Луиджи Музолино
Уиронда. Другая темнота
Ньямби (Переход)
– Просто это несправедливо! Так не должно быть! Наши мужчины, итальянцы, надрываются, чтобы прокормить свои семьи, чтобы свести концы с концами, а эти приезжают сюда и… – оратор возмущенно выдохнул в микрофон, а потом ткнул пальцем в сторону обшарпанных стен старого отеля «Жаворонок».
Стоявшие рядом с ним люди размахивали флагами и смотрели на окружающих, как на врагов.
У некоторых – бритые головы, на шеях повязаны шарфы «Дома Паунда»[2].
Были здесь и журналисты, и несколько полицейских.
Из окон заброшенной гостиницы на улицу с опаской выглядывали темнокожие парни, чьи лица при дневном свете казались графитовыми масками.
Все довольно мирно. Пока мирно.
Этторе Рачити отдалил микрофон от мужчины, у которого брал интервью, и посмотрел на небо Лампедузы. Лазурное, ненастоящее, как на обработанной фотографии, оно лежало на черепице гостиницы, подчеркивая ее жалкий вид: плющ, обвивающий покосившееся крыльцо, декор в стиле либерти, облезлые, ухмыляющиеся лица старых лепных украшений, красная ржавчина на перилах, полусгнившие ставни. Во дворе – кучи видавших виды кресел, матрасов и сушилок с сильно заношенной одеждой.
Этторе посмотрел на красный огонек камеры. Надеялся, что выглядит нормально – волосы, выражение лица, одежда. Оператор Джанни поднял большой палец кверху, другой рукой удерживая Panasonic HXV.
Жарища. Асфальт нагрелся и начал вонять. Этторе Рачити очень хотелось, чтобы интервью побыстрее закончилось. Это был уже пятый дубль. А все из-за того, что Иван Поретти, член городского совета Турина, представитель Лиги Севера[3] и лидер движения «Остановим вторжение», не мог и трех слов сказать, не вставляя выражений, которые были слишком крепкими даже для зрителей канала Rete Padania. Поретти прославился своими, мягко говоря, радикальным взглядами. Этторе хорошо его знал. Они встречались на ужинах пару раз, но это было в тот период жизни, вспоминать о котором Этторе не любил.
– Синьор Поретти, – произнес он как можно более нейтральным тоном, – вы, как и другие представители Лиги Севера и движения «Остановим вторжение», вместе с простыми людьми приехали в Лампедузу из Турина, чтобы выразить возмущение фактом проживания здесь примерно тридцати мигрантов. Что вы требуете?
Поретти поскреб щеку, на которой остались следы подростковых прыщей. Он был мокрый, как мышь. Этторе едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться: если Поретти не перестанет пить столько граппы и перехватывать на ходу что попало вместо нормальной еды, ему совсем скоро светит инфаркт. Из-за чего он, Этторе, уж конечно не будет убиваться.
– Мы требуем, чтобы их отправили обратно! – заорал Поретти, брызгая на микрофон слюной. Послышались одобрительные возгласы. Крики чаек. И несмолкаемое бормотание моря, вечная мелодия острова – песнь о надеждах и потерях.
Этторе кивнул Ивану, чтобы тот продолжал.
– Правительству наплевать! Несколько лет назад они сделали из заброшенной гостиницы центр приема этих… этих животных, и теперь это их территория! Они захватили здание, сейчас их никто не проверяет. Они высаживаются с лодок или сбегают из центров приема беженцев, укрываются здесь, а стоит им немного очухаться, как они уже норовят слинять в Турин, Милан, Рим или какой-нибудь другой город. Даже не сомневаюсь, что среди этих зверей есть террористы и сторонники радикальных группировок, эти обез…
– Синьор Поретти, прошу вас выражаться корректно.
– Да, обезьяны, как их еще назвать?! – огрызнулся Поретти, выпучив глаза и не обращая внимания на просьбу журналиста. Этторе чувствовал угрызения совести при мысли о том, что всего три года назад он сам думал примерно так же, хотя его взгляды и не были столь радикальными.
Но это было раньше.
До того, как он увидел последствия кораблекрушения у берегов Лампедузы в 2013 году. До того, как увидел трупы, выловленные из моря, – распухшие, серые, как брюхо рыбы, те самые трупы, которые время от времени навещали его во сне.
