Людмила Емелина
Цена волшебства. Серия «Волшебные приключения в мире финансов». Книга 2
Волчья топь
Наскоро попрощавшись с мистером Джаспером и Генри, Клаус поспешил на парковку. Его олень Рудольф и ослик Генри стояли там в гордом одиночестве.
– Генри? – спросил Рудольф.
Как всякий уважающий себя и очень гордый олень, Рудольф был немногословен. Например, этот его лаконичный вопрос на самом деле означал: «Судя по тому, что я не вижу рядом с тобой твоего трусливого друга, страдающего тяжелой степенью аэрофобии, мы можем не тащиться домой по пробкам, а полететь?»
– Да, Руди. Генри поедет домой, а мы с тобой должны еще встретиться с одним моим другом по важному делу. Но мы отправляемся в очень опасное место. За Волчьей топью…
– Плевать, – прервал долгий и обстоятельный рассказ хозяина Рудольф. – Полетели.
Мощные копыта спружинили о землю, пахнущий лесом воздух наполнил легкие, и Клаус подставил лицо холодному ветру. Свобода! Внизу остались пробки, банк и ослик, проводивший их взглядом, полным жгучей зависти.
День клонился к закату. Заходящее солнце еще обливало расплавленным золотом вершины Ледяной короны, но у ее подножия уже собиралась тьма. Бескрайние ельники Северного леса казались темным океаном, из которого островками выглядывали древние и современные замки. Только по ним и можно было как-то ориентироваться, да еще по горной цепи. Клаус заметил, что они немного отклонились от курса – Рудольф бывал здесь не часто. И не удивительно. Эту часть леса называли «темной». Здесь много веков скрипели на холодном ветру деревья Мертвого леса, здесь по ночам над трясиной Волчьей топи скользили безликие призраки, а в чащах жили жуткие твари, не выносившие солнечного света. Большинство замков тут были заброшены и населены нежитью, а вместо птиц в небе скользили нетопыри. А еще здесь жил тот, кого Клаус считал лучшим другом.
Еще пару миль, и, насколько хватало глаз, перед ними раскинулась Волчья топь. На первый взгляд болото было даже красивым. Вода сверкала, как цветные стеклышки среди изумрудного мха, покрывавшего кочки. Белые и лиловые орхидеи покачивали своими будто восковыми головками. Но под зеленым кружевом ряски то здесь, то там покачивались, как в колыбели, мертвецы. Клаусу сверху хорошо были видны их гипсово-белые тела, лица, смотрящие в небо невидящими глазами. А дальше начинался Мертвый лес. Ни листа, ни травинки, только черные обгорелые стволы вонзают в небо узловатые ветви. А проскользнет через чащу ветер, только пепел поднимется вихрями от земли и смешается с туманом.
Заметив башни замка Даллингем, Рудольф приободрился и заспешил. Не прошло и пяти минут, как оленьи копыта звонко застучали по подъездной дорожке. Клаус спешился и огляделся. Солнце как раз скрылось за горами, и в потемневшем небе задрожали первые бледные звезды. Сад дышал ночным покоем, над прудом порхали маленькие лимнады – феи озер. Их крохотные голубоватые тела ныряли в ледяную воду и тут же взлетали вверх, поднимая фонтанчики брызг. Пышные кусты зимних роз источали сладкий, пьянящий аромат, а в покрытой инеем траве мерцали звездочки снежников – стойких цветов, что цветут в январе. Будто зажженные невидимой рукой, вспыхнули огоньки за розовыми стеклами фонарей, на их земляничный свет слетелись ночные бабочки. Клаус так залюбовался этой мирной, уютной картиной, что не заметил, как за кустами барбариса промелькнула чья-то тень. А вот Рудольф что-то почувствовал. Его уши мелко задрожали, он всхрапнул и попятился.
Замок был темным и мрачным. Только в западной башне горело маленькое окошко. И чистый девичий голосок пел:
В лесу у башни старинной
Там, где цветет левкой,
Весеннею ночью длинной
Я повстречалась с тобой.
Но я лишь дочь дровосека,
Править тебе суждено.
И до скончания века
Вместе нам быть не дано.
Оставьте, король великий,
Меня в этот поздний час.
Этот цветочек дикий
Расцвел в глуши не для вас.
Вам пиры и битвы,
Балы и улыбки принцесс.
