Любовь Казарновская
Русский романс. Неизвестное об известном
«Дедушка русского романса»
Николай Алексеевич Титов
Возможно ли вообразить некоего генерала любой современной армии и российская тут не исключение), который наряду с основной профессией писал бы стихи, сочинял оперы и романсы? Да не просто романсы, а такие, которые пела бы вся страна, чьи мелодии звучали бы буквально в каждом образованном семействе? Что-то из области, как бы это помягче сказать, фантастики, скажет практически любой наш соотечественник.
А ведь были же времена, когда не только служивые, но и представители высших правящих классов былой России отличались не только в политике, не только в статской и военной службе, но и в изящных искусствах. Сохранились до наших дней духовные музыкальные сочинения Ивана Грозного и его сына Фёдора. «Неудобозабываемый», по определению Герцена, царь-«солдафон» (и по образованию чистейший «технарь») Николай I вполне профессионально играл на нескольких музыкальных инструментах, в частности, на флейте. (Во Франции во время оного принц или даже король, который не мог сложить сонет или сочинить простенькую мелодию, вообще считался едва ли не профнепригодным!).
Так что рассуждения историков о многих из представителей высшего офицерства армии Российской империи как о составной части интеллектуальной элиты общества вполне обоснованны.
К ней принадлежал и род композиторов Титовых. Основателем музыкальной династии был умерший в 1776 году полковник, композитор, поэт и драматург Николай Сергеевич Титов (правильнее было бы – Николай Сергеевич Титов-1-й или старший, автор пяти комедий с музыкой в народном вкусе, в частности, к одному из первых «национальных русских представлений» под названием «Новый год, или Встреча Васильева вечера». А главное – создатель театральной антрепризы, предшественницы московского Большого театра.
Старшим сыном его и будущим отцом самого известного из композиторов Титовых, Николая Алексеевича, которого прозвали «дедушкой русского романса» был генерал-майор, конногвардеец, талантливый виолончелист и оперный композитор Алексей Николаевич Титов (1769–1827).
Он написал музыку к известной в своё время «трескучей» патриотической драме Сергея Глинки «Наталья, боярская дочь» (1805), а также комических опер «Ям, или Почтовая станция», «Посиделки», «Девишник, или Филаткина свадьба, следствие Яма»» – вовсе забытых сегодня, но с большим успехом ставившихся в северной столице в первое десятилетие позапрошлого века. Особенно бурный успех имела опера-водевиль «Крестьяне или Встреча незваных» о войне 1812 года. Музыковеды относят его творчество к так называемому «доглинкинскому» периоду истории русской музыки.
Но, вероятно, самой большой заслугой Алексея Николаевича перед русской культурой было то, что свой петербургский дом он превратил в своеобразный «дом музыки», который часто навещали и русские музыканты, и зарубежные гастролёры, и просто любители искусства.
Другой сын Николая Сергеевича, генерал-лейтенант Сергей Николаевич Титов (1770–1825), виртуозно играл на скрипке и альте, а также весьма успешно сочинительствовал, в 1799 году поразив почтенную публику весьма редким в то время балетом на современную тему – «Новым Вертером».
Сын Сергея Николаевича, капитан-поручик лейб-гвардии Семёновского полка Николай Сергеевич Титов 2-й, или младший (1798–1833), кузен Николая Алексеевича, также был композитором, отчасти – возможно, из-за очень ранней смерти от чахотки – оказавшийся в тени своего двоюродного брата. Между тем, авторство самого известного «титовского» романса на стихи Пушкина «Талисман» принадлежит, как установлено недавно, именно ему. Помимо «Талисмана», Николай Сергеевич-младший положил на музыку и «Певца», и «Фонтану Бахчисарайского дворца», и «Не пой, красавица», и «Я помню чудное мгновенье».
