Любовь Сушко
Шарм серебряного века. Филологиня

Последний день в забытьи 7 августа

Цикл" Легенды серебряного века»

Увижу я, как будет умирать..

А. Блок

Все женщины застыли у двери,

И дождь до нитки вымочил прохожих,

Там улицы, аптеки, фонари,

Но этого увидеть он не может.

И строчки замирают на устах,

Мать и жена внезапно примирились,

И остается пустота и страх,

Как горечь и тоска, как сон и милость.

Кармен танцует где-то в небесах,

Он Снежной маски видит очертанья,

Но остаются пустота и страх,

И вой сирен, прощенье и прощанье.

Лет через сто он так же дорог всем,

Нет, все не правда, там еще дороже,

И в свитках ненаписанных поэм

Лишь палачей отчаянные рожи.

И гул страстей стихает, и молва

Теперь бессильна разбудить Поэта,

Душа летит туда, на острова,

И храп коня, он написал про это.

И женщины отчаянная страсть,

Все это было, но ушло куда-то,

А остается призрачная власть,

Как пораженье, горечь и утрата,

И поцелуи Снежных королев,

И ревность королей, все это было,

Но он несется в пустоту скорей,

Там вечность и Луна нет, там могила.

Дорожки лунной смутные черты,

Стон матери, жены немая сила,

И поцелуи, бездна высоты,

Все это было, да, когда-то было.

Усадьба сожжена, нет силы жить,

Никто не сможет возвратить былое,

И только смуты призрачная нить

На миг глаза откроет, и закроет.

За ним во след рванется Гумилев,

Томиться остается две недели,

И где-то там, среди чужих пиров,

Продолжат диалог, и в самом деле

Ничто Поэтов не спасет от тех,

Кто и двух слов связать потом не сможет,

Они ушли и, слыша Музы смех,

Он оглянется – жутко и тревожно.

Там женщины застыли у двери,

Смерть впереди, но как она прекрасна,

Ее он выбрал, черт их побери,

Для них печаль, а для него-то праздник.

Необъяснимо, что им объяснять?

Неповторимо – лунная дорожка,

И он уйдет, чтоб боль свою унять,

Седьмое, август, подожди немножко.

Нет силы ждать, тоска и пелена,

Последних снов, стихотворений жалость,

Когда тебе объявлена война,

То смерть и сон, тот свет – такая малость,

Но оглянется в пустоте стоят,

И остается вечность за спиною.

И Снежной королевы дерзкий взгляд,

И истина в вине, и с той виною

Не выжить, не осилить этот путь.

И Невский замер в пустоте зловещей,

Не хочется забыться и свернуть,

Не хочется стихов, вина и женщин.

Все кончено, и странно ал рассвет,

Где нет его, и никогда не будет.

И только весть: Убит, убит поэт.

Разбудит многих, может быть разбудит…

Погиб поэт 7 августа 1921 года

7 августа 1921 года

Упала тень на бледное лицо,

И карканье ворон казалось бредом.

Он понял – не подняться ни за что.

Путь к облакам желанен, но неведом.

И ангельский во мгле маячил лик.

А женщины в его аду рыдали.

– Но там не он, истерзанный старик.

– Нас обманули, нет, не он, едва ли.

И снова ворон каркает в тиши,

Кому, о чем пытается поведать?

А девушка по Невскому спешит

Туда, к Поэту, к взлетам и победам.

И верит, что она его спасет,

Пусть у окна уже рыдает Анна,

И мелкий-мелкий дождь устало бьет.

По мутным стеклам, призрачно и странно…

В такую ночь несется наша жизнь

От финиша отчаянно к началу,

– Останься с нами, милый, продержись, —

Там тихо мать бессильная шептала.

Но он не слышал. И не слышал Бог.

И пили обреченно комиссары.

– Там, в пустоте сегодня умер Блок,

Его убили мы, – и замолчал он.

Как долго Луначарский выл в бреду —

Припомнят все, как только протрезвеют.

Двенадцать. Невский. В пустоту бредут,

Кричат вороны. Души их мертвеют.

Живой средь мертвых. Нет, кошмарный сон.

