Сергей Лукьяненко
Ночной Дозор
Данный текст одобрен к распространению как способствующий делу Света.
Ночной Дозор
Данный текст одобрен к распространению как способствующий делу Тьмы.
Дневной Дозор
История первая
Своя судьба
Пролог
Эскалатор полз медленно, натужно. Старая станция, ничего не поделаешь. Зато ветер гулял в бетонной трубе вовсю – трепал волосы, оттягивал капюшон, забирался под шарф, толкал вниз.
Ветер не хотел, чтобы Егор поднимался.
Ветер просил вернуться.
Удивительно, но никто вокруг, казалось, не замечал ветра. Людей было немного – к полуночи станция пустела. Несколько человек ехали навстречу, на лестнице рядом с Егором тоже почти никого: один впереди, двое или трое сзади. И все.
Разве что еще ветер.
Егор засунул руки в карманы, обернулся. Уже минуты две, едва он вышел из поезда, его не оставляло ощущение чужого взгляда. Почему-то совсем не страшное, скорее – завораживающее, резкое, как укол.
В самом начале эскалатора стоял высокий мужчина в форме. Не милиционер, военный. Дальше – женщина с сонным малышом, держащимся за ее руку. Еще один мужчина, молодой, в яркой оранжевой куртке, с плеером. Он, казалось, тоже спал на ходу.
Ничего подозрительного. Даже для мальчишки, который слишком поздно возвращается домой. Егор снова посмотрел вверх, там милиционер, привалившийся к блестящим поручням, уныло высматривал среди редких пассажиров легкую добычу.
Ничего страшного.
Ветер толкнул Егора последний раз и стих, будто смирился, понял, что бороться бесполезно. Мальчик еще раз взглянул назад и побежал по сплющивающимся под ногами ступенькам. Надо было спешить. Непонятно почему, но надо. Его еще раз кольнуло, бессмысленно и тревожно, по телу прошел холодок.
Это все ветер.
Егор выскочил в полуоткрытые двери, и пронизывающий холод навалился на него с новой силой. Волосы, еще мокрые после бассейна – сушилка снова не работала, – мгновенно обледенели. Егор надвинул капюшон глубже, не останавливаясь проскочил мимо ларьков, нырнул в переход. На поверхности людей было куда больше, но тревога не проходила. Он даже обернулся, не замедляя шаг, но никто за ним не следовал. Женщина с малышом шла к трамвайной остановке, мужчина с плеером остановился возле ларька, изучая бутылки, военный вообще еще не вышел из метро.
Мальчик шел по переходу, все убыстряя и убыстряя шаг. Откуда-то лилась музыка, тихая, едва слышная, но удивительно приятная. Тонкое пение флейты, шелест гитарных струн, перезвон ксилофона. Музыка звала, музыка торопила. Егор увернулся от спешащей навстречу компании, обогнал плетущегося еле-еле пьяненького и веселого мужичка. Из головы будто выдуло все мысли, он уже почти бежал.
Музыка звала.
В нее уже вплетались слова… пока невнятные, слишком тихие, но такие манящие. Егор выскочил из перехода, на миг остановился, глотая холодный воздух. К остановке как раз подкатывал троллейбус. Можно было проехать одну остановку, почти до самого дома…
Медленно, словно внезапно онемели ноги, мальчик пошел к троллейбусу. Несколько секунд тот ждал с открытыми дверями, потом створки сошлись, и машина отъехала от остановки. Егор тупо смотрел вслед, музыка становилась все громче, заполняла весь мир, от полукружия высотной гостиницы до видневшегося невдалеке «коробка на ножках» – его дома. Музыка предлагала идти пешком. По ярко освещенному проспекту, где до сих пор шло немало людей. Всего-то пять минут до подъезда.
А до музыки – еще меньше…
Егор успел пройти метров сто, когда гостиница перестала прикрывать его от ветра. Ледяной поток ужалил в лицо, почти заглушая зовущую мелодию. Мальчик зашатался, останавливаясь. Очарование рассеялось, зато вновь вернулось ощущение чужого взгляда, теперь еще густо замешенное на страхе. Он обернулся – к остановке снова подходил троллейбус. А еще в свете фонарей мелькнула ярко-оранжевая куртка. Мужчина, поднимавшийся вместе с ним на эскалаторе, шел следом. Все так же полуприкрыв глаза, но неожиданно быстро и целеустремленно, будто видел Егора.
