Луиза Пенни
Хороните своих мертвецов
Глава третья
На следующее утро в воскресенье Гамаш взял Анри прогуляться по свежему снежку на рю Сент-Урсюль, чтобы позавтракать в «Ле пти куан латен». Дожидаясь омлета и кофе с молоком, он смотрел, как гуляющие направляются в блинные на рю Сен-Жан. Забавно было наблюдать за происходящим из теплого уютного бистро в стороне от большой дороги, когда Анри лежит у его ног.
Гамаш прочитал свежие номера «Ле солель» и «Ле девуар», потом сложил газеты и снова взялся за почту из Трех Сосен. Он живо представил Габри, крупного, говорливого, великолепного, сидящего в бистро, которое он теперь возглавлял. Вот он наклоняется над длинным полированным деревянным столом и пишет. В обоих концах большого помещения с балками под потолком топятся камины из плитняка, ревет огонь, наполняя бистро светом, теплом и гостеприимством.
И даже в претензиях Габри к старшему инспектору всегда присутствовали теплота, дружелюбие.
Гамаш постучал по конвертам пальцем и почти что ощутил эту доброту. Но почувствовал и еще кое-что – убежденность Габри.
«Оливье не делал этого». Габри повторял эти слова из письма в письмо, словно повторами можно было утвердить их истинность.
«Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?»
Гамаш перестал постукивать пальцем по бумаге, посмотрел в окно, потом вытащил сотовый и позвонил.
Позавтракав, он поднялся по крутой скользкой улице, повернул налево и направился в Литературно-историческое общество. Время от времени он отступал в снежный сугроб, чтобы пропустить спешащие семейства. Ребятишки, тепло одетые, укутанные словно в коконы, защищенные от жгучего холода квебекской зимы, направлялись в Ледяной дворец снеговика Бонома, или на ледяную горку, или в cabane à sucre[15] с его сладким кленовым сиропом, затвердевающим на снегу до состояния ириски. Вечера карнавала предназначались для студентов университета, которые выпивали и веселились, а дни были для детей.
И снова Гамаш подивился красоте Старого города с его узкими петляющими улицами, каменными зданиями, металлическими крышами под шапками снега и льда. Он словно оказался в средневековом европейском городе. Но Квебек-Сити представлял собой нечто большее, чем привлекательный анахронизм или милый тематический парк. Это был живой, яркий рай, приветливый город, который не раз переходил из рук в руки, но сохранил свое сердце. Теперь снег пошел сильнее, но ветра не было. Город, всегда привлекательный, зимой казался еще волшебнее со всем этим снегом, огнями, конными calèche[16], людьми, тепло укутанными от холода.
На вершине улицы Гамаш остановился, чтобы перевести дыхание. Дыхание, которое с каждым днем становилось все легче по мере того, как к старшему инспектору возвращалось здоровье благодаря долгим спокойным прогулкам с Рейн-Мари, Эмилем или Анри. А иногда в одиночестве.
Впрочем, в эти дни он никогда не оставался один. А он стремился к этому – к благословенному одиночеству.
Avec le temps, говорил Эмиль. Со временем. И возможно, он был прав. Силы возвращались к Гамашу. Так почему бы не вернуться и здравомыслию?
Возобновив движение, он заметил, что впереди что-то происходит. Увидел полицейские машины. Наверняка возникла какая-нибудь потасовка с участием не проспавшихся после вчерашних возлияний студентов, которые приехали в Квебек, чтобы познакомиться с официальным напитком Зимнего карнавала под названием «карибу» – почти смертельная смесь портвейна и спирта. Доказать этого Гамаш не мог, но он не сомневался, что именно из-за «карибу» он стал терять волосы, когда ему перевалило за двадцать.
Приблизившись к зданию Литературно-исторического общества, он увидел еще больше полицейских машин и выставленный кордон.
Старший инспектор остановился. Анри тоже остановился и сел рядом с ним, глядя на происходящее.
