Луи Эно
Лондон. Путешествие по королевству богатых и бедных

Вечер на Темзе. Пригород Лондона

Здравомыслящий иностранец довольствуется тем, что просто любуется чарующим зрелищем, которое разворачивается перед его взором. Он стоит на носу корабля и видит, или думает, что видит, в грандиозном параде Вестминстер, собор Святого Павла, Сомерсет-Хаус и тысячи шпилей всех форм и размеров, похожих на призраки в туманных саванах.

Надо заметить, что увидеть Темзу можно лишь с воды или с моста. Ей не хватает того, что придает очарование всем рекам, а именно берегов и набережных. Практические интересы убили в англичанах чувство прекрасного, доки, пакгаузы, верфи везде спускаются почти к самой кромке воды, и порой над ней нависают огромные краны, с помощью которых разгружаются корабли. Это удобно, но некрасиво: столица Англии таким образом лишается того, что могло бы доставить всем огромное удовольствие. Темза отказывает гражданам Лондона в приятных прогулках, которые дарят берега Сены парижанам, Тибра – римлянам, Арно – флорентийцам, Мансанареса – мадридцам (когда в нем есть вода)^[16]. И если бы не приходилось время от времени пересекать Темзу, чтобы переправиться на другой берег, можно было бы всю жизнь прожить в Лондоне и не подозревать, что рядом есть река. И можно даже подумать, что кто-то нарочно спрятал ее от взглядов любопытных иностранцев.

Вечер на Темзе. В черте Лондона

Зато мосты, переброшенные через Темзу, позволяют любоваться самыми прекрасными видами. Впереди – кипучая деловая жизнь города, справа и слева – великолепные памятники столицы Соединенного Королевства, которые возвышаются над крышами зданий, подобно скалам или островкам над волнами океана, а наверху, над нашими головами – небесный простор, и порой, правда очень редко, луч солнца проскальзывает между облаками, а затем теряется и угасает в клубах дыма, которые неустанно и беспрерывно извергают тысячи заводских труб.

Лондонский мост – самый первый по пути от моря к Лондону, и он так же знаменит в Англии, как у нас – парижский Новый мост. Это самый старый мост британской столицы, который долгое время оставался единственным. Живопись, поэзия и романы наперебой оспаривали его друг у друга. Он был и является до сей поры их излюбленной темой, вдохновляя на все новые и новые творения.

Лондонский мост в 1694 году

В первых годах одиннадцатого столетия почти на том же месте стоял деревянный мост, который соединял Лондон с Саутворком. На этом мосту разыгрывались сражения между датчанами и норвежцами, этими властителями морей, чьи ивовые лодки захватывали берега, сея повсюду разруху, опустошение и смерть.

В 1008 году войска норвежского короля Олафа разрушили Лондонский мост, захватили реку выше его развалин, обложили город и вынудили его сдаться.

Но мост в этом месте был слишком необходим, ибо только он соединял бо́льшую область Англии с югом страны и Европой. Поэтому его быстро восстановили и укрепили, превратив в подобие крепости на воде. В 1091 году ужасная буря снесла мост и вместе с ним шестьсот домов старого города. Его опять отстроили, но в 1136 году случился пожар, и только в 1163 году его смогли снова восстановить. Все это обходилось очень дорого, поскольку каждый раз строился деревянный и не очень надежный мост. Наконец Питер Коулчерч в 1176–1209 годах выстроил каменный мост, который, несмотря на ряд разрушений и частичных перестроек, простоял до 1832 года. Высотой восемнадцать метров, длиной двести восемьдесят два метра и шириной от одного парапета до другого двенадцать метров, он состоял из двадцати арочных пролетов.

