Луиза Пенни
Убийственно тихая жизнь
Он поднялся с помощью Бовуара и спросил:
– Она не была ограблена?
– Мы так не считаем. Мистер Хадли говорит, что никаких драгоценностей она не носила, даже сумочки при ней обычно не было. Он думает, что сумочку мы найдем в ее доме.
– А ключ от дома?
– Нет, не обнаружен. Но опять же, мистер Хадли говорит, что тут никто не запирает дома.
– Теперь будут.
Гамаш посмотрел на тело, на крохотную ранку – даже непонятно было, как такая малость могла убить человека. Размером всего с ноготок мизинца.
– Есть какие-либо предположения, чем нанесена рана?
– Сейчас охотничий сезон. Так что, возможно, это пуля, хотя я таких пулевых ранений в жизни не видел.
– Вообще-то, сейчас разрешена только охота с луками. С огнестрельным оружием – лишь через две недели, – сказала Николь.
Гамаш и Бовуар посмотрели на нее. Гамаш кивнул, и они втроем уставились на ранку, словно усилием воли пытались заставить ее заговорить.
– Где же тогда стрела? – спросил Бовуар.
– А выходная рана есть?
– Не знаю, – ответил Бовуар. – Мы пока не позволяли судмедэксперту ее трогать. – Он показал шефу на молодую женщину в джинсах и камуфляжной куртке с медицинским саквояжем.
– Пригласи ее сюда, – распорядился Гамаш.
– Monsieur l’Inspecteur, – сказала доктор Шарон Харрис, кивая, и опустилась на колени. – Она мертва уже часов пять или чуть меньше. Это пока предположение.
Доктор Харрис перевернула тело. К свитеру убитой прилипли сухие листья. Услышав неприятные звуки, Николь повернулась и увидела Бена Хадли – он стоял спиной к ним, согнувшись, и его рвало.
– Да, вот выходная рана.
– Спасибо, доктор. Мы вас здесь оставляем. Бовуар, идем со мной. И вы тоже, агент Николь. Бовуар, расскажи мне, что тебе известно.
Жан Ги Бовуар много лет проработал с Гамашем, они повидали немало трупов и крови, но каждый раз Бовуар поражался этой простой фразе: «Расскажи мне, что тебе известно». Она означала, что охота началась. Бовуар был альфа-самцом, а старший инспектор Гамаш – егермейстером.
– Убитую зовут Джейн Нил. Возраст – семьдесят шесть. Замужем никогда не была. Это нам сообщил мистер Хадли, который сказал, что убитой было столько же лет, сколько и его матери, умершей месяц назад.
– Любопытно. Две пожилые женщины умирают в течение одного месяца в такой крохотной деревеньке. Возникает вопрос.
– У меня он тоже возник, и я его задал. Его мать умерла после длительной борьбы с раком. Она целый год была на грани жизни и смерти.
– Что еще?
– Мистер Хадли отправился в лес часов в восемь утра – это у него обычный утренний моцион. Тело мисс Нил лежало поперек тропинки. Не заметить его было невозможно.
– И что он сделал?
– Он говорит, что сразу же ее узнал. Он присел и слегка встряхнул ее. Думал, вдруг у нее удар или сердечный приступ. Говорит, уже собирался делать ей искусственное дыхание.
– Он что, не заметил ее остекленевших глаз? И того, что она холодна, как мрамор? – вмешалась Николь, чувствовавшая себя все более уверенно.
– А вы бы заметили?
– Конечно. Упустить это невозможно.
– Если только…
Гамаш приглашал ее возразить самой себе. Она не хотела этого делать. Она хотела быть правой. Но он, очевидно, думал, что она ошибается.
– Если только… Если только человек не в шоковом состоянии, наверное. – Ей пришлось признать, что такая маловероятная возможность существовала.
– Вы посмотрите на него. Он нашел тело три часа назад, а все еще не может прийти в себя. Его только что вырвало. Эта женщина была важна для него, – сказал Гамаш, глядя на Бена Хадли. – Если только он не прикидывается.
– Прошу прощения, сэр?
– Ну, засунуть два пальца поглубже в рот не так уж трудно. Очень впечатляет. – Гамаш повернулся к Бовуару. – Кому-нибудь еще известно о смерти мисс Нил?