Мальчик побежал.
Музыка зазвучала с новой силой, прорвалась сквозь завесу ветра. Он уже мог различить слова… мог, но не хотел.
Правильнее всего сейчас было бы идти по проспекту, мимо закрытых, но ярко освещенных магазинов, рядом с припоздавшими прохожими, на виду у несущихся машин.
Но Егор свернул в подворотню. Музыка звала туда.
Здесь было почти совсем темно, и только у стены шевелились две тени. Егор видел их как сквозь туман, словно подсвеченный мертвенным синеватым светом. Юноша и девушка, очень легко одетые, будто на дворе не минус двадцать.
Музыка грянула последний раз, пронзительно и торжествующе. Смолкла. Мальчик почувствовал, как обмякает тело. Он был весь в поту, ноги его не держали, хотелось сесть на скользкий, покрытый обледенелой грязью тротуар.
– Хорошенький… – тихо произнесла девушка. У нее было худое лицо, впалые щеки, бледная кожа. Только глаза казались живыми: черные, огромные, притягивающие.
– Оставишь… чуть-чуть… – сказал юноша. Улыбнулся. Они были похожи как брат и сестра, не чертами лица, а чем-то неуловимым, общим для них, наброшенным сверху, словно пыльный полупрозрачный тюль.
– Тебе? – Девушка на миг отвела от Егора взгляд. Оцепенение слегка спало, зато нахлынул страх. Мальчик открыл рот, но встретил взгляд юноши и не смог закричать. Его будто стянуло холодной резиновой пленкой.
– Да. Держи!
Девушка насмешливо фыркнула. Перевела взгляд на Егора, вытянула губы, будто в воздушном поцелуе. Тихо произнесла уже знакомые слова, те самые, что вплетались в манящую музыку:
– Иди сюда… иди ко мне…
Егор стоял неподвижно. Сил убежать не было, несмотря на весь ужас, несмотря на рвущийся и застревающий в горле крик. Но по крайней мере он мог просто стоять.
Мимо подворотни прошла женщина с двумя здоровенными овчарками на поводках. Медленно, заторможенно, будто двигаясь под водой, будто снясь в страшном сне. Краем глаза Егор увидел, как псы дернулись, потянули в подворотню, и в душе вспыхнула безумная надежда. Овчарки зарычали, но как-то неуверенно, с ненавистью и страхом одновременно. Женщина на миг остановилась, подозрительно посмотрела в подворотню. Егор поймал ее взгляд – безразличный, словно сквозь пустое место.
– Пошли! – Она дернула поводки, и собаки охотно отступили к ее ногам.
Юноша тихо засмеялся.
Женщина ускорила шаг и скрылась из виду.
– Не идет! – капризно воскликнула девушка. – Ну ты посмотри, он же не идет!
– Сильнее, – коротко сказал юноша. Нахмурился. – Учись.
– Иди! Иди ко мне! – с напором произнесла девушка. Егор стоял метрах в двух, но ей словно было важно, чтобы он сам прошел это расстояние.
И Егор понял, что больше нет сил сопротивляться. Взгляд девушки держал, приклеивал к невидимой резиновой привязи, слова звали, и он ничего не мог с собой поделать. Знал, что идти нельзя, и все-таки сделал шаг. Девушка улыбнулась – блеснули ровные белые зубы. Сказала:
– Сними шарф.
Противиться он уже не мог. Дрожащими руками сбросил капюшон, стянул, не разматывая, шарф. Шагнул навстречу зовущим черным глазам.
У девушки что-то происходило с лицом. Отвисала нижняя челюсть, зубы шевелились, искривлялись. Блеснули длинные, уже нечеловеческие клыки.
Егор сделал еще шаг.
Глава 1
Ночь начиналась неудачно. Я проснулся, едва лишь стемнело. Лежал, глядя, как тают в щелях жалюзи последние проблески света, размышлял. Пятая ночь охоты – и все безрезультатно. Едва ли и сегодня повезет.
В квартире было холодно, батареи чуть грели. Единственное, за что люблю зиму: быстро темнеет и людей на улицах мало. А так… давно бы плюнул на все, уехал из Москвы куда-нибудь в Ялту или в Сочи. Именно на Черное море, а не на далекие острова чужих теплых океанов: люблю, когда вокруг родная речь…
Глупые мечты, конечно.
