Любовь Новгородцева
Питомцы
– Вы знаете, – в своей задумчиво-медлительной манере обратилась Елена Николаевна к психологине, – мне это движение за свободу питомцам тоже кажется сомнительным. Я выросла в деревне. Там, знаете, кошки и собаки бегают свободно, где хотят и сколько хотят. Но они всегда возвращаются домой.
– Они возвращаются туда, где их кормят, – хмыкнул седобородый историк. – Перестаньте их кормить – и им не за чем будет возвращаться к человеку.
В распахнувшуюся дверь, потрясая бумагами, ворвалась директриса, полная, с большим задом, мощной грудью, как всегда стремительная, готовая безжалостно задавить всех, кто случайно окажется на пути.
– Коллеги! Пришло письмо из министерства! Кураторы должны срочно провести в своих группах беседы в поддержку движения «Свободу питомцам». Завтра уже нужно отчитаться! Вот, ознакомьтесь! – она кинула бумаги на стол. – Орехин пришёл?
Психологиня указала взглядом в сторону Егора. Директриса круто повернулась к нему.
– В поддержку, Егор Александрович, вы слышали? В поддержку! Насчёт вас мне уже был звонок! Жду вас у себя!
«О как! Оперативно работают с недовольными!» – удивился Егор и, ощутив внутри растущую, словно на дрожжах, задорную, лихую злость, подумал, что никаких бесед он, конечно же, проводить не будет и к директрисе не пойдёт.
Протрещал звонок на первую пару. Коллеги один за другим не спеша двинулись из преподавательской по аудиториям. В коридоре Орехин догнал Елену Николаевну.
– Ты не пошёл к Раисе Львовне? – почему-то испугалась она.
– Нет, я пошёл на пару… Вы будете проводить беседу, Елена Николаевна?
– Придётся, раз начальство велело.
– Но вы ведь только что сказали, что это движение кажется вам сомнительным.
– Мало ли что мне кажется… Мне работа нужна. У меня дочь с внуком на шее и кредит…
Злое веселье Орехина потухло, будто в душу плеснули холодной воды.
– Но как можно поддерживать то, в чём вы сомневаетесь?
Елена Николаевна остановилась у дверей своей аудитории и с видом умудрённого опытом человека изрекла:
– Просто относись к этому, как к работе.
Помрачневший Орехин пошёл дальше. Сколько их, таких как она? Сомневающихся, но послушных. Живущих по принципу «сказали надо, значит надо». Выдрессированных с детства. Сделал то, что велено, – молодец, «пять» тебе, ты хороший. Не сделал – плохой, будешь наказан. Орехин и сам всегда стремился быть хорошим, делал, что велено. Но больше не мог. Сейчас не мог.
Его ждали первокурсники. Студентка за первой партой крайнего от двери ряда, бывшая именинница, сложила ярко-красные губы в сморщенный пельмень, когда Орехин проходил мимо, проводила до кафедры недобрым взглядом. В ещё не до конца установившейся тишине, с шорохами, затихавшими разговорами, в какую он всегда попадал, войдя в аудиторию, появилось что-то новое, неприятное. Егор присмотрелся, прислушался и понял: не появилось, а исчезло. Исчезло уважение, как будто вчера вечером студенты видели его свински пьяным, в помятом пиджаке, с галстуком набекрень, выкрикивающим непристойные вещи.
«Неужели они все до единого заразились этим? – простонал внутри себя Орехин. – Неужели все безнадёжны? Как их спасти? Как их вывести из-под влияния Ираклия Наумова?»
Дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щёлочку в кабинет проскользнула Соня. Некрасивая, умная Соня с круглой головой на тонкой шее, будто шарик на палочке.
– Извините за опоздание, – сказала девушка и внимательно сощурилась на Егора, словно тоже видела его вчера другим и сейчас сравнивала вчерашнего и сегодняшнего.
«Мозги у вас тоже воображаемые», – вспомнил Орехин и чуть не вскрикнул от радости: вот же, есть ещё один здравомыслящий человек! Почему он забыл про Соню?
***
Дождь, весь день с усердием поливавший город, к концу пар затих – его рабочий день тоже закончился. Орехин дождался Соню за оградой колледжа. В длинной куртке, напоминавшей грязно-жёлтый бесформенный балахон, из-под которого торчали худые ноги, обутые в кроссовки на массивной подошве (утюги – как называл их про себя Орехин), она была похожа на нищенку. Как будто кто-то большой и добрый сжалился над ней и пожертвовал свои огромные вещи.
Другие студентки дружно и весело выпархивали из дверей колледжа стайками, щебеча о чём-то, бежали к остановке. Соня брела одна. Орехин почувствовал к ней что-то щемяще-родное: он ведь тоже один, совсем один в этом свихнувшемся мире.