Этот мост был и величествен, и красив, однако ошибка состояла в том, что на нем разместили два ряда домов, которые превратили его в узкую и темную улицу. Над центральным пролетом возвышалась изящная часовня, возведенная в память о благословенном Томасе Бекете, архиепископе Кентерберийском, который пал жертвой собственной верности обязанностям пастыря. На южном конце моста находились Саутворкские ворота с площадкой, где выставлялись насаженные на пики головы преступников, казненных за оскорбление величества. Среди тех, кто по справедливости или из-за мести и ревности попал в лапы палача, были и знаменитости. И чаще всего вспоминают Фальконбриджа, который хотел захватить Лондонский мост, чтобы освободить томившегося в Тауэре Генриха IV, Уильяма Уоллеса – легендарного героя, чье имя живет в сердце каждого шотландца, и, разумеется, Томаса Мора.

Семья моряка

Несколько месяцев голова великого гуманиста с улыбкой на устах оставалась в целости и сохранности, как будто тлен и смерть не смели ее тронуть. Это чудо сочли оскорблением его величества, и голову, упорно не желавшую расстаться с жизнью, сбросили в реку.

Рядом с этими побелевшими от костей воротами члены городского парламента встречали своих государей, когда они, одержав славную победу, возвращались с войны в добрый старый Лондон. Там же проходили рыцарские турниры, которые были в большой моде в те феодальные времена, когда физическая сила играла определяющую роль.

Как любой другой мост, Лондонский пережил всякого рода разрушения и неоднократно частично перестраивался. То пожар, то буря, сегодня – ураган, завтра – вскрытие реки и ледоход. Порой два-три пролета сносило, дома рушились, и река поглощала их вместе со злосчастными обитателями. Мост и здания восстанавливали, их ненадежность никого не смущала. И только в 1757 году цеховые старейшины Сити приказали снести постройки-паразиты, которые не только портили вид, но и мешали движению транспорта.

В 1822 году парламент постановил возвести новый мост, более широкий и прочный, чем старый, – одним словом, более монументальный.

Поставленная задача была в точности исполнена Джоном Ренни и его сыновьями, архитекторами нового моста. И можно сказать, плод их трудов получился весьма внушительным.

Постоянное движение наблюдается как на Лондонском мосту, так и под ним. Внизу с трудом расходятся самые разные суда, а наверху царит самая настоящая неразбериха: пешеходы, всадники, экипажи – кебы, телеги, повозки – все находится в безумном смешении; так и кажется, что здесь ни пройти ни проехать и что вот-вот все застопорится.

В окрестностях Лондонского моста и всех причалов, к которым подходят пассажирские пароходы, путешественник впервые сталкивается с гнетущей английской нищетой, возможно самой глубокой и разительной в юдоли слез, данной человеку для жизни. Именно здесь его в первый раз окружает бледная толпа отверженных; потом она часто будет вставать на его пути: впалые от голода щеки, лихорадочный блеск глаз, гнусные, развратные губы, печать порока на лбах, безобразное и в то же время тупое выражение лиц… И вдруг эти призраки, вампиры и упыри оживают: надежда заработать шиллинг или просто получить шестипенсовик вселяет в них пыл и жар, ибо открывает дорогу к порции джина или бренди! Они набрасываются на узлы и чемоданы, расхватывают ваши вещи и охотно порвали бы вас на кусочки, лишь бы доказать свое усердие и желание услужить и хоть что-то урвать от ваших щедрот. Нигде попрошайки не выглядят столь корыстно и отталкивающе, как в Лондоне, и нигде нужда и обездоленность не проявляются в столь душераздирающей форме. В других странах от согретого и освещенного солнцем нищенства веет кое-какой романтикой, и это смягчает его горечь и приукрашивает его ужасающую суть. В испанском и итальянском нищем есть даже что-то театральное. Южные лохмотья так и просятся на карандаш; они вдохновляют художников, обещая на полотне выглядеть прилично. В Лондоне все не так, там нищета – это нищета, и только, хотя нищий наряжается в поношенный фрак джентльмена и нахлобучивает на голову то, что некогда было шелковой шляпой, а теперь не имеет названия ни на одном из языков.

Если вы хотите найти в Лондоне уединенный уголок, то ищите его на мосту Саутворк. Это платный мост, возведенный между двумя другими – Лондонским и Блэкфрайерз, – проезд по которым свободный.

