Луи Нуар
Золотой корсар
Глава VIII. План
В это время Паоло, целый и невредимый, выбрался на отмель.
Случилось же с ним следующее.
Оказавшись внутри корабля, он, по-прежнему обвязанный веревкой, проник в одну из кают, но так вышло, что бриг, будучи полуразрушенным, вдруг зашатался и начал оседать; во время толчка дверь каюты захлопнулась и, вследствие того, что палуба просела, открыть дверь уже не представлялось возможным.
Веревка застряла между створкой двери и подпоркой, и все попытки маркизы натянуть ее оказались тщетными.
Но Паоло не потерял самообладания; имея при себе нож, он тотчас же перерезал веревку и принялся искать выход.
К счастью, бриг при соприкосновении со скалой получил множественные пробоины; юноша проскользнул в одну из этих щелей и, в то время как маркиза отправилась искать его на корабль, вернулся на берег.
Они просто-напросто разминулись.
Констатировав отсутствие молодой женщины на пляже, Паоло понял, что она решила прийти ему на выручку, и поспешил вновь броситься в воду.
Спустя несколько мгновений он обнаружил полубесчувственное тело маркизы и поднял его на поверхность.
Когда она наконец пришла в себя, радость его не знала границ: руки обняли шею Луизы, губы припали к губам, сердце забилось в унисон с ее сердцем.
– Еще одна смертельная опасность, которой нам лишь чудом удалось избежать! – воскликнула она. – А я уж было подумала, что вот-вот умру…
– Бедная моя Луиза! Ты бросилась меня спасать!..
– И была бы очень счастлива, если бы мне это удалось. Но получилось так, что это ты – в который уже раз – вырвал меня из объятий смерти. А мне так хотелось испытать гордость от осознания того, что ты обязан мне жизнью!
– И тогда ты бы любила меня еще сильнее? – спросил он.
– Возможно, – отвечала она смеясь.
Они проголодались; провизии было вдоволь.
Обнаружив на корабле масло, он прихватил с собой лампу, и теперь они уже ни в чем не нуждались.
Единственное, чего им не хватало, так это свободы!
Но так ли уж она им была нужна в ту секунду?
Ей вовсе не хотелось покидать пещеру.
Паоло перетаскал на отмель столько еды, что им хватило бы ее на многие месяцы, и на бриге оставалось еще много продуктов.
– Да нам этого хватит года на три! – заметил он, кивнув в сторону бочек, сваленных в кучу у стен грота.
Мысль о том, чтобы остаться в этом склепе навсегда, столь приятная для нее в тот час, так прочно засела в мозгу молодой женщины, что она безрассудно спросила:
– Но не пойдет ли соленая пища во вред нашим детям?
Паоло нашел этот неимоверный вздор очаровательным и разразился смехом, из-за чего маркиза слегка расстроилась.
Она занялась ужином, неожиданно обнаружив в себе такие таланты хозяйки, которые сделали бы честь и какой-нибудь голландской испольщице.
Они, сидя друг против друга; из дорожной фляги, которую Паоло нашел неподалеку, по очереди пили крепкое бордо, которое он поднял с судна; с аппетитом съели сырой окорок и орехи.
Они были спокойны, счастливы, уверены в довольно-таки продолжительном будущем.
Они напоминали молодоженов, у которых уже была близость, но которые все еще пьянеют от новых радостей, долгожданных и наконец пришедших.
– Как хорошо здесь! – прошептала она, вздыхая.
– Ну да, – подтвердил он, показывая на свод, за которым была земля, – лучше быть здесь с тобой, чем там без тебя!
Она взяла его руку в свои – в знак благодарности.
В кармане куртки, которая была на нем в момент кораблекрушения, она обнаружила портсигар с сухими сигарами и преподнесла ему одну.
Он вскрикнул от радости.
– Вот уж не думал, что вид табака может доставить такое удовольствие.
– Значит, это приятный подарок? – спросила она.
– Самый лучший, какой ты могла мне сделать.
Он высек огонь и закурил; придвинувшись друг к другу, они принялись строить планы на будущее.