– На дороге стоит толпа местных, сэр, – сказала Николь.
Гамаш и Бовуар посмотрели на нее. Она поняла, что опять совершила ошибку. Пытаясь произвести впечатление и реабилитировать себя за предыдущую неудачу, она на самом деле сделала нечто противоположное. Ответила на вопрос, который был задан не ей, прервала начальника, предложив ему нечто понятное и трехлетнему ребенку. Гамаш, как и она, видел этих людей. Черт! У Николь мурашки поползли по спине, когда она поняла, что, пытаясь поразить их своей сообразительностью, добилась обратного. Выставила себя идиоткой.
– Извините, сэр.
– Инспектор Бовуар?
– Я старался сохранить все в тайне. – Он обратился к Николь: – Посторонних сюда не пускали, а из наших людей никто не говорит о преступлении за периметром.
Щеки Николь покрылись багровым румянцем. Ей не нравилось, что ему пришлось объяснять это ей, а еще больше не нравилось то, что она нуждалась в таком объяснении.
– Но… – Бовуар пожал плечами.
– Пора поговорить с мистером Хадли, – сказал Гамаш и размеренным шагом направился к нему.
Бен Хадли наблюдал за ними и явно понял, что приехал главный начальник.
– Мистер Хадли, я – старший инспектор Арман Гамаш из Квебекской полиции.
Бен предполагал, что следствие будет вести франкоязычный канадец, возможно даже не владеющий английским, поэтому он несколько минут проговаривал на французском свои ответы на вероятные вопросы. Но вот этот безукоризненного вида человек с аккуратными усами, темно-карими глазами, глядящими на него поверх оправы полукруглых очков, в костюме-тройке (а этот плащ на нем не от «Берберри»?), в твидовой шляпе, из-под которой видны седеющие волосы, протянул ему большую руку, словно на каком-то официальном приеме, и заговорил на английском с британским акцентом. Однако Бен слышал отрывки его разговора с коллегами – и с ними он говорил на чистом французском. В Квебеке такое встречалось нечасто – чтобы люди говорили на обоих языках да к тому же безукоризненно. Но еще необычнее было встретить франкоязычного канадца, который говорил бы по-английски, как член палаты лордов.
– Это инспектор Жан Ги Бовуар и агент Иветт Николь.
Они обменялись рукопожатиями, хотя Николь слегка замешкалась, видимо не уверенная, чем именно он вытирал лицо, после того как его вырвало.
– Чем могу помочь?
– Прогуляемся в сторонку. – Гамаш показал на дорожку, ведущую в лес.
– Спасибо, – с искренней благодарностью сказал Бен.
– Примите мои соболезнования в связи со смертью мисс Нил. Она была вашим близким другом?
– Очень. Ведь она была моей учительницей.
Гамаш внимательно смотрел на Бена своими темно-карими глазами, воспринимая его слова без суждений или обвинений. Впервые за несколько часов Бен вздохнул с некоторым облегчением. Гамаш молча ждал продолжения рассказа Бена.
– Она была замечательной женщиной. Жаль, я плохо умею говорить, а то бы я описал ее вам.
Бен отвернулся, стыдясь слез, снова увлажнивших его глаза. Он сжал пальцы в кулаки и почувствовал желанную боль от ногтей, впивающихся в кожу. Такую боль он мог понять. Иная же лежала за пределами его понимания. Странно, но теперь боль была сильнее, чем месяц назад, когда умерла его мать. Он взял себя в руки.
– Я не понимаю, что случилось. Смерть Джейн не была естественной, верно?
– Да, мистер Хадли, не была.
– Ее кто-то убил?
– Расскажите о вашем сегодняшнем утре, пожалуйста.
Их шаги понемногу замедлились, и теперь они совсем остановились.
– Когда я увидел Джейн, она лежала…
Гамаш прервал его:
– Пожалуйста, с того момента, как вы проснулись.
Бен удивленно поднял брови, но начал рассказывать, как его попросили:
– Я проснулся около семи. Всегда встаю вместе с солнцем. Солнечные лучи попадают ко мне в спальню, а занавески на окнах я никогда не задергиваю. Я поднялся, принял душ, ну и все остальное. Покормил Дейзи.
