернутся и до твоего возвращения будут заняты неторопливым разговором.
Прогуливаясь рядом с машиной, я заметила под ногами жёлтый кружок с дырочкой посередине. Переводчица Соёлджин сказала, что это часть украшения одежды, вроде пуговицы, и добавила:
– Здешняя земля нашпигована мелочами прежних человеческих существований. Мы стоим на Великом шёлковом пути. Он до сих пор подобен бесконечно движущейся ленте транспортёра.
Путь после привала стал вдвойне интересен. Теперь не только дальние горы с еле различимыми знаками монастырей привлекали меня. И не только грифы, рассевшиеся на небольших возвышениях, точно самодержцы, сторожащие неведомыесокровища. Лисы, нередко бегущие рядом с машиной и не обращающие на неё никакого внимания, тоже стали привычным явлением. Даже идущие вдоль ручья, похожие на драгоценности утки-мандаринки с безупречно проработанным ярким рисунком оперения перестали вызывать междометия восторга.
Воображение полностью заместило действительность. Картина движущегося торгового каравана, неизвестно из какого времени, предстала во всех деталях. Я была в самом центре, на одном из верблюдов, бережно несущем меня в мягком седле. Живая цепочка на всю длину была видна мне определенно сверху. Еле заметно среди бурой травы змеился путь. Дальние, едва прорисованные горы приблизились, словно их сдвинули. Дорога проснулась, вздрогнули неровности на ней, и, потянувшись, она ровным гулом приветствовала вступившую на неё гигантскую сороконожку. Караван оставлял на пути следования запахи, звуки фыркающих животных, крики погонщиков, степенные разговоры
занятых расчетами торговцев, резкие вскрики ссорящихся женщин, их нежный утренний запах. Последний дым погасшего костра всё ещё стлался над утрамбованной колеей. Поварихи прилаживали к дорожным сумам начищенные котлы, которые только что накормили всю эту ораву.
А дорога, между тем, старательно вбирала в себя метки жизни сегодняшних путников. В многочисленные трещинки, под камешки, укрывая слоем пыли, она впечатывала оторвавшиеся пуговички расстегнутого на ночь платья, ленточку из косы, монетку, нечаянно ускользнувшую из кошелька, оберегающий амулет, накануне небрежно закрепленный, износившийся каблук, зеркальце, записочку с любовным словом. Да мало ли что странствующие торговцы, воины, скотоводы могли по рассеянности упустить из усталых, неловких рук и подарить земле.
Она бережно прячет артефакты в своё бездонное чрево. Для них настанет свой час! Запахи, звуки, вздохи, всхрапы, смех и вскрики сонных людей и животных, как и бодрствующих, тоже застыли вдоль дороги, впитались в самый её прах и спят до поры до времени, пока праздный любопытный человек вроде меня не потревожит их покой, не заинтересуется, не уловит, не поймает, например, тихий смех влюбленной парочки. И тогда бытие само радо угодить внимательному.
Вот прорезалось ржание лошадей, и потянуло потом разгорячённых животных. Властные люди гортанными криками доводят разношерстную толпу до состояния одного организма, подчиняя своей воле кочевников, животных, их желания и даже вещи. Караван идет, повторяя изгибы пути. Стихают звуки, дрёма и оцепенение овладевают идущими и едущими. В вышине вовсю заливаются невидимые птицы. Я, зависшая над движением, осознаю себя наблюдателем грандиозного спектакля. Отрезвляет чувство чьего-то присутствия. Догадка совсем рядом. Это Творец вместе со мной рассматривает извивающуюся ящерицу каравана, прилепившуюся к колее торгового пути. Мы в сговоре – мы знаем, что являемся частью этой истории. Нахлынувшая волна любви и благодарности объединяет меня с тайным Товарищем.
В это время то ли мираж, то ли видение распадается, как затухающий экран, отдавая пространству всё промелькнувшее в виде волн и частиц. На последний вопрос, вспыхнувший в сознании («А кто
придумал всё это?!»), на небе, прямо над гладью водоёма, куда мы держим путь, чья-то рука рисует: «Ацмуто»! *
Гигантская кулиса отделяла день от ночи. Заходящее солнце дарило нестерпимый для глаз драгоценный пурпур своего величия. В берег мягко уткнулась лодка, трое рыбаков вытащили мешок с зазевавшимися обитателями расстилавшегося перед нами горного озера.
Вечер, проведённый в гостеприимной юрте кочевников, длился и длился… Похоже, мы выпали из времени. Пока шуршащие блюдца кизяков отдавали солнечную энергию аккуратной буржуйке с огромным казаном, полным золотого взбулькивающего масла, женщины, сидя на корточках рядом, ловко препарировали белую рыбу, каждая на своей гладко оструганной доске.
Мужчины и дети с пиалами айрана вели неспешный разговор. Распространившееся тепло сделало их лица такими же пурпурными, как заходящее солнце. Слегка желтоватые куски омуля просто таяли во рту. Благородный вкус и запах напоминал едоку, чего он лишился, выбрав цивилизацию.