Архитектор Джон Ренни, тот самый, что выстроил Лондонский мост, возвел Саутворкский мост в самом узком месте Темзы. Это сооружение покоится на каменных быках, которые, в свою очередь, стоят на огромных сваях, и имеет три чугунных арочных пролета: ширина центрального пролета семьдесят три метра, каждого из боковых – шестьдесят четыре. Общая длина моста (между двумя устоями) двести шестнадцать метров. Первый камень моста Саутворк был заложен в 1815 году, строительство продолжалось четыре года и обошлось в двадцать миллионов. По нему ездят, только когда очень спешат, он как прямая, соединяющая две точки и потому кратчайшая. Люди праздные никогда не выбирают его для того, чтобы попасть на другой берег.

Мост Блэкфрайерз (Черные монахи) обязан своим названием доминиканскому монастырю, который находился поблизости на левом берегу Темзы. Возведенный между 1760 и 1769 годом знаменитым инженером Робертом Милном (Mylnes), этот мост поначалу получил имя премьер-министра Питта. Мост имеет триста с небольшим метров в длину и девять пролетов разной длины и высоты. К внешним сторонам быков лепятся ионические колонны, которые кажутся чистым излишеством, ибо от них нет никакой пользы. Архитектура – самое строгое из искусств, она не допускает пустых украшательств, все, что нельзя оправдать, не радует ни ум, ни глаз.

Лондонский мост в 1875 году

Я не знаю ничего прекраснее прогулки по мосту Блэкфрайерз в лунную июньскую ночь, когда рассеявшаяся толпа уступает его мечтательным поэтам и созерцательным художникам. Внизу простирается подвижная бездна. Зияющая и темная, она как будто манит вас. Но если поднять глаза, то открывается панорама бесчисленных зданий, похожая на каменные волны в барашках крыш, над которыми высится гигантский купол собора Святого Павла. На востоке чернеет мрачный силуэт лондонского Тауэра – величественный, страшный и грозный, на западе – прекрасный дворец Сомерсет-Хаус и бесподобное и не имеющее себе равных во всей Англии Вестминстерское аббатство.

Лондонский Тауэр

Даже те, чей взгляд не туманится фимиамом патриотического самолюбия, признают, что мост Ватерлоо – один из красивейших в мире. Его строительство продолжалось шесть лет – с 1811 по 1817 год. Он был открыт 18 июля, во вторую годовщину битвы при Ватерлоо, в честь которой и получил свое название. Джон Ренни воплотил грандиозные замыслы и проекты инженера Радла Додела.

Это великолепное сооружение состоит из девяти пролетов, каждый шириной в тридцать шесть и высотой в десять с половиной метров. От парапета до парапета – двадцать один метр, а общая длина моста четыреста четыре метра. Двадцать семь кирпичных арок служат продолжением моста в направлении Суррея, и еще шестнадцать соединяют его со Стрэндом; таким образом, общая длина составляет семьсот сорок восемь метров. Мост отделан гранитом, добытым в карьерах Корнуолла, Дербишира и Абердина. Каждая из опор украшена двумя дорическими колоннами, поддерживающими округлые площадки, так смело вынесенные за пределы моста, что дух захватывает. Даже будки сборщиков платы за проезд^[17] выстроены в дорическом стиле, что довершает поистине величественный облик сооружения. И каждый день по мосту Ватерлоо проходят около двадцати тысяч человек.

Еще более оживленное движение наблюдается на мосту Черинг-Кросс, который соединяет вокзалы Брайтонской и Саутгемптонской железных дорог с Трафальгарской площадью, куда сходятся почти все столичные улицы.

Черинг-Кросс ничем не примечателен, главное в нем – его полезность. Это чисто английский мост: опорами ему служат стальные сваи, стоящие на металлических цилиндрах, которые уходят глубоко в речной грунт; полотно проезжей части сложено из листов кованого железа. Длина каждого пролета сорок восемь метров, и даже во время самого высокого прилива между водой и мостом остается восемь метров.