На этой боковой улочке было спокойнее, люди встречались реже, чем на главных улицах. В каких-то двадцати футах от себя Гамаш видел поток людей, не обращающих внимания на то, что происходит здесь.
У основания лестницы, ведущей в старую библиотеку, стояли полицейские. Другие полицейские толклись тут же. У тротуара были припаркованы грузовичок телефонной станции и «скорая помощь». Но никаких мигающих проблесковых маячков, никакого ощущения экстренной ситуации.
Это могло означать одно из двух. Либо это ложная тревога, либо нет, но нужда в срочных действиях уже отпала.
Для Гамаша выбор был ясен. Несколько полицейских у «скорой» смеялись и подталкивали друг друга. Старший инспектор рассвирепел при виде этого веселья – он в своей команде никогда не допускал такого на месте преступления. В жизни было место для смеха, но не вблизи недавней насильственной смерти. А то, что здесь имела место смерть, Гамаш не сомневался. И дело было не только в его инстинкте – он видел перед собой множество свидетельств, подтолкнувших его к этому выводу. Количество полицейских, неторопливость, присутствие «скорой».
Причем смерть была насильственной. Об этом ему сообщил кордон полицейских.
– Проходите, месье, – сказал, подойдя к нему, один из полицейских, молодой и нагловатый. – Тут не на что смотреть.
– Я хотел зайти туда, – объяснил Гамаш. – Вы не знаете, что случилось?
Молодой полицейский повернулся к нему спиной и пошел прочь, но это не смутило Гамаша. Он остался стоять, глядя на полицейских, которые переговаривались внутри кордона. А он и Анри стояли снаружи.
По каменным ступенькам спустился человек, сказал несколько слов одному из полицейских в кордоне, потом прошел к машине без полицейских опознавательных знаков. Помедлив, он огляделся и начал было садиться в машину. Но не сел. Он замер, медленно выпрямился и уставился на Гамаша. Смотрел на него секунд десять, если не больше, – не ахти какое время, если ешь шоколадное пирожное, но когда смотришь на незнакомого человека – немалое. Он тихо захлопнул дверь машины, пошел к полицейской ленте, перешагнул через нее. Увидев это, молодой полицейский оставил своих товарищей и поспешил к нему, зашагал в ногу с полицейским в гражданской одежде.
– Я уже говорил ему, чтобы он не задерживался.
– Говорил?
– Oui. Хотите, чтобы я потребовал?
– Нет, я хочу, чтобы ты шел со мной.
На глазах остальных двое полицейских пересекли заснеженную улицу и подошли к Гамашу. Последовала пауза – три человека вглядывались друг в друга.
Потом полицейский в штатском сделал шаг назад и отдал честь. Молодой полицейский удивленно смотрел на человека в куртке, вязаной шапочке, с шарфом на шее и немецкой овчаркой у ноги. Он взглянул внимательнее на аккуратную седеющую бородку, заглянул в задумчивые карие глаза, увидел шрам.
Побледнев, он сделал шаг назад и тоже отдал честь.
– Chef, – сказал он.
Старший инспектор Гамаш в свою очередь поприветствовал их и махнул рукой, предлагая отказаться от формальностей. Эти люди даже не были в его подчинении. Он входил в полицейское управлении провинции, а эти принадлежали к муниципальной полиции. Но он узнал полицейского в штатском по конференциям, на которых они встречались.
– Я не знал, что вы в Квебеке, сэр, – растерянно сказал старший полицейский.
Почему глава отделения по расследованию убийств полицейского управления всей провинции оказался рядом с местом преступления?
– Вы – инспектор Ланглуа, верно? Я здесь в отпуске, как вам, наверное, известно.
Оба местных полицейских коротко кивнули. Об этом знали все.
– Я в гостях у приятеля, хожу в библиотеку как частное лицо. А что тут случилось?
– Сегодня утром ремонтник с телефонной станции обнаружил здесь тело. В подвале.
– Убийство?
– Нет никаких сомнений. Его пытались зарыть, но, когда человек с телефонной станции начал копать, чтобы найти порванный кабель, там обнаружилось тело.
Гамаш посмотрел на здание. Сотни лет назад в нем размещались суд и тюрьма. Здесь казнили преступников, вешали в окне над главным входом. Это место в прежние времена знавало насильственную смерть и людей, которые несли ее по обе стороны закона. И вот теперь там снова произошла насильственная смерть.
Тут входная дверь открылась, и кто-то вышел наружу. Трудно было разобрать на таком расстоянии, к тому же человек был в зимней одежде, но Гамашу показалось, что он узнал одну из библиотечных волонтеров, пожилую женщину. Она посмотрела в их сторону и остановилась на верхней ступеньке лестницы.
– Коронер только что приехал, но уже сейчас можно сказать, что убитый находился в подвале недолго. Может быть, несколько часов, но никак не дней.
– Еще не начал смердеть, – отметил молодой полицейский. – А то меня от них чуть не рвет.
Гамаш вздохнул, его дыхание облачком вырвалось изо рта. Но он ничего не сказал. Этот полицейский не был его подчиненным, чтобы учить его отношению к недавно умершим, уважению, которое требуется проявлять в их присутствии. Учить сочувствию, необходимому для того, чтобы увидеть в убитом человека. И не только в убитом, но и в убийце. Убийцу ловят не цинизмом и не сарказмом, не черным юмором и не грубыми замечаниями. Его ловят, наблюдая, думая и чувствуя. Грубые замечания не расчищают дорогу, не облегчают интерпретацию улик. Напротив, они затеняют истину страхом.
Но перед старшим инспектором был не его ученик, да и дело не имело к нему отношения.
Отведя глаза от молодого человека, он увидел, что женщина исчезла. Поскольку времени уйти куда-либо у нее не было, Гамаш решил, что она вошла внутрь.
Странно: одеться для улицы, а в конечном счете остаться в тепле.
Но он снова напомнил себе, что это не его дело.
– Хотите войти, сэр? – спросил инспектор Ланглуа.
Гамаш улыбнулся:
– А я как раз напоминал себе, что это не мое дело, инспектор. Спасибо за предложение, но я воздержусь.
Ланглуа бросил взгляд на молодого полицейского, взял Гамаша под локоть и отвел в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз.
– Я попросил вас об этом не из вежливости. Мой английский не очень хорош. Он не так уж плох, но вы бы послушали, как говорит по-французски старший библиотекарь. По крайней мере, мне кажется, что это французский. Она и сама явно так думает. Но я ни слова не могу понять. Когда я ее допрашивал, она говорила по-французски, а я – по-английски. Это было похоже на мультик. Она, наверное, решила, что я идиот. Все, что мне оставалось, – это только улыбаться и кивать, и еще я, кажется, спросил у нее, не из низших ли она слоев.
– Зачем же вы это спросили?
– Я не хотел это спрашивать. Я хотел узнать, спускается ли она в подвал, но у меня не получилось. – Он печально улыбнулся. – По-моему, при расследовании убийства очень важна полная ясность.
– Вы, вероятно, правы. Что она ответила на ваш вопрос?
– Она очень расстроилась и сказала, что ночь – клубничка.
– Господи боже.
Ланглуа разочарованно вздохнул:
– Не войдете со мной? Я знаю, вы говорите по-английски. Слышал ваши выступления на конференциях.
– Но откуда вы знаете, что и я не корежу язык? Может, ночь и есть клубничка.
– У нас есть другие полицейские, которые знают английский лучше меня, и я собирался привезти кого-нибудь из них, но тут увидел вас. Мы могли бы воспользоваться вашей помощью.
Гамаш сомневался. Он чувствовал дрожь в руках, которую, к счастью, скрывали рукавицы.
– Спасибо за приглашение. – Он встретился взглядом с инспектором. – Но я не могу.
Последовало молчание. Инспектор, ничуть не огорченный, кивнул:
– Не нужно было мне просить. Мои извинения.
– Да не за что извиняться. Я признателен вам за приглашение. Merci.
Незаметно для них обоих за ними следили из окна второго этажа. Окно было вставлено сто лет назад вместо двери, которая выходила на мостки, а те вели к смерти через повешение.
Элизабет Макуиртер, все еще обмотанная шарфом, но оставившая пальто в гардеробе при входе, смотрела на двух мужчин. Немного ранее она выглянула из окна, чтобы не видеть это чуждое действо, творившееся в библиотеке. Она искала успокоения, душевного мира в неизменной картинке, открывающейся из окна. Перед ее глазами были пресвитерианская церковь Святого Андрея, резиденция священника, знакомые наклонные крыши города. Снежок неторопливо падал на них, словно в мире не было никаких забот.
Из окна она увидела человека с собакой – он стоял перед кордоном, наблюдал. Она знала, что вот уже неделю он каждый день приходит в библиотеку и сидит тихонько со своей овчаркой. Читает. Иногда пишет. Иногда спрашивает Уинни про книги, которые сто лет, а то и больше никем не открывались.
– Он ищет материал по битве на Полях Авраама, – доложила Уинни Портеру, когда они стояли на антресолях над библиотекой. – В особенности его интересует переписка Джеймса Кука и Луи-Антуана де Бугенвиля.
– Почему? – прошептал Портер.
– Откуда мне знать? – сказала Уинни. – Эти книги такие старые, что, скорее всего, их никто не каталогизировал. Их даже отложили для следующей распродажи. Но потом это отменили.
Портер посмотрел на крупного спокойного человека, сидящего на кожаном диване внизу.
Элизабет была абсолютно уверена, что Портер не узнал его. Она не сомневалась, что и Уинни его не узнала. В отличие от нее.
А теперь, глядя, как местный полицейский инспектор пожимает ему руку и уходит, она снова взглянула на крупного человека и вспомнила, когда в последний раз видела его на улице.
Вместе с остальной провинцией, а вернее, со всей страной она смотрела Си-би-си. Как она узнала позднее, об этом была передача даже на Си-эн-эн, которая вещала на весь мир.
Тогда-то Элизабет и видела его. В форме, без бороды, с синяками на лице, в фуражке, не полностью закрывающей уродливые шрамы. Парадный мундир на нем был теплый, но наверняка не настолько, чтобы защитить его в холод. Он медленно, чуть прихрамывая, шел во главе длинной скорбной колонны мужчин и женщин в форме. Почти нескончаемый кортеж полицейских из Квебека, из Канады, из Штатов, Англии, Франции. А во главе – их начальник. Человек, который вел их, но не последовал за ними до конца. В смерть. Чуть-чуть не успел.
И эта фотография, что появилась на первых газетных полосах, на обложках многих журналов, от «Пари матч» до «Маклинс», «Ньюсуик» и «Пипл».
Фотография старшего инспектора: глаза на мгновение закрыты, голова чуть приподнята, на лице гримаса – миг страшной внутренней муки, ставший достоянием публики. Это было почти невыносимо.
Элизабет никому не сказала, кто он, этот тихий человек, приходивший читать в их библиотеку, но сейчас это должно было измениться. Снова надев пальто, она осторожно спустилась по обледеневшим ступенькам и поспешила по улице следом за ним. Он шел по рю Сент-Анн, рядом с ним трусила собака на поводке.
– Pardon, – окликнула его Элизабет. – Excusez-moi[17].
Гамаш, уже успевший уйти на некоторое расстояние, шел, обходя счастливых туристов и загулявших жителей города. Он свернул налево на рю Сент-Урсюль. Элизабет ускорила шаг. Свернув за угол, она увидела его в полуквартале впереди.
– Bonjour! – крикнула она и помахала ему рукой, но он шел спиной к ней, а если и слышал оклик, то, вероятно, подумал, что это обращено к кому-то другому.
Он приближался к рю Сен-Луи и толпе, направляющейся в Ледяной дворец. Она почти наверняка потеряет его в этой толчее.
– Старший инспектор!
Это прозвучало даже тише, чем все предыдущие слова, но крупный человек сразу застыл на месте. Он стоял спиной к Элизабет, и она отметила, что некоторые недоброжелательно поглядывают на него, вынужденные обходить его по узкому тротуару.
Старший инспектор повернулся. Она боялась, что он будет раздражен, но у него был добродушный, недоумевающий вид. Он быстро пробежал взглядом по лицам и остановился на ней, стоящей в полуквартале от него. Он улыбнулся, и они двинулись навстречу друг другу.
– Désolé[18], – сказала Элизабет, протягивая ему руку. – Извините, что побеспокоила.
– Не стоит извинений.
Наступило неловкое молчание. Гамаш никак не прокомментировал тот факт, что она знает его. Это было слишком очевидно, а он, как и она, не хотел тратить время на очевидное.
– Я знаю, вы работаете в библиотеке, верно? – сказал он. – Чем могу быть полезен?
Они стояли на людном углу рю Сен-Луи и рю Сент-Урсюль. Люди с трудом протискивались мимо них. Чтобы закупорить узкую артерию, многого и не требовалось.
Элизабет все не решалась. Гамаш огляделся и махнул рукой в сторону, противоположную потоку людей, идущих по улице:
– Хотите кофе? Я подозреваю, что вам бы не помешало что-нибудь.
Она улыбнулась впервые за этот день и вздохнула:
– Oui, s’il vous plaît[19].
Пройдя сквозь толпу на квартал вниз по склону, они остановились перед самым маленьким зданием на улице. Оно было побелено, крыша сверкала красным металлом, а наверху красовалась вывеска «Aux Anciens Canadiens»[20].
– Вообще-то, тут бывает полно туристов, но в такое время дня довольно тихо, – сказал Гамаш по-английски, открывая дверь.
Они оказались в довольно обычной для Квебека ситуации, когда из вежливости француз говорит по-английски, а англичанин – по-французски. Они вошли в темный уютный ресторанчик, самый старый в провинции, с низкими потолками, каменными стенами и сохранившимися потолочными балками.
Когда они сели и официант принял у них заказ, Гамаш спросил:
– Может быть, нам выбрать и язык?
Элизабет рассмеялась и кивнула.
– Как насчет английского? – спросил он.
Она еще никогда не видела старшего инспектора так близко. Ему было лет пятьдесят пять – об этом она знала из сообщений. Он был широкоплеч, хорошо сложен, но больше всего ее привлекли его глаза, темно-карие и спокойные.
Элизабет не ожидала этого. Думала, что у него проницательные, холодные, аналитические глаза, которые повидали много страшного, а потому смотрят жестко. Но они оказались задумчивыми, добрыми.
Официант принес Элизабет капучино, а Гамашу – эспрессо. Припозднившиеся с завтраком клиенты уже уходили, и в уголке, где они сели, было тихо.
– Вы, конечно, знаете, что случилось сегодня утром? – спросила Элизабет.
Кофе был ароматный, великолепный. Она нечасто тратилась на хороший кофе, но этот был угощением.
– Инспектор Ланглуа сказал мне, что в подвале Литературно-исторического общества обнаружено тело. – Говоря это, Гамаш смотрел на Элизабет. – Смерть была насильственной.
Она была благодарна ему за то, что он не сказал «убийство». Слишком уж это страшное слово. Она опробовала его в безопасности собственных мыслей, но пока еще не могла вынести на публику.
– Когда мы пришли сегодня утром, телефоны не работали, и тогда Портер позвонил в «Белл Кэнада» и вызвал мастера.
– И мастер быстро приехал, – сказал Гамаш.
– Они нас знают. Здание у нас старое, нуждается в ремонте. Телефоны часто отключаются – либо замыкание, либо мыши перегрызают провода. Но нынешний случай нас удивил, потому что мы недавно поменяли всю проводку.
– Когда вы появились в библиотеке?
– В девять. Приходим пораньше, чтобы иметь час на рассортировку книг и всякие другие дела до открытия библиотеки. Как вы знаете, мы открываемся каждое утро в десять.
Гамаш улыбнулся:
– Я знаю. У вас замечательная библиотека.
– Мы ею очень гордимся.
– Значит, вы появились в девять и сразу же позвонили в «Белл».
– И двадцати минут не прошло, как приехал мастер. У него ушло полчаса на то, чтобы выяснить, в чем дело. Он решил, что в подвале разрыв провода. Мы все подумали, что это опять мыши.
Она помолчала.
– И когда вы поняли, что это не мыши? – спросил Гамаш, понимая, что ей сейчас нужна помощь, чтобы закончить эту историю.
– Мы его услышали – мастера. Он громыхал ботинками по лестнице. Человек он не маленький, и нам показалось, что на нас скачет табун. Он прибежал в кабинет и несколько секунд просто молча смотрел. Потом сказал нам, что в подвале мертвец. Он его откопал, бедняга. Думаю, он не сразу в себя пришел.
Гамаш согласился. Некоторые отходят быстро, а другие после такого события переживают всю оставшуюся жизнь.
– Вы говорите, он его откопал. Значит, в подвале пол не забетонирован?
– Нет. Камеры помещались этажом выше, а это был самый нижний уровень. Дому не одна сотня лет. Раньше там в холодке держали продукты. Когда мастер сказал, что нашел тело, я подумала, что речь идет о скелете. Их все время находят в Квебек-Сити. Может быть, это был казненный преступник. Мы с Уинни пошли посмотреть. Но нам туда и спускаться не пришлось – через дверь увидели, что никакой это не скелет. Человек умер недавно.
– Наверно, для вас это было потрясением.
– Да. Я и прежде видела покойников – в больнице, на похоронах. У меня подружка умерла во сне, и я ее обнаружила, когда зашла за ней – хотела вместе с ней пойти на партию в бридж. Но то другое дело.
Гамаш кивнул. Он понимал. Есть места, где, увидев покойника, не удивляешься, а есть места, где их не должно быть.
– Что вам сказал инспектор? – спросила Элизабет.
Она поняла, что с этим человеком нужно говорить откровенно и не бояться задавать вопросы.
– К сожалению, я ничего такого у него не спрашивал. Но он подтвердил, что это насильственная смерть.
Элизабет опустила глаза на свою опустевшую чашку – она выпила кофе, даже не заметив этого. Редкое угощение пропало даром, остался только клочок пенки. У нее возникло искушение подобрать его пальцем, но она взяла себя в руки.
Принесли счет, и теперь он лежал на столе. Пора было уходить. Старший инспектор подвинул счет к себе, но больше не сделал никаких движений. Он продолжал смотреть на Элизабет. Ждал.
– Я пошла за вами, чтобы попросить об услуге.
– Oui, madame?
– Нам нужна ваша помощь. Вы знаете библиотеку. Мне кажется, она вам нравится.
Гамаш кивнул.
– Вы, безусловно, знаете английский. И не только язык. Я опасаюсь того, чем это может кончиться для нас. Мы – маленькая община, и Литературно-историческое общество слишком важно для нас.
– Я понимаю. Но вы в хороших руках инспектора Ланглуа. Он будет относиться к вам уважительно.
