Любовь Гайдученко
Скольжение в бездну

Жить одними воспоминаниями она не умела, тем более, что не только потеряла тех, кем жила, кому служила, но и потеряла всё, что только можно потерять – квартиру (новенькую, красивую, очень уютную, вот не была она мещанкой, а умела соорудить гнёздышко – и дизайнерские способности были в ней заложены), денег тоже не осталось – слишком щедро она ими сорила всю жизнь, не думая о будущем, поэтому было не до воспоминаний – надо было вертеться и крутиться, ускользая из-под колес Судьбы, норовящих тебя раздавить, смять в лепёшку. Переплёт следовал за переплётом, какие-то силы словно сговорились её утопить, но каждый раз она выскальзывала на поверхность, морально покалеченная, но живая. Давно уже было пора перестать быть атеисткой – дьявольские силы жестоко и страшно играли с ней и, наверное, удивлялись, почему она всё ещё сопротивляется, бьёт лапками, как та лягушка, попавшая в крынку с молоком.

А всё объяснялось совсем просто: ей было ради чего жить. Она многое любила в этой жизни, многое доставляло ей удовольствие и даже иногда величайшее наслаждение. Иногда и физические ощущения были простыми и приятными – она не утратила способности сильно чувствовать. Например, море. Разве сравнится что-нибудь другое с теми длинными днями, когда валяешься на горячем песке, жара, солнце печёт, и наконец не выдерживаешь и погружаешься в теплые чистые воды и плывешь куда глаза глядят, ни о чём, в общем, не думая и забыв про всё на свете, даже про самоё себя? И уверена была, что обязательно «на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной». Когда-то, очень давно, одна неравнодушная к ней старая женщина (неравнодушная в том смысле, что очень болела за всё, что с ней в жизни происходило, и боялась за неё, что не выдержит она её тягот, слишком уж слабый был росточек, этакая домашняя девочка, воспитанная под крылышком интеллигентной, хоть и деспотичной, бабушки) сказала ей (они были на «вы»): «Вы – гений любви, вот бывают гениальные музыканты, писатели, поэты, а вы гениально умеете любить».

Да, когда она любила, она отдавала себя целиком, без остатка. Заурядным людям это было не нужно, они тяготились таким безразмерным чувством, потому что самим им взамен отдать было нечего, а незаурядных ей, видимо, всё-таки не встретилось… Подруга, с которой она провела почти двадцать лет, вообще не способна была никого любить – кроме себя. Она была законченная эгоистка, поэтому чувства нашей героини принимала вполне потребительски, её можно было понять – они встретились, когда той уже перевалило за 65, она была очень одинокой, никому не нужной старой девой, а тут вдруг такое!!! Обожание, а самое главное, чуть ли не материнская забота! Помнится, она даже ботинки любила ей надевать, вообще на каждом шагу пыталась как можно чаще проявлять заботы любого характера, обосновывая, что ведь – «человек пожилой, ему уже трудно». На самом деле здоровячка-подруга, сорок лет отъездившая на лошадях (она была просто помешана на конном спорте, редкостная фанатка, а этот спорт закаляет человека как никакой другой, делает его очень сильным и выносливым), могла дать сто очков любому двадцатилетнему и по части здоровья, и по любой другой части. И вообще она принадлежала к поколению, пережившему войну, а этим людям ничего уже не было страшно, они хлебнули такого, чего мы все, слава Богу, избежали – благодаря, опять же, этим людям. И никто теперь даже не задумывается, на костях скольких поколений было построено вот это наше циничное общество, которому наплевать на своё прошлое.

Ну да ладно, шли мы долго к тому, чтобы совесть окончательно атрофировалась, и наконец-то пришли. Доказывать не надо – достаточно вокруг посмотреть. Да и стыдить кого бы то ни было смешно и бесполезно – это нужно делать в двухлетнем возрасте, только тоже бесполезно: малыш вырастет и увидит, что, оказывается, гораздо удобнее соблюдать прежде всего свои интересы, а всякие там «высокие материи» – кому это нужно? Это только редкие чудаки и неудачники живут по каким-то непонятным критериям, а на самом деле всё предельно просто: вот мой рот, вот моя ложка. И давайте не будем разводить всякую заумь вокруг того, что понятно абсолютно каждому.

