bannerbannerbanner
Не унывай!

Людмила Иванова
Не унывай!

Полная версия

«Пятая колонна»

В шестидесятые годы мы все зачитывались Хемингуэем. Моей любимой книгой была «По ком звонит колокол». К нам приехал режиссер Гига Лордкипанидзе из Грузии, ветеран, инвалид Великой Отечественной войны, умный, веселый человек, так же, как и мы, одержимый театром. Он предложил нам поставить антифашистский спектакль «Пятая колонна».

Я могу сказать, что этот спектакль в ряду моих самых любимых. Филиппа, главного героя, играл Олег Ефремов. Это был один из его замечательных положительных героев – умный, честный, борющийся с фашистами. Прекрасную работу сделала Нина Дорошина – Аниту, марокканку, безответно любящую Филиппа, страстно, до самозабвения – как умела любить на сцене Дорошина. Девушку, в которую был влюблен главный герой, американскую журналистку, играла Татьяна Лаврова. Кваша играл соратника Филиппа – жесткого, аскетичного человека. Я играла небольшую роль испанки Петры.

Гига Лордкипанидзе был прекрасным рассказчиком, а мы любили его слушать. Почему-то до сих пор я помню его лицо, его юмор. После спектакля мы обычно собирались у Галины Волчек в коммуналке, где она снимала комнату, и ели пятикопеечные котлеты. Гига рассказывал нам о войне, играл на пианино и пел, при этом отстегивал свою деревянную ногу и ставил ее в угол (конечно, к тому моменту все мы были уже под градусом). Мы пели Окуджаву: «Наденьку», «Апрель», «По Смоленской дороге», «Синий троллейбус».

На спектакле «Пятая колонна» произошел такой случай. Была перестановка в полной темноте; естественно, делать ее надо было очень быстро. Ефремов, который играл Филиппа, переходил в темноте с одного конца сцены на другой, оступился и упал в зрительный зал, на сидевшую в первом ряду даму. Он выругался, а дама быстро и ласково подняла его обратно на сцену. Потом выяснилось, что у нее был сломан палец, пришлось даже накладывать гипс. Рогволд Суховерко утверждал, что дама была из Министерства культуры.

Эпоха Володина

В жизни «Современника» была целая эпоха володинской драматургии – спектакли «Старшая сестра» и «Назначение», а позже – «С любимыми не расставайтесь». В газетах того времени печатали разные статьи о Володине – как похвалы, так и критику. Писали, что у него ущербные герои с неудавшимися судьбами, но мне кажется, в наших спектаклях были люди сильные, сумевшие победить трудные обстоятельства жизни, с богатым внутренним миром. Это и Тамара, и Ильин, и Катя в «Пяти вечерах», Надя в «Старшей сестре» и Лямин в «Назначении». Самые простые, обычные люди – но такие многогранные, глубокие. Володин любил людей – вот что главное!

«Старшую сестру» ставил Борис Львов-Анохин, режиссер Театра Советской армии. В то время люди бегали на спектакли трех режиссеров: Ефремова, Эфроса и Львова-Анохина. Он ставил красивые современные спектакли, любил наш театр, это он, как я уже говорила, написал статью «Современник о современниках».

Я играла маленькую роль – Колдунью. Премьерный показ спектакля состоялся в Тбилиси, где мы были на гастролях, и вскоре Донара Канделаки опубликовала статью об исполнителях небольших ролей: Галине Соколовой, сыгравшей жену Кирилла Шуру, и о моей Колдунье. Донара писала, что обе эти роли стали событием.

В спектакле звучала музыка Моцарта, соль-минорная симфония, на задник поместили рисунок Пикассо. Вообще весь спектакль был необыкновенно одухотворенным. Роль старшей сестры, Нади, – еще одна превосходная работа Лилии Толмачевой. Я приходила заранее, хотя играла во втором акте, и, стоя в конце зала, слушала, как она читает Белинского «Любите ли вы театр?». Позже эту роль стала играть Татьяна Лаврова.