Николай же Алексеевич, крестник самого Александра I, в те поры ещё цесаревича, был двумя годами моложе своего кузена. Наверное, так приятно было бы написать, что родившийся в столь музыкальной семье мальчик с младых ногтей обнаружил явные музыкальные способности… но – нет. Чего не было, того не было. Конечно, музыке его учили. Но как?
Николай Алексеевич Титов
В связи с эти мне вспоминается известный анекдот о том, как однажды в Париже Джоаккино Россини познакомили с неким человеком, обладателем лучшей во Франции коллекции пыточных инструментов. «А фортепиано у вас есть?» – очень серьёзно спросил его «пезарский лебедь». «Нет», – слегка опешил тот. «Значит, в детстве вас не учили музыке», – вздохнув, заключил Россини. В этом всё и дело!
Нечто подобное, похоже, произошло и с юным Титовым, и и с его младшим братом Михаилом (тоже впоследствии композитором). Методика обучения музыке в те годы гибкостью и индивидуальным подходом к ученику явно не отличалась, что отлично почувствовал другой герой нашей книги, Матвей Иванович Бернард (см. соответствующую главу).
Более того – будущий композитор откровенно признавался впоследствии, что в юные годы музыку просто-таки ненавидел. Несмотря на частые домашние концерты и участие в них – у ребёнка был очень приятный голос.
По служебному формуляру «чин следовал ему» – кадетский корпус. Преображенский полк. Финляндский полк. Потом отставка «по домашним обстоятельствам». Возвращение по просьбе Николая I на службу. Но вследствие неудачного падения с лошади и долгой болезни Титов был вынужден оставить строевую службу и большую часть карьеры провести в так называемом Комиссариатском депо, ведавшим снабжением армии.
Дом на Университетской набережной, 25 в Петербурге, где в 1800 году родился Николай Алексеевич Титов
В частности, много лет Титов провёл в нынешнем подмосковном городе Лосино-Петровском, где до 1859 года директорствовал на фабрике, выпускавшей лосины. В отставку вышел в генеральском чине и георгиевским кавалером «за 25 лет беспорочной службы».
Но не мною подмечено, что в если в генетическом коде у человека есть «музыкальная» хромосома, то рано или поздно она непременно даст о себе знать. У Николая Алексеевича Титова музыкальное ретивое взыграло в девятнадцать лет. Заговорило сердце? Можно сказать и так. Был написан невероятно популярный в будущем романс «Сосна» на стихи Михаила Офросимова, к слову – будущего генерал-губернатора Москвы!
Иногда служба сочеталась с настоящим призванием – в 1824 г. Титов, будучи батальонным адъютантом, ведал полковой музыкой Финляндского полка (широко известна его полковая песня «Финляндцы, вы стяжали славу!»), сочинил несколько маршей, и в итоге, по словам Александра I, стал главным создателем военных маршей гвардии.
С маршами понятно – служба есть служба. Но кроме них он писал великое множество фантазий для фортепиано, романсов, полек, вальсов, мазурок, лёгких фортепианных пьес, которые вызывали невероятный восторг публики. Титов был поистине нарасхват: его всё время просили участвовать в каких-то салонах, где-то петь, музицировать.
Я не знаю, когда он понял, что не служба, а именно музыка суть его настоящее призвание. Но что понял – точно. Иначе не стал бы уже в довольно зрелом возрасте нанимать себе очень хороших музыкальных педагогов. Не стал бы время от времени сетовать на то, что его музыкальное образование, в сущности, так и осталось дилетантским.
Конечно, романсы писали и до него. Писали, в частности, и те, кто служил вместе с ним в гвардии. Но только романсы Титова, во многих из которых («Птичка божия не знает», «В минуту трудную») ясно чувствуется танцевальная основа, впервые в истории русской музыки обрели такую популярность. «Разыгранный Фрейшиц Перстами робких учениц» – писал Пушкин в «Онегине». Точно так же любая русская барышня в николаевские времена «разыгрывала» перстами настоящий шлягер того времени – романс Титова «Коварный друг, но сердцу милый».
