Людмила Мартова
Роковое завещание

Они попрощались, Женя нажала кнопку отбоя на телефоне и задумчиво уставилась в одну точку. Она и сама не знала, что ею двигало, но через минуту уже решительно набирала номер своей помощницы.

– Мила, найди мне номер телефона Александра Гордеева, – наказала она ей.

То, что на часах было почти девять вечера, ее нимало не беспокоило. Помощница скинула номер минут через пять. Именно столько времени ей понадобилось, чтобы удаленно залезть в базу данных клиентов, которую она вела. Еще через минуту Женя набирала искомую комбинацию из одиннадцати цифр.

– Слушаю, – услышала она спокойный мужской голос в трубке и на мгновение замерла, не очень понимая, что говорить.

Впрочем, никогда Женя не пасовала в сложной ситуации. И эта не была исключением.

– Добрый вечер, Александр Петрович, – сказала она твердо. – Это Евгения Волина. Мне нужно с вами встретиться и поговорить.

* * *

Январь в этом году выдался морозным. С самых первых новогодних дней за окном трещал, переливался, хрустел под ногами снег, а градусник упрямо показывал отметку в минус тридцать градусов с хвостиком. Иногда «хвостик» подбирался к минус сорока.

Дома было тепло, благодаря хорошей системе отопления, да и камин выручал. Ведь нет ничего лучше, чем слышать, как треск дров в камине перекликается с трескучим морозом за окном, смотреть на узоры на стекле и пить сваренный мамой горячий глинтвейн.

В детстве маленький Саша любил дышать на морозное стекло, глядя, как под его дыханием тают мохнатые лапы инея, а стекло покрывается капельками, вскоре испаряющимися навсегда. На их месте открывалось небольшое отверстие, как портал в иной мир, через который можно увидеть улицу со спешащими куда-то закутанными людьми.

В Излуках из окон был виден только пустынный двор, огражденный высоким забором. Чужие здесь не ходили, да и свои бывали нечасто. У всех своя жизнь, свои праздничные хлопоты, свои семьи, большие и дружные. Дружным семьям Александр Гордеев завидовал.

На Рождество их с мамой позвал в гости его шеф. Дмитрий Макаров жил здесь же, в Излуках. Дом у него был современный, построенный модным архитектором Савелием Гранатовым. Он так сильно отличался от остальной застройки, что в старой части Излук, что в новой, коттеджной, что на него ходили смотреть.

У Гордеевых дом был самый что ни на есть традиционный. Добротное кирпичное здание в два этажа, просторное, удобное, но без изысков. Строил его дед еще тридцать лет назад, когда о том, чтобы нанять архитектора, никто даже и не задумывался. Дом был основательным, как и сам дед. И, пожалуй, в этом и крылось главное его достоинство.

По деду Саша скучал. Он никогда бы в этом не признался, но иногда даже разговаривал с Александром Гордеевым-старшим, когда был уверен, что мама не слышит. Именно по деду он привык сверять свой жизненный компас. Дед всегда знал, чего хочет, и шел к своей цели прямо, жестко, не признавая ни сантиментов, ни компромиссов, не зная сомнений и не испытывая жалости. Гордеев-младший так не мог.

Ему была присуща сентиментальность, и жалость тоже, и этих качеств он немного стыдился, стараясь спрятать поглубже. От этого многие считали его бесчувственным. Особенно женщины. С ними ему не везло. Когда-то давно, еще в детстве, сложился в его голове идеал жены. В качестве эталона, конечно, служила мама. У них с отцом было какое-то удивительное единение, когда один чувствует второго даже на расстоянии, совпадая в любых мелочах.

Мама неизменно смотрела на папу с обожанием, никогда не перечила, не повышала голос. Дома всегда было чисто, уютно и вкусно пахло домашней едой и выпечкой. При этом мама работала на полную ставку участкового врача-терапевта, и по вызовам ходила, и на приеме задерживалась, и в то же время всегда умудрялась встречать папу горячим ужином, после которого обязательно следовал ежевечерний чай. Пить его полагалось всей семьей.