Черинг-Кросс – это четыре железнодорожных пути и по бокам от них два тротуара для пешеходов, которые постоянно бороздят люди, спешащие по делам с одного берега на другой.

Вестминстерский дворец очень долго оставался отрезанным от южных районов Лондона. Чтобы пересечь реку, надо было или подняться вверх по ее течению, или спуститься вниз. Такое положение доставляло слишком много неудобств и потому не могло длиться вечно.

Бухта Лаймхаус

В начале прошлого столетия прямо перед дворцом начали возводить деревянный мост. Сейчас мы научились быстро строить даже гигантские сооружения, а тогда все делали медленно, без спешки. Но во время строительства произошло столько несчастных случаев, что работы были прерваны, и в 1738 году Шарлю Лабели, швейцарцу, натурализованному в Англии, поручили создать каменный мост. Его строительство продолжалось больше одиннадцати лет, и в 1750 году мост был наконец открыт. Он стал самым великолепным мостом во всем Соединенном Королевстве. Триста шестидесяти метров в длину и тринадцати – в ширину, он состоял из пятнадцати арочных пролетов разной величины: от шестнадцати до двадцати трех метров. Но оказалось, что надежность его сильно уступает красоте. Спустя совсем непродолжительное время Вестминстерский мост, который обошелся в десять миллионов, стал грозить обрушением, и его смогли укрепить лишь с помощью жалких ухищрений и постыдных лесов. Возникла необходимость его перестройки. Надо отдать должное англичанам: практичность руководит ими во всем. Как только они осознают, что надо что-то сделать, они делают. Современный мост был построен по проекту и под руководством архитектора Пейджа, которому удалось создать весьма пропорциональное сооружение. Ширина нового моста составила двадцать шесть метров, из которых пятнадцать метров занимает проезжая часть. С двух сторон ее обрамляют великолепные тротуары шириной в четыре с половиной метра каждый. Высокие арки моста лежат на быках, и каждый бык опирается на двести тридцать три сваи из стали и стволов вяза, уходящие на шесть метров в прочную и водонепроницаемую глину, из которой слагается речное дно. Пролеты арок эллиптической формы имеют от двадцати девяти до тридцати шести метров в ширину. Замковые камни их сводов и верхние части эллипсов сделаны из кованого железа, все прочие конструкции – из чугуна. Таким образом, удалось добиться одновременно легкости и прочности, тогда как обычно при строительстве приходится жертвовать первой ради второй.

Мост Воксхолл, менее значительный, сначала назывался мостом Регента, но близость к садам Воксхолла, которые благодаря мосту сообщаются с противоположным берегом, привела к смене названия. Мост этот является творением пяти или шести инженеров, и некоторые из них довольно знамениты. Ральф Додд, Джереми Бентам, Джон Ренни и Джеймс Уокер по очереди руководили строительством, которое началось в 1811-м, а закончилось в 1816 году. Мост состоит из девяти чугунных арок с шириной пролета в двадцать четыре метра каждая. Эти арки покоятся на быках, сложенных из камня и романцемента. Длина моста двести сорок метров, ширина – одиннадцать (между парапетами).

Мост Виктория, строительство которого начал в 1859 году сын архитектора Фоулера на деньги компании железных дорог «Виктория», является типичным для нашего времени сооружением. В их создании англичане особенно блистают. Мост целиком сделан из кованого железа. Без всякого сомнения, это не лучшее изобретение для монументальной архитектуры. Но увы! Похоже, красота в наше время утратила пальму первенства.

Выше моста Виктория и совсем рядом с ним находится подвесной мост Челси, который соединяет прекрасный парк Бэттерси с густонаселенными кварталами Пимлико и Челси, в честь которого он и был назван. Мост подвешен к двум стальным столбам высотой двадцать семь и шириной шесть метров, которые поддерживаются сваями из стали и вязов, уходящими в грунт на глубину десять метров. Над пилонами возвышаются две изящные башенки в китайском стиле. Кассы с виду тоже напоминают беседки. Английских архитекторов отличает скорее хорошая память, чем воображение, и многие пытаются понять, что означают под туманным небом Лондона эти фантазии, заимствованные на Дальнем Востоке, утопающем в лазури и солнечном свете.