Рановато мне еще на покой, в теплые края.
Не заслужил.
Телефон словно дожидался моего пробуждения – зачирикал требовательно и мерзко. Я нащупал трубку, приложил к уху – молча, не говоря ни слова.
– Антон, ответь.
Я молчал. Голос у Ларисы деловой, собранный, но уже усталый. Весь день не спала явно.
– Антон, тебя соединить с шефом?
– Не надо, – буркнул я.
– То-то. Проснулся?
– Да.
– Ты сегодня как обычно?
– Что-то новое случилось?
– Нет, ничего.
– Позавтракать есть чем?
– Найду.
– Хорошо. Удачи.
Пожелание было вялым, скучным. Лариса в меня не верила. Шеф наверняка тоже.
– Спасибо, – сказал я частым гудкам. Поднялся, совершил экскурсию в туалет и ванную. Начал было намазывать зубной пастой щетку, потом сообразил, что спешу, отложил ее на край раковины.
На кухне было совсем темно, но свет я, конечно же, включать не стал. Открыл дверцу холодильника – вывернутая лампочка мерзла среди продуктов. Посмотрел на кастрюлю, накрытую дуршлагом. В дуршлаге валялся кусок полурастаявшего мяса. Я вынул дуршлаг, поднес кастрюлю к губам, сделал глоток.
Если кто-то думает, что свиная кровь – это вкусно, то он ошибается.
Вернув кастрюлю с остатками натекшей крови на место, я прошел в ванную. Тусклая синяя лампочка едва разгоняла темноту. Я долго, с ожесточением чистил зубы, потом не выдержал, совершил еще один поход на кухню и глотнул ледяной водки из морозильника. Теперь в животе было не просто тепло – горячо. Чудесный букет ощущений: холод на зубах и жар в животе.
– Чтоб тебе самому… – начал было я в адрес шефа, но вовремя опомнился. С него станется почувствовать даже неоформленное проклятие. Двинувшись в комнату, я стал собирать разбросанные повсюду предметы гардероба. Брюки нашлись под кроватью, носки на подоконике, рубашка почему-то висела на маске Чхоен.
Древний корейский царь взирал на меня с неодобрением.
– Стереги лучше, – буркнул я, и тут снова заверещал телефон. Запрыгав по комнате, я нашел трубку.
– Антон, ты что-то хотел мне сказать? – поинтересовался незримый собеседник.
– Никак нет, – мрачно сказал я.
– Ну-ну. Добавь «рад стараться, ваше благородие».
– Не рад. Тут уж ничего не поделаешь… ваше благородие.
Шеф помолчал.
– Антон, я все-таки попрошу тебя отнестись серьезнее к сложившемуся положению. Хорошо? Утром жду с отчетом в любом случае. И… удачи тебе.
Я не то чтобы устыдился. Но все-таки раздражение поутихло. Спрятав сотовый в карман куртки, открыл шкаф в прихожей. Некоторое время размышлял, чем завершить обмундирование. Было у меня несколько новинок в снаряжении, подаренных друзьями за последнюю неделю. И все-таки я остановился на обычном наборе, в меру универсальном и достаточно компактном.
Еще – мини-дисковый плеер. Слух мне не нужен совершенно, а вот скука – враг неумолимый.
Перед выходом я долго рассматривал в глазок лестницу. Никого.
Так началась очередная ночь.
Часов шесть я ездил в метро, без всякой системы переходя с ветки на ветку, временами задремывая, позволяя сознанию отдохнуть, а чувствам – раскрепоститься. Все было глухо. Нет, кое-что интересное я видел, но все случаи были ординарные, для новичков. Лишь к одиннадцати, когда в метро стало более безлюдно, ситуация изменилась.
Я сидел с закрытыми глазами, уже в третий раз за вечер слушая пятую симфонию Манфредини. Мини-диск в плеере был совершенно безумный: моя личная сборка, где итальянцы средних веков и Бах чередовались с «Алисой», Ричи Блэкмором и «Пикником».
Всегда интересно, какая мелодия и с каким событием совпадет. Сегодня удача выпала на Манфредини.
Меня скрутило – судорога прошла от пяток до затылка. Я даже что-то прошипел, открывая глаза и оглядывая вагон.