Некоторые вещи меняют точку зрения.
Некоторые вещи и есть точка зрения.
– Власти обещали разобраться, и что они сделали? – спросил Поретти, с возмущенным видом глядя в камеру. Может, до сердечного приступа ему даже ближе, чем Этторе показалось сначала. – Ничего! Кроме нас всем плевать, но людям надоело все это терпеть, и мы приехали сюда, чтобы открыто заявить о проблеме! Никто не знает, что происходит здесь на самом деле… Почему бы вам, журналистам, не сходить туда, чтобы все увидеть своими глазами?! Но нет, вы же болтаете только о том, о чем хотите! Сборище бездельников!
– Стоп! Стоп! Стоп! – наконец не выдержал Этторе, с досадой махнув рукой и отступив в сторону. Оператор выключил камеру и, хмыкнув, опустил ее.
– Боишься, что я скажу правду, а, Рачити? – рявкнул Поретти под одобрительные крики своей банды. – Боишься меня, ведь ты больше не на нашей стороне, ты теперь заодно с этими черномазыми, да? Я понял тебя, Иуда, ублюдок. Такие, как ты, хуже всего, – перебежчики, трусы. Это из-за вас Италия в такой жопе, из-за вас!
Этторе сжал кулаки, ногти впились в ладони, пот заливал лоб. Он едва смог удержаться, чтобы не расквасить этому придурку нос.
Подбежавший Джанни осторожно взял его за локоть.
– Не связывайся с ним, не связывайся, он кретин. Сейчас поужинаем, поспим, а утром сделаем монтаж и уедем отсюда…
Идя с оператором к фургону Tele Nove, Этторе немного успокоился. Краем глаза увидел, как двое мужчин показывают живущим в гостинице беженцам средний палец.
– Надо было набить ему морду, Джанни, – процедил сквозь зубы Этторе, когда они сели в машину. Сунул сигарету в рот, уставился на бушующее море.
– Да брось ты, это того не стоило.
– Еще как стоило. Заодно и сам лишний раз вспомнил бы урок, который получил три года назад.
Этторе молча откинулся на спинку сиденья, выдувая завитки дыма на лобовое стекло. Включил магнитолу. Послышались грустные пассажи саксофона – именно то, что сейчас нужно. Он смотрел, как чайка летит в синеве, а потом бросается в волны за добычей. Как маяк капо Грекале парит на фоне ясного неба, взмывая вверх над плоской гладью моря. Как вереницы белых облаков, напоминающих спины огромных морских существ, которые хотят заглянуть в мир людей, появляются и исчезают на горизонте, там, где море встречается с небом.
Здесь красиво. И, кажется, так спокойно. Будто ничего не происходит. А внизу… Там, внизу… – подумал Этторе, и в следующую секунду слишком знакомые образы возникли перед глазами.
Он назвал этот образ «Кораблем утопленников», словно это настоящая картина, кистью автора которой водила дьявольская рука, словно это чудовищный кадр из сюрреалистического фильма. Он поселился в его снах с того проклятого дня три года назад, когда Этторе сел на корабль береговой охраны, чтобы снять репортаж о самой масштабной трагедии с иммигрантами в Средиземном море.
– Езжай туда и покажи всем, что будет, если Италия не закроет границы для беженцев, – сказал ему главный редактор Rete Padania, а потом подмигнул и добавил. – Эти дикари приезжают, чтобы отобрать у нас работу – и вот какой конец их ждет: буль-буль-буль, и они уже плавают с рыбками.
Этторе не возражал – это был хороший шанс продвинуться по карьерной лестнице, вероятно, шанс всей жизни, возможность громко заявить о себе и стать известным. Но если бы он мог отмотать время назад, то наотрез отказался бы от командировки в Лампедузу.
Однако Этторе поехал. Сделай хороший репортаж, сказал он себе, расскажи о работе волонтеров, о том, что необходимо остановить лодки, отплывающие из Северной Африки, добавь пару провокационных идей, не совпадающих с мнением большинства, – и начальство будет довольно, и ты – молодец.
Какая чушь.