Я не знаю, как точнее сказать, но Толмачева высекала из меня искры, я волновалась, душа моя трепетала. Когда я, по сценарию, входила к ней после того, как побывала на ее спектакле, и, захлебываясь слезами, говорила: «Надя, я вчера была в театре! Как ты говорила: “Доброе слово и кошке приятно!”» – она поворачивала голову, и я не могу передать ее взгляд, но она абсолютно понимала меня. Мы эту сцену играли вместе: моя Колдунья – смешная, нелепая девушка с длинными белыми волосами, и хрупкая, взволнованная Надя – Толмачева.

Если кто-то помнит картину «Большой вальс», а в ней – жену Штрауса Польди, как она просила любовницу своего мужа заботиться о нем, понимая, что он уходит от нее, – вот так же играла Галя Соколова, принося билеты в театр своему мужу, которого она застала у младшей сестры, Лиды. Ее очень удачно сыграла Алла Покровская. Кирилла играл Игорь Кваша.

Ефремов – в роли дяди, и я как сейчас помню его лицо: он показывал ограниченного, упертого старика, но и теплого, заботливого. Как менялось его лицо, он весь выглядел несчастным, когда признавался, что деньги, которые племянницы давали ему, он копил, чтобы вернуть им же. Может быть, такого прочтения роли Володин и не предполагал.

Ефремов всегда укрупнял образ, над которым работал, и делал его человечнее.

Этот спектакль был опять о самых простых, обыкновенных людях, в душе которых таится огромное богатство.

«Назначение» – это не только судьба героя, который приходит на руководящий пост вместо бюрократа. В то время такое было возможно, мы надеялись, что теперь так и будет: это человек новой формации, живущий интересами государства. Главную роль, Лямина, играл Ефремов. Это было его представление, его мечта об идеальном руководителе. Позже эту роль играл Анатолий Адоскин.

Нюту играла Нина Дорошина совершенно бесподобно. Она играла земную, чувственную женщину, безоглядно, самоотверженно умеющую любить.

Интересные актерские работы показали Галина Волчек и Игорь Кваша (родители Лямина). Потом и я сыграла мать Лямина.

Декорация к спектаклю была придумана художником Борисом Мессерером как постоянно трансформирующаяся. Большая люстра при перемене декорации разъезжалась на много плафонов, огромный стол превращался в несколько письменных столов, которые ездили по сцене, дверь становилась большим столом кабинета начальника, и все это мгновенно перемещалось по сцене без единой задержки. Техническим воплощением проекта руководил Михаил Кунин. Режиссер «Назначения», этого глубоко гражданственного спектакля, – Олег Ефремов.

Мы старались развивать эту тему в каждой постановке. Вообще слово «гражданственность» было на первом месте в нашем лексиконе, кто-то подсчитал. На втором месте – слово «говно».

Позже, когда театр окреп и прославился, а не тогда, когда мы висели на волоске – закроют или нет, Ефремов мог, выпив на банкете, сказать какому-нибудь начальнику это второе слово, причем говорил страстно, искренне, глядя в глаза. Мы боялись, что его просто заберут, но ему это как-то сходило с рук. Наверное, потому, что другие начальники с удовольствием слушали, как одного из них так называли.

Олег Ефремов искренне верил в возможность появления новых руководителей, которые смогут победить бюрократию, и когда наталкивался на стену непонимания чиновников, осознавал всю несбыточность своих надежд и выпивал с горя…

«Без креста»

По-моему, грандиозной постановкой был спектакль «Без креста» по повести Владимира Тендрякова «Чудотворная». Пионер Родька находил чудотворную икону, и его темная бабка устраивала целую «кампанию»: к ребенку шли убогие и больные, а также обычные жители деревни, с бесконечными просьбами, чуть ли не объявив его святым. Звонкий мальчишка, которого превосходно сыграла Елена Миллиоти, страдал, не знал, кому верить – учительнице или бабке, его мать совсем потеряла голову. Все тянули к нему руки и просили о помощи. В избу врывался инвалид на коляске, которого гениально играл Петр Щербаков, шумный, пьяный, – и Родька не выдерживал и бежал топиться.