Почему же она-то отбилась от общего стада? Ну откуда взялись все эти нетипичные проявления – и ведь, может быть, именно они стали причиной, что пришла она к такому жуткому краху, когда потеряла самое основное, нужное человеку: крышу над головой? Опять же хочется вспомнить бабушку. Лет в десять она ей доказывала, и очень убедительно, раскладывая по полочкам, соблюдая все законы логики, что коммунисты уже потому неправы, что лгут на каждом шагу, а ложь и фальшь она остро чувствовала с младенчества. Бабушка, пережившая крутые сталинские и бериевские времена, приходила в ужас: «Ну кто тебе всё это внушил? Так нельзя говорить! Ты всех нас подведёшь под монастырь, ведь скажут, что это я ребёнка такому научила! Ну скажи, где ты такое могла услышать?» «Да нигде я не слышала! Я сама это знаю!» Бабушка родилась в семье священника, поэтому после революции считалась «деклассированным элементом» – это заключалось в том, что её никуда не принимали, ни в какие учебные заведения и ни на какую более-менее ответственную работу, туда брали людей только рабоче-крестьянского происхождения. Но она была настолько умной и грамотной, а также аккуратной, порядочной и обязательной, что сумела в итоге, уже когда было не всё так категорически, как в революционные времена, пробиться на должность начальника крупного отдела в большом сибирском комбинате лесной промышленности. А может быть, просто в Сибири не хватало грамотных людей, и она, поступившая сначала на самую низшую должность (кажется, рядового статистика), сумела доказать в итоге свою незаменимость. Равных ей, действительно, не было, и это при том, что она не получила высшего образования, она брала работу домой и по ночам составляла планы и отчёты, стуча на какой-то смешной посудине – это была середина двадцатого века, не было даже элементарных калькуляторов. (Наша героиня помнит, как лихо обращалась бабушка с логарифмической линейкой, пыталась и её научить, но ей было лень ломать свою голову – уже тогда направленность её ума была сугубо гуманитарная.)

Жили они на берегу реки в неказистом деревянном домишке. Она помнит два события: как построили мост и железную дорогу, между прочим, довольно знаменитую – Абакан-Тайшет (наверное, нынешним поколениям это ровным счётом ничего не говорит), и еще, как однажды утонула её подружка, девочка из её двора, только что в том году кончившая с отличием музыкальную школу – возможно, из неё как раз и получился бы замечательный музыкант… Это у них в доме стояло чёрное лакированное пианино – все три девочки-сестры ходили в музыкальную школу, это у них она впервые услышала божественные звуки, а когда спросила – что это? – ей сказали: «Шопен». И как выглядели эти ноты, она помнит до сих пор, их было несколько томов, не Моцарта, не Бетховена, а именно Шопена – много вальсов, мазурок, ноктюрнов, вот тогда уже всё это и вошло в её детское сознание.

Ещё они любили часто устраивать концерты для взрослых, ставили во дворе импровизированную сцену – и вперёд! Между прочим, изображали они не всякую чепуху, а вот, как помнится, она была одним из маленьких лебедей, то есть высокая классика занимала их умы, при этом они были обыкновенные, рядовые дети самых что ни на есть рядовых родителей (в основном, там жили те, кто работал на этом самом лесном комбинате). А теперь всё это звучит по телевизору, когда показывают каких-нибудь одаренных детей на конкурсе «Щелкунчик». А вот для них это было обыденностью – классическая музыка. Уровень культуры в городе был необыкновенно высоким потому, что в те годы туда сослали огромное количество интеллигентов – русских, евреев, но больше всего немцев – из Москвы и Ленинграда. Так что ей повезло. В начале была Музыка, и слава Богу, она сопровождала её всю её жизнь, и помогла ей выстоять в самые критические моменты – например, в визгливой и шумной Америке. Там она, чтобы не слышать этого противного шума, затыкала уши маленьким плейером, в котором было очень много разной музыки, но почему-то больше всего она слушала, гуляя по улицам с колясочкой (в которой спал, разумеется, очередной маленький дядя Сэм или очередная Кондолиза), Бетховена – может быть, потому, что его музыка – это сплошное сопротивление тому, что жизнь хочет нас уничтожить, пускай даже не всегда физически, чаще всего морально… Да и вообще – ну ладно, тебе плохо, у тебя нет денег, ты не моешься каждый день, ты вынуждена тяжко трудиться, выламывая доски – от неимоверных усилий начинает колоть сердце и болеть всё тело, ты оторвана от нормальной жизни, у тебя совсем нет друзей – это, конечно, мало радости, но ведь давай вспомним, например, Оскара Уйальда… Там была настоящая КАТОРГА. А человек был изнеженным эстетом, привыкшим к утонченному существованию. И ведь после тюрьмы он прожил совсем недолго (и попал-то туда за то, что теперь в такой моде – за гомосексуализм), сломался окончательно и бесповоротно. Давай вспомним голодного сумасшедшего Ван-Гога… Да тысячу примеров можно привести, как безжалостно расправляется жизнь с теми, кто, казалось бы, своим умом и талантом заслужил совсем другой участи!.. Так что не надо ныть и стенать, что тебе хуже всех. И не надо нападать на ненавистное мещанство – уж тут надо выбирать: либо ты сидишь тихо, как мышь под плинтусом, всю жизнь работая бухгалтером, протирая штаны (или юбку) каждый день от звонка до звонка, либо начинаешь с подросткового возраста бунтовать против окружающего, отвергая скуку и унылость убогой жизни вокруг. И тогда вот ты имеешь то, что имеешь, дорогая!..