Отплывшее из Ливии рыболовецкое судно затонуло 3 октября 2013 года, став подводным мавзолеем для 366 человек – в основном из Эритреи и Уганды. Береговая охрана начала спасательную операцию в ту же ночь, но «большая рыбалка», как кто-то ее назвал, затянулась на несколько дней.
Шестого октября, когда в свинцовом небе появились просветы, сделав его похожим на плохо вытертую грифельную доску, Этторе стал свидетелем того, как спасатели обнаружили тело женщины.
– Черт, и трех дней не прошло – а посмотри, что с ней сделала вода… – прошептал ему один из моряков, когда его товарищи подняли на борт тело. В блестящих глазах парня отражались пепельные волны. – Ты только посмотри, что сделали рыбы. Бедные люди.
Его тогдашний оператор украсил палубу полупереваренной колбасой и картошкой. Чуть позже Этторе сделал то же самое, но успел на автомате перегнуться за борт.
Этот запах.
К вони от трупа примешивалось что-то менее ощутимое и более пугающее. Запах неутомимого моря, запах соли, обжигающей ткани.
Этторе набрался смелости – ему хотелось самому посмотреть на тело, останки притягивали, как магнит, – стер с губ капли рвоты и подошел к морякам, перекладывающим труп в мешок с номером для опознания. Вот она, жизнь, от которой осталась лишь табличка с номером, а вскоре не останется ничего, кроме безымянной могилы, над которой никто не будет плакать.
Тело закрывала серая пленка. Лицо, когда-то, возможно, красивое, с тонкими чертами, раздулось и посинело, глаза впали, а волосы походили на клубки гнилых водорослей, – зрелище не из приятных.
И еще эта дряблость. Труп чем-то напоминал медузу, и Этторе не мог поверить, что когда-то эти пальцы, толстые, как сосиски, сжимали чью-нибудь руку или гладили чье-то лицо, а рот, на котором не было губ, когда-то улыбался. Черт подери, неужели это распухшее от воды тело и разбитые мечты всего пару дней назад были человеком?
На следующий день они подняли из воды троих мужчин и двух детей.
Дети.
Дети напоминали кукол.
Как их крутили волны, как они кружились в водоворотах прибоя, как…
* * *
– Эй?! Этторе! – голос Джанни словно за волосы втащил Этторе в настоящее, которое, однако, было не более обнадеживающим, чем мир воспоминаний. С каждым днем все больше иммигрантов пытались добраться до берегов Италии, и на границах толпы отчаявшихся прорывались через кордоны и чуть ли не устраивали баррикады… – Эй? Все в порядке? Ты как будто отключился.
– Да, да, в порядке, извини.
– О чем думал?
– О монтаже, – соврал Этторе. Потом уселся поудобнее и добавил. – Знаешь… это все так нелепо. Идиотизм какой-то. Видел глаза Поретти и его дружков? Сколько в них ненависти? А от того, что я когда-то был таким, не легче…
– К счастью, человек может изменить точку зрения, Этторе. Ты оставил это дерьмо позади… Думаю, тебе не стоит приезжать сюда после того, что ты видел в 2013-м. Брось это все. Займись чем-нибудь другим.
– Я приезжаю сюда по своей инициативе, Джанни, ты же знаешь, мы уже говорили об этом. Почему-то я чувствую себя в долгу перед этими людьми. Перед умершими.
– Знаю, но…
Вдруг в окно машины постучали, и Этторе от неожиданности вздрогнул. Обернувшись, увидел лицо иммигранта – острые, как черные клинья, скулы, боксерский нос над бледными, мясистыми, обветренными губами. Белки глаз лимонно-желтого оттенка, на шее – глубокие шрамы, напоминающие о том, что война и голод всегда оставляют свои следы. Но эти раны ничто по сравнению со страхом, который заставляет людей пускаться в опасное плавание, давая им шанс на спасение только после перехода через неизвестное.
Постучавший улыбнулся, обнажив идеально ровные белые зубы. Помотал головой и поднял руку, прося опустить стекло.
– Привет, друг, вы быть журналисты, да? – спросил он низким голосом на ломаном итальянском. Схватившие дверь руки были большими, кожа на ладонях потрескалась.
– Да, журналисты.
– И на сегодня мы закончили, – объяснил Этторе. – Ты живешь в бывшем отеле? Откуда ты приехал?