Заря седьмого августа настанет,

И все сотрет, и вопли их и стон,

Лишь танец Саломеи —страшный танец.

И Ироды, бредущие толпой,

Иные страсти в бездне ощутили.

– Сегодня умер Блок. – Да бог с тобой,

Они его давно похоронили.

А Анна к мужу в пустоту спешит,

За что-то он недавно арестован,

И только дождь, и рядом ни души,

Дождь заглушает и шаги, и стоны.

Еще гремит гражданская война,

И озверело брат идет на брата.

Душа стремится к небу из окна,

Убит поэт, погиб, грядет расплата.

Мир покачнулся, в пустоте пожар,

Убитый ворон рухнул возле окон.

Как пережить потери и кошмар.

– Кто там вопит: – А мы убили Блока*…

И все еще поет церковный хор,

Там девы об убитых голосили.

Христос распят, расстрелян он в упор.

Погиб поэт и больше нет России.

Тень адмирала, император нем,

Все рушится, как пустота пугает.

Мы все забыли о любви совсем,

Лишь Маргарита Мастера спасает…

* Это мы убили Блока, -забывшись кричал нарком просвещения Луначарский

(из воспоминай о том дне, о том августе)

И августа незримая печаль Памяти А. Блока

7 августа перестало биться сердце А. Блока, 21 августа

был расстрелян Н. Гумилев

И августа незримая печаль

В немой улыбке Блока затухает,

И тает обнаженных душ печать.

И, кажется, что тяжело вздыхает

Незримый Пан, о панике забыв,

Мы входим в лес, среди болот блуждая,

И звонкой флейты старенький мотив

Какие-то вдруг чувства обнажает.

До осени один последний шаг,

А впереди и казни, и печали,

Уводит он поэтов, не дыша,

Мы по болотам в тишине блуждали.

Был август слеп, как вещая сова,

Вспорхнувшая в тиши над головою.

И знала, что сегодня не права,

Когда навек я порвала с тобою…

Нас ждут в тумане душном сентябри

С дождями и тоскою небывалой.

Но ты еще на август посмотри,

На то, как там голубка ворковала,

И задыхался от тоски поэт,

И век остался где-то за чертою.

И столько странных дней и странных лет

Осталось где-то, и дневник закрою…

И старых писем призрачная вязь,

И дивных песен тихая отрада,

И берегиня кружится, смеясь,

В глуши аллеи, август, как отрава.

Событий странных обреченный ряд,

Тоска о доме и о тяжкой доле,

И только там еще костры горят,

Но жить в объятьях боли нам доколе?

Начало осени. Закат

И вдруг на закате вся в темном врывается в осень,

И мечется в ворохе листьев, в обрывках сонетов,

Она ни о чем никого в этот миг не попросит,

А молча растает, раздавлена или воспета.

Да что там за время, откуда такая прохлада,

О чем они снова просили тирана, мой ангел,

И где-то кружилась упрямо в пылу листопада,

А век серебром награждал, и другого не надо.

Да только та осень она ураганом пугала,

И все вырывала их души, как желтые листья,

И каменный век, он серебряным был, но сначала,

Напишут стихи, словно ворохи песен и писем.

И знают что им затеряться придется в просторе,

Что в темных шкафах на Лубянка они оседают.

И вдруг эта осень, и ветра порывы и споры,

О том, что не выжить, что эта махина задавит.

Легко нам судить и рядить, что там осенью было,

Куда они шли, почему не сумели пробиться.

Все кануло в Лету, вино в том бокале разбитом

Алеет так странно, но больше уже не напиться.

И только стихи нам приносит порывистый ветер,

И темные тени мелькают вдали на закате,

И алое солнце серебреный мрак тот осветит.

И тихо растает, и сил докричаться ей хватит.

Она ни о чем никого в этот миг не попросит,

А молча растает, раздавлена или воспета.

И вдруг на закате вся в темном врывается в осень,

И мечется в ворохе листьев, в обрывках сонетов….

Свита Снежного короля

И вот из суеты иной и света

Явился Демон – дивная комета,

И над землей бесцветной пролетая,

Он видел, что планета золотая

От звездных рос, от боли и печали.