Он внимательно вглядывался в их лица, пытаясь понять, достаточно ли подробно или, может быть, чересчур подробно рассказывает о событиях утра. Женщина-агент, судя по виду, пребывала в таком же замешательстве, как и он сам. Высокий привлекательный инспектор (Бен уже забыл их имена) записывал за ним. А босс смотрел на него с интересом и поощрительно.
– Потом мы отправились на прогулку, но у нее артрит, и сегодня утром она чувствовала себя неважно. Да, кстати, Дейзи – это собака. Ну, я отвел ее в дом, а сам пошел прогуляться. Было четверть восьмого. – Бен верно решил, что время для них важно. – Чтобы дойти до этого места, нужно всего несколько минут – вверх по дороге, мимо бывшей школы, а затем в лес.
– Вы никого не видели? – спросил Бовуар.
– Нет, не видел. Возможно, кто-то видел меня, но я никого не видел. Я вообще хожу, опустив голову и погрузившись в размышления. Я, бывало, проходил мимо людей, не замечая их. Мои друзья знают об этом и не обижаются. Вот я шел по тропе, и что-то заставило меня поднять голову.
– Пожалуйста, мистер Хадли, попытайтесь вспомнить. Если вы обычно ходите, опустив голову, то что же сегодня заставило вас поднять ее?
– Странно, правда? Не могу вспомнить. Но, как я уже сказал, я, к сожалению, всегда погружен в свои мысли. Ничего глубокого или важного. Моя мать посмеивалась надо мной, говорила, что некоторые пытаются быть в двух местах одновременно, я же – вообще неизвестно где.
Бен рассмеялся, но Николь подумала, что не подобает матери говорить такие вещи в адрес сына.
– Она, конечно, была права. Вот возьмите сегодняшнее утро. Прекрасный восход. Я иду по великолепному лесу. Он как на картинке, но я ничего не замечаю, ничем не восхищаюсь, разве что уже потом, когда я где-то в другом месте вдруг вспомню об этой прогулке. Мой мозг, кажется, всегда на один шаг отстает от тела.
– Почему вы подняли голову, сэр? – напомнил ему Бовуар.
– Даже не представляю, почему я это сделал. Но это было очень кстати, иначе я бы споткнулся о нее. Странно, но мне и в голову не пришло, что она мертва. Мне не хотелось ее тревожить. Я подошел к ней, стараясь не шуметь, и позвал по имени. И тут я отметил эту ее неподвижность, и мой мозг как будто взорвался. Я решил, что у нее удар. Или инфаркт.
Он покачал головой, до сих пор не в силах поверить в случившееся.
– А к ране вы не прикасались? – спросил Бовуар.
– Может, и прикоснулся. Я помню, что вскочил и отер руки о штанины. Я запаниковал и, словно… не знаю, как лучше сказать… словно истерический ребенок, принялся бегать кругами. Идиот! Как бы там ни было, но я взял себя в руки и по сотовому вызвал полицию.
– Любопытно, – сказал Гамаш, – зачем вы берете сотовый на прогулку в лес?
– Этот лес принадлежит моей семье, но каждый год охотники нарушают мое право собственности. К сожалению, я не храбрец, но я не выношу убийства. Все имеет право жить. У меня дома у каждого паука свое имя. Утром, отправляясь на прогулку, я беру с собой телефон. Отчасти из страха, что меня подстрелит какой-нибудь пьяный охотник и нужно будет вызвать помощь, отчасти для того, чтобы позвонить в департамент природных ресурсов и попросить прислать инспектора, если я встречу здесь кого-нибудь.
– И какой у них телефон? – дружелюбно спросил старший инспектор Гамаш.
– Не знаю. Он у меня в быстром наборе. У меня руки дрожат, когда я нервничаю, так что я его запрограммировал туда.
Бен выглядел встревоженным – впервые с начала разговора. Гамаш взял его под руку и повел дальше по тропинке:
– Вы меня извините за эти вопросы. Вы – важный свидетель, и, откровенно говоря, человек, обнаруживший тело, всегда оказывается в числе основных подозреваемых.