Бабка Грачиха – выдающаяся работа Галины Волчек. Грачихе нужна была власть – над деревней, над всей округой, даже если эта власть пришла к ней через внука, которого она объявила святым. Жуткими, корявыми руками она надевала крестик на грудь Родьки. В то время, когда церковь была почти запрещена, во времена безверия, было страшно даже прикоснуться к религиозной теме. Но этот спектакль был направлен не против религии, а против кликушества, жажды власти над душами.

Фомичева и Лаврова играли в очередь мать Родьки, Фомичева показала себя в этой роли большой трагической актрисой. Толмачева играла деревенскую гулящую бабу, Фролов – председателя колхоза, Соколова – учительницу.

На сцене шла церковная служба, священника играл сначала Евстигнеев, затем Заманский. Мы с заведующей музыкальной частью ходили в храм, просили ноты молебна. Регент рассердился и отказал нам: «Молитвы? Для театра?» Потом мы шли по улице, а какая-то старушка бежала за нами и все повторяла: «Отрекитесь от этого черного дела, хуже будет!»

Необычные, очень красивые декорации сделал художник Валерий Доррер. Представьте: черный бархат, на сцене темно, и вдруг плоские березы от потолка до пола поворачиваются и становятся белоснежными – целая роща ярко освещается, и по ней бежит звонкий пионер Родька.

Мы день и ночь работали над этим спектаклем, устроили экспедицию в деревню под Владимир, ездили в Загорск на Пасху. Был солнечный день, какой-то очень праздничный, веселый, как бывает только на Пасху. Конечно, машины у нас не было, но Галя Волчек договорилась со своим знакомым, известным журналистом, у которого машина была. Поехали.

Троице-Сергиева лавра всегда представлялась мне сказочным местом, я как будто попадала в прошлые времена, в «Сказку о царе Салтане». Служба шла в маленьком храме, где хранится рака с мощами Сергия Радонежского.

Нам рассказали о поверье: говорят, что Сергий Радонежский ходит по ночам среди людей, помогает им, и один раз в год монахам приходится менять ему обувь.

Рассказали еще и такую легенду: однажды какая-то старушка умоляла священника отслужить молебен Сергию Радонежскому. Но у нее не было денег заплатить за службу, и она предложила дорогие кружева. Священник отказал. Старушка, плача, ушла и встретила нищего, который спросил, почему она плачет. Она объяснила, и тогда он сказал: «Давай кружева и ни о чем не беспокойся, молебен будет отслужен». На следующий день был праздник, все собрались около усыпальницы Сергия, но она не открывалась, и никто не мог поднять крышку гроба. Наконец позвали священника, который отказал старушке. Он открыл – в гробу вместе с мощами святого лежат кружева. Священник упал на колени, прося прощения у святого, а старушка поняла, кем был тот нищий. И молебен отслужили.

 

Галина Волчек рассказала, что встретила на паперти слепую старуху-нищенку. Галя дала ей денег, чем-то угостила и спросила, как она живет. И та, улыбаясь, ответила: «Ой, дочка, хорошо. Я теперь такая счастливая! Раньше ничего не чувствовала, голова такая – хоть кипяток лей. А теперь чувствовать стала. Вот всю ночь я здесь, служба красивая. Я такая счастливая!»

Репетиции спектакля «Без креста» шли в театре имени Пушкина, потому что после ухода из МХАТа нам приходилось репетировать по разным театрам, куда нас пускали.

Я играла старуху, подругу Грачихи. Был перерыв, я, жутко усталая, прилегла на кушетку, вдруг слышу: «Иванова, на сцену!» Я побежала, наступила на юбку на лестнице, упала, и ступенька въехала мне в бок, сломав два ребра. Меня поднял на руки молодой актер Левин, вызвали «скорую», меня отвезли в госпиталь у Петровских Ворот. Там лежали двенадцать старушек, в основном с переломом бедра, у всех к ногам подвешены грузики. Всех их сбили машины, и только одна плакала: «Вот, дочка, всех машины сбили, только я под проклятый велосипед попала!»