Она в своих помыслах исходила из того, что они проведут в гроте долгие годы; он же думал о том, как бы из этой пещеры выбраться.
– Ты беспрестанно выдвигаешь гипотезу, что мы здесь останемся навечно! – заметил он с легким укором.
– А ты чего хотел? Мне здесь нравится.
На это ответить Паоло было нечего, и он замолчал.
– Ты боишься, что мне вся эта жизнь надоест первой? – спросила она.
Ответ она прочла в его глазах: он был в этом убежден.
– Что ж, на этот счет я готова с тобой поспорить! – заявила она. – Когда найдем выход отсюда, посмотрим, кто на тот момент будет выглядеть более несчастным. А сейчас давай-ка подумаем, на чем мы будем спать.
– Действительно, – встрепенулся Паоло, – уже почти ничего не видно. Сейчас я зажгу лампу.
Он снова высек огонь и после нескольких безуспешных попыток все же сумел запалить фитиль.
Фонарь осветил весь грот, который ранее был погружен в полумрак, – через плотные слои воды свет пробивался с трудом.
Маркиза не сдержала возгласа восхищения.
Под лучами света влажные стены засияли; складывалось впечатление, что они обиты переливчатым муаром, усеянным россыпями драгоценных камней всевозможных оттенков.
– Вот! – воскликнула она радостно. – Вот оно, истинное наслаждение!
– Холст и палитра! – вскричал не менее ее очарованный Паоло. – Я создам из всего этого настоящий шедевр! Ведь я художник, дорогая, и художник довольно-таки приличный. Я изображу тебя обнаженной в виде морской Венеры, посреди этой подводной крипты, и назову свою картину «Владычица морей».
Под черными волосами, каскадами спадавшими на белые плечи, она была невероятно красива.
– Знаешь, – проговорил он, – у твоих ног – для контраста – я нарисую отвратительных морских чудовищ, голову твою украшу водорослями, и у тебя будут все атрибуты королевы, командующей морями и бурями. Это будет чудесно!
И с лампой в руке он оглядел ее.
Восхищение художника!
Эти безупречные линии, о которых он даже не догадывался – пусть и обладал ею несколько часов тому назад, – эти приятные формы, целомудренные и в то же время сладострастные, ввергли его в молчаливое созерцание; то был уже не мужчина, любящий женщину, а поэт, влюбленный в тип, в котором реализовался идеал совершенства.
Опустившись на одно колено, он склонился над ее рукой и с почтительной горячностью припал к ней губами.
Так бы поступил обожатель античной Венеры.
Но она, сперва изумленная, заставила его подняться, рассмеявшись над этим экстазом художника.
Этот смех вернул Паоло с небес на землю.
– Ты была для меня богиней! – прошептал он. – Зачем нужно было разрушать иллюзию и вновь становиться женщиной?
– Затем, – промолвила она, – что мне вовсе не нужны все эти почтительные обожания поэта; мне больше нравится страстная нежность мужчины.
Статуя закрылась покрывалом.
Он был опьянен этим зрелищем.
– Давайте-ка, господин поэт, – сказала она, – возвращайтесь к реальности. Ваши одеяла еще влажные; их нужно высушить, для чего нам потребуется огонь.
Он подчинился машинально; перед глазами все еще стояло видение, исчезнувшее под складками материи. Но то были лишь сожаления творца, так как, завернутая в платье, маркиза выглядела еще более соблазнительной, а вид ее обнаженной ножки, выглядывавшей из-под юбки, пробуждал в нем уснувшего любовника.
Вот о чем он думал, раздувая огонь, который быстро воспылал, испуская клубы дыма.
– Боже мой, – заметила маркиза, – от этого чертова огня мы здесь задохнемся.
– Ложись рядом со мной; сейчас дым поднимется. Воздух-то до нас откуда-то доходит; откуда идет – туда же и уйдет.
Действительно, когда огонь разгорелся как следует, то стал более чистым; что до дыма, то он исчезал через имевшиеся в горной породе трещины.
– Гляжу я на костер, – промолвила маркиза, – и кажется мне, что сейчас зима, и сидим мы у избушки какого-нибудь рыбака или лесоруба.