К чаю на стол ставилось варенье: клубничное, абрикосовое, вишневое, брусничное, сваренное, разумеется, мамой. А еще ватрушки с творогом или витушки, посыпанные сахаром, или пирожки с маком, маленькие, на один укус. Сколько Саша себя помнил, мама всегда смеялась, а папа смотрел на нее с ласковой любовью. И никому даже в голову не могло прийти, что Петр Гордеев может вдруг увлечься какой-то другой женщиной, оставить семью, которая была смыслом его существования.

Может быть, именно поэтому единственная ссора отца с дедом, произошедшая на памяти Саши, была связана с тем, что дед поменял Галину Серафимовну на Ренату, молодую вертихвостку с упругой попой и высокой грудью. Петр Гордеев счел это предательством. А Александр Гордеев-старший так и не смог объяснить, что на старости лет просто влюбился.

– Ты с Галиной прожил двенадцать лет. Она из-за тебя свою жизнь не устроила, – горячился отец.

Саша тогда нечаянно подслушал их разговор. Понимал, что поступает нехорошо, но уйти не смог. Очень уж интересно было.

– Что значит «из-за меня»? Мы сошлись, ей было тридцать восемь. Если она до такого возраста замуж не вышла, то не я был в этом виноват. Ну да, жили мы вместе, и что? Я ее не любил никогда. Старался полюбить и не смог. Что ж мне теперь до самой смерти этот грех искупать? Мне, может, не так долго и осталось. Имею я право провести это время рядом с женщиной, в которую влюбился? Как, по-твоему?

– В кого ты влюбился? В эту малолетнюю шалаву, которой нужны только твои деньги? Папа, над тобой же люди смеются. Тебе скоро шестьдесят, а ты всерьез считаешь, что тебя может полюбить двадцатидвухлетняя девица с четвертым размером груди?

– А мне достаточно того, что я ее люблю, – сообщил дед. – И не оскорбляй Ренату, если не хочешь со мной поссориться. Я только в ее присутствии себя живым ощущаю, это ты можешь понять?

– Что? Возрастные проблемы? – усмехнулся отец зло. – Только на молодую встает? Хочешь продлить период сексуальной активности? Пятидесятилетняя Галина уже не возбуждает?

– Пошел вон, – коротко велел дед, и отец вышел из комнаты, громко хлопнув дверью и не заметив подслушивающего сына.

Кто из них был прав, так и осталось непонятно. Рената, надо признать, относилась к деду хорошо, и он рядом с ней расцвел, словно скинув с десяток лет. Галина Серафимовна, оставшись одна, наоборот, сильно сдала. Прямо на глазах из цветущей пятидесятилетней женщины превратилась чуть ли не в старушку. Деда она действительно сильно любила.

На его шестидесятилетний юбилей ее позвали, но она не пошла – не хотела смотреть на счастливую и красивую соперницу. Из колхоза уволилась, найдя другую работу. Сашины родители очень ее поддерживали, сохранив общение. Тайной от Гордеева-старшего это не было. Он не одобрял, но и не возражал, просто не комментировал.

Через год погиб отец. Разбился в автомобильной катастрофе. Саша тогда вытаскивал из ямы отчаяния маму. Все время был рядом, грел чай, готовил какую-то еду, потому что впервые в жизни в доме ее не было совсем. Каждый день к ним приходила Галина Серафимовна, заставляла маму встать с кровати, на которой та лежала, повернувшись лицом к стене. Мыла полы, пекла ватрушки, отправляла Сашу в магазин, выдавая деньги и список продуктов.

Дед спасался Ренатой, которая, как ни странно, тоже проявила себя вполне человечной и надежной. Пожалуй, именно в те черные дни Саша понял, что, в принципе, она неплохая девка, устроившая свою жизнь в соответствии со своими представлениями о счастье и комфорте, но не стервозная и не злая.