Так она часто говорила себе, но от этого было нисколько не легче. Утро начиналось с жуткого холодрыжника – избушка, натопленная вечером до состояния африканской саванны, за ночь жутким образом выстывала до каких-нибудь десяти градусов, за окном-то стоял лютый холод, зима, как назло, нынче стояла суровая, морозы накатывали за морозами, никаких тебе оттепелей… Кофе, к которому она привыкла за многие годы, отсутствовал, приходилось обходиться горяченьким чайком. А потом надо было вылазить на мороз, на котором она прямо-таки задыхалась (подозревала, что это последствия долгого пребывания на юге – организм отвык жить в нормальном северном климате). Воду из колодца она приносила не каждый день, только ведерочко на чай и «щЕчки» (так называлось странное варево, которое она иногда себе варила и ела потом несколько дней). А на мытьё надо было вытащить и принести как минимум ведра три-четыре. Сил на это не было, особенно после того, как три часа она выламывала и таскала доски, которые дымили в печке, так как были длинными – пилить их было нечем и невозможно. Выламывала она их тоже по одной или две, после этого отдыхала, потому что в глазах темнело и начиналось предобморочное состояние. Таскала с большими перерывами, часто отдыхая. Ещё надо было часто греться – замерзали руки и ноги. В общем, никуда она теперь не годилась – ей бы отдыхать и ничего не делать, но последние годы проходили в напряженных физических усилиях, и хорошо бы, как сейчас, только для себя, но часто ведь и приходилось заниматься «наёмным трудом» у каких-нибудь уродов. При этом не верила она ни в какие «кармы» – якобы в этой жизни ты получаешь то, что заслужил в прежних жизнях. А верила только в то, что наступит однажды момент, когда придётся закрыть глаза и перестать воспринимать – и всё плохое, и всё хорошее. Так чего же было больше-то???

Прожив почти шестьдесят лет, она так и не пришла ни к какому определённому выводу. Вокруг – определённо плохого было больше, особенно в окружающих людях. Мелочность, глупость, жадность, ограниченность – можно долго перечислять все эти малоприятные качества. Но, впрочем, ей-то что было до этого? Ещё по земле ходили убогие убийцы, маньяки, алкоголики, да мало ли кто еще… Она с ними никак не пересекалась. У неё была своя, определённая стезя. Она пришла в этот мир нести любовь, и не её вина, что безграничные запасы этой любви были востребованы слишком немногими и не в той мере, в какой она могла одарить, излить золотым дождём на страждущего (а впрочем, никто особенно и не «страждал» – может быть, потому, что большинство не любит, а просто, как это называется, прозаически «сходится»).

В молодости, когда она ещё совсем не разбиралась в людях, ей казалось, что это может быть кто угодно, но потом поняла, что это совсем не так. И вообще любовь – это дело случая. Можно ведь прожить всю жизнь и так и не встретить того единственного человека, который мог бы стать для тебя всем. Она тоже, как и всё человечество, страдала манией величия. Ей не хотелось иметь дело с двуногими козлами. Она мечтала о, по меньшей мере, Хосе Каррерасе. Но жизнь была жестока – приходилось отбивать атаки козлов, а иногда она уставала бороться с похотливыми животными и уступала. Ничего, кроме отвращения, эти экскурсы в секс ей не приносили. Но не оставаться же старой девой, как это сделала её странная подруга? Она не понимала монахов и монашек. Ты пришёл в этот мир, он устроен совершенно определённо – будь добр, подчиняйся его законам, делай то, что тебе диктует природа и твой разум.

