Луиза Пенни
Смертельный холод
Глава седьмая
– Joyeux Noёl, tout le monde[28], – с улыбкой сказала Эм, открыв дверь гостям несколько минут спустя.
Ее любимец Анри, годовалый щенок немецкой овчарки, выскочил на улицу и принялся скакать вокруг гостей, пока его не заманили внутрь куском рождественского пирожного. Неразбериха и веселый шум помогли прогнать неловкое чувство, вызванное у них вспышкой Си-Си. Казалось, вся деревня одновременно прибыла к Эм, люди поднимались по ступенькам широкой веранды, стряхивали снег с курток и шапок.
Дом Эмили представлял собой старинный обитый вагонкой коттедж, расположенный напротив дома Морроу и отделенный от него деревенским лугом. Оливье остановился за кругом света перед крыльцом, стараясь не уронить лососину с блюда.
Приближение к дому Эм, в особенности вечером, всегда зачаровывало его. Это было похоже на одну из тех сказок, что он читал в детстве с фонариком, укрывшись с головой одеялом, – там всегда были увитые розами домики и каменные мостики, огонь, пылающий в камине, и счастливые пары, красотки и красавцы, идущие рука об руку. Его отец с облегчением думал, что сын разглядывает фотографии в «Плейбое», но Оливье занимался делом гораздо более приятным и опасным. Он мечтал о том времени, когда создаст свой собственный сказочный мирок. И это ему удалось. По крайней мере, отчасти. Он сам стал «красоткой». Он смотрел на домик Эм, на его манящий кремовый свет, и понимал, что пришел прямо в книгу, которой утешался, когда мир казался холодным, жестоким и несправедливым. Наконец он улыбнулся и пошел в дом, неся свое рождественское подношение. Он шел осторожно, чтобы не поскользнуться на льду, который, возможно, подстерегал его под тонким слоем снега. Слой чистейшей белизны был и прекрасен, и опасен. Никогда не знаешь, что под ним. Квебекские зимы могут и очаровывать, и убивать.
Люди прибывали, еду заносили в знакомую кухню, и в духовке скопилось слишком много горшочков и пирогов. Блюда, наполненные засахаренным имбирем, вишней в шоколаде, фруктами в сахаре, стояли на столе рядом с пудингами, тортами, печеньем. Маленькая Роза Левек смотрела на bûche de Noёl[29], традиционное рождественское лакомство из фруктовой коврижки, покрытой тончайшим слоем глазури. Маленькие пухлые пальцы Розы лежали на скатерти, украшенной изображением Санта-Клауса, оленя и рождественской елки. В гостиной Рут и Питер готовили выпивку, Рут выливала свой виски в сосуд, который, как полагал Питер, называется вазой.
На елке горели гирлянды, а рядом сидели дети Вашон и читали надписи на подарках в яркой обертке – искали те, что предназначались им. Огонь в камине разгорался, да и некоторые из гостей понемногу раскочегаривались. В столовой раздвижной стол стонал под грузом горшочков и пирогов, печенных в патоке бобов и ветчины в кленовом соке. Во главе стола, словно викторианский джентльмен, расположилась индейка. Центр стола каждый год оставляли для замысловатых и ярких цветочных композиций Мирны. В этом году это были сосновые ветки с вплетением великолепного красного амариллиса. В центре этого соснового леска на подстилке из мандаринов, клюквы и шоколадок стояла музыкальная шкатулка, и из нее доносилась рождественская песенка.
Оливье донес вареную лососину до стола. Для детей, которые без присмотра набивали желудки конфетами, приготовили пунш.
Так по старой квебекской традиции отмечали у Эмили Лонгпре канун Рождества, так же отмечали этот праздник и ее мать, и ее бабушка в этом самом доме в эту же ночь. Клара увидела, что Эм ходит по кругу, и обняла ее за талию:
– Чем я могу помочь?
– Нет, дорогая. Я просто хочу, чтобы все были довольны.
– Мы в этом доме всегда довольны, – искренне сказала Клара.