Уже упоминавшийся нами Бернард, который как издатель отлично разумел что почём, охотно издавал не только романсы, но и танцы Титова, которые танцевали и в великокняжеских дворцах, и в провинциальных сельских усадьбах.
Популярности Титова, писавшего музыку главным образом на стихи русских поэтов – Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Баратынского, Кукольника – способствовал и начавшийся после победы в войне 1812 года общественный подъём, на фоне которого модные когда-то французские песенки постепенно стали заменяться на чисто отечественные салонные произведения. Сам Титов как-то очень проницательно подметил: «Всё, что наше, русское, родное, мы того ценить не умеем и к стыду нашему кадим и преклоняемся всему чужеземному… Но придёт время, когда достойному воздадут достойное».
Главное, что что отличает романсы Титова – а их насчитывается около шестидесяти – это искренность и теплота чувства, какая-то совсем уж неведомая нашему веку наивная сентиментальность, меланхолия, отлитые в певучие, главным образом куплетного склада, запоминающиеся и понятные каждому мелодии.
Во всём этом тогда безусловно нуждалось русское общество. И вместе с тем в титовских романсах – неподкупная простота, чистота и искренность, какой-то невероятный внутренний свет, которые очень хорошо ощущала не только широкая публика, но и лучшие музыканты того времени. Некоторые из романсов Титова были отредактированы Глинкой. Александр Варламов, сам великий волшебник романса, посвятил Титову один из своих шедевров – «Соловьём залётным юность пролетела – на стихи Кольцова.
И не только музыканты. Явно не случайно один из романсов Титова вспоминает в своих «Записках охотника» Тургенев. И кому было дело до того, что высоколобые учёные мужи от музыки не без снисходительности называли то, что делали Титовы, просвещённым дилетантизмом? Как говорят в русском народе, хоть горшком назови, только в печку не ставь!
Могила Н. А. Титова на Смоленском православном кладбище в Петербурге
Кто первым назвал Титова «дедушкой русского романса» – именно эти слова выбиты на могиле Титова на петербургском Смоленском православном кладбище?
Есть разные версии. По одной из них, это был Александр Сергеевич Даргомыжский, переложивший на два голоса романсы Титова «Прости на долгую разлуку» и «Цветок». А известный музыковед рубежа XIX и ХХ веков Сергей Булич почти официально закрепил это прозвище. Известный же музыковед советского времени Борис Асафьев чуть подправил его, назвав «пионерами» русского романса не одного, а трёх Титовых – не только Николая Алексеевича, но и его брата Михаила Алексеевича и их двоюродного брата Николая Сергеевича.
Кроме того, судя по воспоминаниям современников – не только музыкантов! – он был просто очень по-русски добрый и широкий душою человек. Он был мастер жить, угощать, был красноречивым, обходительным и хлебосольным хозяином – средства позволяли! В его доме всегда были люди, в частности, дамы, неизменно обожавшие его – несмотря на то, что женат был Титов на Софье Смирновой, одной из первых московских красавиц.
Писал Титов и стихи, но очевидно их стеснялся, поскольку сохранились они в только в рукописной тетради, не без юмора названной им «Мои вдохновения и глупости» с посвящением «Моим сыновьям».
Посвящение такое:
«Кто глупостей не делал в этом мире?
Иной писал стихи, иной бряцал на лире.
Стихи и музыку мне Бог послал в удел,
Любя душою их, писал я, как умел.
А потому прошу я снисхожденья
При представленьи вам – минуты вдохновенья».
Что тут ещё добавишь?
«Мало в жизни знал он радости…»
Александр Егорович Варламов
Говорят иногда, что одна из высших форм народного признания – это… забвение. Трудно даже в наши дни найти человека, который бы никогда не слышал «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», «Вдоль по улице метелица метёт» или «На заре ты её не буди». Или «Соловьём залётным». А спроси даже искушённого меломана о том, кто автор музыки, почти гарантированно услышишь: «Музыка народная».