Там странные поэты воспевали

Своих актрис, и серебро столетья

Он постигал упорно на рассвете.

Два божества – профессор и актриса,

В какой-то мир тяжелые кулисы,

И полночь грез, и пьесы странной звенья.

Миг постиженья – чудное мгновенье.

Как надо всем, забыв про все тревоги,

Понять, что люди дивны и убоги,

И в суете безрадостной рассвета,

Проносится над пропастью комета.

Там тихо скрипки дивные звучали,

В тоске бессильной и земной печали,

И лица проступали сквозь скрижали,

И голоса отчаянно дрожали.

О чудо, откровенья, миг удачи,

И мир внимал, и он не мог иначе,

Истории любви и вдохновенья,

Не поглотит безжалостно забвенье.

Они звучат, над пропастью ликуя,

И в суете несозданных миров

Какая-то стихия торжествует,

Среди печальных казней и пиров.

Все это было с ними, снова будет

Стихи, штрихи, события и люди,

И где-то там в покое и печали,

Все тени их прекрасные мелькали

Брюсов и Львова

Там тень несозданных созданий

Касалась и волос и зданий,

И женщина, любившая поэта,

Ждала с тревогой света, нет рассвета,

Она была уверена, что слава

Ей улыбнется сквозь века лукаво.

А он вдали решал свои шарады,

И ждал смятенный радости распада.

Она могла с другими быть счастливой,

Но те глаза и скрипки переливы,

И миг до боли, и в тиши заката

Она была ни в чем не виновата.

И вот тогда лишь пистолета дуло

Ее в реальность бытия вернуло.

На миг один, и вечность проступала,

Когда она о нем затосковала.

Он не пришел к могиле в миг последний,

Был пьян и нем, все повторяя бредни,

Других поклонниц призрачные лица…

Что делать? Может тоже застрелиться?

Он жил и знал, в метели и печали,

Его лишь птицы белые встречали…

Ее же унесли в иные дали,

Забыли, в суете не вспоминали…

Профессор и куртизанка

 
На площади в преддверии экстаза
Гулял поэт и видел вдалеке,
Как оживает призрачная фраза,
Оставшись только тенью на холсте,
Там, в суматохе девы замелькали
И бросились куда-то от него,
А он мечтал: – О, утоли печали.
– И что еще? – А больше ничего.
И никого в тумане над Невою.
– Но кто они, чего они хотят?
И души, словно волки, рядом воют,
И женщины, как ангелы, летят.
И растворяясь в пропасти, немеют.
Он вновь один – там торжествует Блок.
И дальние созвездия не смеют
Его оставить, если с нами бог.
В тумане звезды дивные светили,
Оставив нас, они неслись во тьму,
И только скрипки где-то голосили,
Покорные пророку своему.
Пророк хмелел от женского вниманья
И улетал в неосознанность миров.
О дивный миг его очарованья,
О тайны грез, и смысл забытых слов…
А куртизанка рядом хохотала,
И улетала в пустоту картин.
И только в тишине ночной блистала,
Но он один, но он всегда один.
 

Растаявший в листопаде. Париж

Как будто душа о желанном просила,

И сделали ей незаслуженно больно.

И сердце простило, но сердце застыло,

И плачет, и плачет, и плачет невольно.

К. Бальмонт

 
Пятьдесят оттенков страха,
где любовь на ладан дышит,
Я  зову его из мрака,
только он меня не слышит.
Там, за белой полосою
море сходится и небо,
Я зову его с собою в мир,
где он ни разу не был.
 
 
И на бреге океана,
там, где сходятся стихии,
В лике темном капитана
он убийца и мессия.
Мы с Поэтом  говорили,
мы с  Архангелом  молчали,
Мы в Париже рядом были,
то в веселье, то в печали.
 
 
Век, как пламя, разгорался,
и профессор лгал устало,
Он собою оставался
у исхода, у причала.
Он навеки изгнан будет,
знаю, Невский только снится,
В пустоте Парижских будней
пух, как снег, мертвит ресницы.
 