Её природа определённо диктовала совсем не то, что другим. Она до сих пор не могла себя причислить ни к сексуальному большинству, ни к сексуальному меньшинству. Тогда что же оставалось? Вот в этом она и пыталась разобраться всю свою жизнь – и не могла. Одно она знала совершенно определённо: она ни за что не сдастся и не умрёт, в какие бы тиски ни загоняла её эта проклятая жизнь. И, лёжа со страшным колотьём в сердце, слушая это чудо, которое никогда не перестанет изумлять – Моцарта – она дала себе зарок: прочь мысли о смерти! Она ещё не дослушала, а самое главное – не долюбила! А ещё – она обязательно станет знаменитой, её будут читать и ею будут восхищаться. Ну иначе и не стоило рождаться на этот свет! И если распустить нюни над своей несчастной судьбой и позволить себе загнуться, тогда всё было напрасно – для кого тогда эта музыка, для кого всё, что составляло для неё смысл этой жизни – культура, искусство? Она пришла в этот мир, чтобы сделать его лучше – всё равно втайне она надеялась, что те, кто проникнется её мыслями, её чувствами, уже никогда не сделают подлости ближнему, уже никогда не станут лгать и предавать и уже не смогут жить только ради примитивных удовольствий (хотя, с другой стороны, в примитивных удовольствиях заключено тоже очень много замечательного! Не будем так однозначно их хаять!). Ну а то, что это поможет кому-то выжить в отчаянной ситуации, она даже не сомневалась. Конечно, не так всё было просто, имелось много нюансов, но это уже были ничего не значащие детали, главное же было то, что ей хотелось продолжать искать истину, которая, как она подозревала, не была такой уж невероятной и недоступной. «Делай, что должно – и будь, что будет!»

Ох, не зря легли в землю триллионы таких же, как она, всё-таки после тысячелетий существования Homo sapiens а он начинал приходить к чему-то такому, после чего нельзя уже о нём будет сказать, что человек – это просто зловредное хитроумное животное, испортившее и загадившее вконец свой дом – планету Земля, истребившее зазря миллионы существ, бездумно потреблявшее и расхищавшее то, что так щедро ему отвалили неведомые доброхоты. Поздно, но наверняка придётся спохватиться – Вселенная всё равно заставит жить по её высоким законам, которые всё ещё были закрыты от человечества, но, видимо, на краю гибели оно должно-таки прозреть. Но вот что касается Вселенной… Ей почему-то казалось, что всё, что придумывают люди насчет того, что всё в ней разумно устроено – выдумка, выдумка и ещё раз выдумка досужих умов. Просто человеку всегда хочется, чтобы мир был упорядоченным, хаос повергает человека в смятение, для того, чтобы нормально жить и не свихнуться, человек должен поставить себя во главу угла и вообразить, что всё зациклено на вот этой маленькой, такой уютной планетке, где он царствует и управляет уже много-много веков, где он хозяйничает, преобразовывает, придумывает, что же делать дальше и, между прочим, давным-давно создал очень много теорий относительно мироустройства.

Один ученый, живущий в Голландии, но русского происхождения, привёл такое доказательство существования Творца – якобы астрофизики давно выяснили тот факт, что планеты и солнца не имеют столько силы, чтобы крутиться самим по себе – их крутит какая-то сила извне. А это же прямое доказательство того, что есть Бог, ну или какая-то сверхразумная Личность, как её ни называй, неважно!

Хорошо. Пусть Бог есть. Но нужен ли ему человек? По себе она этого никак не ощущала. И вообще, она представляла Вселенную такой чёрной-чёрной, такой страшной-страшной, а силы, в ней бушующие, не то что враждебны человеку, а совершенно с ним никак не сопоставимы. Человек – это просто какая-то микроплесень, получившаяся в процессе столкновения бушующих в Бесконечности энергий совершенно случайно и совершенно незаметно для этих безумных безразмерных стихий. Но, конечно, теорийка, что он произошёл от милой обезьянки, может вызвать только смех. Наверное, человек существует не «по причине», а вопреки. Вопреки всему: вопреки смерти, вопреки энтропии, вопреки неблагоприятным условиям – да миллион причин можно назвать, всё в этом мире против человека. И нельзя его ни за что осуждать, как она постоянно пыталась – он великий страдалец, он выживает в этом безумном мире (правда, довольно много безумия он привносит в этот мир сам, чего уж там скрывать!.. Самое безумное существо эта смешная двуногая лицемерящая козявка, разыгрывающая целые спектакли просто сама перед собой, ей и зрители-то не нужны!!!). И, как в детстве ей говорила хитрая дочь – «я не виновата, что я плохая – меня такой создали». Вот и человека – таким создали? А «улучшать» себя – это такой тяжкий труд!!!