Пожалуй, после отцовой смерти они с мамой и стали больше общаться с дедом и его новой спутницей жизни. Ездили в Излуки в гости, поздравляли с праздниками, приглашали к себе. Они признали Ренату, а Галина Серафимовна после этого отступила куда-то в тень. Нет, они по-прежнему периодически созванивались и даже виделись, но уже без былого тепла, словно женщина так и не смогла им простить общения с Ренатой. Сочла очередным предательством.

Саша привык видеть в ней бабушку, которой у него не было. Но в четырнадцать лет уже не так сильно нуждаешься в бабушке, поэтому постепенное сокращение ее присутствия в своей жизни он воспринял как само собой разумеющееся. Так и жили, пока не умер дед. И вот его степенной надежности Саше до сих пор не хватало.

Он так и не женился, потому что не смог найти женщину, которую бы любил так же, как отец любил маму. Женщину, которая так же полюбила бы его. Он не хотел повторить ошибку деда, который двенадцать лет прожил с нелюбимой, а потом оскорбил ее, потому что наконец влюбился.

Он боялся влюбить в себя какую-нибудь «Галину Серафимовну» и дать ей призрачную надежду, а потом отобрать. Он страшился полюбить «Ренату», красивую, полную внутреннего огня, но недалекую и ментально чужую. Александр Гордеев хотел получить все или ничего. Все не выходило. Поэтому он довольствовался ничем.

Краткосрочные романы у него, конечно, случались. Он был вполне земным мужчиной с присущими этому подвиду плотскими желаниями. Вот только все его дамы проходили через постель, не затрагивая сердца и души, и допускались, как это называла мама, «до пуговицы» на рубашке, не глубже.

Александр дарил им подарки, возил на выходные в загородные отели или даже на отдых в Турцию или Дубай, но ничего не обещал и обрывал любые разговоры о совместном будущем. Он был честен и конкретен. Те, кого это не устраивало, уходили сами. Тех, кто, несмотря ни на что, начинал жить бесплодными надеждами, он ликвидировал решительно и бесповоротно до того, как это превращалось в трагедию.

В последнее время для того, чтобы минимизировать трагедии, он в основном заводил романы с замужними женщинами, для которых был чем-то сродни интересному приключению. Его любовницы, заинтересованные в сохранении их отношений в тайне, ни на что, кроме хорошего секса и подарков, не претендовали, а Александра это вполне устраивало.

Вот только проводить зимние праздники в пустынном доме год от года становились отчего-то все тяжелее. Хотелось гомона голосов, в том числе обязательно детских, как это бывало у Дмитрия Макарова. Там так же трещал огонь в камине, и пахло жареным мясом и другими вкусностями, но при этом что-то басил четырнадцатилетний Митька, бегала туда-сюда, топая босыми ногами, двухлетняя дочка Катюшка, от которой у Макарова, кажется, плавились мозги, звонко лаял степенный пес Помпон, выпрашивая кусочек мяса. Все это счастье так не походило на собственную гордеевскую жизнь, что ему вдруг впервые за долгое время захотелось заплакать. Впервые со дня смерти деда, если быть совсем точным.

Новогодние праздники канули в прошлое вместе с морозами, начались трудовые будни, полные конкретных и вполне понятных задач, навалились неприятности, связанные с невесть откуда взявшимся дедовым завещанием и поданным Ренатой иском в суд, а Александр так и не мог избавиться от невесть откуда взявшейся острой тоски, навалившейся на него в макаровском доме и не отпустившей до сих пор. Соседствовать с этой тоской, мутной и вязкой, словно клейстер, ему было неуютно.

Больше всего Александр боялся, что про эту тоску узнает мама. Она расстроится. Для нее же нет ничего важнее сына, его дел, здоровья, душевного благополучия, и его сознательное одиночество она, в отличие от самого Гордеева, воспринимала как трагедию и очень переживала из-за отсутствия внуков, хотя и не позволяла себе ранить его чувства, высказывая свои пожелания, мечты и надежды.