 
То взлетая в поднебесье,
то туманом оседая,
Он слова знакомой песни
на Монмартре вспоминает.
Люксенбургский сад белеет,
там укрылся Модильяни,
И приблизиться не смеет
он к художнику и Анне.
 
 
Пятьдесят оттенков страха
в этом пламени заката.
И Париж, как сон и драма,
все влечет его куда-то.
Расправляя крылья, Демон
одолеет мир иллюзий.
– Что случилось, милый, где мы?
 Отчего так мрачны люди…
 
 
Там, за белой полосою,
 море сходится и небо,
Я зову его с собою
в мир, где он ни разу не был.
Пятьдесят оттенков страха,
там  любовь на ладан дышит,
Я  зову его из мрака,
только он меня не слышит.
 

Зинаида Гиппиус и Александр Блок

Она была нежданна и прекрасна

И безрассудна в этот звездный час,

Где только тени дивные безгласны.

– О, дьяволица! – в пустоте кричат.

И спесь ее пророков поражала,

И дикий холод душу бередил,

Она еще витала и кричала,

Среди камней, коней, ночей, могил.

И миг один останется до света,

И до рассвета этот звездный час,

Когда, как позабытая комета,

Иная песня проступала в нас.

И Дьявол виновато улыбался,

Когда она во сне его ждала,

И только сонм страданий отражался

В прозренья миг, в преддверии тепла.

И вышел Блок из тени на закате,

И встал пред ней, и тихо прочитал

Какой-то опус, простонала: – Хватит!!!

И растворилась в пустоте зеркал.

Беспечная на улицах Парижа,

Ждала его и верила – придет,

Я шлейф тот звездный в полумраке вижу,

Какой там век, скажите, день и год

5

И. Бунин- А. Блок Соперники

Он стар и устал и печален,

как странно остаться во мгле,

Всегда на пороге отчаянья,

он жил на забытой земле,

Погасла его сигарета,

а женщина -просто старуха,

И та, что любима, о где- ты.

В душе пустота и разруха

И снова придет из былого,

прекраснейший призрак в тиши,

– Оставь меня, снова ты, снова.

Любимый толпой, это ты

О, юноша вечный над нами

смеешься, куда ты теперь,

И холодно мне вечерами,

стихи, в них печаль и потери,

Мертвец, да в сиянии нимб

а вся слава померкла давно,

И только тобою хранима,

поэзия словно вино.

Тебя стариком не увидят.

Влюбляются снова, уйди.

И пьет, и рассвета не видит,

и призрак с ним снова сидит.

О, страшная участь и боли,

до дна старику не испить.

– Ян, милый, но что же с тобой,

– любимая рядом, не спит.

– Оставит надежда, о, Вера,

я лучше, я первым там был.

И странная рядом химера,

а имя, а имя забыл.

И снова витает и тает,

тот странный властитель умов,

И видит она – умирает

любимый, и страшно самой,

А если душа не стареет,

и вдруг торжествует любовь,

Признаться она не посмеет,

что снится ей тот, молодой.

Как снился тогда, вечерами,

она с ним танцует и ждет,

Что снова придет на свиданье,

и он никогда не умрет.

И прячет портрет и таится,

черты дорогого лица,

И даже подумать боится,

как встретится на небесах

6.

Единственный

Из воспоминаний об Александре Блоке Нины Берберовой

в последние дни своей жизни заглянувшей в нашу страну

Он был холоднее льда,

но как мы его любили,

Печален и тих всегда,

но бури сильнее выли,

Когда по Невскому шел,

не глядя в чужие лица,

То славы его ореол,

в любой темноте светился.

И это не образ, нет,

так было, я это знаю,

И тот несравненный свет

в душе до сих пор сияет.

И даже чужой Париж

затмить ее был не в силах.

Он холоден был и тих,

каким же он был красивым.

Не хватит слов описать.

Да что все слова пустые,

Мне снится – стихи читал,

и все во тьму отступили,

И в бездну пошли за ним

прекрасные девы, знаю,

Мы в этом костре горим

и нынче, его вспоминая.

Явление в пустоте,

средь шума чужого снова,

На Невском, как на кресте,

бесстрастен, а мир взволнован.

И что его усмирит,

не знаю, о тишь заката,

И снова он говорит,

о той, что ушла когда-то.