Она поцеловала Эм в обе щеки и почувствовала соль на губах. Эм плакала этим вечером, и Клара знала почему. В Рождество дома были наполнены людьми, которые все еще здесь и которых здесь уже нет.
– Так когда ты собираешься снять свою бородку Санты? – спросил Габри, подсаживаясь к Рут на потертый диван у огня.
– Сука, – пробормотала Рут.
– Шлюха, – парировал Габри.
– Нет, вы только посмотрите.
Мирна села по другую сторону Рут, и от ее веса двое других чуть не катапультировались под потолок. Мирна указала тарелкой в сторону рождественской елки, где молодые женщины критиковали прически друг друга:
– Эти девицы говорят, что у них плохой день для волос. Только подумайте!
– Ну и ну, – заметила Клара, оглядываясь в поисках стула.
Комната была заполнена людьми, слышалась английская и французская речь. В конце концов Клара села на пол и поставила полную тарелку на кофейный столик. К ней подошел Питер:
– Вы о чем говорите?
– О волосах, – ответила Мирна.
– Спасайся, – сказал Оливье, обращаясь к Питеру. – Для нас уже поздно, но у тебя еще есть шанс уйти. Насколько я понимаю, на другом диване идет разговор о простате.
– Садись. – Клара потащила Питера вниз за пояс. – Те девицы думают, что у них проблемы с волосами.
– Но дождутся менопаузы, – подтвердила Мирна.
– О простате? – спросил Питер у Оливье.
– И о хоккее, – вздохнул тот.
– Эй, ребята, вы слушаете?
– Так тяжело быть женщиной, – пожаловался Габри. – То у нас начинаются менструации, потом вы, животные, лишаете нас невинности, потом разлетаются дети, и мы уже не знаем, кто мы…
– Отдаем лучшие годы жизни этим неблагодарным ублюдкам и эгоистичным детям, – кивнул Оливье.
– А потом, только мы запишемся на курсы гончарного искусства или тайской кухни, – трррах!
– Или нет, – сказал Питер, улыбаясь Кларе.
– Осторожнее, мальчик. – Она ткнула в его сторону вилкой.
– Менопауза, – проговорил Оливье певучим голосом диктора Си-би-си.
– Я никогда не просил у мужчины о паузе, – заметил Габри.
– Первый седой волос – вот что такое плохой день для волос, – сказала Мирна, не обращая внимания на мужчин.
– Как насчет того дня, когда ты впервые замечаешь, что у тебя на подбородке растут волосы? – спросила Рут. – Вот плохой день для волос.
– Боже, как это справедливо, – рассмеялась Матушка, присоединяясь к ним. – Такие длинные, жесткие, как проволока.
– Не забудь про усы, – подхватила Кей, опускаясь на место, предложенное ей Мирной, а Габри встал, уступая место Матушке. – Мы заключили торжественное соглашение. – Кей кивнула на Матушку и посмотрела на Эм, разговаривавшую с соседями. – Если кто-то из нас оказывается в больнице без сознания, остальные позаботятся, чтобы их вытащили.
– Затычки? – спросила Рут.
– Волосы из подбородка, – ответила Кей, с тревогой посмотрев на Рут. – Тебя в списке посетителей не будет. Матушка, возьми это на заметку.
– Я взяла это на заметку много лет назад.
Клара отнесла пустую тарелку к столу и вернулась через несколько минут с бисквитом, шоколадными пирожными и лакричным ассорти.
– Украла у детей, – сообщила она Мирне. – Лучше поторопись, пока еще что-то осталось. А то они такие умники.
– Я возьму у тебя. – Мирна и в самом деле протянула руку, но вынуждена была ее убрать, увидев угрожающе занесенную над ней вилку. – Наркоманы, вы смешны, – сказала Мирна, глядя на полупустую вазу с виски у Рут.
– Вот тут ты ошибаешься, – возразила Рут, проследив направление ее взгляда. – Прежде это был мой любимый наркотик. До двадцати моим наркотиком было желание быть принятой, после двадцати – желание получить одобрение, после тридцати – любовь, а после сорока – виски. Последнее немного затянулось, – признала она. – А теперь меня по-настоящему заботит одно – была бы хорошая перистальтика.