Бен остановился как вкопанный и с недоумением посмотрел на инспектора:
– Подозреваемых в чем? Вы что хотите сказать? – Он повернулся и взглянул в ту сторону, откуда они пришли и где лежало тело Джейн. – Там лежит Джейн Нил. Учительница на пенсии. Она выращивала розы и была главой Общества женщин англиканского вероисповедания. Это может быть только несчастный случай. Вы не понимаете. Никто не стал бы убивать ее намеренно.
Николь слушала их разговор и теперь с удовлетворением ждала, что старший инспектор осадит этого глупца.
– Вы абсолютно правы, мистер Хадли. Это самая вероятная гипотеза.
Иветт Николь не поверила своим ушам. Почему Гамаш не шуганет этого Хадли с его импровизированной трибуны, чтобы они могли поскорее заняться делом? Этот идиот переместил тело, а потом бегал тут кругами, уничтожая следы. Вряд ли такой тип имеет право читать лекции человеку столь высокопоставленному и уважаемому, как Гамаш.
– За те несколько часов, что вы здесь находились, вы не заметили ничего странного касательно этого места или самой мисс Нил?
Гамашу понравилось, что Бен, прежде чем ответить, ненадолго задумался, видимо не желая говорить очевидные вещи.
– Да. Люси. Ее собачка. Не припомню, чтобы Джейн выходила на прогулку без Люси. В особенности утром.
– Вы больше никому не звонили по сотовому?
Бен встрепенулся, будто ему предложили какую-то новую блестящую идею:
– Господи, какой же я идиот! Невероятно. Мне и в голову не пришло позвонить Питеру, Кларе или кому-то еще. Торчал здесь один – не хотел оставлять Джейн, да и полиции нужно было дождаться. Я даже не догадался попросить помощи у кого-то еще, кроме службы «девять-один-один». Наверное, я был настолько потрясен, что у меня голова не работала.
«А может быть, – подумала Николь, – ты и в самом деле идиот». Судя по всему, трудно было бы найти человеческое существо, более неприспособленное к жизни, чем Бен Хадли.
– Кто такие Питер и Клара?
– Питер и Клара Морроу. Мои лучшие друзья. Они живут рядом с Джейн. Джейн и Клара – они как мать и дочь. Бедняжка Клара. Как вы думаете, они уже знают?
– Давайте выясним, – сказал вдруг Гамаш и на удивление быстро зашагал назад по тропе к телу, а там остановился и сказал Бовуару: – Ты остаешься за старшего. Ты знаешь, что искать. Агент, вы остаетесь с инспектором и будете ему помогать. Который теперь час?
– Одиннадцать тридцать, сэр.
– Так. Мистер Хадли, в деревне есть ресторан или бистро?
– Да, есть бистро у Оливье.
– Собери всю команду у Оливье в час тридцать, – сказал Гамаш Бовуару. – Время ланча уже закончится, и все помещение будет в нашем распоряжении. Я правильно говорю, мистер Хадли?
– Вообще-то, сказать трудно. Когда деревня узнает, они все там соберутся. Бистро Оливье в Трех Соснах – это как Центральный вокзал в Монреале. Но у него есть еще комната, которую он открывает только на обед. Она выходит на реку. Он, наверное, откроет ее для вас и вашей команды.
Гамаш с любопытством посмотрел на Бена:
– Неплохая мысль. Инспектор Бовуар, я загляну туда и поговорю с месье Оливье…
– Оливье Брюле, так его зовут, – вставил Бен. – У него и его партнера Габриэля Дюбо есть это бистро и еще гостиничка.
– Я с ним поговорю и попрошу открыть для нас отдельную комнату на ланч. Вы не проводите меня в деревню, мистер Хадли? Я там еще не был.
– Да, конечно.
Бен чуть было не добавил «С удовольствием», но вовремя остановился. Этот полицейский излучал вежливость и некоторую долю официозности, и ты поневоле отвечал ему тем же. Хотя они были приблизительно одного возраста, у Бена возникло такое ощущение, будто он разговаривает со своим дедушкой.
– А вот и Питер Морроу.
Бен ткнул пальцем в толпу, которая, как по взмаху дирижерской палочки, повернулась в их сторону, когда они вдвоем вышли из леса. Бен указывал на высокого человека с встревоженным лицом – Гамаш уже разговаривал с ним немного ранее.