Соне не нужно было на остановку. Она пошла по мокрой, скользкой тропинке под деревьями, понуро опустившими почти уже голые ветки. Тропинка вела сначала за угол, потом через жухлый двор мимо старых, обшарпанных пятиэтажек. Орехин шагал за Соней на некотором расстоянии, раздражаясь из-за липнущей к подошвам грязи и из-за того, как нелепо и даже подозрительно он выглядит со стороны: преподаватель, крадущийся за студенткой… Но разговаривать в колледже или поблизости от него было нежелательно.
Когда тропинка вывела к нерегулируемому переходу через пустынную, заросшую клёнами и бетонными заботами улицу, он окликнул Соню. Она обернулась.
– Егор Александрович? – в глазах у неё промелькнуло удивление.
«Вот чёрт, как же сказать ей обо всём этом?» – растерялся Орехин, почувствовав себя до отчаяния глупо.
– Соня, я хотел поговорить с тобой о том, что происходит… – руки, в одной из которых он держал портфель, сделали какое-то беспомощное движение. – Я знаю, что ты тоже считаешь это всё ненормальным… Все эти воображаемые питомцы и заказники… – он с надеждой вгляделся ей в лицо: – Ты понимаешь?
– Понимаю, – серьёзно ответила девушка. – Но не совсем понимаю, что вы от меня хотите.
– Я не знаю, Соня…но надо же с этим что-то делать… что-то придумать… Я больше не могу смотреть, как люди сходят с ума.
Соня печально покачала головой, и Егору вдруг стало ясно, что то состояние, которое он переживает сейчас, она уже пережила и, кажется, смирилась с происходящим.
– Всё бесполезно, Егор Александрович. Я пробовала с ними разговаривать. Никто не слышит.
– Но я же слышу! Мы с тобой слышим друг друга!
– Вы да я… Что мы можем – двое против всех? Нас просто затопчут. Забьют камнями. Для них – мы сумасшедшие.
Она помолчала немного и призналась:
– Я иногда думаю, может, и правда, это со мной что-то не так, а не с ними. Это же я не такая, как все. Значит, дело во мне самой.
– Соня, не надо так думать, – попросил Орехин, внутренне холодея, но девушка, кажется, не расслышала.
– Пусть делают, что хотят, – махнула она рукой и пошла по переходу на другую сторону улицы.
Орехин смотрел ей вслед, на грязно-жёлтый балахон, худые ноги в кроссовках-утюгах и думал, что это не Соня уходит – уходит его надежда, такая же тщедушная и нелепая.
***
Ночью он снова не мог заснуть. Болела душа. За Лану, за Диньку. За Соню. За приятеля Серёгу. За Елену Николаевну. За соседа и его лабрадора… Голова лопалась от мыслей, словно сундук, забитый бесполезным барахлом. Егор ворочался, уговаривал себя поспать, ведь утром рано вставать на работу. Пробовал считать, но всякий раз сбивался со счёта и обнаруживал себя упрямо ворошащим «сундук» в поисках хоть какой-нибудь стоящей идеи.
Понимает ли сам раздухарившийся блогер Ираклий Наумов, что делает? Он, как паук, плетёт и плетёт свою паутину, сучит жирными лапами, опутывает попавшихся людей всё крепче и крепче, чтобы не вырвались… Взялся же откуда-то, вылез же из какой-то щели… Прихлопнуло бы его чем-нибудь! Сколько людей, тихих, безвредных, умирает каждый день. А этому типу ничего, живёт и здравствует!..
Орехин испугался самого себя: ещё никогда никому он не желал смерти. Повернулся на другой бок, к жене, надеясь, что вместе с положением тела поменяются и мысли. Она лежала спиной к нему на противоположном краю постели. Демонстративно отодвинулась подальше, да так и заснула, словно на противоположном краю пропасти. В груди у Егора тоскливо заныло: он понял, что скучает по Лане. По прежней. Обнять бы её, уткнуться лицом в шёлковые, пахнущие конфетами волосы… А утром, открыв глаза, увидеть, что нет и не было никаких воображаемых питомцев и никакого Ираклия. Или услышать в утреннем выпуске новостей, что его больше нет…
…Впрочем, гибель главного паука вряд ли спасёт его жертв. У него уже десятки, если не сотни, «обращённых» ассистентов-паучков, которые помогают ему плести сеть, и они продолжат начатое им дело, потому что верят (и это самое страшное) в то, что оно благое. Здесь нужно бороться и побеждать…только как? Чтобы бороться с Наумовым его оружием, надо быть равным ему по популярности. Егор себя в роли блогера не представлял. Занудный дядька в очках – вот кто он. Давать видеоуроки у него ещё получилось бы, но большее вряд ли. Здесь надо быть таким человеком, чтобы хотелось на него смотреть и слушать, чтобы он влюблял в себя…
Егор повернулся на спину, мысли перемешались, как стёклышки в калейдоскопе, и высветилась одна, совсем безумная: он должен найти способ встретиться с Ираклием и поговорить! Разобраться, кто он и что он. Объяснить ему, что он делает. А вдруг этот прыткий блогер уже и сам рад был бы остановиться, но не знает как, потому что его несёт им же запущенный и потерявший управление бешенный поезд?