Мне труды и молитвы,
Пение птиц и лес.
Но сладкую горсть земляники
Он мне, смеясь, протянул…
Клаусу голос показался странно знакомым. А тень за кустами подобралась ближе, пригнулась, готовясь к прыжку. Рудольфа затрясло, он боязливо прижался к Клаусу, зашептал:
– Хозяин, хозяин! Опасно!
В сгущающейся тьме загорелись ледяные огоньки глаз, вертикальные зрачки рассекали их пополам. Но Клаус только отмахнулся:
– Руди, не до твоих глупостей. Я где-то слышал…
Договорить он не успел. Громадный черный зверь ринулся из темноты, щелкнули острые клыки, когти порвали землю, и во все стороны брызнул влажный мох. Клаус отшатнулся, и за его спиной сверкнул вихрь снежной метели, такой яркий на фоне зелени. А вот полненький, неповоротливый олень отскочить не успел. Он покатился кубарем, ломая красиво остриженные кусты самшита. Клаус едва устоял на ногах, развернулся, готовый встретить врага лицом к лицу, и увидел прямо перед собой чудовищную морду волка. В жутких глазах горел синий огонь, из глотки раздавался грозный рык. Исполинский зверь поднялся на задние лапы и вскинул передние, с длинными, острыми когтями.
– Ланселот! Ну напугал, темная мать тебя возьми!
– Вот уж не знаю, темными или светлыми меня теперь пугать, – прорычал волк и заключил Клауса в свои объятия.
Клаус хлопнул друга по плечу.
– Давай, приводи себя в порядок, а то Рудольф близок к инфаркту. Ты зачем так напугал бедолагу?
– Прошу прощения, – волк церемонно наклонил мохнатую голову, и олень, слабо вздохнув, закатил лиловые глаза и упал на бок. – Не хотел тебя пугать, Руди. Но это так забавно!
Он встряхнулся, опустил плечи и замер. И тут же черная шерсть начала втягиваться под кожу, острые уши опустились ниже, исчезли длинные клыки. Минута – и перед Клаусом и бесчувственным Рудольфом стоял высокий, мощный мужчина. Синие, чуть насмешливые глаза, благородно очерченные скулы, добродушная улыбка. Его можно было бы назвать настоящим красавцем, если бы не четыре глубоких, рваных шрама, рассекавших все его лицо.
– Прошу вас, пройдем в дом, сегодня неспокойная ночь. Скоро придет туман, а вместе с ним и кое-что похуже. Я вас почуял издали, вышел встретить.
– На тебе одежды нет, – констатировал Клаус, озадаченно наблюдая, как Ланселот без усилий забросил на плечи бездыханное тело Рудольфа.
– Ну да. Мы же не в сказке, где на оборотне загадочным образом возникают штаны после превращения. На такую магию и высшие эльфы не способны.
Болтая и смеясь, друзья вошли в замок. Клаус был озадачен. Ланселот весел? Дурачится и улыбается? За два года их знакомства он привык, что его друг пребывает в двух настроениях – серьезном и печальном. А любые перемены, даже к лучшему, как-то пугают. Ланселот меж тем бережно положил Рудольфа у камина. Жарко горел огонь, вдоль стен стояли рыцарские доспехи, в которые предки Ланселота имели обыкновение облачаться, чтобы выяснять отношения с соседями. Клаус заметил, что стол готовили к ужину на двоих, но полностью накрыть не успели. Уже стояли позеленевшие от времени канделябры, лежали вышитые вензелем Л&М салфетки, стояли две вазы с фруктами. Клаус удивился. После ужасной гибели своей невесты Лили Ланселот многие годы вел отшельнический образ жизни. Не то что женщины, у него вообще гостей не бывало.
– Я, наверное, не вовремя? – поинтересовался Клаус, пока его друг облачался в соседней комнате.
– Что ты, все в порядке, – отозвался Ланселот тем тоном, которым лживо успокаивают незваных гостей. – Что-то случилось?
Вернулся он в элегантном костюме, на ходу завязывая шейный платок. Клаус задумчиво наблюдал, как ловкие, сильные пальцы за несколько секунд сделали безупречный узел, и думал, что ему самому на такое понадобилось бы минут десять. У зеркала. Да и то вряд ли получилось бы так же хорошо. Все, чего касались руки Ланселота, получалось идеальным. Потому и все механические вещи, которые создавал этот талантливый инженер, были безупречны. Клаус глубоко вздохнул. Тянуть не стоит. Похоже, его друг не один и по непонятной причине не хочет знакомить со своей гостьей.