Но вот некоторые (и она даже знала таких!) живут в ладу с самими собой, и не задумываются о том, «плохие» они или «хорошие». Почти все её знакомые в городке, где она родилась, были именно такими – здоровыми и цельными натурами, ну, конечно, и у них было не без проблем, но в общем они все производили впечатление уравновешенных и здоровых морально людей и проживали свои жизни достойно и не мучаясь, как она, ненужными вопросами (тоже мне принц Гамлет!). Странно – наверное, сейчас надо было судорожно искать выход из сложившейся кошмарной ситуации – зима, отсутствие денег, нет дров и самого необходимого, но она решила не дёргаться, а положиться на Провидение, пусть оно решает за неё. Да и что она могла совершить такого кардинального – вытащить себя из болота за волосы, как барон Мюнхгаузен? Нет, в сложившейся ситуации она могла только уповать тоже на какие-то внешние силы – сама она испробовала всё на свете, и ничто не привело её к «нормальной» жизни, постоянно случались какие-то вывихи и сбои.

У неё возникала вечная аналогия: она карабкается по крутому склону, ползёт из последних сил, цепляется за всё, что только можно – за деревца, камни, выступы, руки все в крови, лицо разбито, она задыхается – так хочется выползти наверх и наконец отдохнуть и больше не бояться за себя, и, кажется, осталось еще чуть-чуть, совсем немного – но тут она вдруг опять срывается и летит в пропасть, жестоко разбивается, но, вся переломанная, опять упрямо ползёт наверх… Жизнь она воспринимала, как сплошной негатив, даже в лучшие времена, что уж тут говорить о нынешних!.. И всегда ждала чего-то плохого. Правда, не ожидала, что это «плохое» будет до такой степени кошмарным. И конца-края этому плохому не виделось, наоборот – градус всё повышался. Хорошее когда-нибудь кончается, плохое может происходить до бесконечности, до самой смерти. Оно как снежный ком. И ты катишься вместе с ним в бездну. Наверное, у многих нервы не выдерживают, а её проклятые нервы всегда были сжаты в комок. Она не позволяла себе распускаться.

А перспектив не было никаких, да что там – перспектив! Речь шла об элементарном выживании, но и оно далеко не было гарантировано. Зима стояла морозная – мороз накатывал на мороз (и какие идиоты талдычат о глобальном потеплении?!!). Дров, естественно, не было, и купить их было совершенно не на что – денег не было даже на еду, но голодать она уже привыкла, это было не так страшно. Оставался ещё забор. Когда-то она ухнула на него чёртову уйму денег – так ей хотелось отъединиться от назойливых и любопытных крестьян. К тому же за время её отсутствия они уже начали помаленьку его разворовывать. Но вся проблема была в том, что всё это – брёвна и жерди – надо было распилить (в таком виде, естественно, они в печку не вошли бы). Доски она уже все истопила, как их ни было много – но две зимы, считай, она тут кантовалась, деваться-то было некуда!.. А местные алкоголики и не думали о том, чтобы ей помочь, им и деньги-то не нужны были: доза гадости, только с виду похожей на спирт, стоила до чрезвычайности дешёво, и все они не вылезали из состояния запоя. Она бы и сама распилила свой забор, но простой пилой это сделать было совершенно невозможно, нужна была современная пила, такая имелась у её единственных соседей, живших на другом конце деревни, но они, видимо, боялись, что она её сломает, и придумывали какие-то байки о её неисправности, хотя она прекрасно знала, что мужик имел, что называется, «золотые руки», и всё у него всегда было в идеальном порядке. Им было плевать, что она замерзнет. Равнодушие к человеку тут было в порядке вещей, как и везде на свете.