***
Связаться с Ираклием оказалось не так-то просто. Личные сообщения в соцсетях у него были закрыты. На письмо с предложением встретиться и обсудить финансово выгодную сделку, отправленное по электронной почте, ответил помощник и попросил изложить суть вопроса ему. С организационного собрания для новичков-волонтёров, куда Орехин пришёл в старой куртке с глубоким, будто пещера, капюшоном и надвинутой на глаза кепке, Ираклий уехал в сопровождении такой плотной свиты, протиснуться сквозь которую было нереально.
Ни одна база данных в интернете не выдала Орехину ни номер телефона Ираклия, ни адрес. Тогда он взялся просматривать видеоролики «гениального» блогера, его прогулки с воображаемыми питомцами во дворе, надеясь увидеть что-то особенное, запоминающееся, чтобы можно было зацепиться и вычислить, где он живёт. Однако двор Ираклия ничего особенного из себя не представлял: на заднем плане однообразно покачивались серые стены панельных многоэтажек, маячили побеленные стволы деревьев, мелькали старенькие качели и общипанные клумбы – обычный двор, таких половина в городе… И вдруг на одном из видео в кадр на долю секунды вплыла красная «Лада Гранта» с открытой передней дверцей и светловолосой прямоугольнолицей женщиной, выходящей из-за руля. Автомобиль и женщина поспешно выплыли из кадра обратно, будто сдали задним ходом, но глазам этого хватило, чтобы зацепиться, а пальцам вспотеть от волнения: Галина Даниловна, у которой такая же стрижка и прямоугольное лицо, приезжает на работу на такой же красной «Ладе Гранте»!
***
Егора стало преследовать ощущение, что всё, чем он живёт последнее время, на самом деле думает и делает не он, а персонаж странной книги, которую Егор настоящий читает, сидя на кухне под бутоном настенной лампы, льющей на страницы тёплый, уютный свет. Разве возможно в реальной жизни, чтобы преподаватель педагогического колледжа, серьёзный и уважаемый человек, после работы надевал старую куртку с глубоким капюшоном, широкие, как у рэперов, штаны, и отправлялся в чужой двор выслеживать мальчишку-блогера?
Стоял поздний октябрь, темнело уже рано и холодало крепко. Опасаясь привлечь к себе ненужное внимание, Орехин старался меньше ходить, выбирал пункт наблюдения и замирал там, будто снайпер в ожидании цели. Быстро замерзал, начинал тосковать о тёплой машине, которой у него никогда не было. Дело осложнялось ещё и тем, что он не знал наверняка, в каком подъезде живёт блогер и в какое время обычно возвращается домой или, наоборот, уходит. Затея была больше глупой, чем стоящей, но даже глупая затея лучше, чем ничего.
В тусклом фонарном свете все попадавшие в поле зрения молодые люди казались Орехину одинаковыми, и во всех, если только они не были полными, ему чудилось что-то от Ираклия. Каждого он готовился окликнуть, но в последний момент пересиливали сомнения, за которые потом, после неудачных «дежурств», он себя долго ругал.
Когда же небо, судьба или какое иное ведомство, раздающее людям счастливые случаи, решило наградить Орехина за упорство и на присыпанной скупым снежком дорожке появился, наконец, настоящий Ираклий Наумов, ни одно сомнение даже не шевельнулось, не высунуло своего недоверчивого носа. То ли по походке, то ли по манере как-то особенно, чуть откинув назад, держать голову – Орехин и сам толком не понял, как узнал его.
Ираклий возвращался домой около девяти вечера. Уставшим он не выглядел, шагал бодро. Уже одно это вызвало у замёрзшего Орехина всплеск неприязни. Он подождал, пока парень пройдёт мимо его «наблюдательной точки» – детской горки с холодной металлической лестницей, от сидения на которой давно онемела спина, и двинулся следом. Выказывать неприязнь было нельзя, поэтому он выдохнул и глубоко вдохнул, как будто попытался наполнить себя искусственным дружелюбием, прежде чем окликнул блогера по имени.