– Видишь ли, мы тут решили выходить с бизнесом в Большой мир. Только видишь ли, Ланс, там не очень привыкли к левису и механизмам, так что… Не мог бы ты сделать, ну, простенькие такие игрушки и всякие полезные мелочи? Правда, ты не был в Большом мире, так что даже не знаю, справишься ли ты…
Стрела попала точно в цель. Ланселот оскорбленно хмыкнул, как хмыкает профессор математики, когда его внук первоклассник выражает сомнение, сможет ли дедушка помочь с домашним заданием.
– Справлюсь, не сомневайся. Я понял. Простые, красивые вещи, полезные…
– Не слишком полезные, ладно? Люди не привыкли к домашним туфлям, которые можно позвать, вместо того, чтобы искать, или к точилке, которая сама точит по ночам карандаши.
– Не привыкли? Как же они, в таком случае…?
– Как-то справляются.
И тут из соседней комнаты раздался быстрый перестук каблучков, и звонкий женский голос позвал:
– Ланселот! Ну где ты?
Стены старых замков искажают звуки. Вздохи ветра в каминных трубах, шепот гобеленов, которых сквозняки заставляют трепетать, касаясь каменной кладки, скрип старой мебели. Все эти звуки, да еще эхо, парящее под сумрачными сводами, не дают узнать даже знакомые голоса. Но в том, что этот женский голос ему хорошо знаком, Клаус ни минуты не сомневался.
Ланселот нервно оглянулся и неожиданно заорал, да так громко, что Клаус едва не подпрыгнул от неожиданности:
– Конечно, Джонатан. Сделаю пробную партию и обсудим.
Шаги в соседней комнате мгновенно смолкли.
– Тут еще кое-что, – начал Клаус и смущенно умолк. Ланселот терпеливо ждал. – Видишь ли… Нам потребуются немалые денежные средства на новый бизнес. Я, признаюсь, здорово увлекся благотворительностью, ну и… Мистер Джаспер сделал расчет показателя долговой нагрузки…
– И он считает, что долговая нагрузка у тебя великовата, – кивнул Ланселот. – И этот…
Как говорят эльфы, «благородную кровь в карты не проиграешь». Ланселот не дал вертевшемуся на языке определению «старый жлоб» сорваться. Он выразился более элегантно, но менее точно.
– Этот чрезвычайно практичный и осторожный человек отказал тебе в новом кредите. Ясно. Сколько денег тебе нужно?
– Десять тысяч золотых, – пробормотал Клаус, глядя, как Ланселот подошел к бюро и достал чернильницу и чековую книжку.
– Не проблема.
– Да?!
– Ты же не думаешь, что я живу на зарплату, которую ты мне платишь? У меня чуть больше тридцати патентов на изобретения, хотя бы те же почтовые дирижабли, которыми пользоваться куда удобнее, чем птицами.
– Авторское вознаграждение, – кивнул Клаус. – Понятно. Но я не могу так пользоваться твоей добротой.
– Глупости.
– Нет, Ланс, серьезно. Это большая сумма, так что… – Клаус полез в портфель за бумагами.
У Ланселота округлились глаза.
– Это что, договор займа? Ты чего, я же твой друг. Может, еще штрафные санкции обсудим, если не вернешь?
– Это договор поручительства. Наш практичный и осторожный мистер Джаспер всучил. Я сам со всеми долгами разберусь, ты только выступи поручителем, ладно?
– Ну и глупо. Если я тебе займу – рискую только своими деньгами. А выступая поручителем, еще и процентами банку.
– Ланс. Ты правда думаешь, что рискуешь?
Несколько секунд друзья смотрели в глаза друг другу. Потом Ланселот выдернул из руки Клауса договор и размашисто подписал, не читая.
– Спасибо. Я, пожалуй, пойду. – Клаус осторожно взял договор, будто боялся обжечься, и торопливо застегнул портфель.
Подошел к Рудольфу, который так и лежал без признаков жизни на коврике у камина. Погладил мохнатую шею, подергал пушистое ухо. Никакой реакции.