В просторных, жарко натопленных юртах, разубранных коврами, белоснежные коконы постелей с воздушными одеялами из шерсти яков тотчас перенесли нас в сладкий сон. Под утро некий таинственный зов выманил из тёплого убежища под небеса. Всё вокруг, включая четырехсоткилометровую цепь жёлтых барханов и жухлую траву, обросло кристаллами инея. Как невесомые, растения колыхались от лёгкого ветра и искрились в свете луны, звёзд и проблеска солнца. Тишина завораживала полным отсутствием звуков, а невероятно близкие звезды пересверкивались над головой наподобие бенгальских огней.
Фантастическая картина была наполнена содержанием. Красота и любовь присутствовали в каждом атоме мироздания. Боясь, что это исчезнет, я стояла, не шелохнувшись. И, наверное, со временем ушла бы в песок, кабы не обжора верблюд, решивший позавтракать спозаранок. Он нарушил мой столбняк, сорвав лакомые веточки с дерева, у которого меня застало изумление…
Забравшись под теплое одеяло, я пролила немало слёз, оплакивая пустое своё существование. Ничтожные мелочи, ничтожные обязательства, которым я придавала вес и значение, хлопоты, лишённые настоящего содержания, мелкие желания, навязанные кем-то долженствования, праздные, cжирающие время развлечения, жалкая возня вокруг жизненных благ, все эти успешности, ревностное служение мнимым ценностям… Они растратили мою жизнь. Не дали укорениться. Засыпали дешёвым конфетти успокоения… И что же случилось с даром жизни? Она оказалась «даром напрасным, даром случайным»? Ну уж нет! Я здесь для того, чтобы понять важное, освободиться от нечистоты.
Над малым островком жилья, над застывшей чашей, до краёв полной прозрачной, светящейся воды, появился розовый купол, ежесекундно играющий живыми красками рассвета. Подпитанные флюидами солнца, все мы чувствовали подъём сил. Бодрил морозный утренний воздух, вобравший запахи уходящей осени, приправленный тонкой струйкой дыма сгоравшей в очаге сухой травы.
Хозяин занимался с табуном, укрощая молодых жеребцов. Женщины молчаливо и сосредоточенно, почти священно, готовили завтрак. Белая скатерть, голубые пиалы, полные свежего напитка, горячие лепешки с румянцем припека и миски несравненной, янтарного цвета пенки. Мало того, что пенка, произведение неизвестных монгольских кулинарок, – необычайно вкусна как десерт. Это ещё поставщик фантастической энергии для мозга. Трудно остановиться, поедая этот продукт. Поэтому нам вручают лакомство при расставании – дорога неблизкая, пригодится.
Безупречный навигатор нашего водителя и на этот раз не подвёл. Глазу не за что зацепиться, все сопки одинаковы, как бараны в стаде. Но мы минуем пасущихся яков, верблюдов, табуны лошадей, коз… и открывается долина – та самая… куда мы стремились. Белеющий вдалеке монастырь Эрдэни-Дзу – сохранившаяся точка духовного пространства Монголии.
Монахи, узнав, что мы приехали ради знакомства с дацаном, стали с энтузиазмом устраивать нас на ночлег. Ужин и беседу назначили через два часа. Всех повели осматривать монастырское хозяйство. Мне захотелось побыть одной.
Сразу за воротами начиналась пустошь. Сумерки старательно укрывали соседние сопки. Впереди вырисовывались неясные очертания юрты. Идти пришлось недолго. Через приоткрытую дверь струился тёплый свет. Войдя внутрь, я сразу остановилась. Примерно тридцать человек в белых одеждах образовали чёткий круг. В середине горел огонь.
Перед каждым стояла на подносе пиала с айраном. Все смотрели на пляшущие языки пламени. Невероятно, но присутствующие были мне знакомы. Приветливо улыбаясь, они приглашали занять свободное место.
Здесь были и самые близкие и дорогие мне люди, и те, с которыми отношения едва теплились, а то и вовсе сошли на нет. Я переводила взгляд с одного лица на другое и поняла, что не могу вспомнить некоторые имена. И всё потому, что в том времени, где мы были вместе, их лица отягощали заботы и переживания. Сейчас они были другими: спокойные и умиротворенные, без печати пережитого опыта. До меня дошло: я вижу души.
Голос подруги прозвучал необычно отчетливо, и меня всецело захватило сильное чувство общего внимания.
– Мы собрались ради тебя. Ты просила об этом. Ты хотела знать, что тебе надо сделать перед уходом. Здесь те, с кем у тебя не завершены отношения. Посмотри внимательно. Запомни. Выпей с нами напиток и возвращайся в монастырь. Тебе предстоит самое главное дело в твоей жизни. Ты здесь, чтобы это узнать.
С фотографической точностью все присутствующие отразились как на экране, прямо у меня перед глазами. И сразу я вспомнила каждого. И поняла: впереди нешуточная работа. Предстояло просмотреть все запутанные отношения, понять их, простить и самой заслужить прощение. Мне показалось, что все обняли меня. Крепко сомкнула веки, чтобы не заплакать, а когда открыла глаза, увидела разрываемое ветром пламя толстой свечи, зажатой в руке. Всё вокруг тонуло в густом сумраке, смешанном с холодным туманом. Юрты, из которой я только что вышла, больше не существовало. Мне навстречу спешили монахи с факелами. __
______________________
* Ацмуто – не постигаемый. Высшая сила, суть, сущность.
В переводе с арамейского означает «сама по себе». Эта
сила непознаваема в принципе, потому что не имеет
связи с творением.