– А у меня наркотическая зависимость от медитации, – сказала Матушка, поглощая третью порцию бисквита.
– У меня идея, – обратилась Кей к Рут. – Ты могла бы посетить Матушку в ее центре. Она может вымедитировать любое дерьмо из кого угодно.
После этого сообщения наступило молчание. Клара искала хоть что-нибудь, чтобы прогнать этот навязчивый, отвратительный образ, и была благодарна Габри, когда он взял книгу из пачки под кофейным столиком и помахал ею.
– Кстати, если уж речь зашла о дерьме. Это книга Си-Си? Вероятно, Эм купила ее во время твоей презентации, Рут.
– Она, наверное, продала не меньше, чем я. Вы все предатели, – обвинила их Рут.
– Нет, вы послушайте.
Габри открыл «Клеймите беспокойство», и Клара заметила, что Матушка заерзала, словно собираясь подняться, но Кей вцепилась ей в руку и удержала на месте.
– «А потому, – начал читать Габри, – само собой разумеется, что цвета, как и эмоции, вредоносны. Тот факт, что негативные эмоции имеют свою окраску, не случаен: красный для гнева, зеленый для зависти, голубой для депрессии. Но если сложить все цвета, то что мы получим? Белый. Белый – это цвет божественности, уравновешенности. Цель состоит в достижении уравновешенности. А чтобы достигнуть ее, мы должны удерживать эмоции внутри, предпочтительно под белым слоем. Вот о чем говорит ли-бьен, это достойное древнее учение. Из этой книги вы узнаете, как скрывать свои истинные чувства, как сохранить их в безопасности в этом недобром и субъективном мире. Ли-бьен – это древнее китайское искусство рисования изнутри. Удержания в себе цветов и эмоций. Это единственный способ достижения мира, гармонии и спокойствия. Если мы все станем хранить наши эмоции в себе, не будет борьбы, вреда, насилия, войн. В этой книге я предлагаю мир вам и всей планете». – Габри захлопнул книгу. – Что-то я сегодня не заметил, чтобы ли-бьен в ней победил инь-ян.
Питер рассмеялся вместе с остальными, но при этом постарался ни с кем не встречаться взглядом. В глубине души, под собственным слоем белой кожи Питер был согласен с Си-Си. Эмоции опасны. Эмоции лучше прятать под спокойной и мирной маской.
– Бессмыслица какая-то, – сказала Клара, перелистав несколько страниц и застряв на одном из абзацев.
– А предыдущее не было бессмыслицей? – спросила Мирна.
– Там другое дело, но здесь она пишет, что восприняла эту жизненную философию в Индии. А разве перед этим она не говорила, что ли-бьен – китайская философия?
– Ты что, и в самом деле ищешь там какой-то смысл? – спросила Мирна.
Клара снова погрузилась в книгу. Через несколько секунд ее плечи начали подрагивать, потом к ним присоединилась и спина. Наконец она подняла лицо и посмотрела на озабоченных друзей.
– Что такое? – спросила Мирна у плачущей Клары.
– Имена ее гуру, – проговорила та между рыданиями.
Внезапно Мирна засомневалась, плачет ее подружка или смеется.
– Кришнамурти Дас, Рави Шанкар Дас, Ганди Дас. Рамен Дас. Калиль Дас. Джибран Дас. Они даже ее называют Си-Си Дас.
Клара зашлась от смеха, как и большинство остальных.
Большинство. Но не все.
– Я не вижу в этом ничего плохого, – сказал Оливье, вытирая глаза. – Мы с Габри выбрали путь «Хаген Дас»[30]. И ничего. Хотя и не без трудностей.
– А один из твоих любимых фильмов – «Das Boot»[31], – напомнила Клара Питеру. – Так что ты, вероятно, просветленный.
– Верно. Хотя тут «Дас» стоит спереди.