– Руди, вставай. Хотя, наверное, стоило бы оставить тебя здесь в качестве залога.
Бездыханное тело немедленно ожило.
– У миссис Джаспер в залог согласен. У оборотня – нет. Опасно.
– Как раз у миссис Джаспер опасно, – ухмыльнулся Клаус. – Умрешь от апоплексического удара, – и, видя непонимание в глазах Ланселота, пояснил: – Я Рудольфа пару лет назад у Джасперов оставлял в качестве залога. Так Руди так отожрался на пирогах миссис Джаспер…
– Волшебных пирогах, – уточнил Рудольф, блаженно закатив глаза.
– Хорошо. На волшебных пирогах миссис Джаспер он отъелся так, что на ноги встать не мог.
– Копыта, – уточнил педантичный Рудольф.
– Что?!
– Не на ноги. На копыта. Понял, встаю!
Шерсть оленя неожиданно покрылась инеем и заледенела. Затянуло корочкой льда и модные серебряные браслеты на ногах, которые Рудольф выклянчил в качестве подарка к Рождеству. Испуганно косясь на рассерженного хозяина, Рудольф поспешно поднялся с теплой лежанки и поспешил к двери. Клаус, пряча улыбку, пошел за ним. Ланселот махнул им рукой на прощание, закрыл дверь и почти бегом поднялся по винтовой лестнице в комнату тремя этажами выше. Там было совершенно темно, так что девушка, сидевшая на подоконнике, казалась силуэтом театра теней на фоне ночного неба.
– Он ушел. – Ланселот расслабленно потянулся всем своим мощным телом и оперся о косяк двери.
– Да? – она нервно облизнула пересохшие губы. – Зачем он приезжал? Сюда, ночью…
Девушка в волнении поднялась. Встала во весь рост на подоконнике, глядя в беспокойные, темные небеса. Отсюда, с вершины башни, открывался величественный вид. Внизу под порывами крепчавшего ветра плескался темными изумрудными волнами лес, а на западе, над Одинокой горой вихрями собирались грозовые тучи. Девушка распахнула створки окна и обернулась.
– Мне не следовало сегодня к тебе приходить. Мне вообще не следовало…
– Стой, нет! – Ланселот рванулся к ней, но опоздал.
Она спрыгнула вниз.
Айронволл
Конечно, можно было не спешить. Пока Ланселот придумает и создаст новые игрушки, пройдет пару недель, ну а те, что должны быть подарены в рождественскую ночь, можно начать делать в сентябре… А можно и сейчас. Клаусу не терпелось разбудить завод. И потому, не обращая внимания на жалобы Рудольфа, мечтавшего о мягкой подстилке из сухих трав в теплом оленнике и хорошем ведре какао, домой они не полетели. Отсюда было рукой подать до Айронволла, где и находился его завод.
Пара миль, и в океане сумрачной зелени блеснул хребет стены Айронволла. Последний луч солнца угас за горами, и в небе загорелись ледяные звезды. Их холодный свет делал призрачной стену, которая ширилась и росла по мере их приближения. Ворота охраняли исполинские стражи, закованные в сталь. Конечно, можно было просто подняться выше, перелететь латунный пояс, столетия защищавший некогда богатый и процветавший город, но… Недаром же победители ждали ключи от осажденного и павшего города. Клаус спешился. Стражи ворот узнали его. Взметнулись вверх и со страшным грохотом сомкнулись клинки их мечей, образовав в воздухе громадную арку, а створки ворот беззвучно распахнулись. Клаус и Рудольф вошли в заброшенный город.
Два десятилетия назад здесь кипела жизнь. Лавочка «Мелочи полезные и бесполезные» предлагала покупателям заварочный чайник, в котором чай остается горячим, пока не кончится, или ручку, меняющую цвет чернил по желанию владельца или против его желания. А что, разве вы не собирались сделать подарок вашему начальнику на Рождество? В кафе «Звездное небо» посетители могли посмотреть в настоящий бронзовый телескоп и получить бесплатное пирожное, угадав созвездие, а в цветочной лавке можно было купить букетик стеклянных цветов, которые в изобилии покрывали клумбы и сады города. А за очень большие деньги можно было даже купить настоящий цветок, привезенный издалека, из «долины», как называли горожане земли по другую сторону Темного леса, отрезавшего их город от остального мира. В городском театре по вечерам загорались розовые фонари, и механический конферансье сзывал публику на представление. Здесь играли комедии и драмы, над сценой поднимались картонные облака, и улыбающееся солнце сменялось плачущей луной. Здесь танцевала несравненная Лили Ливингстон, и те, кому посчастливилось видеть ее танец, не могли поверить, что перед ними девушка, а не темная фейри творит свое колдовство. Казалось, ее узкие ступни почти не касаются сцены и не руки, а крылья бабочки трепещут в облаках искусственного дыма. Она не чувствовала музыку, а растворялась в ней. Она сама была музыкой.