У меня отобрали тапочки, не разрешали ходить, думали, что у меня разрыв селезенки. Но все обошлось. Я понимала, что идет выпуск спектакля, рвалась в театр и с забинтованной грудной клеткой через неделю снова была на сцене.

Ефремов велел поставить в кулисах раскладушку, я лежала на ней и выходила на сцену на свои реплики. Но играла уже не старуху – пьесу переделали, и я стала играть молодую доярку в паре с Евстигнеевым, механизатором-стахановцем. В сцене деревенских танцев он говорил мне: «Вот ты плачешь, что я на тебя внимания не обращаю, всё книжки читаю, а надо было рость!» И после этой реплики Евстигнеев поворачивался к залу и, виляя задом, выкидывал свои фирменные коленца – всегда на аплодисменты. А фразу его потом повторял весь театр: «Ты плачешь, а надо было рость!»

Солженицын в «Современнике»

Однажды нам посчастливилось познакомиться с Александром Солженицыным. Он принес в наш театр пьесу «Олень и шалашовка» и сам читал ее. Мы, конечно, пьесу приняли, размечтались, что будем играть, распределили роли. Пригласили Александра Исаевича встречать с нами Новый год, была у нас такая традиция. Актрисы шили себе платья, был бал, капустник. Тот Новый год с нами встречали Василий Аксенов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко.

Солженицын удивительно здоровался, мне навсегда запомнился этот момент. Он взял мою руку, долго держал ее и смотрел мне в глаза, как бы всматривался, пытаясь понять, что я за человек. Меня это поразило, потому что часто люди, здороваясь с тобой, уже смотрят на другого человека. А Солженицын здоровался так со всеми членами нашей труппы.

Они часто беседовали с Ефремовым, обсуждая будущий спектакль, и Солженицын просил никого больше к этим беседам не допускать. Более того, они выходили из помещения и гуляли вдвоем вокруг театра, чтобы никто их не подслушал, – тоже по просьбе Солженицына. Кончилось все довольно грустно: пьесу запретили.

«Обыкновенная история»

Олег Ефремов был очень щедрым человеком. Он дарил идеи и даже целые постановки: так, на афише «Голого короля» стоит имя Мары Микаэлян, хотя работал над спектаклем Ефремов. То же и с «Третьим желанием», режиссером которого считается Евгений Евстигнеев.

«Обыкновенная история» Гончарова в инсценировке Виктора Розова была настолько интересной, что получила Государственную премию. Ефремов помогал Галине Волчек на первых порах работы (они вместе сокращали пьесу, убрали всю первую сцену в деревне), а дальше предоставил ей полную самостоятельность. Немирович-Данченко сказал: «Половина успеха спектакля – правильное распределение ролей». Волчек распределила роли правильно: главная роль, Адуев, – Олег Табаков, дядюшка – Михаил Козаков.

Если в спектакле «В поисках радости» герой Табакова бунтовал против обыденности, мещанства, эгоизма, то здесь был создан образ молодого человека, сломанного прозой жизни. Снова были великолепные актерские работы Козакова, Толмачевой, Миллиоти, Крыловой, Лавровой, Дорошиной. Позднее на роль Адуева ввели Андрея Мягкова, на роль дяди – Валентина Гафта. Мне посчастливилось играть мать молодой героини, первой возлюбленной Адуева Наденьки.

Мне хочется подробнее остановиться на этом спектакле, потому что он стал началом большого успеха Галины Волчек как режиссера: Волчек доказала, что она талантливый постановщик с самостоятельным видением мира и действительности, с определенной гражданской позицией. Будучи актрисой, Волчек очень подробно работала с актерами. Она изобразила на сцене работу бюрократической машины – символизируя собой жуткий процесс уничтожения души человека, чиновники механически передавали один другому бумагу в определенном ритме, и создавалось впечатление, что ничто живое не может существовать в этом мире.