Если Лондонский мост – первый по пути от моря к британской столице, то мост Бэттерси – последний, и расстояние между ними – пять миль. Назначение моста Бэттерси почти такое же, как у моста Челси. Он был возведен в 1771 году и стоил всего шестьсот тысяч франков. Это немного не только для Англии, но и для моста через Темзу. Два десятка разных по величине неказистых арок, там и сям укрепленные массивными лесами, не идут ни в какое сравнение с великолепием Лондонского и Вестминстерского мостов, а также с мостом Ватерлоо. Но, видимо, его создатели сочли, что для отдаленного и населенного простонародьем района, который обслуживается этим мостом, сойдет и это.

На борту

Длинные и широкие улицы связывают Темзу с разными кварталами Лондона и ведут к ее мостам. Так, Уайтхолл и Кинг-стрит, прекрасные улицы, окруженные дворцами, простираются от Трафальгарской площади и Стрэнда до Вестминстерского моста, а Веллингтон-стрит соединяет эти же кварталы с мостом Ватерлоо; Бридж-стрит, продолжение Фаррингдон-стрит, приводит к мосту Блэкфрайерз, транспортные потоки Чипсайда и Ладгейт-Хилла напрямую выходят к Лондонскому мосту по улицам Кэннон и Кинг-Уильям. Далее, в районе, известном под названием Вест-Энд, пролегают широкие дороги, ведущие к мостам Воксхолл, Челси и Бэттерси.

Не станем утверждать, что эти широкие и красивые улицы, какими бы широкими и красивыми они ни были, являются характерной чертой Лондона. Похожие есть в Париже и Вене, Мадриде и Санкт-Петербурге, во всех столицах и даже во всех тех крупных городах Европы, куда проник дух современной цивилизации.

Если вы хотите получить верное представление о Лондоне и Англии, если в самом деле хотите понять, что это за город и страна, на знамени которых, похоже, начертано слово «Труд» (а слово это когда-нибудь отразит смысл существования всего человечества), то надо пройтись по более скромным улочкам, что тянутся вдоль Темзы или с разных сторон выводят к ее берегам. Именно там человеческая энергия проявляется в самой лихорадочной форме, там сосредотачиваются промышленность и торговля, там необходимая обществу конкуренция, которая является одновременно залогом прогресса и угрозой для него, являет свету свои чудесные и уродливые порождения. Кто не бывал на этих темных и узких улицах, тот не знает не только до чего доводит человек развитие производства и торговли, но и как промышленность и торговля превращают человека в машину и цифру, в живой совершенный двигатель, способный извлечь из себе подобных все, что те могут дать не умирая. Там сосуществуют в близком и вынужденном соседстве торговец, ворочающий пятнадцатью или даже двадцатью миллионами, и чернорабочий, который всю свою жизнь гнет спину на самых тяжелых работах – нет, не для того, чтобы жить, а чтобы не дать погибнуть своей жене и детям. Там вы увидите толпы неимущих, которые бродят в поисках случая, что позволит им заработать на скудный ужин или что-нибудь стащить. Если бы их глаза, иногда загорающиеся зловещим огнем, могли видеть сквозь черные стены, их взгляду открылись бы богатства, рядом с которыми блекнут самые буйные фантазии сказочников и поэтов… и в двух шагах от этого изобилия они влачат самое жалкое, нищенское существование.