Клара, расхохотавшись, оперлась плечом о Питера, и в это время прибежал Анри и запрыгнул на них обоих. Перестав смеяться и успокоив Анри, Клара, к своему удивлению, увидела, что Матушка ушла.
– С ней все в порядке? – спросила Клара у Кей, которая провожала взглядом подружку – та направлялась в столовую и к Эм. – Может, мы что-то не то брякнули?
– Нет-нет.
– Мы не хотели ее обидеть, – сказала Клара, садясь рядом с Кейт на место, освобожденное Матушкой.
– Вы ее не обидели. Вы о ней даже и не говорили.
– Мы смеялись над вещами, к которым она относится серьезно.
– Вы смеялись над Си-Си, а не над Матушкой. Она знает разницу.
Но Клара задумалась. И Си-Си, и Матушка нарекли свои бизнесы «Клеймите беспокойство». Они обе жили в Трех Соснах. И обе исповедовали похожие духовные практики. Не скрывают ли две эти женщины нечто большее, чем эмоции?
Выкрики «Счастливого Рождества» и «Joyeux Noёl» затихли в веселой ночи – вечеринка закончилась. Эмили помахала последним гостям и закрыла дверь.
Была половина третьего ночи, и Эмили совсем выбилась из сил. Она медленно прошла в гостиную, опираясь рукой о стол. Клара, Мирна и остальные навели в доме порядок, тихо вымыли посуду, пока она сидела на диване с маленьким стаканчиком виски и разговаривала с Рут.
Рут ей всегда нравилась. Все были изумлены ее первой книгой стихов, изумлены тем, что такая хрупкая и язвительная женщина может творить такую красоту. Но Эм знала. Давно знала. Она среди прочего и этим поделилась с Кларой. Клара видела то, что было недоступно другим, и по этой причине Эм прониклась к Кларе симпатией с самого первого дня ее появления в деревне. Тогда Клара была молодая и самоуверенная, нетерпимая и талантливая. Клара была похожа на того мальчонку из «Шестого чувства»[32], только видела она не призраков, а доброту. Что само по себе было несколько пугающим. Ведь видеть зло в других людях так утешительно, это дает нам множество предлогов и извинений, чтобы вести себя не лучшим образом. Но доброта? Нет, способностью видеть доброту в других наделены только выдающиеся люди.
Впрочем, Эм было известно, что во многих людях, сколько ни ищи, доброты не найдешь.
Она подошла к проигрывателю, выдвинула ящик стола, осторожно извлекла оттуда одну шерстяную варежку. Под ней лежала пластинка. Она поставила пластинку и протянула руку к кнопке «пуск» – палец ее был изогнут и чуть подрагивал, словно в пародии на Микеланджелово «Сотворение мира». Потом она вернулась к дивану, осторожно держа варежку, словно в ней все еще оставалась рука.
В спальнях почивали Матушка и Кей. Уже долгие годы три подружки собирались в канун Рождества и праздновали этот день на свой собственный тихий манер. Эм подозревала, что это ее последнее Рождество. Она подозревала, что и для Кей это Рождество будет последним. А может, и для Матушки. Два тридцать.
Заиграла музыка, и Эмили Лонгпре закрыла глаза.
В одной из спален Матушка услышала первые ноты Концерта для скрипки с оркестром ре мажор Чайковского. Матушка слышала этот концерт только в канун Рождества, хотя когда-то это была ее любимая музыка. Когда-то этот концерт был для них особенным. Для Эм в первую очередь, но это было естественно. Теперь они слушали эту музыку только раз в году – ночью в канун Рождества. Сердце Матушки разрывалось, когда она представляла себе свою подругу в одиночестве гостиной. Но она очень любила и уважала Эм, а потому не могла лишать ее этого времени наедине с ее скорбью и ее сыном.
К тому же в эту ночь у Матушки была своя скорбь, которая и составляла ей компанию. Она снова и снова повторяла: «Клеймите беспокойство, клеймите беспокойство». Но эта мантра, утешавшая ее много лет, вдруг утратила смысл, ее сила была украдена этой ужасной, извращенной пародией на женщину. Черт бы побрал эту Си-Си де Пуатье!