– Я тоже об этом подумал, – улыбнулся Паоло.
Долго они так сидели: он – положив голову на колени молодой женщине; она – сделав для него на коленях подушку из своих рук.
Затем Паоло проводил Луизу к ложу, которое, казалось, дожидалось их в углу грота, и, утомленные, они практически моментально уснули.
Проснулись они бодрыми и веселыми и несколько минут предавались тем свежим и радостным утренним шалостям, которые случаются у молодых любовников.
Она походила на горлицу, донимаемую молодым ястребом.
Затем в голову Паоло пришла одна мысль и, сплавав на бриг, он вернулся с длинной проволокой; он уже легко находил проход повсюду и ориентировался под водой не хуже, чем на земле. Матросы никогда не уходят в плавание без проволоки – она позволяет им в море не оставаться без любимого матлота.
По возвращении Паоло покопался в песке и вскоре уже имел в своем распоряжении несколько червей, на которых так падки рыбы.
Наживив червяка на проволоку, он забросил ее в воду, так далеко под скалы, как только смог: он решил, что рыбы там будет в избытке, и не ошибся в своих предположениях.
Уже через пять минут на крючок попалась чудесная дорада, весившая не менее фунта.
На то, чтобы убить рыбину и счистить с нее чешую, у юноши ушло еще с полминуты. Он разжег огонь и на импровизированной решетке, сложенной из выдернутых из досок гвоздей, зажарил добычу. Маркиза нашла ее вкус восхитительной.
Паоло пребывал в отличном настроении.
– По крайней мере, – сказал он, – с голоду в этой пещере мы точно не умрем, разве что в море передохнут все рыбы. И потом, у меня есть идея.
– И какая же?
– Вскоре узнаешь.
– Нет. Сейчас же.
– Ну что ж: я хочу взорвать скалу. Перетащу сюда порох – на бриге осталось еще бочек двадцать, – и мы его как следует высушим, перед тем как использовать. Затем я углублю расселину, которую ты можешь видеть вон там, внизу, заложу в нее порох, и поднесу к нему огонь. Если все пройдет нормально, то взрывом эту горную породу разотрет в порошок.
– Но что будет с нами, несчастный?
– Мы спрячемся в укрытии.
– В каком?
– Еще не знаю; надо будет над этим подумать. Но подрыв – это наш единственный шанс на спасение. Я уже пытался долбить скалу, но даже за год мне в лучшем случае удастся проделать в ней лаз длиною метра в три, не больше.
И, бросившись в воду, он вернулся с бочонком пороха, который еще нужно было высушить.
Весь день и почти всю ночь юноша ломал голову над тем, как защититься от последствий взрыва или скорее взрывов, так как он не рассчитывал на то, что проход удастся открыть с первой же попытки.
На следующий день, с рассветом – как известно, утро вечера мудренее, – он вновь принялся исследовать пещеру в поисках подходящего укрытия.
Маркиза, наблюдавшая за Паоло со своего ложа, догадалась о том, что явилось причиной его озабоченности.
– Паоло, – сказала она, вставая и подходя к нему, – я знаю, ты ищешь укрытие, где мы могли бы спрятаться, когда взорвется заряд; если хочешь, могу подкинуть идею.
– Ну конечно! – произнес он.
– Ты не будешь надо мною смеяться?
– Да нет же. Почему я должен над тобою смеяться?
– Потому, что эта моя идея весьма оригинальна.
– Тем лучше… Да говори же наконец.
Она все еще колебалась.
– Ну же, не молчи! – настаивал он.
– Я слышала, – сказала она, – что пушечные ядра не погружаются в воду, но рикошетируют от ее поверхности.
– Так и есть.
– То есть вода оказывает сопротивление снарядам?
– Разумеется. И я уловил твою мысль; она превосходна. Мы укроемся под водой. Дай я тебя поцелую; ты нашла решение проблемы, над которой я бьюсь уже вторые сутки!
– Я так счастлива! – воскликнула она, радостно захлопав в ладоши. – Я боялась, что могу ошибаться!
– Ты ошибаешься так редко, что я немедленно приступлю к работе. А ты мне поможешь. Видишь эту трещину?