– Я сейчас расскажу вам то, что могу, – обратился Гамаш к толпе приблизительно человек в тридцать. Он заметил, что Бен подошел к Питеру Морроу и встал рядом с ним. – Имя покойной – Джейн Нил. – Гамаш знал, что не следует смягчать такие удары фальшивыми словесными прокладками.
Кое-кто из собравшихся начал плакать. Некоторые закрыли рты руками, словно это были зияющие раны. Большинство поникло головой, как будто это знание было для них слишком тяжело. Питер Морроу посмотрел на Гамаша, потом на Бена.
Гамаш ничего не упустил. Мистер Морроу не был удивлен. И горя не продемонстрировал. Тревогу – да. Озабоченность – несомненно. Но вот была ли скорбь в выражении его лица?
– Но как? – спросил кто-то.
– Мы пока не знаем. Однако смерть была насильственной.
По толпе пронесся стон, непроизвольный и скорбный. Только Питер Морроу не издал ни звука.
– А где Клара? – Бен огляделся вокруг. Необычно было видеть их порознь.
Питер мотнул головой в сторону деревни:
– В Святом Томасе.
Трое мужчин нашли Клару в часовне – она сидела с закрытыми глазами, опустив голову. Питер остановился в распахнутых дверях, глядя на ее сгорбленную спину: она словно приготовилась к удару, который должен был обрушиться на нее. Он тихонько прошел по узкому проходу между скамьями с таким ощущением, будто плывет над своим телом и наблюдает за собственными движениями со стороны.
Немногим ранее священник принес новость, что в лесу за зданием прежней школы работает полиция. Беспокойство прихожан нарастало по мере того, как шла служба Дня благодарения. Вскоре крохотная церковь наполнилась шепотками, передающими тревожные слухи о несчастном случае на охоте. Женщина. Ранена? Убита. Ужасно. Ужасно. И в глубине души Клара уже знала, насколько это ужасно. Каждый раз, когда открывалась дверь и внутрь проникали солнечные лучи, она молилась о появлении Джейн: вот она войдет, опоздавшая, и рассыплется в извинениях. «Понимаешь, проспала. Как это глупо. Бедняжка Люси разбудила меня своим визгом – ей давно было пора прогуляться. Извини». Священник либо забыл о случившемся, либо не чувствовал трагедийности ситуации – и продолжал бубнить свое.
Солнце проникало сквозь витражные окна с изображением мальчиков в форме Первой мировой войны, и на сосновом полу и дубовых скамьях играли синие и багряные лучи. В часовне стоял тот же запах, что и в любой другой маленькой церкви, где бывала Клара. Запах обетов, сосны и старых пыльных книг. Когда хор приступил к пению следующего церковного гимна, Клара повернулась к Питеру:
– Ты можешь пойти посмотреть, что там случилось?
Питер взял руку Клары и удивился – она была как ледышка. Он несколько секунд тер ее пальцы.
– Схожу и узнаю. Все будет хорошо. Посмотри на меня, – сказал он, пытаясь отвлечь ее мечущиеся мысли.
«Славь, душа, Господа», – запел хор.
Клара моргнула:
– Все будет хорошо?
– Да.
«Аллилуйя, аллилуйя, славь вечного Бога».
Прошел уже час, и все давно покинули церковь, включая священника, который опаздывал на службу в Клегхорн-Холте. Клара услышала, как открылась дверь, увидела квадрат света в проходе, очертания, знакомые даже в таком преломлении.
Питер постоял немного, а потом медленно направился к ее скамье.
И тогда сомнений у нее не осталось.
Глава третья
Клара сидела в кухне, опустошенная и ошеломленная непреодолимой потребностью забежать к Джейн и рассказать о том, что случилось. А то, что случилось, было совершенно немыслимо. Мир вдруг жестоко лишился Джейн. Лишился этого прикосновения, утешения, доброты. У Клары было такое чувство, будто ее выпотрошили – лишили не только сердца, но и мозга. «И почему мое сердце все еще бьется? – спрашивала себя Клара, глядя на свои аккуратно сложенные на коленях руки. – Я должна забежать к Джейн».
Выйдя из церкви, они, с разрешения Гамаша, взяли золотого ретривера Джейн по кличке Люси, и теперь собака, свернувшись калачиком, лежала у ног Клары, словно переживая свою немыслимую утрату.