Сначала у героя просто разрывалось сердце от того, что рушились все его надежды, вера в прекрасное, вера в людей. Я очень любила этот спектакль: у меня было красивое платье, красивый грим. Я всегда ждала момента, когда Адуев понимал, что ему изменила любимая девушка, она увлеклась соседом-графом. Он говорил: «У меня болит грудь», просто умирал на моих глазах. И я, все это понимая, произносила банальные слова: «Вы потрите оподельдоком – и все пройдет!», имея в виду, что человек может выдержать измену, надо только вытерпеть. Но мне было его бесконечно жаль…

Во время работы над «Обыкновенной историей» у Табакова случился инфаркт, хотя ему было всего тридцать два года. Галине Волчек предлагали его заменить, но она не согласилась, понимая, что от личности Табакова зависит смысл этого спектакля. Репетиции были приостановлены до его выздоровления.

Амплитуда перерождения, заданная Табаковым в образе Адуева, отличалась необыкновенным размахом. Сначала перед зрителем представал чистый, романтический молодой человек, верящий в благородство и любовь, в высшее назначение человека, – и в конце спектакля он становился циником, беспринципным, страшным существом. Волчек создала необычайно точный портрет человека, показала ужасную возможность его превращения в собственную противоположность.

Козаков играл дядюшку – очень умного, трезвого, циничного человека, все время доказывающего племяннику реальную необходимость кажущихся тому неблагородными поступков. И когда племянник стал совершенно другим, дяде было очень горько.

Положительная героиня – тетушка, которую играла Толмачева, – добрая, благородная, беззаветно любящая своего умного, делового мужа. Она не разделяла его взглядов, но переубедить не могла. Сочувствуя племяннику в молодости, тетушка приходила в ужас от того, каким он стал. От безысходности и невозможности переубедить мужа и племянника она заболевала и умирала, и никакие деньги не могли ее спасти.

Спектакль был снят телевизионным объединением «Экран», и у нас сегодня есть возможность его увидеть. Табаков в конце этой телеверсии предстает таким страшным, переродившимся в свою противоположность существом, что зритель содрогается.

Думаю, с этим спектаклем в Москве родился новый крупный режиссер.

В работе актеры нередко пользуются своим жизненным багажом – ассоциациями, которые приходят откуда-то издалека, из прошлой жизни, возникают из каких-то отдельных случаев. Глядя на страдания героя Табакова из-за предательства Наденьки, я вдруг вспомнила свою обиду и ревность из далеких студенческих лет.

Я уже рассказывала о своем друге Саше Косолапове. Однажды мы с ним пошли в кино. Теперь уже и кинотеатра такого нет, «Экран жизни», в районе Каляевской улицы. Шел фильм «Петер» со знаменитой актрисой Франческой Гааль. Там звучала популярная тогда песенка «Хорошо, что мне шестнадцать лет». Вокруг кинотеатра толпились люди, спрашивали лишний билетик. Мы ходили, ходили – не везет, нет билетов.

Вдруг навстречу идут мои подруги, Таня Киселева и Наташа Каташева. Я уже писала, что они жили у меня дома, когда моя мама была в больнице. И вот они говорят: «Ой, у нас есть лишний билет. Саш, пойдем с нами!» Саша повернулся ко мне: «Милочка, я пойду, ты не обидишься?» Я гордо сказала: «Конечно нет, иди». А что я еще могла сказать?

И они пошли в кино. А у меня не было сил даже сесть в троллейбус, я пошла пешком до дома и думала, что у меня разорвется сердце. Я не могла проглотить эту обиду, я просто умирала, и некому было сказать мне: «Вы потрите оподельдоком – и все пройдет!»

«На дне»

Галина Волчек первой обратилась к классике, ведь до этого в нашем театре шли только современные пьесы. Ее второй спектакль – «На дне».