Мама давно уже оставила всякую надежду с кем-нибудь его познакомить. В первое время, пока она еще работала, в доме то и дело появлялись какие-то молодые докторицы и медсестры, которых она приглашала с явным прицелом в будущие невестки. С парочкой из них Саша даже пару раз неплохо провел время, но через нарисованную им самим незримую черту не перешел.

После того как он ясно дал понять, что возможное вмешательство в свою личную жизнь считает неприемлемым, мама сдалась и больше в дом никого не приводила, признав право сына строить жизнь по своим собственным лекалам. Два года назад, когда пандемия пошла на спад, он настоял, чтобы мама все-таки вышла на пенсию.

В самый разгар коварной болезни она наотрез отказывалась покидать «поле боя», врачей и так не хватало. Сама она перенесла ковид два раза. В первый – довольно легко, а во второй – тяжело, с осложнениями в виде перикардита. И когда поправилась, приняла увольнение как неизбежное, полностью сосредоточившись на доме, хозяйстве и цветнике, который долгое время был ее мечтой и который она наконец разбила.

Мама теперь жила в полном согласии с собой. Ее спокойствие нарушил только Ренатин иск и призрачная возможность потерять дом, к которому она привыкла, а главное – сад и цветник, без которых теперь не мыслила своего существования. Расстраивать ее еще и своим внезапно взявшимся невесть откуда душевным смятением Александр не хотел.

Машинально выполняя рабочие дела, которых в связи с новым объектом на месте Красных казарм теперь оказалось так много, что они вполне могли погрести под собой Александра Гордеева вместе со всеми его душевными метаниями, он нет-нет, да и прислушивался к поселившейся внутри тупой боли, вызванной неудовлетворением от жизни. Странно, он так много сил положил на то, чтобы быть полностью довольным, что внутренняя тоска была, как минимум, нечестной.

Он пытался прогнать ее и не мог, и сердился на себя за то, что не может. В этом странном душевном состоянии его и застал звонок адвоката Евгении Волиной. Александр уже знал, что Рената умерла, но поначалу никак не связал внезапный звонок с этим обстоятельством.

Иск Ренаты его не страшил, потому что к потере дома он относился философски, тем более что не очень-то верил в такую возможность. Он обратился к лучшему в городе адвокату по недвижимости, чтобы успокоить маму. Теперь, когда Ренаты нет, дому, а значит, и маме, ничего не угрожало. Все остальное не имело никакого значения. До бывшей дедовой подруги и ее внезапной смерти ему не было никакого дела. Никакой вины по поводу того, что все сложилось так, как сложилось, Александр Гордеев не испытывал.

Он был уверен, что адвокат позвонила, чтобы выторговать разрешение не возвращать задаток. Он и не собирался ничего возвращать, потому что это были не те деньги, ради которых стоило напрягаться. Он так и сказал Евгении Волиной и не осознавая, почему она настаивает на том, что им надо встретиться. Ему совершенно не нужно с ней встречаться, у него имелась куча дел, которые следовало выполнить, а потом отчитаться Макарову. Гордеев собирался отказаться от встречи, сославшись на дела, и тут Волина сказала, что Ренату убили, а потому она может быть полезна Александру в качестве адвоката.

Он не очень понял, зачем ему адвокат, поскольку был уверен, что у дома Ренаты его никто не видел. Но эта дамочка умела настоять на своем, и поэтому Александр, спустя пятнадцать минут, уже ехал по направлению к ее дому.

В прошлую их встречу в офисе на ней был строгий деловой костюм, подчеркивающий женственную фигуру с приятными глазу округлостями в нужных местах. Сейчас, дома, на ней были свободные трикотажные брюки, майка и кардиган голубого цвета, свободно спадающие с плеч и бедер и от того больше открывающие, чем прячущие очертания стройного тела.