Девушку я выделил сразу.
Очень миленькая, молодая. В нарядной шубке, с сумочкой и книжкой в руках.
И с таким черным вихрем над головой, какого я уже года три не видел!
Наверное, у меня был безумный взгляд. Девушка его почувствовала, взглянула на меня, тут же отвернулась.
Ты бы лучше вверх посмотрела!
Нет, конечно, увидеть воронку ей все равно не дано. Максимум, что она может ощутить, – легкое беспокойство. И лишь смутно-смутно, уголком глаз, способна заметить мельтешение над головой… будто мушки летают, будто в жаркий день над асфальтом рябит воздух…
Ничего ей не увидеть. Ничего. И она будет жить еще день или два, пока не оступится на гололеде, да так, что ударится головой насмерть. Или попадет под машину. Или в подъезде наткнется на нож бандита… не понимающего в общем-то, зачем он убивает эту девушку. И все будут говорить: «Такая молодая, жить еще и жить, все ее так любили…»
Да. Конечно. Верю, уж очень доброе и хорошее лицо: усталость есть, а озлобленности нет. Рядом с такой девушкой чувствуешь себя не таким, каков ты на самом деле. Пытаешься быть лучше, а это тяготит. С такими предпочитают дружить, чуть-чуть флиртовать, делиться откровениями. В таких редко влюбляются, но зато все таких любят.
Кроме кого-то одного, заплатившего Темному магу.
Черная воронка на самом деле явление обычное. Приглядевшись, я мог заметить еще пять или шесть, зависших над пассажирами. Но все они были смазанные, тусклые, едва вращающиеся. Результаты самого обычного, непрофессионального проклятия. Кто-то бросил вслед человеку: «Чтоб ты сдох, сволочь». Кто-то выразился проще и мягче: «Чтоб тебе пусто было». И протянулся с Темной стороны маленький смерч, вытягивающий удачу, высасывающий силы.
Но только обычного проклятия, дилетантского и неоформленного, хватает на час, два, максимум на сутки. И последствия от него хоть и неприятные, но не смертельные. А вот черная воронка над девушкой была полноценной, стабилизированной, сработанной опытным магом. Сама того не зная, девушка уже была мертва.
Я машинально потянулся к карману, сообразил, где нахожусь, и поморщился. Ну почему сотовые не работают в метро? Те, кто их имеет, под землей не ездят?
Теперь я разрывался между основным заданием, которое надо было выполнять, пусть и без надежды на успех, и обреченной девушкой. Не знаю, возможно ли ей еще помочь, но выследить создателя воронки я обязан…
И в этот миг меня ударило второй раз. Теперь – по-другому. Без судорог, без боли, лишь пересохло горло, онемели десны, запульсировала кровь в висках, а кончики пальцев стали зудеть.
Есть!
Но почему так не вовремя?
Я поднялся – поезд уже притормаживал перед станцией. Прошел мимо девушки и почувствовал ее взгляд. Она следила за мной. Боялась. Видимо, черный вихрь, пусть и неощутимый, вызывал у нее беспокойство, заставлял приглядываться к окружающим.
Может быть, потому она до сих пор еще жива?
Стараясь не смотреть в ее сторону, я опустил руку в карман. Нащупал амулет – прохладный стержень, выточенный из оникса. Еще секунду медлил, пытаясь придумать иные действия.
Нет, другого выхода не было.
Я сжал стержень в ладони. Пальцы стало покалывать, потом камень потеплел, отдавая накопленную энергию. Ощущение не было ложным, но это тепло не измерить термометром. Мне казалось, что я сжимаю уголек из костра… уголек, покрытый холодным пеплом, но раскаленный в сердцевине.
Выбрав амулет до конца, я бросил взгляд на девушку. Черная воронка дрожала, слегка изгибаясь в мою сторону. Вихрь был настолько мощным, что обладал зачатками интеллекта.
Я ударил.
Будь в вагоне, да что там в вагоне, во всем поезде еще хоть один Иной, он увидел бы ослепительную вспышку, с одинаковой легкостью пронзающую металл и бетон…
Еще никогда я не бил по черному вихрю такой сложной структуры. И никогда не применял амулет с таким мощным зарядом.