– Которую?
– Ту, что идет вдоль линии скал и уходит под воду.
– Да.
– Тогда, вероятно, ты видишь и то, что, цепляясь за неровности, имеющиеся на камнях, можно добраться до этой расселины и встать на выступе рядом с ней.
– Действительно, можно, но можно и упасть, мой друг.
– Разумеется. Но упасть куда?
– В воду.
– Всего лишь небольшое падение. Оно ведь тебя не страшит, не так ли?
– Нет, – сказала она.
– Так вот: мы постараемся расширить эту трещину таким образом, чтобы под нее можно было заложить нашу бочку с порохом. Когда это будет сделано, мы подожжем фитиль – о том, чтобы порох взорвался не сразу, я позабочусь – и нырнем под воду. Я уверен, что взрывом хорошенько тряхнет весь грот; кто знает, вдруг и эта скала развалится?
– Но, распавшись, она ведь может засыпать и проход?
– Это маловероятно; разрываясь, порох обычно образует зазоры. Я почти убежден, что здесь возникнет достаточно большая дыра, а осколки горной породы разбросает на многие метры вокруг. В любом случае это наш шанс выбраться отсюда.
– А не лучше просто подождать?
– Подождать чего?
– Пока нам здесь наскучит: тогда и попытаемся выбраться.
– А если один из нас вдруг заболеет? Как за ним ухаживать? Да и сомневаюсь я, что он здесь поправится. Влажность, которая царит в этом подземелье, вредна для здоровья, и мы рискуем в любой момент заработать себе здесь ужасный ревматизм и мучительную офтальмию.
– Тогда за дело, друг мой! – воскликнула она с испугом.
– Пойдем!
Вооружившись инструментами, он быстро проложил им путь к вожделенному выступу.
Они отважно атаковали скалу, которая на подступах к расселине была менее твердой, чем в иных местах; дыра увеличивалась с каждой минутой.
– Я полагала, что камень должен быть более твердым, – заметила она.
– Здесь он размягчен и слегка раздроблен, но вот в сердцевине породы практически неприступен.
– Значит, мы закончим нашу работу менее чем через час? – заметила она.
– И через два часа выберемся на свободу, – сказал он.
– Или погибнем!
– Это возможно, но маловероятно.
– Должно быть, это очень страшно – взрыв бочки с порохом?
– Просто ужасно!
– А вдруг мы кого-нибудь убьем?
– Луиза, – промолвил Паоло, – мы всегда подвергаем чью-нибудь жизнь опасности; каждый наш шаг может повлечь за собой смерть человека; к примеру, иду я по улице, встречаю друга, заговариваю с ним – словом, задерживаю его. Затем мы расходимся, каждый своей дорогой, его убивает упавшей трубой, и я становлюсь невольной причиной его смерти. Если бы я его не остановил, он бы не оказался на месте падения трубы в тот самый момент, когда ей вздумалось свалиться с крыши. Все эти опасения столь же глупы, как и угрызения совести, которые я вроде как должен бы испытывать из-за того, что остановил друга. И потом, все люди стоят друг друга: твоя жизнь имеет такую же ценность, как и жизнь какой-нибудь другой женщины. Не предпринимая попыток выбраться отсюда, мы обрекаем себя на смерть печальную и долгую, на смерть на медленном огне, как говорят в народе, и это будет ужасная пытка, медленная и жестокая агония. Там же, по ту сторону, если кто и умрет, это случится быстро и безболезненно; у него не будет таких мук, какие ждут нас, если мы здесь останемся.
– И тем не менее…
– Довольно, Луиза, довольно; не то я поверю, что ты готова предпочесть человека незнакомого, которому может грозит смерть, а может и нет, возлюбленному, который находится рядом с тобой.
– Ты прав! – воскликнула она при этих словах и с удвоенной энергией принялась за работу.
Вскоре все было закончено.
Порох оказался вполне пригоден к использованию; вода хоть и проникла в бочку, но смочила лишь внешний его слой, так что в середине он остался сухим.
– Этого нам хватило бы и для того, чтобы поднять целую гору! – воскликнул Паоло, тщательно проверив свои запасы.