– Уганда, – ответил незнакомец. По глазам пробежала тень. – Да, сейчас мы жить в гостинице с другими, уехать из Ливии и приехать месяц назад, но пока плыть, мы утонуть, мы спать рядом, а потом большая волна нас вниз, понял, большая волна? – он сделал жест рукой, изображая большую волну, а потом тонущий корабль. – Почти все умереть, я чудо не умереть… мой брат тонуть, мой младший брат Патрик, – он не смог закончить фразу.
Этторе вытащил еще одну сигарету из пачки и сказал Джанни:
– Это, наверное, один из спасшихся при кораблекрушении месяц назад. Помнишь, маленькое рыболовецкое суденышко, примерно человек тридцать, в основном женщины и дети. Оно было битком набито, начался шторм, ну они и черпанули воду бортом… Не помню, сколько человек утонуло, но большинство… Почти все дети. Они спали. Многие тела не нашли…
Предвечернее солнце раскрасило море серебром, от мерцания которого было больно глазам. Еще пара часов, и рябь станет малиновой.
– Да, плохо, почти все мертвые, да, мертвые мертвые, в воде, мой младший брат Патрик, семь лет, он и другие дети, даже не заметить, они спали, мертвые, – на одной ноте пробормотал он. Потом провел руками по лицу и сунул голову в кабину.
– Ты сбежал из центра приема беженцев, да?
Парень не ответил. А потом, тихо, будто делился большим секретом, сказал:
– Меня звать Айеби, для вас клюзив есть, Айеби иметь большой клюзив для вашего канал. Вы дать мне немного денег, вы помочь мне – и я помочь вам показать клюзив, хорошо?
– Клюзив значит эксклюзив?
– Да, клюзив! О, очень большой, вы сегодня вечером идти со мной в отель, когда те уйдут, я вас пустить. Я показать вам большой клюзив. Самый большой, увидеть ньямби, который…
– Подожди, Айеби, успокойся… Ты должен объяснить нам, о чем говоришь. Хорошо? Ты понял? – перебил его Джанни. – Что еще за джамби?
– Не джамби, – поправил Айеби и повторил загадочное слово, вставив кончик языка между резцами. – Ньямби. Ньямби. Странная вещь, босс, ее сложно объяснить, нужно видеть, иначе ты мне не поверить! И можете поговорить с другими, записать интервью. Так вы идти?
– Нет, Айеби, вряд ли мы придем, у нас есть работа, а завтра мы уезжаем. Но главный здесь он. Этторе, что скажешь?
Тот жадно затянулся и немного подумал.
– Ну, сегодня мы почти ничего дельного не сняли. Да и потом, – ухмыльнулся он, – может, подвернется что-нибудь стоящее, и нам удастся сбить спесь с этого придурка Поретти. Сделаем репортаж об условиях, в которых они живут. И, может, клюзив тоже получится, кто знает. Нам нечего терять.
– Да, босс, верно! – воскликнул Айеби, поднимая руки к небу. – Дай пять!
Этторе хлопнул его по руке и искренне рассмеялся впервые с тех пор, как приехал на Сицилию.
– Ты ему доверяешь? – вполголоса шепнул Джанни. Угандиец тем временем принялся неуклюже танцевать на месте, как колдун в помятом костюме и кроксах. – Может, он просто хочет развести нас на деньги? И потом, кто знает, что у них там творится…
– Доверяю. Да и что плохого может случиться?
Этторе снова вспомнился «Корабль утопленников». После «большой рыбалки» 2013 года пробраться в отель мигрантов среди ночи казалось пустяковым делом – так, ерунда, маленькое приключение, благодаря которому, может быть, удастся сделать интересные кадры.
В работе журналиста сюрпризы порой встречаются там, где не ждешь.
Иногда – приятные, а иногда надежда получить стоящий результат лопается как мыльный пузырь.
Но того, что Этторе и Джанни увидели в отеле «Жаворонок», они никак не могли ожидать.
* * *
Джанни оглушительно храпел, но Этторе его не видел.
Он лежал без сна в темноте, густой, как море гудрона.
Через сколько часов они должны прийти в гостиницу?