Наконец, она чуть не силой притащила пьяного мужика, и он напилил сколько-то (как он при этом не отпилил себе пальцы – загадка), и, выманив деньги, удалился, пообещав, что придёт на следующий день. Разумеется, он больше не пришёл – он пропивал деньги, которых ему, при местных расценках на алкоголь, хватило, наверное, на месяц. А вот дров ей хватило всего на пять дней, и проблема опять встала перед ней во всей красе. Ну что оставалось делать, просыпаясь в жутком холодрыжнике?!! Она шла на свой участок и в сугробах искала всё мало-мальски способное гореть. Ох, как это было тяжело!!! А самое главное – напрасно, потому что «гора рождала мышь»: она затрачивала неимоверные усилия, раскапывая под метровым слоем снега какие-то сгнившие доски, но – это абсолютно мокрое дерево не хотело гореть!

При этом она умудрялась ещё и что-то читать – валялись книжки, которые ворам, не раз тут побывавшим, были ни к чему. И вот она вычитала, что Цветаеву, например, погубило людское равнодушие. Правильно – эта же участь была уготована и ей. Равнодушие – это самая глобальная черта человека: всё, что не касается его – ему неинтересно. «Своя рубашка ближе к телу». Очень хорошо на эту тему высказался местный житель, сын её недруга, которого устранил Господь Бог (лучше и не скажешь), когда тот, разозлившись на неё, грозился её убить. По простоте душевной и по крайней примитивности натуры он выдал: «Вот когда у вас было много денег – вы всем были нужны (ага, каждый стремился урвать, обмануть и ограбить, и очень часто это получалось – она была добрым, наивным и совсем не жадным человеком), а теперь, когда у вас их нет – вы никому не нужны, подыхать будете – никто не придёт».

А «недруг» (его отец) однажды взялся её встречать и опоздал на целый час. Тогда не было мобильников, она сильно перенервничала, потому что это грозило тем, что она останется на станции сутки, двое, трое – сколько угодно, ведь автобусы здесь не ходили, а пешком идти она не могла, привезла много вещей, нереально было тащиться с такой поклажей пятнадцать километров, хоть и бывали моменты, когда она проходила этот путь – например, когда её внезапно вызвали по телефону (она была в Питере), сказав, что подруга, оставшаяся в деревне, умирает. Она тогда побежала к поезду в тот же момент, в чём была, и от станции, естественно, надо было идти пешком, потому что в домобильную эпоху или звонили заранее, или предупреждали телеграммой, которая иногда тоже приходила после того, как человек уже добирался до места (в России никогда ни одно учреждение не работало чётко, куда ни ткнись – одни сплошные накладки, таков русский менталитет, никакой точности и обязательности, всё делается на «авось»). Чудом, случайно, она нашла какую-то задрипанную развалюху-тачку, мужик её довёз, но недруг был уверен, что она будет ждать сколько угодно. И когда он приехал и не обнаружил её, она страшно разозлился (а как же! Бензин ведь потрачен! А мужик был таков, что мог удавиться за копейку). И когда он её увидел на следующий день, он был так зол, что, брызгая слюной, заорал: «Я тебя убью, сволочь, не могла чуть-чуть подождать!» Она не стала ему объяснять, что была уверена, что он не приедет. И при каждом удобном случае он всё время повторял: «Я тебя прикончу!» Но, поскольку причина была такой ничтожной, ей было как-то совсем не страшно, хотя многие боялись этого мужика (он был чеченец) и говорили ей: «Зачем ты с ним связалась? Ведь ему убить ничего не стоит!».

Но буквально через месяц его нашли мёртвым на своей пасеке. Никто его не убивал, он окачурился сам, хотя ему было совсем немного лет, по крайней мере, он был ещё не старым, скорей всего, ему не было и шестидесяти. Она тогда подумала, что Бог (в которого она-таки не верила) иногда поступает очень правильно – видимо, ему, Богу, надоело терпеть крайнюю гнусность этого человека… Пушкин сказал, как всегда, абсолютно гениальную вещь: «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет». В деревне страсти кипели нешуточные – по разным поводам. Но она стояла, как правило, в стороне. А вот чтобы описать все эти типы, требовался другой классик – конечно же, Николай Васильевич Гоголь. Всё это было на века и бессмертно.