Маркиза спросила:
– Значит, все уже решено?
– Да.
Она ничего не ответила; впрочем, она и так знала, что воля его непоколебима и ничто не может заставить его отказаться от намеченной цели.
– Не так-то и просто будет запихнуть порох в эту дыру, – заметил он, – но, думаю, мы справимся. Я встану на выступ, а вот та шероховатость послужит мне шкивом; я перевяжу бочку веревками, собьем небольшой плот из досок и затолкнем его под эту выпуклость. Когда он окажется точно под ней, я потяну веревки на себя, и бочка встанет на нужное нам место.
Так они и поступили, после чего Паоло приготовил три фитиля одинаковой длины и два из них по очереди спалил – нужно было вычислить такую длину третьего, чтобы он горел ровно полминуты.
Долго под водой они бы оставаться не смогли, поэтому все должно было быть выверено до секунды.
Покончив со своими опытами, он присоединил фитиль к бочке и вернулся к маркизе.
Луизу била мелкая дрожь.
– Ну что, все готово? – спросила она.
– Да, – отвечал Паоло сдавленным голосом – волнение маркизы передалось и ему.
И было из-за чего волноваться: они собирались подвергнуть себя ужасной опасности; намеревались разыграть партию, ставкой в которой была жизнь, не имея полной уверенности в том, что их не погребет под осколками скалы, которую поднимут на воздух двести фунтов пороха.
Они упали друг другу в объятия.
– Возможно, это наш последний поцелуй! – прошептал он.
– Тогда пусть он будет долгим и нежным! – сказала она.
Вместо ответа он еще крепче прижал ее к себе…
Наступил вечер, а вместе с ним и назначенный час. Паоло поднялся на ноги; нужно было действовать. Запалив трутовую палочку, он забрался на скалу и осторожно приблизился к фугасу.
Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от фитиля, решительный юноша вдруг замялся; он просчитал еще раз шансы на успех и на гибель и, найдя их равными, пребывал теперь в сомнениях.
Взгляд его обращался то на маркизу, то на заряд, и он говорил себе, что через пару минут последний, возможно, убьет женщину или же ужасно ее покалечит.
Поняв, что именно она является причиной этой задержки, этой слабости, маркиза решила твердо покончить со столь тяжелой для нее нерешительностью.
В конце концов, иного выхода у них просто не было.
– Зажигай фитиль и спускайся, Паоло, – закричала она. – Будь что будет!
– Это твое последнее слово? – спросил он.
– Да, – решительно промолвила маркиза, – жребий брошен!
– Что ж, как скажешь.
И он поднес трутовую палочку к фитилю, который тотчас же вспыхнул.
– Давай за мной! – крикнул Паоло и бросился в воду.
Маркиза не замедлила к нему присоединиться, и море сомкнулось над их головами.
Фитилю оставалось гореть тридцать секунд…
Глава IX. Драма на борту
Произошел ужасный взрыв…
Огромный кусок утеса взлетел на воздух и рассыпался в пыль. Пещера была уничтожена…
Находившийся в воде Паоло ощутил легкую контузию. Сдавленная с невероятной силою, вода выбросила тела юноши и маркизы на то, что раньше было скалой.
Первым вынырнув на поверхность, Паоло увидел небо, но тут его накрыло градом камней и щебня, заставившим вновь уйти под воду.
Когда он выбрался наконец на берег, то тут, то там еще падали мелкие осколки горной породы.
Паоло услышал крик.
Без раздумий бросившись в воду, он поплыл в том направлении, откуда донесся этот призыв о помощи, и заметил безжизненно качавшееся на волнах тело маркизы.
У молодой женщины была пробита голова…
Взревев от ярости, Паоло лихорадочно вцепился в ее мокрые одежды одной рукой, а другой погреб к берегу, выбравшись на который, он потерял сознание.
Когда тебе четырнадцать, горе убивает.
Но по прошествии первого шока все быстро забывается; молодость не смотрит в прошлое, неудержимо стремясь в будущее.
Паоло был на берегу Сицилии.