Он ворочался на влажных от пота, вонявших затхлостью простынях, пытался заснуть и не думать о болезненном желании сходить в туалет, но от этого хотелось еще сильнее.
В конце концов он сел в кровати, матрас заскрипел. На секунду Этторе испугался, что ослеп, но потом заметил синие полоски – свет луны просачивался сквозь жалюзи.
Ступая босыми ногами по пушистому ковру, он пошел в туалет.
С удовлетворением помочился.
А нажав на слив, вдруг услышал пение – нестройный хор голосов, залетевший в комнату, как насекомое. Музыка доносилась снаружи, она звучала очень близко и в то же время бесконечно далеко.
Этторе, дрожащий от холода, несмотря на жару, вернулся в комнату и щелкнул выключателем.
Джанни уже проснулся и поднял жалюзи. Он стоял на балконе в одних трусах и, не отрываясь, смотрел на море. Бледная спина блестела в лунном свете.
– Джанни… ты не спишь? Что это за музыка? – От пения вибрировали ножки стула.
– Это не музыка… – оператор старался перекричать голоса, а на его лице был написан такой ужас, что Этторе чуть не бросился бежать. – Посмотри сам. Господи, боже, это не пение. Это плач. Крик.
Морской бриз щекотал кожу сквозь майку. Луна исчезла. Этторе почувствовал, как затвердели соски.
– Что там? Что я должен увидеть?
Джанни показал пальцем на горизонт, где море врезалось в небосвод, с немым изумлением на лице. Как будто растолстевший герой Дональда Сазерленда из «Вторжения похитителей тел», подумал Этторе.
К берегу мчались разъяренные тучи, запутанный клубок черных катаракт. Величественная и безумная гроза зажигала бледные веснушки на лице неба, и в точке, куда указывал палец Джанни, Этторе увидел знакомую картинку.
– Н-нет, – пробормотал он. – Черт, нет.
– Это… это корабль из твоих снов? – Джанни опустил руку, делая шаг назад. – Я не хочу туда, Этторе. Это твой кошмар. Пошло все к чертовой матери, бежим!
«Корабль утопленников», порождение психоделического сна, стал реальностью: он несся к берегу на огромной скорости, и в свете молний четко виднелась каждая деталь. Этторе слышал, как Джанни вернулся в комнату, но не мог пойти следом. Он должен был видеть этот кошмар. Изучить его, сделать о нем репортаж.
– Возьми камеру! – сердито крикнул он, понимая, что оператор наверняка уже сбежал.
Корпус, мачты, реи, нос и корма корабля были не из дерева. А из плоти и боли, из бездн, вернуться откуда можно только ценой вечного страдания в первом кругу ада для канувших в забвение, в общей могиле для тех, чье имя неизвестно.
Сотни изуродованных трупов, конечностей, истерзанной кожи, сотни женщин и детей, мужчин и стариков, гниющих костей и тканей были собраны воедино каким-то заклинанием черной магии и составляли форму и сущность этого корабля, который прославлял могущество моря и отчаяние тех, кто никогда не доберется до Дома.
Гниющие, раздувшиеся от воды лица были покрыты водорослями и ракушками. Хор голосов, вырывающихся из черных ртов, изливал тоску в оглушительном реквиеме. Грот-мачта – раскачивающийся обелиск из гнилой плоти, торсов и вырванных из тела конечностей, – бросала вызов небу. Паруса – огромные сероватые простыни из лоскутов кожи, сшитых между собой прядями волос, – хлопали на ветру.
Утонувшие на переправах надежды, дети бесчисленных трагедий на этом проклятом участке моря. Когда судно подошло еще ближе, Этторе пришлось зажать уши руками, чтобы не слышать крика, который разъедал внутренности, как кислота, разносился по переулкам Лампедузы и забирался в дома живых.
Этторе был абсолютно уверен, что, добравшись до берега, корабль развалится на части, а утопленники, собрав куски своих тел, начнут бродить по улицам и пляжам, волоча за собой опухшие ноги, и, оплакивая свое наказание, пустыми мертвыми глазами будут разглядывать мир своих несбывшихся надежд, чужой мир, где они – всего лишь призраки.
Раздался оглушительный удар грома, и стены заходили ходуном.
– Джанни! Джанни!
