Любовь Андреевна Левшинова
Жесть
Смешно
«Есть „киа-рио“, а есть „киа-де-жанейро“», – горело в настенной плазме. Не смешно – не заражена.
А племяшка хочет стать юмористом, когда вырастет. Иронично. Ещё десять лет назад это было лишь развлечением.
«Если слышите смех, нажмите тревожную кнопку, – на повторе вещал динамик на улице. – Если начнёте понимать шутки, значит, вирус заразил спящих в глазных яблоках паразитов, которые блокируют вентральный стратум, отвечающий за понимание юмора. В таком случае немедленно обратитесь за помощью».
Целый день в голове был сумбур. В метро передо мной человек рассмеялся над шуткой из громкоговорителя, звучащей перед названием станции. Люди в вагоне запаниковали, но ликвидаторы появились быстро. Заражённого увезли.
Поколению племяшки будет легче с этим справляться. У них не будет воспоминаний о прежней жизни.
В садик я приехала только к восьми, торопилась в зал продлёнки, но замерла. В пустом коридоре эхом разнёсся детский смех.
Я нажала тревожную кнопку.
Шла на непривычный звук, пробирающий до костей.
Сашка сидела на ковре среди игрушек, рядом от смеха скручивалась её подружка Лейла. На полу лежала воспитательница.
– Саш… – Голос от напряжения осип, поступающая истерика не давала дышать.
Племяшка обернулась на голос. Белая юбочка была измазана кровью.
– Она смеялась, а потом упала, – Сашка всхлипнула; я задушила в себе панику, сделала шаг вперёд.
Заливистый смех Лейлы резал по ушам. Её ещё можно было госпитализировать. Но женщина… её смерть меняла всё.
Паразиты не покидают живое тело, только мёртвое.
– Всё хорошо, – я осторожно приблизилась к племяшке, сквозь ужас пытаясь оценить её состояние. – Русалка села на шпагат…
Сашка мотнула головой.
Я взглянула на потерявшую связь с реальностью Лейлу. Ждать бригаду помощи было нельзя. Тело мёртвой женщины может быть опасно. Неизвестно, как вирус заражает паразитов, спящих в нас.
Я рухнула коленями на пропитанный кровью ковёр. Голова женщины была разбита.
Хотелось кричать и плакать, но я обязана была спасти Сашку. Шанс был.
Лейла смеялась.
Но она была не опасна. А распахнутые в предсмертном ужасе глаза холодеющего тела – да.
Природный инстинкт подогрел кровь. Пусть заражусь я, а Сашка выживет.
Я взяла со стола железную линейку. Глубоко вздохнула, уронила на ковёр слёзы безысходности. Дрожащими руками поднесла, острым краем поддела глаз, сдерживая рвотный позыв.
Кровь хлюпнула, ребро линейки разрезало жилы. Я плакала. Лейла смеялась.
Нельзя было допустить, чтобы глаз растёкся. Я протолкнула линейку глубже, сохраняя глазное яблоко целым. Выдохнула. Рычагом вытолкнула глаз из глазницы.
Дёрнулась от омерзения, взяла его пальцами. Линейкой рубанула несколько раз по жилам, яблоко осталось в ладони.
Времени раздумывать не было. Заражённые паразиты не могли выбраться только из живого тела. А Сашку надо было спасти.
Разом запихнула глазное яблоко в рот.
Желейная субстанция с привкусом гноя расползлась во рту. Я её проглотила, рвотная судорога два раза вернула прокушенный глаз в полость рта. Окунувшись в истерику, оба раза я его проглотила.
Сознание кололо иглами ужаса, я снова взяла линейку в руки. Я заражена. Но Сашку спасти ещё можно.
Звук, будто копаю землю, полную мясистых корней, заполонил сознание.
На этом глазу жилы резались сложнее, я начала линейкой их пилить. Глазное яблоко в руке, как склизкая лягушка, дребезжало. Зажмурившись, я забросила его в рот. Сёрбнула, как спагетти, длинными жилами, втянув их губами. Постаралась, не жуя, проглотить.
Сквозь зажатые пальцы на губах с рвотой вышла кровь, остальное я заставила остаться в желудке. Разрыдалась.
Всё хорошо, я спасла Сашку.