Кей ворочалась в постели. Даже повернуться на другой бок было невыносимо мучительно. Ее тело отказывало. Испускало дух – вот как это называлось. Правда, на самом деле происходило противоположное. В духа, в призрака превращалась она сама. Кей открыла глаза и позволила им приспособиться к темноте. Издалека до нее доносились звуки концерта Чайковского. Музыка словно входила в ее мозг не через уши, которые с каждым годом слышали все хуже, а через грудь и прямо в сердце, терзаемое нотами. Это было почти невыносимо. Кей сделала глубокий хрипловатый вздох и чуть не крикнула Эмили, чтобы та выключила музыку. Выключила эту божественную музыку. Но она промолчала. Кей слишком любила подругу и не могла лишить ее этих минут с Дэвидом.
Музыка навела ее на мысль о другом ребенке – о Кри. Что это за имя такое? Кей знала, что имена имеют значение. Девочка сегодня так пела – настоящий ангел, и на несколько минут их осенило нечто божественное, они стали человечнее. Но ее мать несколькими точно подобранными словами изуродовала те блаженные минуты. Си-Си была настоящим алхимиком, наделенным невероятным даром – превращать золото в свинец.
Что такого услышала мать Кри, что спровоцировало у нее подобную реакцию? Нет, она, вероятно, слышала не тот голос, что слышали остальные. А может быть, тот, и проблема в этом как раз и состояла. Может быть, она слышала и другие голоса.
Она была не первой.
Кей попыталась прогнать эту мысль, но та все возвращалась. Потом появилась еще одна мысль, еще один голос, певучий, с ирландским акцентом, мужественный и добрый:
«Ты должна была помочь этому ребенку. Почему ты ничего не сделала?»
Всегда один и тот же вопрос. И один и тот же ответ. Она боялась. Боялась всю жизнь.
Вот он – тот мрак, он наступил,
тот мрак, которого так долго ты ждала.
Но нового, в конечном счете, в этом нет.
Ей вдруг вспомнились строки из стихотворения Рут Зардо. Сегодня у мрака появилось имя, лицо и розовое платье.
Мрак был не Си-Си, мраком было обвинение в лице Кри.
Кей сжала кулаки под шерстяным одеялом и уперла их в подбородок, чтобы было теплее. Она мерзла вот уже много лет. Ее взгляд поймал красные цифры электронных часов. Три часа. Она снова была в своем окопе. Холодная и дрожащая. Сегодня у нее была возможность искупить все прежние минуты трусости в ее жизни. И для этого нужно было всего-то защитить ребенка.
Кей знала, что вскоре получит знак. И вскоре ей придется выбраться из окопа и встретить то, что грядет. Но она не была готова. Пока еще. Пожалуйста.
Черт бы подрал эту женщину.
Эм слушала звуки скрипки, заполнявшие знакомое пространство. Они играли вокруг елки, среди подарков, смеялись у замерзшего окна, выходящего на ярко освещенные сосны в конце луга. Концерт заполнил комнату, и на одно благодатное мгновение она закрыла глаза и представила себе, что это играет не Иегуди[33], а кто-то другой.
Каждый Канун Рождества был похож на предыдущие. Но нынешний оказался хуже остальных. Она слишком многое видела. Слишком многое слышала.
Она знала, что должна сделать.
Рассвет в день Рождества был яркий и прозрачный, снежок предыдущего дня осел на ветвях, и весь мир с восходом солнца заискрился. Клара открыла дверь из прихожей на улицу, чтобы выпустить Люси – золотистого ретривера – и вдохнуть свежего воздуха.
День начинался неторопливо. Питер и Клара вытащили из своих носков пазлы, журналы, конфеты, апельсины. Орешки кэшью быстро исчезли из носка Питера, да и мармеладные мишки в Кларином носке тоже не задержались. За кофе с блинами они открыли подарки покрупнее. Питеру понравились часы от Армани, он немедленно надел их и засучил рукав махрового халата по локоть, чтобы было виднее.