Питер ждал, когда закипит чайник, чтобы можно было приготовить чай, и тогда все это пропадет, рассеется. Быть может, говорили его мозг и воспитание, за чаем и разговорами время повернется вспять и все плохое исчезнет. Но он слишком долго прожил с Кларой, и она видела его насквозь, так что все его попытки спрятаться от произошедшего были тщетны. Джейн больше нет. Ее убили. И ему нужно было утешить Клару, сделать так, чтобы все было хорошо. Вот только он не знал как. Обыскав кухонный шкаф – так хирург в военное время торопится найти нужный бинт для перевязки раненого, – Питер отложил в сторону чай «Йоги» и травяную смесь «Гармония», несколько секунд в сомнении смотрел на ромашку. «Нет-нет, сосредоточься», – сказал он себе. Питер знал: он где-то здесь, этот английский наркотик. И его рука ухватила коробочку как раз в тот момент, когда засвистел чайник. Насильственная смерть требовала «Эрла Грея». Наливая кипяток в заварной чайник, он посмотрел в окно и тут же почувствовал на руке обжигающие капли. На скамье посреди деревенского луга сидел в одиночестве старший инспектор Гамаш. Он вроде бы кормил птиц, но Питер тут же решил, что этого не может быть, и вернулся к важному занятию – приготовлению чая.
Арман Гамаш сидел на скамье и смотрел на птиц, но главным образом оглядывал деревню. Жизнь в деревне Три Сосны на его глазах замедлилась. Кипение, бурление, энергия поутихли. Голоса стали звучать тише, походки замедлились. Гамаш сидел и делал то, что умел лучше всего – наблюдал. Разглядывал людей, их лица, фиксировал действия, а если до него доносились звуки голосов, брал на заметку их слова, хотя он, сидя на деревянной скамейке посреди травы, находился довольно далеко от них и слышал лишь отдельные слова. Он замечал, кто огорчен, а кто – нет. Кто обнимается, кто обменивается рукопожатием. Отмечал, у кого красные глаза, а кто ведет себя так, будто ничего и не случилось.
На дальнем конце луга росли три громадные сосны. Между Гамашем и соснами находился пруд, и несколько мальчишек в свитерах возились у воды – наверное, ловили лягушек. Деревенский луг находился, естественно, в центре деревни, его опоясывала улица под названием Общественная, застроенная жилыми домами, и только за спиной у Гамаша, похоже, располагался коммерческий квартал деревни. Очень маленький квартал. Насколько успел заметить Гамаш, весь квартал состоял из depanneur[14] (вывеска с логотипом пепси гласила «Беливо»), boulangerie[15], бистро и книжного магазина. От Общественной улицы отходили четыре второстепенные, словно спицы колеса или указатели стран света на компасе.
Гамаш сидел, наблюдал за жизнью в деревне и вдруг понял, как она прекрасна с ее старыми, выходящими на луг домами и их многолетними садами и деревьями. Каким естественным и безыскусным все было, и пелену горя, опустившуюся на это маленькое сообщество, люди несли с достоинством, скорбью и некоторой долей фамильярности. Эта деревня была старой, а старости всегда знакома скорбь. И утрата.
– Говорят, завтра ожидается дождь.
Гамаш поднял голову и увидел Бена со старой и – судя по запаху – разлагающейся собакой на поводке.
– Неужели? – Гамаш показал на место рядом с собой, и Бен сел, а Дейзи благодарно рухнула рядом с ним.
– Начнется утром. И похолодает.
Несколько мгновений они посидели молча.
– Вон там дом Джейн. – Бен показал на маленький каменный коттедж слева от них. – А дом неподалеку принадлежит Питеру и Кларе.
Гамаш перевел взгляд: этот дом был немногим больше, чем дом Джейн, и если ее был построен из плитняка, то этот – из красного кирпича в стиле, известном как «лоялист». Вдоль фасада шла простая деревянная веранда, на которой стояли два плетеных кресла-качалки. Рядом с дверью он увидел окно, и еще два – на втором этаже с жалюзи, выкрашенными в теплый темно-голубой цвет. В аккуратном садике перед домом росли розы, многолетники и фруктовые деревья. «Кажется, райские яблоки», – подумал Гамаш. Несколько деревьев, в основном кленов, разделяли дом Джейн Нил и дом Морроу. Впрочем, теперь их разделяло нечто большее, чем деревья.