От Евгении Волиной исходили мягкость и сила одновременно, и это сочетание почему-то манило и задевало, заставляя разгадать крывшуюся в нем загадку. Она уже успела смыть косметику, а потому лицо ее выглядело нежным и каким-то беззащитным. Гордеев некстати подумал, что перед ним очень красивая женщина, и тут же отогнал эту непрошеную мысль, в которой нет никакого смысла. Но эта женщина что-то от него хотела. Что-то, связанное с убийством Ренаты, и это понимание Гордееву не нравилось.

Она провела его в кухню, где за столом пила чай девочка примерно одного возраста с макаровским пасынком Митей. Не имеющий детей Александр плохо определял их возраст.

– Знакомьтесь, это Кристина, моя дочь. А это мой доверитель Александр Петрович Гордеев.

Девочка вежливо поздоровалась, без всяких просьб матери забрала свою чашку и ретировалась из кухни, оставив их вдвоем.

– Чай будете? – спросила Волина.

– Да, если вас не затруднит, – сказал Александр, отодвинул стул и сел, не ожидая дополнительного приглашения. Возможно, это выглядело невежливо. – Евгения Алексеевна, признаться, я не понял, зачем вы меня пригласили. Давайте с самого начала обозначим тему нашего разговора. Я так привык.

– Да, давайте, – согласилась она.

Налила и поставила перед Гордеевым чашку с чаем, пододвинула поднос, на котором стояли сахарница, блюдечко с нарезанным лимоном и вазочка с вареньем. Брусничным. Варенья почему-то захотелось почти нестерпимо, но лезть ложкой в общую плошку было совсем неприлично, а попросить розетку Гордеев постеснялся.

– Александр Петрович, ко мне приходила Татьяна Михайловна и попросила меня представлять ваши интересы в уголовном деле по поводу гибели Ренаты Максимовой.

Он так удивился, что чуть не облился горячим чаем.

– Мама? Приходила к вам? Когда?

– Сегодня днем. Когда стало известно о смерти Ренаты. Ваша мама посчитала, что из-за этого у вас могут быть неприятности, а потому попросила, чтобы я осталась вашим адвокатом.

Александр потер лоб, потому что у него внезапно заболела голова. Сильно.

– Ничего не понимаю, – признался он. – И вы согласились на просьбу моей мамы? Поэтому я здесь?

– Нет. Я ей отказала, – сообщила Волина.

Александр уставился на нее, потому что совсем перестал что-либо понимать.

– С того момента что-то изменилось? – осведомился он, поскольку молчание затягивалось.

– Да.

– Что именно?

– Я узнала, что Максимова не просто умерла. Ее убили. И в связи с этим вас завтра вызывают на допрос. Точнее, на беседу.

– Да, мне уже звонили, – пробормотал Гордеев. – И что?

– Ничего. Просто на эту беседу вам лучше идти с адвокатом. Поэтому либо вы соглашаетесь, чтобы этим адвокатом была я, либо мы прямо сейчас звоним моему коллеге и учителю Аркадию Ветлицкому и просим, чтобы он представлял ваши интересы. Должна только предупредить, что его услуги вам обойдутся существенно дороже моих. Но и опыта в уголовных делах у него, разумеется, больше. Он вообще один из лучших адвокатов в нашем городе.

Александр внезапно развеселился. Даже голову отпустило.

– Я в курсе, кто такой Аркадий Ветлицкий, – сообщил он. – Слишком давно работаю в крупном бизнесе, чтобы этого не знать. Но скажите мне, Евгения Алексеевна, разве вы не специализируетесь исключительно на гражданских делах, в основном касающихся недвижимости? С чего вдруг вас потянуло в уголовщину?

Вообще-то он над ней подтрунивал, но адвокат Волина восприняла его вопрос совершенно серьезно.