Молдаванин или грек?
Именно такой формы народного признания удостоился Александр Егорович Варламов. Родившийся в Москве в 1801 году Варламов был сыном бывшего конногвардейца, родом то ли молдаванина, то ли грека. Во всяком случае, сам композитор говорил многим, что отец его был родом именно грек. Отец вышел в отставку в чине поручика, и всю жизнь провёл в невеликом чине титулярного советника на статской службе. Сам Варламов преуспел «по формуляру» и того менее – в молодые годы получил чин коллежского регистратора, и до конца дней своих выше так и не поднялся. Что вполне символично: его жизнь, как говорится, совсем не про это.
Александр Егорович Варламов
Из всех творцов русских романсов именно Варламов, как мне кажется, всех больше в раннем детстве и юности напоминал Моцарта. Как Моцарт с самых ранних лет зачарованно внимал звукам клавесина и скрипки, так и Варламов говорил потом, что при звуках скрипки просто терял голову и умолял отца купить ему хоть какой-нибудь инструмент. Отец был небогат, но просьбу сына уважил и с тех пор для юного Варламова не было большей радости, чем подбирать на скрипке услышанные народные песни.
Ансамбль зданий Императорской Певческой капеллы в Санкт-Петербурге
Обратим внимание именно на это. Верди на склоне лет как-то заметил: «Фотографировать действительность, быть может, и хорошо, но самому создавать эту действительность – гораздо, гораздо лучше». Сказано – так на все времена. Не тут ли ключ к пониманию того, почему многие романсы Варламова кажутся именно народными песнями?
Разумеется, отец, хотя и благоволил музыкальным увлечениям сына, нанимать ему учителей не имел средств, и мальчик самостоятельно, не зная нот, выучился игре не только на скрипке, но и на фортепиано, виолончели и гитаре. Но однажды один из друзей отца, услышав игру и пение юного Саши, настойчиво порекомендовал отправить его в Петербург, где он десяти лет от роду был принят в Придворную певческую капеллу.
Птенец гнезда Бортнянского, или Путь в Гаагу
Капеллой с 1796 года руководил великий русский композитор, великий музыкант Дмитрий Степанович Бортнянский, который сам начинал карьеру в качестве совсем юного певчего. Он очень скоро и по достоинству оценил и вокальные данные, и общую музыкальную одарённость молодого Варламова. В частности, его рано обнаружившиеся педагогические способности.
Позднее Варламов прямо говорил о том, что именно Бортнянскому он был обязан пониманием и тонким знанием вокального искусства. «Случалось… он подойдёт ко мне на репетиции, – вспоминал Варламов, – остановит и скажет: „Вот лучше так спой, душенька!“. И вдруг 70-летний старичок возьмёт фальцетом, и так нежно, с такою душою, что остановишься от удивления».
Возможно, именно Бортнянский немало порадел о том, чтобы вскоре после того, как у Варламова произошла мутация голоса, он был отправлен в зарубежную командировку. Говоря сухим служебным языком, Варламов 13 сентября 1819 года был откомандирован ко двору великой княгини Анны Павловны, которая незадолго до того вышла замуж за наследника голландского престола принца Вильгельма Оранского (нынешний король Нидерландов Виллем Александр – её прапраправнук – Л. К.). Откомандирован в качестве учителя русских певчих при посольской церкви в Гааге, в каковой должности, судя по выданному ему при возвращении четыре года спустя аттестату, немало преуспел. В документе сём говорится:
«По соизволению её императорского высочества государыни великой княгини Анны Павловны, наследной кронпринцессы Нидерландской, дан сей аттестат находящемуся при церкви, состоящей при особе её императорского высочества, певчему 14-го класса чиновнику Александру Варламову в том, что он в знании музыки, искусстве и усердии обучения других певчих нотному пению заслужил совершенную похвалу и одобрение. Гаага ноября 20 дня 1823».