Но вот ей немножко повезло – после стольких-то мытарств и мучений! Оказалось, что не только сходят с небес архангелы Гавриилы, чтобы принести благую весть. После общения с малоприятными личностями, потерявшими человеческий облик, она вдруг случайно наткнулась на очень хозяйственного мужичка – это только в русском народе могут такие встретиться. И сразу стало намного легче жить. В одно действительно прекрасное утро он пришёл и в мгновение ока напилил ей дровишек, пообещав, что как только они кончатся, он развалит ничейный сарай неподалеку, и она уже больше не будет трепыхаться по этому поводу (это ведь представить себе невозможно – сидеть в холоде! Можно вынести любой голод, всё, что угодно – тюрьму, плен, издевательства и унижения, но холод вынести точно нельзя ни в какую!). И она сразу же немного успокоилась – теперь можно было потихоньку обдумать ситуацию, а главное – перестала маячить невдалеке мерзкая тётка в белой простыне и с косой!.. Как человеку мало надо для того, чтобы почувствовать себя человеком! И для элементарного душевного покоя надо знать, что жизнь обрела хоть небольшую, но стабильность.

Впрочем, о чём это мы? Стабильность ей не грозила никогда, ни большая, ни маленькая. Даже в лучшие времена она прекрасно понимала, что жизнь устроена таким образом, что всё в ней непрочно, зыбко, шатко… И если кто-нибудь думает иначе и считает, что многомиллионный особняк и мешок денег у него навсегда, то он очень ошибается. И рано или поздно наступают времена, когда приходит жестокое прозрение – эх, не так жил, не те богатства копил! А жизнь-то уже пробежала, как одна минута, и прожил-то её напрасно…

Только однажды она жила, практически не думая ни о чём, и продолжалось это очень долго (правда, ей так не показалось, для неё время тогда остановилось, она не воспринимала его бега). Причём как-то так совпало, что большая любовь пришла одновременно с довольно крупными деньгами. Тогда она совершенно не задумывалась, почему судьба её так «облагодетельствовала», ей казалось естественным всё, что происходило целых двадцать лет изо дня в день, она-то думала, что просто живёт, как все люди, а впоследствии поняла, что двадцать лет купалась в невообразимом счастье, да и еще и удовольствий была тьма – поездки за границу, в Парижи разные, а больше всего ей нравилось ездить на всяческие морские курорты (вместе с подругой, разумеется).

А материнство – разве не была она бесконечно счастлива лет этак 15? Особенно, конечно, когда дочь была еще маленькая – уж больно интересно им было общаться друг с другом. Она старалась дать ей побольше – во всех смыслах, хотя возможностей было не так уж много, но она старалась подзаработать, тем более, что она умела такие вещи, которые ценились в те доинтернетные времена: написать диплом или даже кандидатскую диссертацию (на гуманитарные, разумеется, темы). Это ей ничего не стоило, писала она всегда легко и что угодно. У дочери должны были остаться приятные воспоминания о детстве. Однажды она набрела в интернете, где та вспоминала детское кафе «Буратино» (было такое на Арбате, куда она водила её неоднократно). А театры, музеи, филармония?! А конный спорт, который, между прочим, довольно дорого стоил – надо было выкладывать за одно занятие два рубля, а дочь ездила в конюшню чуть ли не каждый день. Вот и посчитайте: 60 рублей – это в то время половина типичной зарплаты рядового советского человека. Но ей было не жалко для ребёнка – ведь всем, кого она любила, она всегда старалась отдать всю себя, так уж была устроена. И когда произошёл разрыв, и дочь написала в заявлении для суда, что мать не дала ей ни физического, ни нравственного, ни ещё какого-то там развития, она была потрясена такой грязной и наглой ложью.

Потом она начала понимать: видимо, дочь была нездорова психически, ведь на свете много шизофреников, и не всегда это явно, иногда можно прожить всю жизнь, и это не проявится – смотря как эта жизнь сложится. А тут… Ну не может нормальный человек так относиться к единственному близкому человеку, как бы ни был он на него обижен (тем более, что виноваты-то в сложившейся ситуации были обе стороны!). Всякое бывает между близкими людьми, но редко они так начисто отвергают друг друга, впрочем, она-то всегда была готова снова сблизиться – несмотря ни на что! И не потому, что нуждалась в помощи – наоборот, если бы каким-то чудом она снова начала бы жить нормальной жизнью (а это подразумевает наличие самого главного, что нужно человеку – жилья), она обязательно позвала бы дочь к себе. Она давно уже всё ей простила, она и на чужих-то не умела сердиться долго. Но приходилось мириться с тем, что дочь никогда уже больше не будет ей родным человеком.