– А это мой дом, – сказал Бен, показывая на привлекательный старый особняк, обитый вагонкой, покрашенной в белый цвет. Внизу у дома была пристроена веранда, а наверху имелись три спальни. – Но я думаю, что вон тот дом наверху тоже принадлежит мне. – Он неопределенно махнул в сторону неба.
Гамаш решил, что Бен говорит метафорически или даже метеорологически. Потом его глаза с пушистых облачков опустились на крышу дома, прилепившегося к склону холма, по которому проходила дорога, ведущая из Трех Сосен.
– Мы владеем этим домом вот уже несколько поколений. Там и моя мать жила.
Гамаш не знал, что на это ответить. Он видел такие дома и раньше. Много раз. Они, как это стало известно Гамашу во время его учебы в Колледже Христа в Кембридже, назывались викторианскими махинами. Довольно живописное название. И Квебек, в первую очередь Монреаль, имел свою долю махин, построенных шотландскими баронами-разбойниками на деньги, заработанные на строительстве железных дорог, алкоголе и банковском деле. Эти дома держались на гордыне, а это не очень надежная опора, и многие из них разрушились уже много лет назад или были подарены Университету Макгилла, которому еще один викторианский монстр требовался не больше, чем вирус Эбола. Бен с любовью смотрел на свой дом.
– И вы переедете в большой дом?
– О да. Только там придется поработать. Некоторые его части просто как из фильма ужасов. В жутком состоянии.
Бен вспомнил, как он рассказывал Кларе о тех временах, когда они с Питером играли в войну в подвале и натолкнулись на змеиное гнездо. Он никогда не видел, чтобы человек зеленел, а вот Клара позеленела.
– А деревня названа по этим трем соснам? – Гамаш посмотрел на деревья посреди луга.
– Так вы не знаете эту историю? Эти три сосны – они не те, что были вначале. Им всего шестьдесят лет. Моя матушка помогала их сажать, когда была еще ребенком. Но сосны там росли и в момент основания деревни, более двухсот лет назад. И всегда три штуки. Три Сосны.
– Но почему? – Гамаш с интересом посмотрел на Бена.
– Это такой символ. Для лоялистов Объединенной империи[16]. Только они тут и живут, если, конечно, не считать абенаков[17].
Гамаш обратил внимание, что Бен в своем объяснении словно и не заметил тысячи лет обитания в этих местах коренных американцев.
– Но мы всего в нескольких километрах от границы со Штатами. Когда во время Войны за независимость люди, сохранившие верность короне, бежали на север, они не знали, где граница, где можно обосноваться в безопасности. Поэтому был придуман такой знак. Три сосны рядом означали, что здесь будут рады лоялистам.
– Mon Dieu, c’est incroyable[18]. Так изящно. Так просто, – сказал Гамаш, на которого это и в самом деле произвело впечатление. – Но почему я об этом ничего не знаю? Я интересуюсь историей Квебека, но ничего подобного не слышал.
– Может, англичане хотят сохранить это в тайне – вдруг нам опять понадобится.
По крайней мере, Бену хватило воспитания покраснеть, когда он сказал это. Гамаш повернулся и посмотрел на этого высокого человека: тот привычно сутулился, его длинные чувствительные пальцы свободно держали поводок собаки, которая была просто не в силах от него убежать.
– Вы это серьезно?
– Результаты последнего референдума о суверенитете[19] подошли, как вам известно, к опасной черте. И кампания временами велась просто отвратительно. Не всегда приятно чувствовать себя меньшинством в собственной стране, – сказал Бен.
– Я могу это понять, но даже если Квебек отделится от Канады, неужели вы будете чувствовать в этом какую-то угрозу для себя? Вы же знаете, что ваши права будут защищены.
– Знаю ли? Будет ли у меня право выставить вывеску на моем родном языке? Или работать только на английском? Нет. Язык для меня установит полиция. The Office de la Langue Française[20]. Я подвергаюсь дискриминации. С этим даже Верховный суд согласен. Я хочу говорить по-английски, старший инспектор.