К Горькому наша интеллигенция всегда относилась неоднозначно. Во МХАТе этот спектакль был в свое время событием: играли ведущие актеры. И для нас было большим риском поставить этот спектакль. Но все-таки Галина Борисовна решилась.

Я уже рассказывала о своей приятельнице, поклоннице театра, которая, живя в Риге, приезжала в Москву смотреть наши спектакли. Однажды, находясь в короткой командировке, она могла пойти только на один спектакль – «На дне» театра «Современник». Она не ожидала, что ей понравится, но в результате просидела весь спектакль затаив дыхание, а потом рассказывала о незабываемом впечатлении.

Сам спектакль был настолько великолепен и гармоничен, что воспринимался как симфония, тем более что драматическую часть поддерживала симфоническая музыка Александра Любецкого. Оформил спектакль художник Петр Кириллов.

Евстигнеев – Сатин был естественным, с большим юмором. Я видела Ершова во МХАТе в этой роли, но он был резонером, монолог «Человек – это звучит… гордо» декламировал. Евстигнеев говорил просто и с иронией: его Сатин вообще относился к себе иронично. И эту фразу: «Если работа в удовольствие, может быть, я буду работать. Может быть», – Евстигнеев произносил, имея опыт нашей советской действительности и понимая природу человека.

Необычно был решен образ Васьки Пепла. Это чистый человек, попавший в трясину воровского мира, и мы понимали, что он вряд ли сможет вырваться. Пепла играл Олег Даль, и назначение его Галиной Волчек на эту роль было очень правильным. Даль играл хрупкого, беззащитного человека, за которого очень страшно.

Валерий Хлевинский (он тоже играл эту роль), молодой актер с «положительной» внешностью, другой по характеру, но тоже заставлял зрителей тревожиться за своего героя.

Очень хороши были Барон (Андрей Мягков) – до сих пор помню каждое его слово, Настя (Толмачева и Лаврова), живым, ярким был образ Бубнова (Петр Щербаков). Спектакль отличало прочтение героев как мудрых людей, попавших на дно, и герой Щербакова символизировал именно это – всю тщетность борьбы со злом, с хищничеством: «А пусть себе собак в енотов перекрашивают!» Эта фраза осталась навсегда в лексиконе артистов старшего поколения.

Когда беспредельная в своей ревности и ярости Василиса (Нина Дорошина) ненавидела свою сестру Наташу (Алла Покровская), от ее гнева, по-моему, дрожали стены.

Но особенно яркой была работа Валентина Никулина – роль Артиста. Этот образ производил неизгладимое впечатление, им восхищались не только советские зрители – приезжавшие из-за границы тоже в первую очередь отмечали великолепную работу Никулина. Он замечательно читал стихи Беранже:

 
…Если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
 

Очень хорош был конец второго акта. Звучала симфоническая музыка, обитатели ночлежки в пьяном угаре начинали подтанцовывать на нетвердых ногах, и казалось, что они, кем-то завороженные, вот-вот улетят в космос. Это производило колоссальное впечатление: на сцене была ночлежка, оборванные жители которой уже ни на что не надеялись в жизни, а на переднем плане умирала Анна, жена Клеща (Миллиоти), и ее утешал Лука (Кваша).

Для меня спектакль «На дне» был школой раскрепощения. Я играла Квашню, и Галина Волчек, в отличие от режиссеров предыдущих спектаклей в других театрах, сделала эту героиню веселой, неунывающей и страстно желающей выйти замуж. Наверное, я была еще сильно зажатой артисткой, и мне было трудно. Секс – не мое поле деятельности…

Я стеснялась, когда говорила Евстигнееву: «Ты со мной жить не захочешь… ты вон какой! А и станешь жить со мной – не больше недели сроку… проиграешь меня в карты со всей моей требухой!» И все боялась, что с недостаточной женской смелостью говорю это. Я даже делала себе накладную грудь, чтобы быть более сексуальной.