Дмитрий Степанович Бортнянский
Опасаясь атаки лавочников…
Привёз Варламов из Гааги не только аттестат, не только новые знания и умения, но и… жену, Анну Петровну Шматкову, дочь камердинера при том же дворе Анны Павловны. Впоследствии он признавался, что женился, деликатно говоря, несколько сгоряча, что и привело к тому, что семейная жизнь, несмотря на четырёх детей, не заладилась.
В архиве Московской духовной консистории сохранилось датированное летом 1840 года «Дело, начатое по прошению композитора Московских театров Александра Егоровича Варламова, о расторжении брака с женою его Анной Пахомовой из-за её прелюбодеяния». В те годы развод, между прочим, был исключительной редкостью…
Впоследствии Варламов женился ещё раз, на родовитой дворянке Марии Александровне Сатиной. Об этом браке, о том, что за человек был Александр Егорович Варламов, замечательно написала в своих воспоминаниях Авдотья Яковлевна Панаева:
«Я редко встречала супругов, которые так были бы сходны по характеру, оба добрые, готовые всегда помочь нуждающимся, когда у них были деньги. Они не думали о завтрашнем дне, а наслаждались жизнью при всяком удобном случае. Если Варламов получал деньги за уроки или за продажу своего нового романса, то задавал пир горой, а вскоре затем приходил к жене Межевича (известного в те годы журналиста, литературного критика – Л. К.) мрачный, потому что его жена и дети сидят без обеда, лавочники не отпускали более в кредит провизии, требуя уплаты долга.
– Ехали бы домой, сочинили бы романс, продали бы его, вот и будут у вас деньги, – советовала Варламову моя приятельница.
Варламов ударял себя по лбу и просил ее выбрать коротенькие стихи какого-нибудь поэта. С книгой он отправлялся в залу, садился за фортепиано и сочинял музыку. Домой он боялся идти, опасаясь атаки лавочников. Через некоторое время Варламов являлся в комнату, где мы сидели, и пел новый свой романс, уже положенный на ноты. Варламову было тогда лет под 50, голоса у него уже не было никакого, а в молодости, говорили, у него был очень приятный тенор. Варламов торопливо прощался, спеша в музыкальный магазин запродать свой романс. Через три часа муж и жена Варламовы приезжали уже в коляске с корзиной вина и приглашали Межевичей на вечер».
Анна Павловна, королева Нидерландов
И песен этих ждали. Очень ждали! В журнале «Галатея» за 1839 год появилось такое вот воззвание, никак иначе не назовёшь, к Варламову: «Русский наш певец Варламов готовит к печати музыкальный альбом. Ради бога, Александр Егорович, не мешкайте, не отдаляйте нашего наслаждения, мы так любим слушать, заслушиваться обольстительными вашими напевами». Вот так!
Во втором браке Варламов имел ещё троих детей. Младший, Константин, стал знаменитым драматическим актёром, игравшем на сцене Александринского театра и немало порадевшем о сохранении памяти об отце. Любопытно, что его внуком был названный в честь прадеда Александр Владимирович Варламов (1904–1990) – известный советский джазовый композитор и автор музыки к многочисленным мультфильмам. «Кровь – великое дело!» – сказал бы известный булгаковский персонаж.
Но вреден север для меня…
Но дело, конечно, не в чиновном формуляре Александра Варламова-старшего, а в том, что он попал в Европу как раз в те годы, когда завершалось формирование его творческой личности, и формированию этому немало помогли и визиты в лучшие музеи нынешних Голландии и Бельгии, и, конечно, посещение драматических и оперных театров и концертов – в частности, оперная труппа в Гааге была в то время одной из лучших в Европе.
В 1823 году Варламов вернулся домой. И те четверть века жизни, которые были ему отпущены судьбой, можно условно разделить на три периода – два петербургских и московский. Сначала он с превеликим трудом нашёл работу на берегах Невы – одно время ему даже пришлось давать уроки пения в лейб-гвардии Преображенском и Семёновском полках.