– Вы и говорите по-английски. Как и я. Как и мои подчиненные. Нравится вам это или нет, мистер Хадли, но англичан в Квебеке уважают.
– Не всегда и не все.
– Верно. И полицейских тоже не все уважают. Такова жизнь.
– Вас не уважают из-за прошлых дел. Из-за того, что Квебекская полиция делала прежде. А нас не уважают просто за то, что мы англичане. Это не одно и то же. Вы хоть представляете, как изменилась наша жизнь за последние двадцать лет? Скольких прав мы лишились? Сколько наших друзей, соседей, родственников уехали из-за принятых драконовских законов? Моя мать почти не говорила по-французски. А вот я двуязычный. Мы стараемся, инспектор, но нас, англичан, выставляют на посмешище. Винят во всех грехах. Называют tête carrée[21]. Нет. – Бен Хадли кивнул в сторону трех мощных сосен, едва покачивающихся на ветру. – Я верю в личности, а не в коллективы.
«В этом заключается одно из главных различий между англоязычными и франкоязычными квебекцами, – подумал Гамаш. – Англичане верят в права индивида, а французы чувствуют, что должны защищать коллективные права. Защищать свой язык и культуру».
Это был старый и подчас горький спор, правда редко влияющий на отношения между людьми. Гамаш вспомнил напечатанную несколько лет назад в «Монреаль газетт» статью одного колумниста, который заметил, что Квебек действует в реальности, а не на бумаге.
– Ситуация меняется, месье Хадли, – мягко сказал Гамаш, надеясь снять напряжение, сгустившееся над их скамейкой.
Англо-французский спор в Квебеке был поляризующей силой. Гамаш подумал, что лучше оставить его политикам и журналистам, которым больше нечего делать.
– Ой ли, старший инспектор? Неужели мы и в самом деле становимся более цивилизованными? Более толерантными? Менее склонными к насилию? Если бы что-то менялось, вы бы не приехали сюда сегодня.
– Вы говорите о смерти мисс Нил? Думаете, это было умышленное убийство? – Сам Гамаш склонялся именно к этому.
– Нет, не думаю. Но я знаю, что, кто бы ни сделал это с ней, он так или иначе замышлял убийство сегодня утром. По меньшей мере убийство невинного оленя. Это не цивилизованное действие. Нет, инспектор, люди не меняются. – Бен опустил голову и принялся перебирать поводок пальцами. – Может быть, я и ошибаюсь. – Он посмотрел на Гамаша и обезоруживающе улыбнулся.
Гамаш разделял чувства Бена относительно охоты, но насчет людей никак не мог с ним согласиться. В любом случае разговор получился откровенный, а в этом и состояла его работа – вызывать людей на откровенность.
Он был занят все два часа, прошедшие с тех пор, как он покинул Бовуара. Он прошел с Питером Морроу и Беном Хадли в церковь, где Питер сообщил жене о смерти Джейн. Гамаш наблюдал, стоя в стороне у двери: ему было важно увидеть ее реакцию, а вмешиваться он не хотел. Он вышел из церкви и вместе с мистером Хадли направился назад.
У входа в эту очаровательную деревню Гамаш оставил Бена Хадли и зашел в бистро. Найти его было легко по голубым и белым навесам и круглым деревянным столам и стульям на тротуаре при входе. Несколько человек попивали кофе, глядя, как старший инспектор приближается по дороге.
Когда его глаза привыкли к освещению в бистро, он увидел не один большой зал, как предполагал, а два, каждый со своим камином, в которых весело потрескивали поленья. Он увидел разнородные старинные столы и стулья. Перед несколькими столиками стояли кресла, обитые старинной выцветшей материей. Каждая вещь словно находилась здесь с самого начала. Гамаш и сам нередко покупал антикварные вещи, а потому умел отличать плохое от хорошего и понимал, что буфет в углу с резьбой в виде алмазных граней, в котором были выставлены тарелки и столовые приборы, – вещь довольно редкая. В дальнем конце этого зала на длинной деревянной стойке стоял кассовый аппарат. Вазочки с лакричными трубочками и булочками, коричными палочками и яркими мармеладными мишками стояли в ряд с порционными коробочками с воздушными хлопьями.