Придя в сознание, он обнаружил, что находится в рыбацкой хижине. На его вопрос, что стало с молодой женщиной, вытащенной им на берег, ему сказали, что она умерла и тело ее предали земле.
Несколько часов Паоло пребывал в глубоком отчаянии, но потом почувствовал, как жизнь, неудержимая, возвращается к сердцу. Невольно он принялся мечтать о грандиозных планах, которые строил в Неаполе.
Нужно жить дальше.
Непреодолимая тяга к морю привела юношу в Палермо, где он нанялся обычным матросом на одно испанское судно, отплывавшее в Барселону.
Только представьте себе: он, будущий Рыжая Борода, новый Жан Бар – и согласился на столь жалкую должность!
Но Паоло был сильным парнем, которого ничто не могло остановить.
Добросовестным отношением к делу он быстро завоевал уважение капитана барки.
В Барселоне он получил несколько дуро и оставил корабль.
В порту он увидел судно-конфетку – узкое в киле, с остроконечными мачтами, созданное не ходить, а летать; бриг – элегантный, красивый, крепкий, кокетливый, пленительный, грациозный, чарующий.
И Паоло сказал себе:
– Ах! Если бы это восхитительная скорлупка была моею, я бы такого добился!..
Он поинтересовался, куда держит курс этот корабль со столь изящными формами и столь длинными реями.
– А черт его знает! – промычал один, выразительно пожав плечами. – Но сдается мне, что он перевозит контрабанду.
– Судно-то совсем новое, – заметил другой с лукавой улыбкой. – Слышал я, что направляется оно к берегам Африки, откуда повезет «черный товар» на Кубу.
«Черным товаром» моряки зовут между собой негров-рабов.
Паоло сказал себе, что кем бы – работорговцем или контрабандистом – капитан этого брига ни был, он должен обязательно его увидеть.
И юноша его увидел.
– Капитан, вам случайно матрос не нужен? – спросил Паоло у огромного детины-испанца, каталонца, чья физиономия висельника несла на себя печать самых отвратительных пороков.
Но Паоло на капитана было плевать – его интересовал корабль.
– Матрос! – воскликнул капитан. – Да ты можешь быть разве что юнгой! И потом, умеешь ли ты хоть что-то? Выходил ли хоть раз в море?
Вместо ответа Паоло притянул к себе канат, свисавший с большой мачты, за счет одних лишь рук взобрался на марс, поднялся до выбленок, отважно прошелся по рее и, не обращая внимания на снасти, спустился на палубу.
Команда, занятая погрузкой провизии, зашлась бешеными аплодисментами.
Капитан соизволил вымолвить:
– Я тебя беру. Будешь получать вино, как все матросы, и два дуро ежемесячно. Кроме того, можешь рассчитывать на десятую часть барыша. Отплываем завтра.
– Да хоть сегодня! – сказал Паоло. – Я останусь на бриге.
И он принялся помогать матросам.
Он полюбил этот корабль, как женщину; он бродил по нему, изучая его в малейших деталях – спереди, сзади, с левого борта, с правого борта, от кормы до трюма, и находил его совершенным до всех отношениях.
Бриг был идеальным!
Пока корабль находился в порту, все было прекрасно: Паоло никто не трогал.
Когда же судно вышло в море, положение переменилось.
Команда состояла из одних лишь работорговцев. То был полный набор бандитов из берегового братства, дезертиров, бывших пиратов и прочих подозрительных личностей – короче говоря, отбросов общества, законченных негодяев, не представлявших жизни без драк и перебродившего рома.
Был среди них один, который не нашел ничего лучшего, чем положить глаз на Паоло, этого юнгу с красивыми золотыми волосами и женственным личиком; паренек ему очень нравился.
В первый же вечер матрос предложил Паоло стать его лучшим другом, но, наткнувшись на твердый отказ, счел себя униженным и наградил юнгу увесистой оплеухой.
Паоло ринулся вперед и ударил матроса, чья симпатия проявилась столь быстро. Нанося удар, Паоло забыл разжать пальцы и выпустить из руки нож, который выхватил из-за пояса мгновением раньше.
Матрос упал, заливая палубу кровью, издавая грозные вопли.