Но сейчас улицы были пустынны, никто не пил горячий шоколад в кафе и не любовался бронзовыми звездами в чаше неба, выкрашенного кобальтом, а безделушки в витринах покрылись густым слоем пыли, и напрасно механический конферансье снимал и одевал свой цилиндр. Его веселый голос, приглашавший почтенную публику на вечернее представление, наполнял жутью безлюдные улочки, сегодня укрытые густой пеленой тумана. Прелестная Лили Ливингстон погибла, и никогда уже ей не танцевать под сводами городского театра.
Взошла луна, и в ее бледном свете зловещая Кровавая гора казалась розовой. Именно этой горе Айронволл во многом был обязан своим величием, ведь в ее штольнях добывали бесценный левис. Его добыча очень опасна, этот металл легче воздуха и освобожденный кирками рудокопов часто взмывал вверх, руша перекрытия и своды шахты. Так много шахтеров погибло под завалами, что в память о них каждый вечер зажигали красный фонарь у подножия горы. Чтобы их души не блуждали в темноте. Клаус не пожалел времени – сделал крюк и остановился у старого фонаря. Странно, но, когда маленький огонек согрел запыленные стекла фонаря, тьма вокруг будто стала еще плотнее, придвинулась ближе. И когда они с Рудольфом отвернулись, фонарь вдруг скрипнул и закачался, будто тронутый невидимой рукой, хотя ветра не было. Клаусу стало не по себе.
Медная улица, что вела к заводу, была вымощена настоящими монетами. Клаус в который раз пожалел, что город-государство Айронволл чеканил собственную монету, которую теперь не принимал ни один обменный пункт. Но вот и завод. Клаус уже привык считать его своим. Он взглянул на темные окна своего кабинета. Когда-то он принадлежал гениальному изобретателю Роберту Ливингстону, построившему этот завод. Страшный пожар едва не уничтожил здание, и Клаусу пришлось здорово потрудиться, чтобы восстановить витражи высоких окон, статуи кентавров, охранявших вход, стены, некогда покрытые великолепными фресками. А вот сад вокруг завода восстановить было некому. По замыслу Роберта Ливингстона в нем должна была царить вечная весна. Но от невыносимого жара хрустальные лепестки цветущих вишен оплавились и потекли, ветви согнулись вниз, а каменные травы растрескались и превратились в зеленый песок.
В этом саду Клаус оставил Рудольфа, который долго пил воду из маленького фонтанчика, а потом блаженно растянулся под стеклянным деревцем. Клаус же с бьющимся сердцем распахнул двери в главный цех. Здесь ничего не изменилось с декабря, только было непривычно тихо и темно. Но стоило Клаусу сделать первый шаг, под потолком ожили и мягко засветились старинные лампы. День за днем они накапливали солнечный свет и вот теперь щедро отдавали его, осветив весь огромный зал, станки, пока еще неподвижные и покрытые пылью, и мостик, на котором располагалась центральная панель управления. Сейчас она выглядела как огромная серебряная птица, сидевшая на пьедестале. Клаус поднялся на мостик, положил руку на голову птицы и сделал шаг назад. Ее глаза вспыхнули и засветились зеленым, развернулись крылья, открыв спину с кнопками и рычагами. Как и станки, она была из вольфрама, который начинает кипеть только при 5555 градусах Цельсия. Даже сгори завод дотла, все его оборудование осталось бы целым и готовым к работе.
Завод ждал. Ждали в деревянных коробах механические рабочие. Они спали в деревянных ящиках, похожих на саркофаги, не мертвые и не живые. Двухлетние взрослые, не знавшие детства. Мужчины и женщины, с волосами цвета золота и цвета угля. Имеющие память, но не видящие снов.