Он принялся театрально шарить под елкой, делая вид, что куда-то засунул подарок для Клары, и наконец разогнулся, покраснев от прилива крови, и протянул ей шар, завернутый в подарочную бумагу.
– Прежде чем ты развернешь, хочу тебе кое-что сказать. – Он покраснел еще сильнее. – Я знаю, как тебя уязвила эта история с Фортеном и Си-Си. – Он поднял руку, пресекая ее возражения. – Про Бога я тоже знаю. – Говоря это, он чувствовал себя невероятно глупо. – Я что хочу сказать: ты рассказала мне, что видела Бога на улице, хотя и знала, что я в это не поверю. Я хочу, чтобы ты знала: я ценю твое доверие, ведь ты знала, что я не буду смеяться.
– Но ты смеялся.
– Ну, совсем немного. Как бы там ни было, но я хотел сказать, что думал об этом, и ты права, я не верю, что Бог – бродяга…
– А кто, по-твоему, Бог?
Ну вот, он хотел вручить ей подарок, а она задает ему вопросы про Бога.
– Ты знаешь, во что я верю. Я верю в людей.
Клара промолчала. Она знала, что он не верит в Бога, и не возражала против этого. Он вовсе не обязан во что-то верить. Но еще она знала, что и в людей он по-настоящему не верит. По крайней мере, не верит, что они хорошие, добрые и умные. Может быть, когда-то он и верил, но после того, что случилось с Джейн, перестал.
Джейн убили, и что-то умерло в Питере.
Сколько бы она ни восхищалась своим мужем, она вынуждена была признать, что верит он только в себя.
– Нет, ты ошибаешься, – сказал он, садясь рядом с ней на диван. – Я понимаю, что у тебя на уме. Я верю в тебя.
Клара взглянула ему в лицо – серьезное, красивое лицо Морроу – и поцеловала его.
– Си-Си и Фортен – идиоты. Ты знаешь, я не понимаю твоей работы и, возможно, никогда не пойму, но я знаю, ты выдающийся художник. Я чувствую это здесь.
Он приложил руку к груди, и Клара поверила ему. Может быть, она достучалась до него. А может, он стал лучше понимать, что она хочет услышать. И то и другое ее устра-ивало.
– Разверни свой подарок.
Клара сорвала бумагу, отчего Питер поморщился. Клочки упали на пол, он поднял их и разгладил.
Внутри обнаружился шар. Без всяких сюрпризов. Сюрприз состоял в том, что шар был прекрасен. Казалось, он сиял в ее руках. На нем была очень простая картинка. Три сосны, покрытые снегом. А ниже – одно слово: «Noёl». Картинка была простая, но отнюдь не примитивная и не наивная. Ничего подобного Клара в жизни не видела. Легкое изящество стиля. Уверенная красота.
Клара поднесла его к свету. Откуда такое свечение у раскрашенного шара? Она присмотрелась и улыбнулась. Посмотрела на Питера, и он склонил свое взволнованное лицо к ее лицу.
– Снаружи нет краски. Одно стекло. Краска внутри. Ты только подумай.
– Тебе нравится? – тихо спросил он.
– Очень. Как и ты. Я тебя люблю, Питер, спасибо. – Она обняла его, не выпуская шара из рук. – Это, вероятно, какое-то рождественское украшение. Ты думаешь, здесь нарисованы Три Сосны? Нет, я вижу, что здесь три сосны, но они так похожи на наши три сосны, что растут на деревенском лугу. Впрочем, любые три сосны, стоящие рядом, будут похожи на другие такие же. Я в восторге. Лучшего подарка я в жизни не получала. И даже не буду спрашивать, где ты его нашел.
Он был благодарен ей за это.
К полудню каштановая начинка уже была в индейке, а индейка – в духовке, и дом наполнился чудесными рождественскими запахами. Питер и Клара решили заглянуть в бистро. По пути им попадались обитатели деревни. Чтобы узнать большинство из них, нужно было какое-то время: почти все они щеголяли новыми вязаными шапочками, оказавшимися утром в их носках. А старые были так знакомы и хорошо пожеваны собаками и кошками. Всю зиму эти домашние любимцы проявляли повышенный интерес к помпону и в конечном счете превращали своих хозяев в свечки с торчащим наверху кусочком фитиля.