Улица

Здесь, как нигде во всей Британской империи, англичанин чувствует себя как дома, на своей земле. Здесь все говорит о его величии и могуществе, он видит и может прикоснуться к громадным результатам, которых он достиг, покупая и продавая перец и корицу, хлопок и шерсть. С полным правом он может смотреть на свою конторку как на трон, а свой деревянный метр считать скипетром. Порой он чувствует себя ровней королям и принцам, порой даже глядит на них свысока. И если бы торговцы Сити обладали хоть мало-мальски героической душой, к ним вполне подошли бы слова Корнеля, сказанные о гражданах Рима:

 
Найдется ли король в любой другой стране,
Кто с римлянином стать посмел бы наравне!^[18]
 

На этих улицах, чей грязный вид вызывает отвращение, куда поначалу мы боялись даже ступить, а потом зашли, преодолев брезгливость, каждое здание является складом или оптовым магазином. Смотрите под ноги, ибо люк может открыться – и вы упадете в бездонный подвал. Берегите голову, как бы не попасться на крюк, который медленно, со скрежетом и скрипом, на длинной железной цепи спускается с чердака. За каждым окном прячется какой-нибудь удивительный фокус: то и дело от оконных проемов отделяются платформы и устремляются в пустоту, разворачивая целую систему блоков, крюков, кронштейнов, тросов. Они переносят по воздуху с невиданной силой и мощью самые тяжелые грузы, непрерывно поднимая и опуская их, к радости продавца и покупателя.

В этих извилистых переулках, часто шириной всего в несколько метров, царит неустанная суета. Какое вечное движение! Какой бесконечный людской поток! Все говорит о закалке и неутомимости, о несокрушимой стойкости: эти люди не успокаиваются, пока не доведут дело до конца, и, закончив одну работу, уже готовы приступить к следующей! Но здешняя суета не означает беспорядок. Каждый знает, что ему делать, куда идти, и делает что до́лжно, и идет куда следует. Люди заняты своей работой и не обращают внимания на других, в этой толпе всякий играет за себя и действует так, как если бы рядом никого не было. Французу тут было бы неуютно и беспокойно, ему не под силу преодолеть столько препятствий. Англичанин их едва замечает: он прямо идет к своей цели, потому что видит только ее. И в этом секрет его силы и успеха.

Иностранец, не обладающий закаленными нервами, впервые оказавшись на этих кипящих работой улицах, испытывает сильное замешательство. Ему режет слух мешанина из шума и грохота. Люди кричат, ругаются, неистовствуют; лошади ржут и бьют копытами, цепи гремят, тросы скрежещут, оси скрипят, моторы рычат, и в этом ужасающем хаосе невозможно ни что-либо расслышать, ни что-либо понять.

Двойной поток, чье движение никогда не прерывается, беспрестанно увлекает и уносит за собой транспорт и людей с севера на юг и с юга на север, то есть от реки к Сити и от Сити к реке. Там и сям то и дело возникают ужасные заторы, движение останавливается. И тогда образуется неописуемая каша из экипажей, всадников и пешеходов, начинается борьба между теми, кто спешит и не хочет опоздать, и теми, кто везет тяжелый груз и не желает уступить дорогу. Порой сталкиваются даже пешеходы, и часто на запруженных перекрестках и узких улочках кажется, что уже не пройти ни взад ни вперед.

Чтобы восстановить порядок, освободить проезд и отрегулировать движение, нужны бесстрастная твердость, холодная отвага и неоспоримый авторитет полицейских.

Мне жаль того, кто, впервые сойдя на берег Темзы, в силу неуемного и безрассудного любопытства собьется с дороги и попадет в эту толпу, в эту сутолоку и неразбериху. Мне жаль его, если он не обладает трезвым умом, зорким глазом, широкой грудью, крепкими боками и острыми локтями. Ему не удастся ни просеку проложить, ни дорогу пробить. Беднягу поднимет и понесет людской поток, и будет он болтаться наподобие обломков кораблекрушения по улицам Миллс-Лейн, Дакс-Фут-Лейн и у Пикл-Херринг, где с восьми утра и до пяти вечера не прекращается жаркая схватка.

Товарные доки Святой Екатерины

Но если вы смогли бросить вызов толпе, которая везде отличается грубостью и неуправляемостью, а в Англии тем более, то вы будете вознаграждены зрелищем, подобного которому не найдете ни в одной стране.

