Луи Нуар
Золотой корсар
Глава II, в которой для ничего не подозревающего старого генерала готовят рай, грозящий оказаться адом
Покинув двух своих защитников, женщина, переодетая матросом, скрылась за поворотом и вскоре постучала в дверь одного из домов.
Ей открыли.
Пробыв в доме, где ее приняли, около часа, она вновь вышла на улицу, но уже в женской одежде, скрыв лицо под вуалью. Затерявшись в толпе прохожих, она добралась до отеля, который снимала местная примадонна из театра Сан-Карло.
Вышедшая навстречу горничная вскрикнула от изумления.
– Как! Вы, госпожа маркиза?! Здесь!
– Да, – сказала молодая женщина. – Проводи меня в будуар твоей хозяйки, я подожду ее там. Мне нужны перо и чернила.
И, удобно устроившись за маленьким столиком, она принялась что-то быстро писать.
Этой сподвижницей карбонариев, этой героиней, была маркиза Дезенцано, обладательница сорокамиллионного состояния, вдова патриота, расстрелянного три года назад в Неаполе по приказу короля Франческо. Обладая не только огромными деньгами, но и исключительным умом и редкой отвагой, маркиза сумела создать тайное общество итальянских карбонариев, коим она руководила с талантом, которому воздал бы должное и сам Манин[8].
Все в этой женщине свидетельствовало об аристократическом происхождении, и достоинство это проглядывало даже сейчас, в момент полной сосредоточенности. Такими, по всей видимости, были жены патрициев.
Ее отличала необыкновенная красота.
То была истинная неаполитанка, являвшая собой тот тип женщин, что так характерен для юга Италии. Лишь женщины этого благословенного края обладают столь пышными, цвета вороного крыла, волосами, что спадают на плечи королевской мантией, прикрывающей обнаженные плечи, когда они выходят из ванны, привлекая к себе нескромные взгляды. Лишь у них, настоящих неаполитанок, в глазах бегают озорные огоньки, купающиеся в слезах бесконечной нежности, когда в их сердце пылает пламя желания, и зверино-хищные, когда их переполняет ревность.
Впрочем, пылающие огнем глаза ее в тот час были скрыты вуалью, но под складками платья вырисовывались очертания фигуры таких пленительных форм, о каких мечтает любой художник.
Шею ее опоясывал столь любимый нашими предками тройной воротничок. Три эти складки ласкали взор; ее пышная грудь, это плохо скрываемое сокровище, обещала весь мир тайных прелестей; вырисовывавшееся под юбкой колено очаровательно подчеркивали складки платья, которое с непринужденной грацией падало на ножку столь миленькую, что даже законченный интеллигент, завидев ее, потерял бы голову.
Прав был Брантом: лодыжка у женщины мало что значит, так мало, что до нее не опускаются даже самые целомудренные дамские панталоны; но если очертания совершенны, то вид ее пробуждает не меньше чувств, чем лицо или грудь.
И никогда еще талия не была столь богатой на изгибы, на гармонично смягченные контуры, как талия этой молодой итальянки.
Внезапно в прихожей раздались шум шагов и шуршание юбок, дверь будуара открылась, на пороге комнаты показалась молодая женщина и тотчас же бросилась на шею маркизе, которая порывисто ее обняла.
– Наконец-то ты приехала, Луиза! – воскликнула примадонна. – А то я уже начала волноваться. Слуги сообщили мне о твоем приходе, но я смогла освободиться лишь после спектакля. Столько хлопот, знаешь ли…
– Бедняжка! – молвила маркиза. – А я вот лишь чудом избежала огромной опасности!
Актриса побледнела.
Она была безгранично предана маркизе, которой была обязана всем.
Маркиза же относилась к этому очаровательному созданию скорее по-матерински и даже прощала подруге неподобающее, если здесь уместно это слово, поведение (милая блондинка часто прислушивалась к тем голосам, что шептали ей слова любви; впрочем, женщиной слишком доступной ее назвать все же было нельзя). Она зарабатывала сто тысяч франков в год, и маркиза, чей доход был огромен, удовлетворяла самые дорогие капризы своей любимой Кармен.
– Да, cara mia[9], – повторила маркиза, – опасность была, да еще какая!
– О, расскажи мне об этом! – воскликнула примадонна.
Подвинув к себе обитый бархатом табурет, она уселась у ног маркизы, опустила подбородок на колени подруги и, взяв ее руки в свои, сказала:
– Я слушаю, напугай же меня, как прежде.