– Этторе! Этторе! – закричал в ответ оператор, а потом добавил. – Проснись же наконец! Что случилось?
Сквозь завесу слез Этторе увидел включенный торшер – фокус мира бодрствования. Между кроватями стоял Джанни и взволнованно на него смотрел. Он прижал руку к груди – сердце стучало, как тимпан.
– Твою мать, – сказал оператор, – я больше не лягу спать с тобой в одном номере. Меня от твоих воплей удар хватит… Тебе опять снился этот сон?
Этторе сглотнул горькую слюну и попил воды, прежде чем ответить. Ему было тяжело дышать, грудь словно зажали в тиски, – наверное, паническая атака. Он посмотрел на балконную дверь. Ставни закрыты. Слышатся раскаты грома.
– Да, но… в этот раз все казалось абсолютно реальным. Блин, я думал, это правда…
– Ты уверен, что хочешь…
– Конечно, мы все равно уже не спим, – отрезал Этторе. – Я-то точно больше не усну. Который час?
– Пятнадцать минут второго. Айеби ждет нас в два. Если он придет, конечно…
Этторе провел рукой по волосам.
– Айеби придет, – после паузы сказал он, тяжело вставая и подходя к балконной двери.
Джанни сходил в душ, потом стал возиться с камерой. Этторе вышел на балкон.
Облака и туман. Никакого корабля нет.
Но стоит закрыть глаза, и он снова здесь.
Этторе закурил Camel. Увесистые капли дождя забарабанили по улицам Лампедузы, словно слезы несчастных, падающие в пыль. Когда Этторе швырнул окурок вниз, через перила, море разбушевалось и заревело, яростно атакуя остров со всех сторон.
* * *
Айеби ждал их под покосившимся козырьком автобусной остановки, откуда они должны были отправиться в путь, в гостиницу, находившуюся примерно в полукилометре. В темноте его лицо казалось нарисованным мазками блестящей черной краски, а глаза напоминали фары, изучающие ночь.
Увидев Этторе, укрывшегося капюшоном от ливня, который, правда, теперь превратился в морось, Айеби, как кошка, вышел из тени.
– Вы прийти, хорошо! Готовы?
– Привет, Айеби. Да, мы готовы к твоему эксклюзиву! – Этторе чувствовал себя лучше. Свежий воздух разметал паутину тяжелого сна, оставив от нее неприятные липкие, но безобидные обрывки.
У Джанни были воспаленные глаза – как у человека, которого резко разбудили.
– И где тут вход?
– Позади гостиницы, – объяснил угандиец. – Те, которые не хотят нас… они уже уйти, когда солнце зашло, но лучше быть осторожными, да?
Этторе представил, как Поретти с дружками заваливаются в ресторан и опустошают тарелки, пожирая мидии и распивая бутылку за бутылкой.
– Идем, вы за мной.
Они пошли по улице с невысокими домами, на крышах которых стояли цистерны для сбора дождевой воды. Прежде чем повернуть за угол, Этторе обернулся и посмотрел на Средиземное море.
Может, я все еще сплю? Вдруг это бесконечный сон-«матрешка»?
Джанни присвистнул, чтобы его поторопить. Худощавый Айеби уверенно шагал вперед. Время от времени он оборачивался, следя, чтобы другие не отставали.
Они вышли на узкую аллею за гостиницей. Задний двор почти не отличался от территории перед фасадом, которую они изучили утром в поисках хороших кадров – кучи мусора и старого хлама между рядами засохших кустов и бетонных блоков. Забор во многих местах был сломан. За ним виднелся силуэт здания, где в двух окнах наверху мерцал свет – то ли от пламени свечей, то ли от самодельного очага. Гул голосов, говорящих на непонятном языке, плыл в ночном воздухе, как читаемая вполголоса молитва.
– Вот, мы туда войти, – останавливаясь, прошептал Айеби. И показал на невысокую постройку в форме параллелепипеда. – Снизу.
Когда гостиница работала, подумал Этторе, там, наверное, был погреб или подвал. И представил себе дверь, как в бункере, где прячутся от торнадо в американских фильмах. Потом глянул на недоверчивое лицо Джанни, шедшего за угандийцем.
Может, это не очень хорошая идея, подумал Этторе. Ведь, честно говоря, мы ничего не знаем ни об этом человеке, ни о других обитателях отеля… Да и что там? Там, внизу?
Джанни достал камеру.
– Как думаешь, пора снимать?
– Нет, нет, нет, – взволнованно зашептал Айеби. – Внутри, делать фильм внутри, где клюзив! Сейчас спешить, мы идем, чтобы увидеть ньямби, быстрее!
Они гуськом вышли из переулка. Волны, бьющиеся в берег почти в километре от гостиницы, поприветствовали процессию громким рокотом.
Шагов через пятьдесят они увидели коренастый силуэт, который двигался им навстречу, раскачиваясь из стороны в сторону, как игрок в настольном футболе.
– Какого хрена вы здесь делаете?
– Твою мать, Айеби, ты же сказал, что все ушли! – воскликнул Этторе. Он не видел лица человека, только живот и лакированные туфли, блестевшие в полумраке, но по голосу сразу догадался. Перед ними был Иван Поретти.
Сделав несколько шагов, политик оказался в конусе света фонаря. Он изрядно набрался, на щеках играл румянец, а само лицо было багровым, словно он только что застукал свою жену с сантехником, который проверял ее трубопровод. Поретти держал в руках маленький фотоаппарат.
– Какого хрена вы здесь делаете, с этим ниггером, с этим черномазым, а? – спросил он с чудовищным южным акцентом, который пьяному невозможно скрыть.
– А ты что здесь делаешь?
Заметив камеру в руках Джанни, Поретти разразился смехом, отдававшим граппой и никотином.
– Наверное, то же, что и вы, нет? Снимаю это дерьмо. Я пошел ужинать с парнями, потом в гостиницу, но заснуть не смог, и вернулся, чтобы сделать пару фото… Ну вот… А вы с этим негром куда идете, а?
Поретти закашлялся, сотрясаясь всем телом. Сплюнул на асфальт. Айеби смотрел на него с испугом.
Этторе решил сказать правду. Решил бросить вызов этому пьянице, который получал баснословные деньги за свою идиотскую болтовню.
– А мы внутрь пошли, Поретти. Айеби кое-что хочет показать нам. Ты же обвинил нас, что мы плохо делаем свою работу… Ну вот, мы и решили сходить, посмотреть.
– О, а это отличная идея…
– Не хочешь с нами? Раз ты такой смелый?
– Этторе, не стоит его звать, зачем…
– Он может идти, если хотеть, может идти с нами, – воскликнул Айеби, одобрительно закивав. – Мы не хотеть беспокоить, хотеть просто жить, просто нормально жить.
Губы политика искривила ухмылка. От него исходил целый букет запахов – чеснока, вина, сигарет, самбуки.
– О, да, я хотеть идти с вами, как говорит ваш друг. Хотеть идти с вами и посмотреть, что там за хрень… Только пусть обезьяны не подходят слишком близко.
– Мы не обезьяны, босс. Мы, люди, люди. И я обещать, никто не будет вас беспокоить, вы тоже должен увидеть ньямби, это важно. Ничего плохого не может случиться.
– Что еще за джамби? Олененок Бэмби для негров? – усмехнулся Поретти, лицо которого пугающе побагровело. – После вас, синьоры. Давайте посмотрим, что там делают ниггеры.
Стало очень тихо. Гроза отступила далеко, к берегам Африки, чуть слышно ворча и полыхая разноцветными молниями.
Добравшись до отеля, Айеби ловко перелез через сломанный забор и дал знак следовать за ним.
– Давай, давай, идти здесь.
Этторе и Джанни пришлось помогать матерящемуся Поретти, подталкивать его под толстый зад и придерживать за куртку, чтобы тот своей тушей не напоролся на острые прутья и не разделил участь курицы-гриль.
– Я и сам могу, не трогайте меня, – то и дело повторял Поретти, прежде чем перевалиться мешком на другую сторону. Сквозь дырку в заборе внутрь проскользнула кошка, державшая в зубах мышь.
Преодолев препятствие и украдкой оглядываясь, они быстро обошли двор.
Наконец Айеби остановился перед двухметровой коробкой со скошенным под сорок пять градусов верхом, примыкающей к фундаменту бывшей гостиницы. Как и предполагал Этторе, две металлические двери, покрытые вмятинами, перекрывали вход внутрь. Может, там гараж или склад. Ручки дверей были скреплены прочной цепью и большим замком.