Прибежал капитан и потребовал объяснения.
Все решили, что юнга будет наказан сотней ударов линьком.
Ничего подобного!
– Паренек поступил правильно! – сказал капитан. – Есть только один человек на корабле, которому позволительно навязывать столь приятному юноше свою дружбу и протекцию. И человек этот – капитан. Иди-ка сюда, Паоло. Я буду для тебя вторым папочкой, а ты станешь чистить мне одежду, будешь мне сыном и одновременно товарищем.
Матросы громко загоготали, Паоло же даже не пошевелился.
– Решительно, ты не слишком сердечный мальчуган, – хмыкнул капитан. – Заруби-ка себе на носу: если через три дня мое маленькое предложение не будет тобою принято, клянусь честью, я выброшу тебя за борт. И если я и даю подобную отсрочку, то лишь потому, что за время пребывания на суше я выказал столько нежности и симпатии, что теперь чувствую себя выжатым как лимон… Решать тебе, но через три дня – либо смерть, либо дружба.
И капитан отправился отдыхать.
Когда он удалился, матросы принялись подначивать Паоло, который сперва старался оставлять их грязные шуточки без внимания, но затем не сдержался и послал куда подальше одного великана-калабрийца, допекавшего его больше других. Юноша вновь хотел воспользоваться ножом, но тут на него навалились несколько человек, и он вмиг был обезоружен и избит.
Паоло достойно перенес это унижение.
На следующее утро он вновь был весел и ни словом не обмолвился о случившемся накануне.
Он был дежурным по камбузу и как следствие отвечал за вино и общий стол.
Капитана и его помощника Паоло обслуживал на час раньше матросов.
– А у него есть характер, – перешептывались те, слыша, как юнга напевает что-то себе под нос, – у этого паренька.
А капитан накручивал на палец усы, говоря помощнику:
– Ничего, скоро явится чистить мне одежду и заправлять постель и даже не пикнет! Денщик из него выйдет отменный!
– Я бы и сам не прочь приручить этого щенка! – заметил походивший на английского дога помощник, который дезертировал из флота его британского величества после обвинения в баратрии. – После вас, разумеется, капитан.
– На обратном пути, когда повезем негров. Думаю, к тому времени этот Паоло мне уже наскучит, и ты сможешь забрать его себе в услужение.
– Благодарю вас, капитан. Но пройдемте к столу, обед уже подан.
Они больше пили, нежели ели, дымя как паровозы – испанец курил сигареты, англичанин – сигары, – после чего задремали.
Матросы, видя их развалившимися на банках, говорили друг другу:
– Опять напились, черти!
Но на рабовладельческих судах офицеры – это вам не какие-нибудь пансионеры, и команду не возмущает пьянство начальства.
Один из матросов стоял за штурвалом, другой, тот, что был ранен, отдыхал в своем гамаке, еще пятеро хлебали суп.
– Если желаете, – сказал им новоявленный юнга, – могу принести и вам выпить – офицеры-то спят. Там еще осталось достаточно рома; стащу бутылку ямайского – авось и не заметят.
– Да капитан, если узнает, из тебя всю душу вытрясет!
– С чего бы? Мы ж с ним как-никак вскоре должны подружиться…
И Паоло прошмыгнул в каюту достопочтенного капитана и, вернувшись с бутылкой, разлил ром по стаканам.
– А малый-то не промах! – говорили эти морские волки, восхищаясь наглостью Паоло.
И началась пьянка…
Паоло дважды еще возвращался к корзинам капитана брига, так что через час все матросы, за исключением того, что стоял за штурвалом, уже дрыхли на палубе.
Подойдя к рулевому, Паоло протянул ему стакан ямайского.
– Вот, выпей! – сказал он. – Пара глотков тебя не убьют!
Здравое зерно в этих словах имелось, к тому же рулевой обожал хороший ром. Он выпил. А Паоло между тем всадил ему нож между лопаток. Бедняга упал замертво.
Юноша закрепил штурвал двойными канатами, а затем подошел к помощнику капитана.
Лезвие вошло глубоко в сердце английскому догу, который лишь приглушенно вскрикнул под рукой Паоло, заткнувшей ему рот.