 

Для более правдоподобного образа Квашни я попросила театр купить у моей соседки Марьи Александровны вязаную кофту. Мария Александровна была очень своеобразной женщиной – общественницей, ходила по дому, проверяя состояние квартир, мирила поссорившихся соседей. Она весила больше ста килограммов, веселая и громкая. Марья Александровна часто заходила ко мне в гости, а однажды пришла и так весело говорит: «Ваша сила, ваша слава, ваша власть! Я сейчас в гастрономе была. Так толкали! Один мужчина толкнул и извинился. А я ему говорю: ничего, пожалуйста, еще!» Ей уже было больше семидесяти.

Я написала про нее песню:

 
Мне сказала Марья Александровна:
– Ну какая ж ты артистка?
Ты полы в квартире моешь, а красивой шубы нет!
Вот у нас была артистка – у нее все пальцы в кольцах,
А носила только бархат, в крайнем случае – вельвет!
 
 
– Ах, Марья Александровна, я занимаюсь творчеством,
Я много жизней проживаю за свою одну.
Пускай я не всегда играю роли те, что хочется,
Но так играть, как хочется, уже порой могу!
 
 
– Врешь ты, девка, очень славно,
но смотри – сгорят котлеты,
И пора ботинки новые мальчишкам покупать.
Тут прощаюсь я с соседкой: у меня в шесть тридцать явка,
А в метро такая давка, что нельзя не опоздать.
 
 
И вот уже бегу, бегу по Чистопрудному,
Все пуговицы оторваны, вся в мыле и в поту.
И ненавижу зрителей, а роли перепутались,
А сердце так колотится – сейчас я упаду!
И в последнюю секунду я влетаю в театр белый,
В театр белый, словно лебедь, что на Чистых на прудах.
О котлетах забываю, о мальчишках забываю
И совсем, совсем другая отражаюсь в зеркалах.
 
 
Дыхание второе – я занимаюсь творчеством!
И зрителей люблю, а на сценическом кругу
Пускай я не всегда играю роли те, что хочется,
Но так играть, как хочется, уже порой могу!
 

Марья Александровна помогла мне создавать образ Квашни: с такой же широтой, задором, громко моя Квашня входила в ночлежку.

Однажды вместо заболевшего Кваши Луку играл артист МХАТа Алексей Николаевич Грибов. Нам было нелегко «пристроиться» к нему, да и ему, наверное, тоже, но играть с известным артистом было очень интересно.

Слава богу, спектакль «На дне» тоже был снят для телевидения.

В 1985 году мы собирались в Тбилиси со спектаклем «“Современник” рассказывает о себе». В Тбилиси нас помнили по гастролям с «Голым королем», и хотя Евстигнеев уже не работал в нашем театре, мы его пригласили поехать с нами. И вот в один из свободных дней нас уговорили устроить вечер встречи со зрителями. Просили, чтобы Евстигнеев обязательно принял участие. Он никогда не ходил ни на какие концерты, потому что, как мне рассказывали, был «отравлен» одной встречей со зрителем: как-то, будучи совсем молодым актером, во время поездки в колхоз он вышел на сцену с рассказом Чехова «О вреде курения», и ему кто-то крикнул из зала: «Уйди со сцены, сука!» Уж не знаю, так это или нет, но больше он в концертах не участвовал.

Я была ведущей вечера в Тбилиси, начала его уговаривать: «Женя, ты только прочтешь монолог Сатина. Я тебя представлю, может, ответишь на пару вопросов, и всё». Уговорила! Я его объявила, он вышел на сцену, я говорю: «Монолог из спектакля “На дне”». Он начал: «Человек…» – и вдруг замолчал. Дальше должно было быть: «Это – великолепно, это звучит… гордо», но Евстигнеев все забыл, выдержал паузу, сказал: «Ну, и так далее…» – и ушел со сцены. Зрители были в недоумении, но все-таки хлопали.

Правда, в этом же концерте Евстигнеев сыграл на ударной установке, вспомнив молодость, когда он играл в самодеятельном джазовом оркестре.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru