Луиза Мэй Олкотт
Таинственный ключ и другие мистические истории
– Мне это было бы трудно, однако тем, кто мне дорог, я многое простила бы во имя любви.
Внезапно Пол перехватил ее руку и выпалил:
– Ты почти не изменилась! Ты помнишь наш последний выезд – без малого пять лет назад?
– Да, Пол, – отвечала Лиллиан, пряча глаза.
– И ты помнишь, о чем мы говорили?
– Не очень точно, хотя часть нашей детской болтовни врезалась мне в память.
– Какая именно часть?
– Твой романтический рассказ.
Лиллиан подняла глаза, жаждя спросить о ранних годах Елены: было ли и детство ее омрачено так же, как юность? Пол выпустил руку Лиллиан, словно прочел ее мысли; его рука неосознанно прижалась к груди – значит, он все еще носит медальон, поняла Лиллиан.
– Что же я тебе поведал? – спросил Пол, улыбаясь. Внезапная скованность Лиллиан его позабавила.
– Ты поклялся завоевать свою возлюбленную маленькую леди и жениться на ней, если так будет угодно судьбе.
– И я не отступаюсь от своей клятвы! – воскликнул Пол, сверкнув глазами.
– То есть ты на ней женишься?
– Да, женюсь.
– Ах, но ведь ты на всю жизнь свяжешь себя с…
Слово замерло на губах Лиллиан, но фразу за нее докончил жест.
– С кем? – взволнованно и требовательно спросил Пол.
– С блаженной; с дурочкой; со слабоумным человеком, – вымучила Лиллиан, забывши о себе в тревоге за будущее Пола.
– О ком ты говоришь? – опешил Пол.
– О несчастной Елене.
– Святые небеса, откуда ты понабралась этого бреда? – Негодование было так велико, что даже голос теперь звучал глуше.
– Я своими глазами ее видела. Ты не отрицал, что у нее какой-то порок, а про слабоумие мне сказала Эстер, вот я и поверила. Я ошибаюсь, да, Пол? Я что-то неправильно поняла?
– Да, ты очень, очень ошибаешься. Елена – слепая, но, слава богу, не слабоумная.
Столько серьезности было в голосе Пола, столько укоризны в словах, столько гнева во взгляде, что гордость испарилась. Лиллиан закрыла лицо руками, и мольбы о прощении утонули в слезах – горчайших за всю ее коротенькую жизнь. Ибо в этот миг, принесший ей острую боль, Лиллиан осознала, как сильно она любит Пола и как тяжко ей будет потерять его. Детское увлечение расцвело в женскую страсть, за несколько недель пройдя ряд стадий: ревность, надежду, отчаяние, самообман. Восторг при встрече после долгой разлуки, радость успехам Пола, неприязнь к Елене, облегчение, которое Лиллиан почувствовала, вообразив, что судьба возвела между Полом и его кузиной непреодолимую преграду (в этом облегчении Лиллиан не признавалась даже себе); далее – открывшаяся истина и неизбежное разочарование; наконец, мучения, вызванные непоколебимым намерением Пола жениться на своей первой любви – все эти противоречивые эмоции достигли апогея, смешавшись, и самообладание изменило Лиллиан в тот момент, когда всего больше было ей необходимо. Как ни старалась, она не могла остановить потоки слез, и напрасно Пол уверял, что прощает ее, и сулил ей дружбу Елены, и чего только не предпринимал, чтобы Лилиан утешилась. Наконец, с огромным усилием, она овладела собой и, отпрянув от ладони Пола, которая отвела с ее лба растрепавшиеся локоны, не смея смотреть на его лицо, полного нежной симпатии, Лиллиан прошептала:
– Мне так стыдно, я так раскаиваюсь в содеянном и в сказанном! У меня никогда не хватит духу встретиться с Еленой. Прости меня, забудь мою неразумную выходку. Сейчас особенно тяжкое время – приближается годовщина папиной смерти. Мама страдает в этот день, оттого и я нервничаю, а теперь наше горе усугубилось моим поступком.
– Но ведь этот день – еще и день твоего рождения. Я помню об этом и дерзну преподнести тебе маленький сувенир в обмен на тот, что ты подарила мне когда-то. Вот он, мой, а теперь твой, талисман. Завтра ты услышишь от меня легенду, с ним связанную. Носи его ради меня, и благослови тебя Бог, дорогая.
Последние слова Пол прошептал тихо и поспешно. Перед Лиллиан блеснуло старинное кольцо, рука ее ощутила касание губ и мягкой бородки – и Пол был таков.
Выходил он, скрипя зубами, бормоча про себя:
– Да, завтра все разрешится! Пора рискнуть всем и принять то, что будет. Больше я не стану мучить ни их, ни себя.
Глава VII
Таинственный ключ
– Скажите, Бедфорд, леди Тревлин дома? – спросил Пол, явившись назавтра в ранний час. Все мускулы в его лице были напряжены, отчего он выглядел десятью годами старше.
– Нет, сэр, миледи и мисс Лиллиан изволили уехать в свое поместье еще вчера вечером, сэр.
– Надеюсь, причина не в дурных вестях? – Глаза молодого человека сверкнули, как будто он чуял близкую развязку.
– Сэр, про дурные вести я ничего не знаю. Это каприз нашей барышни – чтобы, значит, непременно в поместье уехать. Миледи была против, потому что, сэр, в эту пору она чем дальше от Холла, тем ей, сердешной, лучше. Но мисс Лиллиан она все-таки одну не пустила. Словом, сэр, вместе они уехали.
– А письма для меня они не оставили, Бедфорд?
– Как же, сэр! Имеется письмо! У нас тут весь дом вверх дном – собираемся, а до будуара мисс Лиллиан еще руки не дошли.
Бедфорд повел Пола в будуар, вручил ему письмо и удалился. Оказалось, письмо написала миледи. Состояло оно из нескольких сумбурных строк: сожаление по поводу внезапного отъезда – но без объяснения причины; надежда на возобновление знакомства в следующем сезоне – но никаких приглашений в Холл; благодарность и привет от Лиллиан – но без упоминания Елены; да еще пара комплиментов. Усмехнувшись, Пол швырнул письмо в камин и пробормотал:
– Бедная женщина воображает, что бегством спаслась от опасности! А Лиллиан пытается скрыть от меня свои затруднения. Нежное сердечко, скоро, скоро я утешу тебя.
Пол оглядел элегантную комнату, полную примет недавнего присутствия Лиллиан. Крышку пианино не опустили; на пюпитре были раскрытые ноты, в рабочей корзинке, рядом с миниатюрным наперстком, лежала неоконченная вышивка. На столе остались записки, рисунки и бальные книжки, перчатка жемчужного оттенка валялась на ковре, а в нише увядали цветы, принесенные Полом два дня назад. Пока его взгляд блуждал по будуару, продолжалось дивное сновидение; увы, слишком скоро его нарушили резкие голоса слуг, которые спешили заколотить особняк. Пол все медлил возле стола, желая найти некую вещь, имеющую отношение к нему самому.
«Нет, довольно возни с отмычками и прочих ухищрений. Ради нее я с ними завязываю. Вот это будет последняя моя кража; впрочем, вреда она никому не причинит и никаких тайн не откроет».
И, подхватив перчатку, Пол удалился.
– Елена, время пришло. Ты готова? – спросил он через час, входя в комнату.
– Я готова.
Елена поднялась, простерла к нему руку. Выражение гордости на ее лице мучительно контрастировало с беспомощностью этого жеста.
– Они уехали в Холл, и мы должны следовать за ними. Нет смысла тянуть долее, мы ничего не выиграем. Предъявлять свои права нам придется, основываясь на тех доказательствах, которые уже добыты. Либо, выжидая случая получить последнее звено этой цепи, мы неминуемо проиграем. Маскарад меня утомил. Я хочу быть самим собой и наслаждаться тем, что завоевал – пока не утратил обретенного.
– Что бы ни случилось, Пол, не забывай: мы должны держаться вместе, делить на двоих удачу и невезенье, как всегда и было. Без тебя мне не жить, ведь ты составляешь для меня весь мир. Не бросай меня, Пол.
Елена приблизилась к нему неуверенной походкой и почти повисла на его сильной руке; казалось, расцепи она пальцы – и неминуемо упадет. Пол обнял ее и, в задумчивости гладя в незрячее лицо, что прижалось к его плечу, заговорил:
– Mia cara[8], ответь: твое сердце и впрямь будет разбито, если в последний момент я сдамся и не произнесу роковых слов? Боюсь, как бы мужество не подвело меня, да и в целом, я был бы рад оставить их в покое и простить им наши с тобой прежние невзгоды.
– Нет, нет, не отступайся! – вскричала Елена почти с яростью, и ее лицо вспыхнуло, ибо пробудилась от дремы пылкая натура южанки. – Ты так долго этого ждал, столько сделал, столько выстрадал… Неужели ты теперь упустишь свою награду? Ты дал мне обещание, и ты должен его сдержать.
– Простив их, мы явим величие наших душ! Это так прекрасно – заменить проклятие благословением. Давай позабудем о старой вражде, давай исправим прежнюю ошибку. Ведь они непричастны к нашим бедствиям, и разве не жестоко будет свалить грехи давно почившего человека на их невинные головы? Миледи и так уже настрадалась, а Лиллиан – почти дитя, беззаботное, не готовое противостоять буре. Поверь, Елена, милосердие превыше справедливости!
Пол говорил с глубоким чувством, и Елена, казалось, уже готова была сдаться, но имя Лиллиан произвело в ней внезапную перемену. Лицо побледнело, темные глаза вспыхнули недобрым огнем, в голосе зазвенела беспощадность, в то время как хрупкие руки обнимали Пола все крепче.
– Я не позволю тебе отступить! Мы с тобой тоже ни в чем не виноваты, а страдали больше, чем они. Мы заслуживаем того, что наше по праву, а касательно грехов – их нет на нас, нам нечего искупать. Продолжай наше дело, Пол, и забудь сентиментальный вздор, который не достоин мужчины.
Нечто в ее словах больно кольнуло, даже ранило молодого человека. Пол помрачнел, отстранил от себя Елену и бросил:
– Да будет так. Уезжаем через час.
В тот же день, вечером, леди Тревлин и ее дочь находились вдвоем в восьмиугольной гостиной своего поместья. Спускались сумерки. Свечей еще не принесли, но в большом камине пылал веселый огонь, и в его красноватых отблесках белокурые волосы Лиллиан отливали золотом, а на щеках миледи розовел слабый румянец. Лиллиан сидела в низком кресле возле камина; взор ее был устремлен на угли, а где витали мысли – оставалось только догадываться. Миледи лежала в нише на кушетке и пытливо смотрела на дочь, юное личико которой носило теперь печать тоски, что крайне беспокоило леди Тревлин.
– Ты сама не своя, дорогая, – наконец не выдержала миледи, нарушив долгое молчание. Заговорить ее вынудил невольный вздох Лиллиан, которая вдобавок вся как-то обмякла в своем кресле.
– Да, мама, ты не ошиблась.
– Что с тобой? Тебе нездоровится?
– Нет, очевидно, бурная светская жизнь мне пока не по годам. Ты предупреждала меня, что Лондон утомителен, и вот я сама убедилась в твоей правоте.
– Значит, ты бледна и подавлена только из-за усталости? Значит, по этой причине мы так скоропалительно вернулись домой?
Лиллиан, правдивая душа, помедлила всего мгновение, прежде чем ответить:
– Нет, мама, есть и другие причины, которые меня волнуют. Только не спрашивай о них, пожалуйста.
– Как же не спрашивать? Откройся мне, доченька. Тебе встретился какой-то человек? Может быть, ты получала письма, или тебе досаждали иными способами?
Леди Тревлин говорила с нехарактерной для себя энергичностью, она даже приподнялась на локте, и в ее глазах явственно читались подозрение и тревога.
– Нет, ничего такого. Проблемы касаются моих чувств, – молвила Лиллиан, с удивлением взглянув на мать, причем при последних словах, которые она произнесла как бы нехотя, ее личико выразило девичью стыдливость.
– Значит, это всего лишь влюбленность, так, милая? Слава богу!
И миледи снова легла, испытывая явное облегчение.
– Поделись со мной, доченька. Поверь, нет лучшей конфидентки, чем родная мать.
– Ты такая добрая, мамочка! Может статься, ты и впрямь исцелишь мое сердце… А все же мне очень стыдно, – прошептала Лиллиан. Затем, поддавшись неодолимому импульсу поискать сочувствия и помощи, она едва слышно добавила: – Я настояла на отъезде, чтобы не видеться с Полом.
– Потому что он любит тебя, Лиллиан? – уточнила миледи, хмурясь и в то же время невольно улыбаясь.
– Нет. Потому что он меня не любит.
Бедняжка закрыла руками свои пылающие щечки, смущенная до крайности – ведь она невольно призналась, что безответно влюблена.
– Быть такого не может, доченька. Сама я бы только радовалась, если бы Пол не любил тебя; с другой стороны, мне больно видеть, как ты страдаешь от этой мысли. Однако помни, Лиллиан: Пол тебе не пара, и выброси из головы эту привязанность, ибо она преходяща и выросла исключительно из прежних твоих отношений с этим человеком.
– Но ведь он благородного происхождения, а теперь еще и ровня мне, поскольку добыл состояние. А что до ума и душевных качеств, Пол одарен куда щедрее, чем я, – вздохнула Лиллиан, все еще не открывая лица, ибо слезинки сочились меж тонких пальчиков.
– Допустим. И все же этот человек окутан тайной, и я чувствую к нему неприязнь, хотя вроде бы знала его с лучшей стороны. Уверена ли ты, милая, что Пол не влюблен в тебя? На его лице я не раз читала совсем противоположное, а когда ты взмолилась об отъезде из Лондона, я подумала, что и ты догадалась о его любви и из милосердия решила избавить его от страданий.
– Нет, мама, это бегство – ради меня самой. Пол любит Елену и женится на ней, даром что она слепая. Он так сказал, и выражение его лица не оставило мне надежды. Потому-то я и сбежала, желая скрыть свое горе, – всхлипнула бедняжка Лиллиан в полном отчаянии.
Леди Тревлин поднялась, подошла к дочери и, устроив ее головку на своей груди, стала гладить золотистые волосы.
– Девочка моя, слишком рано ты узнала муки любви. Я наказана за то, что проявила слабость, ибо из-за моего попущения тебе открылся высший свет с его своеобразной атмосферой, – ласково заговорила миледи. – Ничего не поделаешь, за капризы приходится платить. Но, милая Лиллиан, призови на помощь гордость, исторгни из сердца эту любовь, от которой не будет проку. Не могли нежные чувства глубоко укорениться, ведь твое знакомство с Полом-мужчиной было совсем коротким, и едва ли ты влюбилась безнадежно. Помни: есть и другие молодые люди. Многие из них лучше, отважнее, чем Пол, и более достойны моей доченьки. А еще помни, что жизнь продолжается и сулит тебе неведомые новые радости.
– Не волнуйся, мамочка, я не опозорю тебя, не уроню своего достоинства, выброшу из сердца сентиментальную блажь. Я вполне способна справиться со своим чувством. Дай мне время, и увидишь – я стану прежней.
Лиллиан вскинула подбородок с видом гордым и решительным, который немало порадовал ее матушку, и вышла, чтобы наедине с собой облегчить сердце. Когда она исчезла, леди Тревлин испустила глубокий вздох, сложила ладони в благодарственной молитве и с явным облегчением проговорила:
– Всего-навсего влюбленность! Я боялась новой беды, сродни беде старой. Семнадцать лет молчания, семнадцать лет тайных страхов и раскаяния! – продолжала она, меряя комнату шагами. Ее пальцы были переплетены, глаза горели невыразимым страданием. – Ах, Ричард, Ричард! Я давным-давно простила тебя, и уж наверное эти годы мучений искупили обиду, которую я – душой и разумом глупая девчонка – нанесла тебе! Я поступаю так ради дочери; ради нее остаюсь нема как рыба. Господь свидетель, для себя мне ничего не нужно, только бы упокоиться рядом с тобой.
Через полчаса на пороге возник Пол. Дверь была открыта: миледи с дочерью вернулись без предупреждения, и этим объяснялось, что дверей никто не запер, а по коридорам не сновала прислуга. Войдя никем не замеченным, Пол добрался до спальни миледи. Огонь в камине почти догорел, кресло, в котором обычно сидела Лиллиан, пустовало, а сама миледи спала, убаюканная ветрами, что завывали снаружи, и глубокой тишиной, что царила внутри. Некоторое время Пол смотрел на миледи, причем великая жалость смягчила выражение его лица, когда он отметил круги под глазами, бледность щек, слишком рано поседевшие локоны и губы, которые шевелились даже во сне, ибо сон был тревожный.
– Не хотелось бы мне этого делать, – вздохнул Пол и склонился над миледи, намереваясь разбудить ее словом.
И вдруг она, по-прежнему погруженная в сон, стиснула цепочку медальона, как будто не желая уступить его невидимому врагу и даже повергнуть этого врага. В пылу борьбы миледи заговорила; речь была отчетливой, тонкие руки терзали золотую цепочку. Пол замер, ибо уже первое слово потрясло его. Он не шелохнулся, прислушиваясь, до тех пор, пока не прошел припадок и миледи не задышала ровнее и спокойнее. Тогда, быстро оглядевшись, Пол умело открыл медальон, извлек серебряный ключик, положил на его место похожий ключик от пианино и вышел из дома так же бесшумно, как и вошел.
Той же ночью, в самый темный предрассветный час, некая фигура проскользнула по дорожке тенистого парка и исчезла в глухом его уголке, где находился фамильный склеп. В руке незнакомца мигнул огонек, послышалось звяканье засовов и скрип ржавых дверных петель, после чего тьма поглотила и человека, и несомый им свет. В зловещем чреве склепа, в его спертом воздухе фонарь едва-едва озарял ниши, в которых стояли гробы, всюду виднелись либо угадывались признаки распада и смерти. Незнакомец надвинул шляпу на глаза, шарфом завязал себе рот и нос и обвел подземелье бесстрашным взором, хотя в мертвой тишине отчетливо слышалось, как колотится его сердце.
Ближе всего ко входу стоял длинный гроб, покрытый черным бархатом и окованный серебром, некогда ярким, теперь потемневшим. Все Тревлины отличались высоким ростом, и последний из почивших в этом склепе определенно был под стать своим предкам. Его гроб не уступал размерами древним дубовым гробам, где покоились кости представителей многих поколений. На табличке в форме щита значилось «РИЧАРД ТРЕВЛИН», после имени стояли даты рождения и смерти. Казалось, незнакомец очень доволен собой, мужчина вставил ключ в замок, приподнял крышку гроба и, отворачиваясь, дабы не увидеть разрушений, которые постигли тело за семнадцать лет, сунул руку внутрь. На груди покойного, в складках савана, рука нащупала заплесневелый лист бумаги. Лист был извлечен; мужчина быстро взглянул на него, запер гроб, задвинул засовы, погасил фонарь и исчез, сам подобный призраку, во мраке ненастной октябрьской ночи.
Глава VIII
Кто?
– К вам джентльмен, миледи.
Взяв визитную карточку с серебряного подноса, на котором ее подал лакей, леди Тревлин прочла имя – «Пол Тальбот» – и приписку, сделанную карандашом: «Умоляю принять меня».
Лиллиан стояла рядом; она тоже видела карандашную строку. Взгляды матери и дочери встретились. Девичье личико, вспыхнув надеждой, явило такие любовь и томление, что леди Тревлин просто не смогла разочаровать дочь или допустить, чтобы она маялась неизвестностью.
– Я приму его, – молвила миледи.
– Ах, моя великодушная мама! – воскликнула Лиллиан и бросилась обнимать леди Тревлин. Задыхаясь от волнения, она добавила: – Встречи со мной он не просит, значит, мне присутствовать нельзя. Не беда: я спрячусь в эркере и смогу выйти или выскочить в сад – в зависимости от того, с чем явился Пол.
Разговор происходил в библиотеке. Лиллиан нравилась эта комната, ведь с нею у девушки в отличие от матери не было неприятных ассоциаций, и леди Тревлин, подавляя тяжелые воспоминания, частенько сидела с дочерью именно здесь. Сейчас Лиллиан, чтобы слова не расходились с делом, скользнула в эркер и задернула тяжелые шторы. И как раз вовремя, ибо возле дверей послышались шаги Пола. Миледи, с женской ловкостью скрывая волнение, поднялась и приветливо протянула руку, однако гость, поклонившись, произнес почтительно и серьезно (впрочем, в интонациях его угадывалась буря чувств):
– Простите, леди Тревлин. Сначала выслушайте меня. Если и после моей речи вы подадите мне руку, я с благодарностью приму ее.
Миледи заметила, что Пол очень бледен и еле сдерживает волнение. Он имел вид мужчины, который ценой огромных усилий настроился на выполнение трудного и очень важного задания. Сочтя эти признаки естественными для влюбленного, что явился свататься, миледи с улыбкой уселась в кресло и спокойно отвечала:
– Я готова выслушать тебя, Пол. Говори без утайки и помни, что мы связаны давней дружбой.
– Хотел бы я об этом забыть. Тогда моя задача упростилась бы, – пробормотал Пол со смесью сожаления и решимости, облокотился на высокую спинку стула и вытер влажный лоб. Глаза его выражали столь глубокое сострадание, что сердце миледи содрогнулось от дурных предчувствий.
– Я должен поведать вам длинную историю и испросить вашего прощения за недостойные поступки, которые я совершил, будучи юнцом. В то время мною двигало ложное представление о долге. Теперь я осознал свои ошибки и раскаиваюсь в них, – начал Пол.
– Продолжайте, – велела миледи.
Ею постепенно овладевал ужас, и требовались все силы, чтобы достойно встретить неминуемое потрясение. Она позабыла, что Лиллиан прячется в эркере; она позабыла обо всем и видела только, что молодой человек ведет себя странно, и внимала ему, замерев как изваяние. Пол, по-прежнему очень бледный, поспешно заговорил, лишь глаза его выражали жалость и раскаяние.
– Двадцать лет назад некий английский джентльмен встретился в итальянском городке со старым приятелем, женатым на местной красавице. У нее была столь же прелестная сестра. Наш джентльмен влюбился и тайно женился, из опасения, что отец, если проведает об этом браке, лишит его наследства. Прошло несколько месяцев, и джентльмену потребовалось вернуться на родину, ибо отец его скончался, нужно было принять титул и имение. Джентльмен уехал один, пообещав, что вызовет к себе жену, когда разберется с делами. Своим знакомым в Англии он даже не намекнул, что женат, намереваясь явить красавицу-итальянку сюрпризом. Однако он пробыл в Англии совсем недолго, когда пришло письмо от старика-священника, жившего в том же итальянском городке. Священник сообщил, что там свирепствует холера, что она прибрала половину населения, и в числе жертв – его жена и друг. Известие стало ударом для джентльмена. Чуть оправившись от горя, он заперся в своем поместье и попытался обо всем забыть. Случайность столкнула его с другой прелестной женщиной, и он вступил в новый брак. Не прошло и года его супружества, когда в доме появился тот самый друг, якобы умерший от холеры, и сообщил, что жена его жива и что она родила ему дитя. Во время эпидемии кругом царила неразбериха, вот священник и перепутал сестер: старшая из них действительно умерла.
– Это мне известно; продолжайте! – сорвалось с белых губ миледи, которая в упор глядела на рассказчика.
– Овдовевший друг и его свояченица вместе бежали из проклятого городка. Удача им не улыбнулась. Они долго ждали писем и сами писали исчезнувшему мужу, но ответа не было. Сразу отправиться в Англию им не дали болезнь и бедность. Родилось дитя. Друг, побуждаемый свояченицей и собственными интересами, все-таки прибыл в Англию, узнал, что сэр Ричард женился вторично, и, крайне опечаленный, поспешил к нему в поместье. Легко вообразить ужас несчастного. Он обещал ничего не требовать от сэра Ричарда и хранить его тайну, пока сэр Ричард не придумает, как изменить ситуацию к лучшему. С тем он и уехал.
Сэр Ричард в своем прощальном письме к леди Тревлин не лукавил – он и впрямь был намерен совершить самоубийство, ибо не видел иного выхода. Обе женщины были ему дороги, и обеих он невольно обманул. Пистолет лежал тут же, но смерть пришла сама, сняв лишний грех с души двоеженца.
Пол замолк, чтобы перевести дыхание, однако леди Тревлин – бледная, точно мраморная статуя – жестом велела ему продолжать.