– Хорошо, мы прийти и сейчас спускаться вниз, – сказал Айеби, вытаскивая из кармана джинсов ключ и оглядывая гостей. Потом точным движением жилистых рук вставил его в замок и отбросил цепь.
Джанни вытащил камеру и включил на ней светодиодную лампу. Они оказались в круге голубого света. Поретти немного отошел, фотографируя двор.
– Хорошо, хорошо, вы готовы, да? – Айеби взялся за дверные ручки и отвел их в стороны. От скрипа петель по спине Этторе пробежал холодок. Они вошли в широко раскрытый рот «Жаворонка», из которого дул слабый, теплый, влажный ветерок. Прямо за дверью валялись разбитые плитки, кучи листьев и грязи. Ступени уходили в темноту, со стен свисала паутина.
Пойти назад они уже просто не могли.
– Да, Айеби, отведи нас посмотреть… Ньямби, да?
– Ньямби, именно так!
– Вы ему доверяете? Вы действительно хотите спуститься вниз? – высокомерие в голосе Поретти пропало, но язык все еще заплетался.
– А что, ты передумал, Поретти? Неужели испугался? Это же просто обезьяны, что они могут с нами сделать?
Джанни с усмешкой проверил камеру.
– Все готово!
Айеби нырнул в проем и утонул в темноте. Этторе повернулся, чтобы еще раз посмотреть на море, но смог разглядеть только ослепительные вспышки грозы.
Он глубоко вдохнул воздух, пропитанный солью.
Кивнул своим попутчикам.
И они спустились в темноту.
* * *
Десяток ступеней привел их в помещение под землей, где когда-то находилась прачечная. При свете камеры виднелись перегородки из гипсокартона, который отслаивался от стен, большие чаны и ржавые скелеты профессиональных стиральных машин. Здесь царило запустение, в затхлом воздухе пахло тухлятиной и мокрыми тряпками.
Этторе успел почитать о гостинице – ее закрыли в конце девяностых. Туристический поток снижался, и падавших доходов перестало хватать на ее содержание. Поэтому в 2007 году «Жаворонка» отремонтировали и превратили в центр приема беженцев, но через два года ликвидировали из-за административных нарушений и скандала с фальсификацией договоров подряда. Это место оказалось ничейным и стало первым убежищем для несчастных, высадившихся на острове и сумевших сбежать от береговой охраны или из центров приема беженцев в надежде покинуть Лампедузу.
Они пошли по узенькому коридору, по обеим сторонам которого на проволоках висели старые простыни. Айеби первым, потом – журналисты. Последним шел Поретти, который вдруг пронзительно завизжал. Этторе покрутился в разные стороны, не зная, чего опасаться. Заметил в темноте между простынями какой-то вытянутый силуэт.
– Твою мать! Что это было? – Поретти стоял, схватившись руками за грудь и пыхтя, как скороварка.
– Крыса, наверное… – Джанни посветил вокруг себя светодиодной лампочкой камеры.
– Крыса, крыса да, здесь крысы!
– Да, конечно, крыса, щас. Он был размером с лабрадора! Прошел прямо мне по ногам. И потом крыса серая, а этот… беловатый.
– Да ладно, тебе показалось… Хочешь вернуться? – рявкнул Этторе, тут же почувствовав раскаяние. Словно он – Монтрезор, ведущий бедного Фортунато в подвал, чтобы замуровать заживо, как в рассказе По.
– Идите вперед! Черт, что за дерьмо, я все сфотографирую и пошлю в газеты, во влиятельные газеты, можете не сомневаться!
Они пошли дальше, подгоняемые Айеби, который, казалось, начал волноваться, – видимо, ему хотелось побыстрее привести их на место. Впереди был непроглядный мрак. Даже светодиодная лампочка не могла рассеять темноту. Как будто тьма глотала яркие лучи, засасывала их в свое чрево.
Миновав массивные колонны, они увидели первые следы недавнего человеческого присутствия: угли потухшего костра, брошенные на пол надувные матрасы, набитые одеждой и остатками еды целлофановые пакеты. Воняло фекалиями и мочой.