Кажется, что вся мировая промышленность и торговля договорились собраться в этой точке мира – единственной в своем роде. Со всех краев они устремляются сюда как к единственному центру. Не меньшее впечатление производит и разнообразие этого зрелища: картина меняется ежеминутно со скоростью детского калейдоскопа. Каждую минуту видишь что-то новое, каждый шаг открывает новую перспективу и новую сцену.

Все товары свозятся сюда и выставляются именно здесь, продукция с севера обменивается на продукцию с юга, самые разные фрукты из самых отдаленных уголков земли с изумлением встречаются на столь ограниченном пространстве.

Ваши органы чувств разом пробуждаются, стоит только вдохнуть мощные ароматы гвоздики, корицы и имбиря, смешанные с менее приятными запахами, доносящимися со складов соленой рыбы.

В этом столпотворении, в этом Вавилоне люди являют не меньше контрастов и разнообразия, чем вещи. Если вы наблюдательны и внимательны, то мгновенно заметите множество любопытных деталей. И среди лиц, отмеченных печатью борьбы за хлеб насущный, легко обнаружите десятка два типажей. Англичан здесь большинство, но вы непременно натолкнетесь на представителей многих других народов, до которых дотянул свою когтистую лапу британский лев или, говоря точнее, английский леопард.

Работа кипит

Работа, изнурительная работа вызывает аппетит и иссушает глотку: надо восстановить силы, надо есть, надо пить. Слева и справа, на перекрестках и во дворах распахивают двери трактиры, там вы видите людей за столами, которые едят, а точнее, торопливо заглатывают пищу, ибо даже во время этих необходимых антрактов их преследует мысль о тяжелой работе и незаконченном деле, и люди спешат поскорее покончить с обедом – мясом и картошкой – и запить его морем пива, чтобы вновь приняться за труд. Так ведут себя настоящие рабы своего дела, коих трубы Страшного суда застанут с инструментами в руках или с ношей на плечах.

В то же время, ибо где, как не здесь, жизнь идет бок о бок со смертью, то там, то здесь попадается кладбище, где хоронят уже много веков. Никто не посмел выгнать вон их печальных обитателей, несмотря на крайнюю дороговизну земли в этом кипучем деловом центре. И вот посреди мастерских, лавочек, контор, складов и хранилищ вдруг натыкаешься на травку, сквозь которую виднеются гробницы, полустертые имена и даты, которые, кажется, говорят живым о бесплодности их усилий и тщетности их трудов в поте лица своего… ибо все заканчивается устрашающим небытием… Эти камни напоминают о Божественном всем, кто погряз в земном, всем, кто, оторвав взгляд от земли, никогда не обращает его в небо, всем, в ком всепоглощающие земные заботы заглушили даже мысль о назначении их бессмертной души!

Эти наблюдения над жизнью Темзы будут неполными, если забыть о доках, выстроившихся по ее бокам, – доках, которые служат ей своего рода придатками и отростками.

Затор

Работяга

Доки находятся в непосредственной близости от лондонских достопримечательностей, вернее, чудес. Уже снаружи доки кажутся величественными и внушительными, но вы получите лишь поверхностное представление о том, что такое торговля в британской столице, если не зайдете внутрь. Доки – это сама бескрайность. Легко вообразить, что они бесконечны. Это хранилища и склады всего, что продается, и всего, что покупается, – одним словом, всего, что привозится в Лондон и ждет своего следующего или конечного пункта назначения.

Доки появились на свет относительно недавно.

До конца прошлого века корабли, прибывавшие в Лондон, должны были стоять на реке и ждать, пока их не разгрузят маленькие беспалубные лодки. В 1792 году насчитывалось без малого четыре тысячи таких лодок. Бесценные товары неделями лежали на набережных и становились добычей тех, кто должен был их охранять. Служащие таможни участвовали в разграблении, а укрыватели краденого устроили на обоих берегах реки большие оптовые магазины, куда торговцы в открытую и безо всякого стыда являлись за закупками. Честные торговцы терпели огромные убытки от хищений, чья безнаказанность была не только вопиющей, но и оскорбительной для закона и порядка.