Эффект был совершенно неожиданным. Слабенькие проклятия, висевшие над другими людьми, смело начисто. Пожилая женщина, устало тершая лоб, удивленно посмотрела на ладонь: у нее вдруг исчезла жестокая мигрень. Молодой парень, тупо глядевший в стекло, вздрогнул, лицо его расслабилось – из глаз уходила глухая тоска.
Черный вихрь над девушкой отнесло метров на пять, он даже наполовину выскочил из вагона. Но структуры не потерял и зигзагами поплыл обратно к жертве.
Вот это сила!
Вот это нацеленность!
Говорят, правда, сам я этого не видел, что оттесненный хотя бы на два-три метра вихрь теряет ориентировку, приклеивается к ближайшему человеку. Это тоже скверно, но чужое проклятие действует куда слабее, у новой жертвы есть все шансы спастись.
А этот вихрь пер обратно, будто верный пес к попавшему в беду хозяину!
Поезд останавливался. Я бросил последний взгляд на вихрь – тот вновь завис над девушкой, даже ускорил вращение… И ничего, совершенно ничего поделать я не мог. Рядом, на станции, была цель моих недельных блужданий по Москве. Проехать мимо, проследить за девушкой я не мог. Меня шеф заживо сожрал бы… может быть, даже не фигурально выражаясь…
Когда двери с шипением разошлись, я бросил на девушку последний взгляд, торопливо запоминая ауру. Шансов найти ее вновь в огромном городе немного. И все-таки я должен буду попытаться.
Но не сейчас.
Выскочив из вагона, я огляделся. Опыта полевой работы мне и впрямь не хватает, в этом шеф абсолютно прав. Но вот метод, который он применил для обучения, мне совершенно не нравился.
Как, черт возьми, найти цель?
Обычным зрением я видел людей, ни один из них не вызывал подозрения. Здесь до сих пор толклось много пассажиров – все-таки «Курская-кольцевая», тут и приезжие с вокзала, и расходящиеся торговцы, и спешащие на пересадку в спальные районы… Прикрыв глаза, я мог наблюдать картину более занятную: блеклые, как обычно к вечеру, ауры. Среди них ярким алым пятном горела чья-то злоба, пронзительно оранжевым светилась парочка, явно спешащая добраться до постели, размытыми коричнево-серыми полосами тянулись распадающиеся ауры пьяных.
И никакого следа. Только сухость в горле, зуд в деснах, безумно колотящееся сердце. Привкус крови на губах. Нарастающее возбуждение.
Все признаки косвенные и в то же время слишком явные, чтобы пренебречь ими.
Кто же? Кто?
Поезд за моей спиной тронулся. Ощущение близости цели не слабело, значит, пока мы рядом. Показался встречный состав. И я почувствовал, как цель дрогнула, двинулась навстречу ему.
Вперед!
Я пересек перрон, лавируя между пялящимися на указатели приезжими, двинулся к хвосту состава – ощущение цели начало слабеть. Побежал к головному вагону… есть… ближе…
Как в детской игре – «горячо-холодно».
Люди входили в вагоны. Я бежал вдоль состава, чувствуя, как рот наполняется тягучей слюной, начинают болеть зубы, судорогой сводит пальцы… В наушниках гремела музыка.
In the shadow of the moon,
She danced in the starlight
Whispering a haunting tune
To the night…[1]
Ox к месту песенка. Удивительно к месту…
Не к добру.
Я прыгнул в сходящиеся двери, замер, прислушиваясь к себе. Угадал или нет? Визуально я по-прежнему не фиксировал цель…
Угадал.
Поезд мчался по кольцу, а мои бунтующие инстинкты кричали: «Здесь! Рядом!»
Может быть, я и с вагоном угадал?
Исподтишка оглядев попутчиков, я отказался от этой надежды. Здесь не было никого, способного вызвать интерес.
Что ж, будем ждать…
Feel no sorrow, jeef no pain,
Feel no hurl, there’s nothing gamed…
Only love will then remain,
She would say[2].
На «Проспекте Мира» я почувствовал, что цель удаляется. Выскочил из вагона, двинулся на пересадку. Рядом, где-то совсем рядом…
На радиальной станции ощущение цели стало почти мучительным. Я уже высмотрел несколько кандидатур: две девушки, молодой парень, мальчик. Все они были потенциальными кандидатами, но вот кто из них?