И все, кто ему внимал,

забудут потом едва ли,

И страсти немой провал,

и музыку той печали,

Когда нас смела метель,

когда погибла Россия,

Что ужас иных смертей,

но если распят мессия,

То ей уже не спастись,

мы это в Париже знали,

И ангел во мрак летит,

и вороны пропадали,

И в той пустоте земной,

обещана снова встреча,

С той юностью и весной.

Стихи, голоса и свеч

.Последнее объяснение

(Б. Пастернак- О. Мандельштам)

– Ты снова ко мне? Возвращайся в метель.

– Да нет, я теперь за тобой.

Ты нынче старик, от потерь и смертей,

О, и сгорбленный ты, и седой.

– Но нет, уходи, я еще не успел.

– Да поздно, уже не успеть.

И вздрогнули оба, и скрипнула дверь,

Но кто там, жена или смерть.

– О, как ты боишься, а я отбоялся,

И стала спокойнее жить.

И призрак метался, и призрак смеялся,

– Не стоит ничем дорожить.

Беседы с тираном чаи с палачами,

Во сне, пару раз наяву,

А в лагере волки все выли ночами,

И души терзали. Живу.

Какая там жизнь, о, старик, собирайся,

Я нынче пришел за тобой.

– Еще поживем, ты со мной оставайся.

– Да нет, не могу, дорогой.

– Я знаю, как пусто, и худо бывает,

Тому, кто явился один.

Нас души ушедших всегда провожают

Среди облаков или льдин.

– Борис, – позвала она, – что там случилось,

Ты с кем в эту ночь говорил.

И черная птица о стекла забилась.

И кто-то заголосил.

И только жена неподвижно стояла,

Молитву шептала тайком,

И только звезда обреченно сияла

Над сгорбленным стариком.

Последняя ночь. Монолог адмирала

И та другая в облаке страстей

растаяла, исчезла навсегда,

И старый граф один среди гостей

тебе твердил, что очень молода.

А адмирал рассеянно молчал,

и знал, что скажут, и не мог ответить.

Что оставалось? Берег и причал,

оставлен город, и гуляет ветер

Над пропастью, в которую летят

мечты и песни. Только даль туманна.

О, как они все порулить хотят?

О чем он снова, просто снится Анна.

Идущая по мукам снов и грез,

и молча только слезы вытирает.

– Прости меня, родная, запах роз,

когда звезда во мраке догорает.

Все предали, но женщина во мгле

все смотрит, разглядеть тебя пытаясь.

И где-то бродят тени по земле,

самой земли так ласково касаясь.

И где-то за границей пьют князья,

и как всегда в изгнанье короли.

Но никогда не будет там тебя,

моя звезда, в сиянии любви.

Ты эту землю не покинешь, нет,

о Анна, Анна, как же ты прекрасна.

И только той лучины вечный свет,

и «Лунная соната» в день ненастный,

Она еще нежна и так близка,

она еще коснется душ усталых.

И новая появится строка

романса, и в руках у адмирала

Замрет перо, он будет снова ждать,

вторженья в сны и грез, и напрасно

Она еще пытается летать,

обнять, прижать к груди, но ночь опасна.

В такую ночь пируют палачи,

забыв про все, и только тень во мраке

Мелькнет, и комиссар там замолчит,

и есть финал у этой страшной драмы.

Казнь до рассвета, бред бессвязных слов,

и женщины безумные рыданья.

И только меркнут звезды, и любовь

уходит за тобой теперь в изгнанье.

О, Анна, Анна, плакать ни к чему.

Что им до слез – они мертвецки пьяны.

И звезды разрезают эту тьму.

И больше не болят сквозные раны…

Все кончено, нам остается вечность и любовь….

В тишине перед рассветом тихо плакала гитара

В тишине перед рассветом

тихо плакала гитара

Над растравленным поэтом,

над убитым адмиралом.

Кровь семнадцатого года

в наших душах отзовется,

В тишине перед рассветом,

снова реквием прольется.

Август там не знал пощады,

он и нынче так тревожен,

Нам Матильды не прощают,

убивая осторожно.