В бистро Клара увидела Мирну – та сидела у окна и попивала глинтвейн. Они стащили с себя куртки, которые упорно не хотели их отпускать, и положили шапки и варежки на радиатор, чтобы были теплыми. В бистро прибывали краснолицые соседи и дети: кто-то после катания на лыжах, кто-то после прогулки в снегоступах, кто-то катался на санках с вершины холма к мельнице, кто-то гонял по замерзшему пруду на коньках. Некоторые направлялись на Мон-Сен-Реми и собирались провести полдня, съезжая на лыжах с горы.
– Кто это? – спросила Мирна, ткнув пальцем в человека, сидевшего в одиночестве за столиком.
– Месье «Молсон канадиан»[34]. Всегда заказывает одно и то же пиво. Дает хорошие чаевые, – доложил Оливье, ставя на стол две чашки ирландского кофе для Клары и Питера и вазочку с лакричными конфетами. – Счастливого Рождества. – Он поцеловал их обоих, потом кивнул в сторону незнакомца. – Он появился два дня назад.
– Может, снимает тут у кого-нибудь, – сказала Мирна.
Чужаки в Трех Соснах были большой редкостью только потому, что деревню было трудно найти. Попадали в нее по большей части случайно.
Сол Петров отхлебнул пива, откусил от сэндвича с ростбифом, расплавленным сыром и салатом. Еще на его тарелке лежала уменьшающаяся горка чуть приправленной картошки фри.
Все было идеально.
Впервые за долгие годы Сол чувствовал себя по-человечески. Он не был готов к общению с этими дружески расположенными людьми, но знал, что они не будут возражать, если он попросит разрешения присоединиться к ним. Некоторые уже улыбались ему, поднимали свои стаканы и одними губами произносили «Santé»[35] и «Joyeux Noёl».
Они казались ему добрыми людьми.
Неудивительно, что Си-Си их ненавидела.
Сол обмакнул картофельную стружку в маленькое блюдечко с майонезом. Интересно, кто тут из них художник? Кто нарисовал это удивительное плавящееся дерево? Он даже не знал, мужчина это или женщина.
Может, спросить у кого-нибудь? Три Сосны – совсем маленькая деревня, кто-нибудь наверняка ему скажет. Он бы хотел поздравить художника, поставить ему или ей стаканчик пива, поговорить об их общем искусстве и мастерстве. Поговорить о вещах, имеющих отношение к искусству, а не к темным местам, где он бывал с Си-Си. Но для начала он должен был закончить одно дело в Трех Соснах. А после этого он обязательно найдет художника.
– Извините.
Он поднял голову – над ним стояла огромная черная женщина.
– Меня зовут Мирна. Я владею книжным магазином здесь рядом. Хотела вам сказать, что завтра в Уильямсбурге будет общий ужин, а потом матч по кёрлингу. Мы все едем. Это благотворительное мероприятие – сбор денег для местной больницы. Хотела, чтобы вы знали: вам будут рады.
– Правда?
Он надеялся, что голос его прозвучал не так хрипло, как ему показалось. Чего он вдруг испугался? Уж конечно, не этой женщины. Может быть, он боялся ее доброты? Боялся, что она приняла его за кого-то другого? Кого-то интересного, талантливого и доброго.
– Завтрак в восемь в Легионе, а матч начинается в десять на озере Лак-Брюм. Надеюсь, вы сможете.
– Merci[36].
– De rien[37]. Joyeux Noёl, – сказала она на хорошем французском, хотя и не без акцента.
Сол расплатился за ланч, оставив чаевых еще больше обычного, вышел, сел в машину и поехал вверх по холму к дому Хадли – поездка не далекая.
Он расскажет об этом Си-Си. Идеально. Как раз то, что ему и требовалось.
А когда это закончится, закончится и его миссия, и тогда он, возможно, сядет за один стол с этими людьми.