Но вот ему повезло один раз, когда он, неродовитый и мало кому в северной столице известный, устроился учителем пения в Петербургской театральной школе. Другой, когда в 1825 году в качестве дирижёра и певца, но пока не композитора, он даёт концерт в зале Филармонического общества. И более всего – а третий раз, когда судьба свела его с совсем молодым тогда Глинкой. Они понравились друг другу. Так что, в 1828-м они подготовили совместный альбом романсов. Альбом этот получил цензурное разрешение, но его дальнейшая судьба нам, к сожалению, неизвестна.
Пожар Большого театра 11 марта 1853 года, в котором погибла значительная часть музыкального наследия Варламова.
Через год Варламов, успевший преподнести две своих «Херувимских песни» Николаю I и за то пожалованный бриллиантовым перстнем, был снова определён в Капеллу в число «больших певчих», где он должен был обучать юных певцов и разучивать с ними сольные партии.
Вскоре Варламов был командирован в Москву – обучать архиерейских и синодальных певчих. Но кто тогда мог предполагать, что командировка растянется аж на двенадцать лет? Что именно в Москве он окажется в своей не только музыкальной, но и литературно-театральной стихии? И что «композитор музыки» (так официально называлась его должность! – Л. К.) Варламов, и просто композитор – такой, каким мы его знаем! – родится именно в Москве? Оказалось вдобавок, что светское музицирование для него куда привлекательнее духовного.
Композиторским дебютом Варламова считается написанная в 1832 году музыка к драме Шаховского «Рославлев» – по роману Михаила Загоскина. Вообще поначалу Варламов работает преимущественно как театральный композитор. Известно, что по просьбе великого трагика Павла Мочалова он написал музыку к постановке «Гамлета» 1837 года, о которой мы сегодня можем судить чисто умозрительно – от всех многочисленных музыкальных номеров уцелела только песня Офелии. Только по ней мы можем судить о глубине чувства и тонкости восприятия шекспировского теста Варламовым.
Известно также, что им, помимо музыки к более чем двадцати драматическим спектаклям, написаны, к примеру, целых два полноформатных балета – «Забавы султана, или Продавец невольников» и «Хитрый мальчик и людоед». Где всё это? Увы, погибло вместе со всей нотной библиотекой Большого театра во время его великого пожара 1853 года. Рукописи, быть может, и не горят… но ноты, увы, горят очень часто. Это подтвердил бы и друживший с Варламовым Пётр Петрович Булахов…
Булахов принял от Варламова неформальный венец короля русского романса, но если его в творчестве всё-таки ощущается итальянская «подкладка», то Варламов до конца дней в сокровенных глубинах своего творчества так и остался тем мальчишкой, который зачарованно внимал звукам русских народных песен…
Хлестаков, Кукушка, Кузьма и Джон Голсуорси
И ещё одна очень важная для истории русской музыки дата. В 1833-м вышел первый сборник вокальных сочинений Варламова, в который вошли романсы на стихи незадолго до того умершего актёра и талантливого поэта-самородка Николая Григорьевича Цыганова (1797–1832). Среди них был и прославившийся в дальнейшем в годах и веках «Красный сарафан».
И слава эта началась три года спустя с гоголевского «Ревизора». Вот Иван Александрович Хлестаков мается с голодухи в пустом номере заштатной гостинички: «Ужасно как хочется есть!.. Какой скверный городишко! (для интересующихся: Устюжна Вологодской губернии – Л. К.) В овошенных лавках ничего не дают в долг. Это уж просто подло». (Насвистывает сначала из «Роберта», потом «Не шей ты мне, матушка», а наконец ни се ни то.)