Клаус нажал самую маленькую кнопку внизу приборной панели. Крышки саркофагов вздрогнули и открылись. Свет от искусственных солнц, одетых бронзой, ударил в узоры солнечных батарей, пропущенных через скулы и лбы. И тут же механические сердца забились. Медленно, будто сонно, распахнулись веки, и глаза – зеленые, карие, голубые и даже фиолетовые – увидели свет. Впервые за многие месяцы сократились от яркого света зрачки. Глаза, наполненные мыслью и жизнью, неотличимые от человеческих, если бы не едва заметные порядковые номера, идущие вдоль радужки.
Медленно, один за другим, механические рабочие покидали свои неудобные постели. Клаус знал, что пройдет несколько минут, и солнце, пусть и искусственное, наполнит их такой энергией и силой, какая и не снилась человеку. Солнце питало все в этом городе, возведенном на голых скалах, городе, лишенном воды и растений. Без упрямого человеческого гения здесь была бы каменная пустыня.
Их было двадцать. Четырнадцать мужчин и шесть женщин. У каждого на груди литера, соответствующая его специальности. «Л» – литейщик, «С» – сборщик, и так далее. Но возникло и кое-что еще. Клаус с изумлением заметил тонкие гравировки там, где люди обычно носят бейджи. Имена. У них появились имена! А еще у девушек теперь были разные прически, и Клаус заметил, как грузчик, которого теперь звали Билл, поддержал под руку мастера по росписи, белокурую Розу, когда она оступилась. А она коснулась губами его щеки. И Клаус мысленно себе поклялся, что больше никогда, никогда не уложит их на долгие месяцы в эти деревянные гробы просто потому, что сейчас ему не нужны их услуги.
А сейчас он ходил по цеху и отдавал распоряжения. Да, они запускают производство на четыре месяца раньше. Потому, что объем этого производства здорово увеличится. И скоро с конвейера сойдут неживые игрушки, понятные и привычные людям Большого мира. Латунный фокусник будет извлекать кролика из шляпы, только если нажать большую красную кнопку, шелковые цветы навсегда застынут в горшке (инкрустированном мозаикой) и не будут медленно раскрывать сонные головки навстречу утреннему солнцу. Все волшебство надо загнать в клетку, объяснить, и, на худой конец, уничтожить. В Большом мире не любят волшебства, как не любят все, не снабженное описанием состава и срока годности.
Но сейчас ожившая после долгого бездействия конвейерная лента несла, как река, игрушечных лепреконов. Вроде бы простая копилка, вот только положи в горшочек десять золотых и найдешь наутро в дополнении к ним медную монетку. Пустяк, конечно, но приятный! А еще человечек в зеленой шляпе может совершить нехитрую починку обуви, надо только оставить на ночь рядом пострадавшие туфли и кружечку эля. Лепреконы доезжали до конца ленты, и там их подхватывал механический нетопырь Плавно взмахивая крыльями из воловьей кожи, он поднимал игрушки этажом выше, в цех, где их расписывали. Там, неутомимые механические рабочие с помощью кистей и красок покрывали мертвенно бледную кожу загаром, штаны и курточка получали все оттенки молодой травы, а башмаки теперь казались кожаными. Затем упаковка – яркая картонная коробка и шелковая лента каждый раз нового цвета. Клаус любил цех росписи больше остальных. Именно тут вещи словно оживали, получая душу. Чешуя русалок начинала переливаться перламутром, игрушечные хамелеоны покрывались краской, позволявшей менять цвет, загорались кармином губы кукол, а их щеки расцветали нежным румянцем.
Литейщик Роджер по-мальчишески озорно улыбнулся Клаусу и с силой нажал рычаг доменной печи. Взревело пламя, взметнулся сноп золоченых искр, и горячий воздух с гулом устремился в жерло трубы. Медленно нагревался остывший камень, но прошло несколько минут, и от невыносимого жара он стал прозрачно розовым. Раздавшийся грохот сверху значил, что посыпалась шихта. И скоро из пасти печи хлестнет тугая струя расплавленного металла. Рев пламени, перестук формовочных молоточков, шипение стали, льющейся в формы. А еще легкие шаги, разговоры и смех. Безмолвный, сонный завод Айронволла ожил.