Всё было не зря. Лейлу и меня госпитализируют, Сашка будет жить. Оно того стоило.
Но Сашка засмеялась.
Я в ужасе посмотрела на племяшку. Тихий детский смех колокольчиком отдался в ушах.
– Я поняла, – смеялась Сашка. – Русалка не может сесть на шпагат, потому что у неё хвост!
Всё было зря. Мы обе скоро будем овощами.
Я расслабленно улыбнулась, слушая топот ног спасательный бригады в коридоре. Погрузилась в приятное, давно забытое чувство.
Мне было смешно.
Стоматолог
Я с детства боялась стоматологов.
Иррациональный страх заставлял подкашиваться ноги, меня тошнило, голова кружилась. Будто само тело говорило мне туда не идти.
Мама называла это обычным волнением. Но я знала: это было не оно.
Склизкий червь под названием ужас обхватывал позвоночник и спускался к желудку, проедая его изнутри. Проще было выйти с балкона пятого этажа, чем в дверь на приём к стоматологу.
Но я сама себе сделала хуже: плохая наследственность, любовь бабушки к младшей внучке и постоянные сладости сделали своё дело: после осмотра мне назначили операцию сразу на четырнадцати зубах. Только появившихся, сточенных чёрных коренных обрубках.
Ребёнку сложно переносить местную анестезию – назначили общий наркоз. Операция длилась двенадцать часов, зато вылечены были все зубы разом.
Боли не было. Страшно было ложиться в кресло врача, а после беспричинное желание убраться оттуда было сильнее в пять раз.
Зубы были в порядке. Меня отпустили. И следующие пятнадцать лет я очень зря об этом не задумывалась. Потому что операция должна была повториться. Нервы на нескольких зубах прогнили, эмаль сточилась, мне было больно жевать. Тупая боль давила на виски.
Я выросла и к старому страху стоматологов добавился новый: счёт за лечение. Но деваться было некуда – молодой девушке следует сверкать голливудской улыбкой, а не обглоданными пеньками коричневых ирисок вместо передних зубов.
На консультации было почти не страшно: меня также подташнивало, черти сомнений плясали в голове, но я заставила себя быть взрослой.
Легла в кресло, мне надели кислородную маску. В подступающей панике я считала от десяти до одного. Но не заснула.
Резиновой распоркой мне открыли рот, промыли зубы и начали сверлить. Я взвизгнула от пронизывающей боли, которая тянулись от челюсти к самым пяткам, но меня никто не услышал.
То, что я была в сознании, знала только я. И чувствовала абсолютно все.
Прогнившие в самой челюстной кости зубы мудрости удаляли с хрустом. Только если по рассказам друзей их пугал только звук, я чувствовала, как из меня выдирают зубы вместе с кусками плоти.
Крик умирал у меня во рту. Дышать приходилось урывками, слюна в горло не попадала – её отсасывали специальным слоником. И врачам не было видно, как подступающая от паники рвота плескалась у меня в глотке.
Волна первобытного ужаса прошлась от позвоночника до пальцев ног липкой волной, когда щипцами врач зацепил нерв раскрошенного зуба и потянул вверх. Все моё существо вместе с душой вышло тогда через маленькое отверстие в челюсти. Я была одной сплошной мурашкой.
Казалось, от происходящего наяву моего самого большого кошмара вибрировали даже волосы на руках. Но докторам этого не было видно.
Никогда бы не подумала, что буду радоваться иголке в десне: она скользила сквозь мясо юрким червём, но это значило, что меня уже зашивают. Кровь останавливали специальной жидкостью, а я без сознания теряла сознание от боли.
По ощущениям это длилось несколько суток, однако на самом деле заняло всего четыре часа.
Зубки отполировали, проходясь как по голым нервами вилкой, операцию завершили. Я проснулась. На самом деле. Улыбнулась врачам, посмотрела в зеркало на красивую улыбку.
– Даже не представляю, чего я боялась, – хмыкнула себе под нос, – я всего лишь спала.
– Да, дорогая, так обычно и бывает, – улыбнулась в ответ врач. – У нас впереди ещё четыре сеанса. Теперь ты знаешь, что это не так страшно, как казалось в детстве.
– И то верно, – покачала я головой, проглатывая соленое наваждение вроде бы сна. – До скорой встречи.