Моя четверка села в один вагон. Это уже была удача, я вошел следом и стал ждать.
Одна девушка вышла на «Рижской».
Ощущение цели не ослабло.
Парень вышел на «Алексеевской».
Прекрасно. Девушка или мальчик? Кто из них?
Я позволил себе украдкой поглядеть на обоих. Девушка была пухленькая, розовощекая, внимательно читала «МК». Никакого волнения не проявляла. Мальчик, наоборот, тощенький и хрупкий, стоит у двери, водя пальцем по стеклу.
На мой взгляд, девушка была гораздо… аппетитнее. Два к одному, что она.
Но в общем-то тут все решает вопрос пола.
Я уже начал слышать Зов. Пока еще не вербализированный, просто нежная, тягучая мелодия. Звук из наушников сразу перестал восприниматься, Зов легко перекрыл музыку.
Ни девушка, ни мальчик не проявляли беспокойства. Либо у них очень высокий порог переносимости, либо, наоборот, – сразу поддались.
Поезд подъехал к «ВДНХ». Мальчик убрал руку от стекла, вышел на перрон, торопливо зашагал к старому выходу. Девушка осталась.
Проклятие!
Они оба были еще совсем рядом, и я не мог понять, кого из них чувствую!
И тут мелодия Зова ликующе взвилась, в нее стала вкрадываться речь.
Женская!
Я выскочил из сходящихся дверей, торопливо пошел следом за мальчиком.
Прекрасно. Охота подходит к концу.
Вот только как я собираюсь справиться с разряженным амулетом? Ума не приложу…
Народу вышло совсем мало, по эскалатору мы поднимались вчетвером. Мальчик впереди, за ним женщина с ребенком, потом я, следом помятый пожилой полковник. Аура у военного была красивая, яркая, вся из блистающих серо-стальных и голубых тонов. Я даже подумал, насмешливо и устало, что его можно позвать на помощь. Такие до сих пор верят в понятие «офицерская честь».
Вот только пользы от старого полковника будет меньше, чем от мухобойки при охоте на слона.
Прекратив забивать голову ерундой, я снова посмотрел на мальчика. С закрытыми глазами, сканируя ауру.
Результат был обескураживающим.
Его окружало переливчатое, полупрозрачное сияние. Временами окрашивающееся красным, порой наливающееся густой зеленью, иногда вспыхивающее темно-синим цветом.
Редкий случай. Несформированная судьба. Расплывчатый потенциал. Мальчик может вырасти большим мерзавцем, может стать добрым и справедливым человеком, а может оказаться никем, пустышкой, каких на самом деле большинство в мире. Все впереди, как говорится. Подобные ауры обычны у детей до двух-трех лет, но у более старших встречаются исчезающе редко.
Теперь понятно, почему Зов обращен именно на него. Деликатес, что ни говори.
Я почувствовал, как рот наполняется слюной.
Слишком долго все тянулось, слишком долго… Я смотрел на мальчика, на тонкую шею под шарфом и проклинал шефа, традиции, ритуалы – все то, из чего складывалась моя работа. Десны зудели, горло ссохлось.
У крови горьковато-соленый вкус, но эту жажду утолит лишь она.
Проклятие!
Мальчик соскочил с эскалатора, пробежал по вестибюлю, скрылся за стеклянными дверями. На миг мне стало легче. Замедляя шаг, я вышел следом, краем глаза зафиксировал движение: мальчик нырнул в подземный переход. Он уже бежал, его тащило, влекло навстречу Зову.
Быстрее!
Подбежав к ларьку, я бросил продавцу две монетки, сказал, стараясь не показывать зубы:
– За шесть, с кольцом.
Прыщавый парень заторможенно – он и сам, похоже, грелся на работе – подал чекушку. Честно предупредил:
– Водка не очень. Не отрава, конечно, «Дороховская», но все-таки…
– Здоровье дороже, – отрезал я. Водка явно была суррогатом, но сейчас меня это устраивало. Одной рукой я содрал колпачок за прикрученное к нему проволочное колечко, другой вытащил сотовый, включил дозвон. У продавца округлились глаза. Сделав на ходу глоток – водка воняла как керосин, а на вкус была еще гаже, явная подделка, за углом разливали, – я побежал к переходу.
– Слушаю.