– Друг только и успел, что добраться до дома и поведать свояченице печальную историю; его силы иссякли, и он умер. Умерла и бедная женщина – удар оказался слишком тяжел для нее. Перед смертью она взяла со старого священника клятву: он добьется, чтобы ее дитя получило права и имущество, которые полагаются ему по рождению, а главное – обрело имя отца. Увы, священник был беден, а дитя не отличалось крепким здоровьем. Многие годы священник бездействовал. К тому времени, как дитя достаточно подросло, чтобы спросить о своих отце и матери и потребовать то, что ему причиталось, свидетельства законности брака были утеряны. Остались лишь кольцо, письмо и имя. Священник совсем одряхлел, у него не было ни друзей, ни денег, ни доказательств. Зато меня распирало от юношеской энергии и уверенности. Сам еще мальчишка, я решил, что миссия эта мне по плечу. Я добрался до Англии, проник в Тревлин-Холл и посредством целого ряда хитростей и уловок (среди которых, к моему стыду, числятся отмычки и ложь о сомнамбулизме) сумел собрать немало доказательств. Увы, ни одно из них не считалось бы достаточно убедительным в суде, ибо только вам, миледи, было известно, где находится прощальное письмо сэра Ричарда. Я обшарил все закоулки в вашем доме и начал уже отчаиваться, когда получил весть о смерти отца Космо и поспешил в Италию, ведь некому, кроме меня, стало заботиться о Елене. Оказалось, что старик священник сохранил все переданные ему мною бумаги и даже отыскал свидетелей, готовых подтвердить законность брака. Тем не менее, в течение четырех лет я не предпринял ни одной попытки заявить права на титул и имущество.
– Почему? – выдохнула миледи едва слышно, ибо надежда затеплилась в ее сердце.
– Меня останавливало чувство благодарности. – Голос Пола впервые дрогнул. – Я был вам чужой, а вы дали мне приют. Мысль о вашей доброте, о милостях, которые вы расточали одинокому юноше, всегда жила в моем сердце. Я помнил об этом, даже совершая неблаговидные поступки, не мог забыть этого даже вдали от вас. Но Елена не давала мне покоя; ради меня самого она требовала, чтобы я сдержал клятву, данную священником несчастной оставленной жене, и угрожала, что сама расскажет всю историю. Щедрость Тальбота не оставила мне предлогов и дальше уклоняться, и я приехал сюда с целью завершить тяжелейшее задание во всей моей жизни. Я опасался, что обращение в суд вызовет долгие прения, и хотел прежде открыться вам, но судьба благоволила ко мне – и вот найдено последнее доказательство.
– Где, где вы его нашли? – вскричала леди Тревлин и, охваченная ужасом, вскочила на ноги.
– В гробу сэра Ричарда – там, где вы его спрятали, не решившись уничтожить, но и страшась хранить в доме.
– Кто же меня выдал? – Леди Тревлин обвела комнату полубезумным взором, словно обвинителем мог оказаться призрак.
– Вас выдали ваши уста, миледи. Вчера ночью я пришел сюда ради беседы с вами. Вы спали, вам снился тревожный сон, и вы говорили о бумаге, которую хранит тот, кто ее написал, и о вашем странном сокровище – ключе, с которым вы не расстаетесь ни днем, ни ночью. Тут-то меня и осенила догадка, тем более что я вспомнил рассказы Эстер. Я взял ключ из вашей бессильной руки, нашел письмо на груди мертвого сэра Ричарда – и вот требую, чтобы вы признали свою роль в этой трагедии.
– Я ее признаю! Я сдаюсь, я отказываюсь от всего и прошу только явить милость к моей дочери.
Леди Тревлин рухнула на колени. Хотя ее поза выражала смирение, глаза женщины горели мольбой, ведь материнская любовь выжила под обломками огромного богатства и руин гордости.
– Кому же и являть к ней милость, как не мне? Господь свидетель, я не посмел бы нанести мисс Лиллиан такого удара, если бы не Елена с ее угрозами. Она вынудила меня завершить начатое. Передайте это Лиллиан и скажите, чтобы не питала ко мне ненависти.
Пока лились эти нежные слова, штора шевельнулась и вышла Лиллиан. Из рассказа она вынесла единственную мысль, и с нею-то бросилась Полу в объятия, восторженно восклицая:
– Брат! Брат! Теперь мне можно любить тебя!