Хлестаков (насвистывает): «Не шей ты мне, матушка…»
Вполне по достоинству оценил «Сарафан» – как свидетельствует Адександра Осиповна Смирнова-Россет – и Александр Сергеевич Пушкин. Он любил и слушал этот романс вместе с Натальей Гончаровой, в то время его невестой. «…Я уже был влюблён, – вспоминал Пушкин, – и мне очень хотелось сказать ей: “Не говорите вашей матушке того, что говорит в этом романсе девушка своей матери, потому что если вы не выйдете за меня, я уйду в святогорские монахи, не буду писать стихов, и русские хрестоматии много потеряют от этого… Вы же, как Татьяна, выйдете замуж за генерала, и он будет гораздо ревнивее, чем я”».
Тут есть один любопытный момент. «Сарафан» был впервые опубликован в 1833 году. А сватовство Пушкина относится к 1830-му! Следовательно, Варламов написал его значительно раньше.
Но не только «Красный сарафан» очаровывал русских писателей. Вот герой бунинского рассказа «Кукушка»: «Иногда, когда на душе у него было особенно покойно, он много-много раз на разные лады повторял начало своей любимой песни: “Смолкни, пташка-канарейка!..” Но увы! эта мирная жизнь должна была скоро кончиться…» Видно, крепко брала за душу эта песня не только Кукушку, но и самого Ивана Алексеевича. Через несколько лет тот же мотив прозвучит снова, у Кузьмы из «Деревни»: «И любил Кузьма только напевы его слушать. Сидишь в темноте у открытого окна, нигде ни огонька, деревня чуть чернеет за логом, тихо так, что слышно падение яблок с лесовки за углом дома, а он медленно похаживает по двору с колотушкой и заунывно-мирно напевает себе фальцетом: “Смолкни, пташка-канарейка…”»
А лесковский «Очарованный странник», где цыганка Груша завораживает публику романсом «Отойди, не гляди?» А героиня некрасовского «Мёртвого озера», твердящая романс Офелии? Наконец, многими именитыми литераторами вспоминается отчего-то не сохранившаяся варламовская песня «Не бил барабан перед смутным полком». (Для справки: в собрании музыкальных сочинений Варламова, выпущенном в конце XIX века известным издателем Стелловским, напечатаны 174 романса. В последующие годы обнаружено ещё около двух десятков, и есть шансы на новые находки).
«Сарафан» же снова вспомнится в канун ХХ века на берегах Альбиона Джону Голсуорси в романе «Конец главы»: «Играйте, – шепнула Динни. Диана заиграла “Красный сарафан”. Она вновь и вновь повторяла эту простую и красивую мелодию, словно гипнотизируя ею безмолвную фигуру мужа».
«Вольный сочинитель песен»
…В 1845-м Варламов, выйдя в отставку, снова уехал в Петербург. Захотел жить, подобно Пушкину, без должности, как он сам говорил «вольным сочинителем песен».
Мне кажется, что это была его роковая ошибка. Варламов, как убеждают многие факты его биографии, был москвичом и по рождению, и по складу души. А значит, питерский климат (тем более, что Варламов много лет страдал горловой чахоткой, от внезапного приступа которой он и умер в ноябре 1848-го, по легенде – за карточным столом) был для него как минимум вреден. В Петербурге Варламов в эти годы сдружился с другим мятущимся и измаявшимся на ледяных невских ветрах москвичом – Аполлоном Григорьевым (1822–1864), который посвятит Варламову немало стихов. Одно из них приводится здесь.
В одном отношении Варламову очень повезло: о нём (в отличие от других композиторов-«дилетантов») существует очень обстоятельная, подробная, хотя и не лишённая чисто советских изъянов (всё-таки 1968 год!) монография музыковеда Наталии Александровны Листовой (1920–2004). Там в приложениях опубликованы некоторые документы, связанные с последними годами жизни Варламова, в частности, его письма к очень известной и модной в те годы певице Прасковье Арсентьевне Бартеневой, фрейлине императрицы Александры Фёдоровны.