Это уже не Лариса. Ночью обычно дежурит Павел.
– Говорит Антон. Гостиница «Космос», где-то рядом, во дворах. Иду следом.
– Бригаду? – В голосе появился интерес.
– Да. Я уже разрядил амулет.
– Что случилось?
Бомж, прикорнувший в середине перехода, протянул руку, будто надеясь, что я отдам ему початую бутылочку. Я пробежал мимо.
– Там другое… Быстрее, Павел.
– Ребята уже в пути.
Я вдруг почувствовал, как челюсти пронзило раскаленной иглой. Ах ты ж сволочь…
– Паша, я за себя не отвечаю, – быстро сказал я, обрывая связь. И остановился перед милицейским нарядом.
Ну вот так всегда!
Почему человеческие стражи порядка всегда появляются в неподходящий момент?
– Сержант Каминский, – скороговоркой произнес молодой милиционер. – Ваши документы…
Интересно, что мне собираются пришить? Пьянство в общественном месте? Вернее всего.
Опустив руку в карман, я коснулся амулета. Едва теплый. Но тут многого и не надо.
– Меня нет, – сказал я.
Две пары глаз, обшаривающих меня в предвкушении добычи, опустели, их покинула последняя искра разума.
– Вас тут нет, – хором повторили оба.
Программировать их времени не было. Я бросил первое, что пришло в голову:
– Купите водки и отдыхайте. Немедленно. Шагом марш!
Видимо, приказание упало на подходящую почву. Схватившись за руки, будто малыши на прогулке, милиционеры рванули по переходу к киоскам. Я почувствовал легкое смущение, представив последствия своего приказа, но времени выправлять положение не было.
Из перехода я выскочил в полной уверенности, что уже опоздал. Нет, как ни странно, мальчик далеко не ушел. Стоял, чуть покачиваясь, метрах в ста. Вот это сопротивляемость! Зов звучал с такой силой, что казалось странным, почему редкие прохожие не пускаются в пляс, почему троллейбусы не сворачивают с проспекта, не врываются в подворотню навстречу сладостной судьбе…
Мальчик оглянулся. Кажется, посмотрел на меня. И быстро пошел вперед.
Все, сломался.
Я двинулся следом, лихорадочно решая, что буду делать. Стоило бы дождаться бригады – ей ехать минут десять, не больше.
Но как-то нехорошо выйдет – для мальчика.
Жалость – штука опасная. Сегодня я поддавался ей дважды. Вначале в метро, истратив заряд амулета на бесплодную попытку сбить черный вихрь. А теперь снова, двинувшись вслед за мальчиком.
Много лет назад я услышал фразу, с которой никак не хотел соглашаться. Не соглашаюсь и до сих пор, хотя уж сколько раз убеждался в ее правоте.
«Благо общее и благо конкретное редко встречаются вместе…»
Да, я понимаю. Это правда.
Но, наверное, есть такая правда, которая хуже лжи.
Я побежал навстречу Зову. Я слышал его наверняка не так, как слышал мальчик. Для него призыв был манящей, чарующей мелодией, лишающей воли и сил. Для меня, наоборот, будоражащим кровь набатом.
Будоражащим кровь…
Тело, над которым я издевался неделю, бунтовало. Мне хотелось пить, не воды – я способен без всякого для себя вреда утолить жажду грязным городским снегом, не спиртного – шкалик с поганой сивухой был под рукой и тоже не принес бы мне вреда. Мне хотелось крови.
И не свиной, не коровьей, а именно человеческой. Будь проклята охота…
«Ты должен пройти через это, – сказал шеф. – Пять лет в аналитическом отделе – многовато, не находишь?» Не знаю, может, и многовато, но мне нравится. В конце концов, сам шеф уже больше ста лет оперативной работой не занимается.
Я пробежал мимо светящихся витрин, уставленных поддельной «гжелью», заполненных бутафорской едой. Мимо по проспекту неслись машины, шли редкие прохожие. Это тоже было подделкой, иллюзией, одной из граней мира, единственной доступной для людей. Хорошо, что я не человек.
Не прерывая бега, я вызвал сумрак.