Элизабет взглянула на него, потом наклонила голову:
– Не могли бы вы зайти и посмотреть, может быть, задать какие-то вопросы? Вы и представить себе не можете, какая это для нас катастрофа. Для жертвы, конечно, в первую очередь, но и для нас тоже. – Она поспешила продолжить, прежде чем он откажется. – Я понимаю, что для вас это лишняя головная боль. Правда понимаю.
Гамаш знал, что она говорит искренне, но сомневался, что она понимает. Он посмотрел на свои руки, лежащие на столешнице. Он молчал, и в этом молчании, как и всегда, был слышен тот молодой голос. Теперь знакомый ему не меньше голосов его собственных детей.
«А на Рождество мы идем в гости к родителям Сюзанны и моим. К ее родителям мы ходим на рождественский ужин, а к моим – на мессу в утро Рождества». Голос говорил и говорил о повседневных, тривиальных мелочах, из которых состоит жизнь обычного человека. Этот голос не только звучал у него в ушах – он жил в его голове, в его мозгу. Он всегда был там. Говорил. Говорил бесконечно.
– Извините, мадам, но я не смогу вам помочь.
Он посмотрел на пожилую женщину, сидящую напротив. Предположительно лет семьдесят пять. Худенькая, хорошо сложенная. Косметики почти никакой – лишь немного вокруг глаз да губная помада. Если умеренность давала положительный результат, то перед Гамашем был яркий пример этого. Она представляла собой образ интеллигентной бережливости. Костюм далеко не последнего фасона, но классический, такие всегда в моде.
Она назвала себя – Элизабет Макуиртер, и даже Гамашу, чужому в Квебек-Сити, было знакомо это имя. Судостроительные верфи Макуиртера. Целлюлозно-бумажный комбинат Макуиртера на севере провинции.
– Пожалуйста, нам нужна ваша помощь.
Гамаш видел, как нелегко ей обращаться к нему с просьбой, потому что она понимала, в какое положение ставит его. И все же она делала это. Он не вполне осознавал, насколько отчаянна ситуация, в которой она оказалась. Ее проницательные голубые глаза ни на миг не отрывались от него.
– Désolé, – мягко, но решительно сказал он. – Мне неприятно вам отказывать. И если бы в моих силах было помочь, я бы сделал это. Но…
Он не закончил. Он даже не знал, что собирался сказать после этого «но».
Элизабет улыбнулась:
– Извините, старший инспектор. Не стоило к вам обращаться. Простите меня. Боюсь, что мои собственные неприятности ослепили меня. Я уверена, что вы правы и инспектор Ланглуа хорошо сделает свое дело.
– Я понимаю, что ночь – клубничка, – сказал Гамаш с легкой улыбкой.
– А, так вы об этом уже слышали? – Элизабет улыбнулась в ответ. – Бедняжка Уинни. У нее нет слуха к языкам. Она читает по-французски без всяких проблем. В школе всегда получала самые высокие отметки, но говорить так и не научилась. От ее произношения поезд может остановиться.
– Наверно, инспектор Ланглуа сбил ее с толку, поинтересовавшись ее происхождением.
– Да, это мало способствовало взаимопониманию, – признала Элизабет.
Ее веселость как рукой сняло, на лице снова появилось озабоченное выражение.
– Вам нечего волноваться, – заверил ее Гамаш.
– Но вы ведь не знаете всего. Не знаете, кто этот мертвец.
Она понизила голос и заговорила шепотом. Совсем как Рейн-Мари, когда та читала внучкам сказки. Таким голосом она говорила не за крестную фею, а за злую ведьму.
– И кто же это? – спросил Гамаш, тоже понизив голос.
– Огюстен Рено, – прошептала Элизабет.
Гамаш откинулся на спинку стула, широко раскрыв глаза. Огюстен Рено. Мертв. Убит в Литературно-историческом обществе. Теперь старший инспектор понимал отчаяние Элизабет Макуиртер.
И он знал, что у нее есть для этого основания.