– Строго говоря, квалификационный экзамен, который сдают юристы, желающие получить право адвокатской практики, содержат вопросы из всех отраслей права. Градации на адвокатов по уголовным, гражданским или административным делам не существует, и в моем адвокатском удостоверении специализация не прописана. Есть адвокаты, которые после получения статуса занимаются общей практикой, другие же выбирают какое-то одно, интересное для себя направление. Кому-то больше интересны арбитражные дела, кому-то гражданские, уголовные, земельные, трудовые, кому-то споры с налоговой, а кому-то наследственные. Но вообще-то это более свойственно западным правовым системам. В нашей стране исторически такого деления нет, так что мне приходилось и защищать права своих клиентов в области безопасности эксплуатации транспорта, и оказывать помощь в бракоразводных процессах, и содействовать в возвращении водительских прав и приватизации жилья. Один мой процесс был связан с незаконным оборотом наркотиков, хотя в целом вы правы, наследственных дел и сопровождения сделок с недвижимостью в моей практике больше.

– Евгения Алексеевна, повторюсь, я давно в бизнесе, так что не нужно заговаривать мне зубы. Я прекрасно знаю, что на сегодняшний день в России существует пусть условное, но все-таки деление на уголовных, арбитражных, налоговых, корпоративных адвокатов, а также адвокатов по гражданским делам, то есть цивилистов, адвокатов по делам об административных нарушениях и адвокатов общей специализации. Вы – отличный цивилист, именно поэтому мы с мамой к вам и обратились. Моя мама далека от юриспруденции, поэтому ее просьба, обращенная к вам, у меня удивления не вызывает, как и ваш первоначальный отказ. Но сейчас вы готовы завтра отправиться со мной на допрос.

– На беседу, – машинально поправила Волина.

– Хорошо. На беседу. И в связи с этим повторю свой вопрос. Что изменилось?

– Александр Петрович, все-таки деление адвокатов на виды в зависимости от отрасли специализации является условным. Во-первых, потому что в ряде случаев проблема может находиться на стыке двух отраслей права.

– Это не тот случай.

– Отказываться от интересных дел и оказывать узко направленную помощь могут себе позволить только именитые и востребованные адвокаты.

– Вы достаточно имениты и востребованы. Я наводил справки.

– Давайте будем считать, что мне интересно расширить свою практику. Конечно, вы можете отказаться от моих услуг, потому что узкоспециализированный адвокат по убийствам, разумеется, превосходит меня, как адвоката общего профиля, так как знает не только нормы закона, но и соответствующую судебную и следственную практику. У Ветлицкого больше опыта по конкретному виду дел, потому он наверняка способен найти более эффективные и необычные решения, а также будет действовать быстрее, поскольку ему не придется дополнительно погружаться в тему, чтобы ее изучить.

Александру стало совсем весело.

– Я не понял. Вы уговариваете вас нанять или отказаться от ваших услуг?

– Я не уговариваю. Я информирую, что адвокатов в городе много, есть те, которые лучше меня решат конкретную задачу, и я не буду уверять вас, что могу все. Тот, кто так поступает, просто вымогает у доверителя деньги. Я предлагаю вам свою помощь, потому что считаю, что она вам нужна. В чем конкретно будет заключаться эта помощь – в моих услугах или в звонке Ветлицкому – решать вам.

– А с чего вы вообще взяли, что мне нужна помощь адвоката? – уточнил Александр. – Вы что, считаете, что это я убил Ренату?

– Я не бросаюсь голословными обвинениями, – сухо сообщила Волина и заправила за ухо прядку волос. В этом жесте было что-то очень женское и трогательное. – Но у меня, скажем так, есть все основания полагать, что вы были на месте преступления.

Александра внезапно прошиб озноб. Совсем недавно он был убежден, что у дома Ренаты его никто не мог видеть. И вот стоящая перед ним женщина говорит, что знает, что он там был. Откуда? И кто еще мог быть в курсе? Черт, все эти неприятности ему совершенно ни к чему. Мама просто не перенесет лишних волнений.

– И каковы эти основания? – хрипло спросил он, сердясь, что голос выдает испытываемое им сейчас волнение.

В ответ она сунула руку в карман кардигана, протянула ее ему под нос и раскрыла сжатый кулак. На ладони лежала монета. Золотые двадцать пять рублей 1908 года выпуска.