Мир вздохнул, расступаясь. Будто ударили по мне со спины аэро дромные прожекторы, высекая длинную тонкую тень. Тень клубилась и обретала объем, тень тянула в себя – в пространство, где вообще нет теней. Тень отрывалась от грязного асфальта, вставала, пружинила, будто столб тяжелого дыма. Тень бежала передо мной…
Ускорив бег, я пробил серый силуэт и вошел в сумрак. Краски мира стали тусклее, а машины на проспекте будто замедлились, завязли.
Я приближался к месту своего назначения.
Нырнув в подворотню, я уже готов был увидеть развязку. Неподвижное, опустошенное, выпитое тело мальчика и исчезающих вампиров.
Но я успел.
Мальчик стоял перед девушкой-вампиршей, уже выпустившей клыки, и медленно стаскивал шарф. Вряд ли ему сейчас страшно – Зов заглушает сознание начисто. Он скорее мечтает о прикосновении острых сверкающих клыков.
Рядом стоял парень-вампир. Я сразу почувствовал, что в паре он главный: именно он инициировал девушку, именно он натаскивал ее на кровь. И самое мерзкое: у него была московская регистрационная метка. Вот скотина!
Зато у меня прибавилось шансов на успех…
Вампиры повернулись ко мне, но растерянно, еще не понимая, что происходит. Мальчик был в их сумраке, я не мог, не должен был его видеть… как и их самих.
Потом лицо парня начало разглаживаться, он даже улыбнулся – дружелюбно, спокойно.
– Привет…
Он принял меня за своего. И не стоило его винить за ошибку: сейчас я действительно был одним из них. Почти. Неделя подготовки не прошла даром: я стал чувствовать их… но и сам почти перешел на Темную сторону.
– Ночной Дозор, – сказал я. Протянул вперед руку с амулетом. Он разряжен, но это не так-то легко почувствовать на расстоянии. – Выйти из сумрака!
Наверное, парень подчинился бы. В надежде, что я не знаю о тянущемся за ним кровавом следе, что дело удастся классифицировать как «попытку неразрешенного взаимодействия с человеком». Но девушка не имела его выдержки и не способна была что-либо соображать.
– А-а-а-а!!! – С протяжным воем она бросилась на меня. Хорошо еще, что не впилась зубами в мальчика: она сейчас была невменяема, как наркоман в ломке, у которого выдернули из вены едва вколотый шприц, как нимфоманка, с которой слезли за миг до оргазма.
Для человека рывок был слишком быстрым, парировать его не смог бы никто.
Но я был с вампиршей в одном слое реальности. Вскинул руку и плеснул из початого шкалика прямо в исковерканное трансформацией лицо.
Почему вампиры так плохо переносят алкоголь?
Угрожающий вопль перешел в тонкий визг. Вампирша закрутилась на месте, колотя руками по лицу, с которого пластами сходили кожа и сероватое мясо. А вампир повернулся и бросился бежать.
Все складывалось даже слишком просто. Регистрированный вампир – это не залетный гость, с которым пришлось бы сражаться на равных. Я швырнул бутылкой в вампиршу, протянул руку и поймал послушно раскрутившуюся нить регистрационной метки. Вампир захрипел, хватаясь за горло.
– Выйди из сумрака! – крикнул я.
Кажется, он понял, что дело пошло уж совсем плохо. Кинулся на меня, пытаясь ослабить давление нити, в движении выпуская клыки и трансформируясь.
Будь амулет полностью заряжен, я бы просто его оглушил.
А так пришлось убивать.
Метка – слабо светящаяся голубым печать на груди вампира – хрустнула, когда я послал беззвучный приказ. Энергия, вложенная кем-то куда поспособнее меня, хлынула в мертвое тело. Вампир еще бежал. Он был сыт, крепок, и чужие жизни еще подпитывали мертвую плоть. Но сопротивляться удару такой силы было невозможно: кожа ссохлась, пергаментом обтянув кости, из глазниц потекла слизь. Потом переломился позвоночник, и дергающиеся останки рухнули к моим ногам.
Я обернулся – вампирша уже могла успеть реанимироваться. Но опасности не было. Огромными скачками девушка бежала через двор. Из сумрака она так и не вышла, и увидеть это потрясающее зрелище мог лишь я один. Ну и собаки, конечно. Где-то в стороне заливалась истеричным лаем мелкая псина, скованная сразу и ненавистью, и страхом – всеми теми чувствами, что собачий род испокон веку питает к живым мертвецам.