И безумная Лолита

прет сегодня в депутаты,

И творцы давно убиты,

и за них дают награды.

И безумие такое

здесь реальностью зовется,

За кометой, за звездою

снова снова кровь прольется.

Тихо плакала гитара,

жрица снова танцевала,

И внимал ей Ирод старый,

все решив начать сначала.

Но смеялась Саломея,

растворяясь в миг рассвета,

Перед ней опять немели

властелины и поэты…

Что там было, что там будет,

Фауст снова нам расскажет,

Просыпались в мире люди

в миг прозревшие однажды…

И упали апельсины

в роще темной и печальной,

И расстрелянных поэтов

укрывали сны и тайны.

Гибких женщин силуэты

танцевали до заката,

Как печальна песнь гитары,

нас влекущая куда-то…

Роковой союз

 
А там, в Неве тонули силуэты,
Монашки и блудницы, и певца.
Они впервые вместе до рассвета,
Еще и до венчанья, до кольца.
И призраки, летящие в тумане,
Остались там, у роковой черты.
Она его заманит и обманет,
Тая надежду, позабыв мечты.
 
 
И в логове из Змей он жить устанет,
И отыскав совсем иную даль,
Стремится к ней, исполненный печали.
Она умножит темную печаль.
Но это все потом, в пылу сомнений,
И откровений тихих над Невой,
Монахиня печальная и гений
Еще продолжат спор извечный  свой.
 
 
И тоже на балу, где вновь Марина,
Они оставят след в ее душе,
И шрамы на руке, но боль – разбит он-
Бокал с вином, не склеить нам уже…
– О чем ты просишь? – Уберите письма
Невыносимо больше их читать.
– Исполнено – Они со мной, не лгите,
И он приходит в кандалах опять.
 
 
Мой бедный муж, ждала его и знала,
Что где-то там, у роковой черты,
Он встретит и меня, и адмирала,
Надменною усмешкой с высоты.
Убрали письма, лица постирали,
И в пустоте осталась у моста,
Исполненная  боли и печали.
И путь прошла покорно до конца.
 

Марина

И даже Блок в тумане не заметит,

Не разглядит у роковой черты,

Она зовет, но кто же ей ответит?

Лишь с бездной одиночества на ТЫ.

Молчала Анна в пелене рассвета,

Надвинулась безумная война.

Елабуга оставит без ответ

Тот скорбный миг, и навсегда одна

Ты где-то у черты, стирая лица,

Как буквицы на призрачном песке.

Звезде осталось вспыхнуть и разбиться

О камни, и на этой высоте

В раю понять, что недостойна ада,

В аду о рае в тишине скулить.

– Ты будешь там… -Не надо, о, не надо

Среди поэтов жить и их любить

И ненавидеть, и сметая лица,

Являя снова миру миражи,

Она хотела в бездне воплотиться,

Чтобы лишиться в небесах души.

Она зовет, но кто же ей ответит?

Там с бездной одиночества на ТЫ.

И даже Блок в тумане не заметит,

Не разглядит у роковой черты.

Из брани избран

Думали —человек, и умереть заставили.

М. Цветаева.

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше

И падает, и грешный мир,

оставленный, о ней вздыхает,

Из брани голоден и сир,

пророк, как рок, один шагает.

От чаянья беды молчит,

отчаянье в себе подавит.

И снова с нами говорит,

пусть мир воинственный бездарен,

Но где-то у иной черты

и в полосе иного света

Над миром дивной красоты

он избран, чтобы быть поэтом.

И вдохновение ему нисходит —

боль и наказанье,

И этот свет, и эту тьму

он видит в тишине от брани

Ушел, но только краткий миг,

и вечность будет за плечами…

Какой-то призрачный старик

от чаянья души не чает.

И с частью горести и лжи,

расстанется, чтоб счастье ведать,

Но как душа его дрожит

в преддверье смерти и победы….

И в вечных отсветах огня

он тень и свет иной эпохи.

И снова смотри на меня

про рок забыв, пророк высокий.

В тумане, в сумраке тревог,

один, забытый в поле воин,

И только век, и только бог

его внимания достоин…

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше.

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.