Пол прижал ее к себе и целое мгновение блаженствовал. Лиллиан первой нарушила молчание. Сквозь слезы умиления заглядывая Полу в лицо и своей маленькой ладошкой поглаживая его щеку, она зашептала пылко, ибо в ней расцвела женственность:
– Теперь я могу любить тебя, не таясь, теперь твоя женитьба на Елене не разобьет моего сердца. Ах, Пол, ты по-прежнему мой, а больше мне ничего не нужно!
– Нет, Лиллиан, я тебе не брат.
– А кто? Ответь, ради всего святого! – вскричала Лиллиан, вырываясь из его объятий.
– Твой возлюбленный, душа моя!
– Кто же тогда наследник? – спросила леди Тревлин и встала на ноги, поскольку Лиллиан оглянулась на нее, ища защиты.
– Я!
Голос принадлежал Елене, а она сама стояла на пороге, и ее прекрасное лицо было холодно и надменно.
– Ты плохой рассказчик, Пол, – с горечью продолжала Елена. – Ты забыл упомянуть обо мне, ты ни словом не обмолвился о моих бедствиях, о моем одиночестве, о моем недуге, о желании восстановить честь матери и вернуть имя отца, которое столь естественно для дочери. Ибо я – старшая дочь сэра Ричарда. Я могу доказать, что это так и есть, и я требую того, что мое по праву рождения. А в помощь мне – признание, собственноручно написанное моим отцом.
Елена выдержала паузу, однако никто не сказал ей ни слова, и тогда с легкой дрожью в голосе, исполненном гордыни, она продолжила:
– Пол выполнил свою миссию, ему причитается награда. Мне нужно одно – имя моего отца. Для такой, как я, титул и состояние ничего не значат. Я жаждала их получить только для того, чтобы передать своему единственному другу, неизменно нежному и преданному – тебе, Пол.
– Я отказываюсь! – проговорил Пол почти яростно. – Я сдержал обещание – значит, теперь свободен. Ты поступила по-своему, а ведь я предлагал тебе за молчание все, что имею. Что ж, титул, земли, деньги отныне твои! Владей ими и радуйся, если сможешь. А мне награды за содеянное не нужно.
И Пол отвернулся от Елены. Не будь она слепа, выражение его лица поразило бы девушку в самое сердце. Но даже не видя Пола, Елена почувствовала его настрой, и угаданная ярость словно усилила некую тайную боль, ибо черты Елены исказились, и она, прижав руки к груди, воскликнула:
– О да, я вступлю во владение титулом, землей и прочим, ведь все остальное я утратила. Мне опротивела брезгливая жалость. Власть сладка, и я воспользуюсь ею. Ступай прочь, Пол! Будь и ты счастлив, если счастье возможно с безродной женой и если сочувствие, а то и презрение всего света не слишком болезненны для твоей гордости.
– Куда мы пойдем, Лиллиан, ведь наш дом уже не наш! Кто нас приютит? – в отчаянии спрашивала леди Тревлин, раздавленная мыслью о позоре и бедствиях, что уготованы ее обожаемой, ни в чем не повинной дочери.
– Я.
Лицо Пола осветилось изнутри, и у леди Тревлин и Лиллиан отпали все сомнения в его любви и преданности.
– Миледи, вы приютили меня, когда мне было негде приклонить голову; теперь я верну долг. Лиллиан, ты владела моими помыслами уже в те времена, когда, юный романтик, я носил на груди твой портрет и клялся завоевать тебя, если будет угодно судьбе. Раньше мое положение сковывало мой язык, теперь же, в час, когда прочие сердца могут закрыться перед тобой и твоей матушкой, мое сердце остается распахнутым для вас обеих. Позвольте мне защищать и лелеять вас и тем искупить горе, которое я вам принес.
Невозможно было противиться искренней настойчивости в голосе и нежной почтительности Пола, берущего под крыло двух обездоленных, ни в чем не повинных женщин. Обе инстинктивно прильнули к нему, чувствуя, что хотя бы один надежный друг остается с ними, что трудности его не отвратят. Тишина, которая выразительнее любых речей, воцарилась в комнате, лишь изредка слышались всхлипывания и благодарный шепот, да еще влюбленные обменивались клятвами, кои даются посредством взглядов, рук и губ. Елена была забыта.