Команда была слишком пьяна, чтобы вызывать опасения, и Паоло окинул взглядом капитана – тот крепко спал.
– Этот еще может подождать, – прошептал юноша.
Вооружившись вагой, он проломил череп двум марсовым, храпевшим на корме.
Далее настал черед тех трех, что спали под бизанью, – им он тоже пробил головы. Одни из матросов, правда, очнулся и попытался встать, но тотчас же обрушился на палубу, словно бык под дубиной мясника. Спустившись на нижнюю палубу, Паоло отправил на тот свет раненого.
Оставался капитан.
Запасшись на всякий случай пистолетом, юноша крепко связал спящего по рукам и ногам пеньковым тросом на его банке.
Придя в чувство, испанец попытался вскочить, разорвать сковывавшие его узы, позвать на помощь.
Паоло рассмеялся.
– Можешь кричать и брызгать слюной сколько угодно, тебя здесь все равно уже никто не слышит, – сказал он и добавил: – Я решил не ждать три дня.
И он нанес испанцу ужасные увечья, после чего оставил его умирать. Агония несчастного длилась двое суток.
Юноша побросал трупы в море, прислушиваясь время от времени к хрипам капитана, а затем выдраил палубу и привел все в порядок.
Потом убрал парочку парусов, установил точное местонахождение судна и взял курс на Алжир.
Он был очень осторожен и совсем не спал, лишь изредка проваливаясь в дремоту.
Капитан умер, когда до берега оставалось всего ничего, и Паоло сбросил тело в воду.
Ему повезло: дул попутный ветер, погода стояла ясная, и в порт Алжира он прибыл без каких-либо серьезных происшествий.
Велико же было удивление офицеров дея, когда они увидели, что кораблем управляет юнга!
Судно остановилось посреди порта, и морские офицеры дея поднялись на его борт, чтобы узнать причину этого странного прибытия.
Они были встречены Паоло, который прилично говорил по-итальянски, по-испански и по-французски, но не знал ни слова по-арабски.
Позвали переводчика, на вопросы которого юноша отвечал следующее:
– Я желаю быть корсаром. Этот бриг я захватил в одиночку. В Алжире хочу набрать команду и заняться каперством под флагом дея.
Говорить что-либо еще Паоло упорно отказывался.
Его доставили на берег, разрешив сохранить при себе все золото, какое было у него в поясе, но бейлиф конфисковал судно и весь имевшийся на нем груз, несмотря на протесты Паоло, который, в силу своей привычки говорить с монархами, настаивал на аудиенции у дея.
Хуссейн[19] согласился рассмотреть дело юноши еще и потому, что наиболее могущественные мусульманские правители любят вершить правосудие лично.
Дею Алжира было любопытно взглянуть на юнгу, который в одиночку захватил корабль и хранил по этому поводу странное молчание.
«Уж я-то заставлю его говорить», – думал Хуссейн.
И в один из тех дней, когда дей, окруженный охраной и придворными, выносил решения в своей крепости, он затребовал к себе просившего об аудиенции юнгу, и Паоло предстал перед ним.
Приемы у дея Хуссейна проходили просто, но величественно.
Этот грозный правитель, из простого янычара сделавшийся королем, восседал на ковре, разостланном посреди просторного двора, в тени столетнего дерева.
То был человек спокойный и в то же время решительный. Поговаривали, он был горазд на жестокости, которые заставляли людей дрожать и вызывали у них возмущение, но не менее часто совершал Хуссейн и благородные поступки, за которые жители Алжира были готовы многое ему простить.
Народ обожал его и в то же время боялся; он умел управлять опасными подданными, которые находились в его подчинении; зачастую снисходительный, иногда неумолимый, он внушал страх богачам, но был горячо любим чернью и солдатами.
Счастье ждало того, кто служил ему верой и правдой, горе было тому, кто надумал его предать.
Патриархальный в своих привычках и манерах, он был крайне непринужден в общении. Несмотря на то, что одевался он очень просто и был всегда доступен простым людям, во всех его позах и жестах присутствовала некая гордость, внушавшая уважение.