В 1780 году один человек по имени Перри вырыл рядом с берегом гавань, которую он назвал Брунсвикским доком. Эта гавань вмещала и охраняла сразу двадцать восемь больших кораблей и шестьдесят малотоннажных судов. Шаг был значительным, но еще недостаточным.

Десять лет спустя, в 1789 году, после бурных парламентских дебатов сторонники новой системы хранилищ провели через парламент Билль о строительстве доков.

Это прекрасное начинание было дополнено учреждением варрантов^[19], право на выдачу которых получили компании доков. Эти документы обеспечивали фиктивное движение помещенных на хранение товаров, аналогично векселям или денежным ордерам. Сахар и табак, вино и индиго, таким образом, не перевозились с одного склада на другой с помощью транспорта, а перемещались из одного портфеля в другой путем передаточных надписей или еще проще – простой передачей документов о праве собственности. В результате товар превращался в деньги по первому желанию продавца. Это стало настоящей, практичной и умной организацией торгового кредитования в самом широком смысле.

Сейчас в Лондоне насчитывается шесть главных доков, чей акционерный капитал составляет от двадцати пяти до пятидесяти миллионов франков. Есть еще пять менее значительных доков, которые называются legal quays^[20], потому что они были построены по указу парламента. Восемьдесят семь частных доков (sufferance wares, что означает что-то вроде товаров льготного хранения) были организованы с разрешения таможни для некоторых групп товаров. И наконец, еще пятьдесят подобных заведений могут взять на хранение товары до момента их отпуска. Бесспорно, доки являются одним из самых прекрасных творений, порожденных английской практичностью, здравомыслием и коммерческой хваткой.

В первое мгновение посетитель, попавший в док, испытывает удивление, близкое к ошеломлению. Ему кажется, что его захватывает общее движение, некий водоворот. Его подавляет грандиозность и ослепляет многообразие окружающей обстановки. Повсюду, на сколько хватает глаз, громоздятся тюки, корзины, мешки, бочонки, тележки, повозки, и они не поддаются ни охвату, ни подсчету. Кажется, ни один счетовод не в силах справиться с подобными объемами. Из глубин дока поднимается глухой и смутный рокот, сравнимый лишь с шумом волнующегося моря.

Доки изнутри

Склад в Сити

Вырытые в земле и сообщающиеся с рекой, эти доки-амфибии как будто обладают двойной природой, и, осмелюсь сказать, в этом состоит одна из их главных особенностей. Корабли задевают бортом стены домов, реи пробивают двери и стучатся в окна, как бы прося впустить их внутрь. Трапы и реи, сходни и снасти поднимаются и спускаются с бортов на берег и с берега на борта.

А какое смешение людей всех обличий, повадок и профессий! Крепкие возчики встречаются с мощными грузчиками, празднично одетые матросы, только что сошедшие на берег, идут неторопливо, вразвалочку; хорошо одетые приказчики с блокнотами в руках и карандашом за ухом следят за отправкой и прибытием товара; молодые господа ведут под руку изумленных мисс и дают им разъяснения, которые те едва ли слышат. Все народы представлены на этом конгрессе-базаре. Негры и ласкары, немцы и португальцы, французы и шведы, норвежцы и русские, северные и южные американцы и меднокожие индусы бродят посреди рабочих, не отвлекая их от дел, и с праздным удовольствием наблюдают за ними. Все эти подробности, которые я набрасываю слишком торопливым пером, образуют поистине захватывающее целое, ни с чем не сравнимое зрелище, одновременно поразительное и величественное, – зрелище, которое хочется видеть снова и снова. Все, что находится здесь, обладает фантастическими пропорциями, меняющими основы всех ваших представлений. Речь идет о снабжении не одного города, а целого мира, и Лондон является лишь его посредником и промежуточным звеном.