– Дитя! – вздохнула маркиза и поцеловала Кармен. – Представь же себе, ангел мой, что я явилась в Неаполь для того, чтобы поручить тебе дело, к которому мы еще вернемся. Один американский капитан, который стоял на приколе в Марселе в ожидании указаний своих судовладельцев, согласился доставить меня сюда. Документы у него были в порядке, времени – хоть отбавляй, и он был рад возможности заработать хорошие деньги и подшутить над королем Неаполя. На берег мы сошли переодетые моряками, вместе с двумя ссыльными, которые хотят попытаться поднять в Неаполе восстание.
Кармен перебила подругу, чтобы сказать:
– Ты, наверное, была очаровательна в морской форме.
– Перестань, подхалимка! – улыбнулась маркиза и продолжала:
– К нам прицепились лаццарони, и у меня не было никакой возможности дойти в известное тебе место, и тогда янки как истинный джентльмен пожертвовал собой. Он преградил этим попрошайкам дорогу, и я смогла улизнуть. Ссыльные остались с капитаном. Вот так я и спаслась, а затем один благородный юноша, совсем еще мальчик, судя по одежде – рыбак (с ним еще был друг, огромного роста могучий парень) убил одного из приставших ко мне бандитов и проводил меня, и вот я здесь.
– И в полной безопасности!
– Лишь до завтрашнего вечера. Мне нужно будет вернуться на судно. Впрочем, полагаю, в костюме моряка я без труда ускользну от сбиров.
– Что ж, будем на это надеяться. Но что же твой спаситель, как его звали?
– Король набережных.
– Этот красавец-рыбачок!
– Так ты его знаешь?
– Ну разумеется. Он сирота, но мальчик красивый и благовоспитанный; обожаем лаццарони и всей неаполитанской чернью.
– Я приняла его по меньшей мере за принца.
– И, возможно, была недалека от истины.
– Ты говоришь о нем с такой страстью…
– Ах, моя дорогая, это уже мужчина… хотя он молод… ragazzo[10]. – Кармен вздохнула и несколько наивно добавила: – Но он вырастет.
Маркиза призадумалась.
– Я тебя расстроила, – сказала Кармен. – Какая же я дура! Говорить с тобой о любви… когда речь идет о делах, столь важных.
Маркиза улыбнулась.
– Я тебя прощаю. Этот мальчик заслуживает того, чтобы быть любимым. Он вел себя со мной так по-рыцарски, был так любезен, так отважен, что, честное слово… если бы, как ты… я была столь безумным созданием… актрисой, у которой нет других забот, кроме искусства и любви… я бы, наверное, не устояла.
Кармен бросилась сестре на шею.
– Ты такая милая! – сказала она. – Ты сама добродетель и всегда так снисходительна к моим капризам!
Маркиза смерила ее многозначительным взглядом, а затем довольно-таки резко бросила:
– Теперь поговорим серьезно.
Она нахмурилась. Кармен попыталась подняться.
– Если со мной собирается говорить не сестра, а повелительница, то я должна принять более достойное и подходящее положение, госпожа маркиза.
– Глупышка! Не вставай.
Кармен привычно, словно избалованный ребенок, устроилась удобнее на табурете.
– Когда-то я помогла тебе дебютировать в Париже, чтобы ты могла заработать репутацию, – сказала маркиза молочной сестре, которая слушала ее с некоторым беспокойством.
– Да, так оно и было, и репутацию эту я сохранила, – отвечала актриса.
– Когда твой ангажемент окончился, я отправила тебя сюда, и, как ты знаешь, не без задней мысли.
– Это правда. Так ты хочешь наконец дать мне задание?
И, вскочив на ноги, Кармен радостно захлопала в ладоши, но быстро спохватилась.
– Нет, будем серьезными, – сказала она. – Если тебе пришла наконец в голову здравая мысль как-то использовать меня в том огромном заговоре, который ты готовишь, я должна быть благоразумной, иначе быстро выйду из твоего доверия.
– Будь сколь угодно ветреной, но только постарайся нигде не выдать наших секретов и беспрекословно исполнить мои указания.
– Дорогая Луиза, ты можешь не сомневаться во мне; нежностью, которую я к тебе питаю, горячей любовью к родине своей, я клянусь тебе, что ты можешь всецело на меня рассчитывать. Я и так слишком долго и сильно страдала от осознания того, что ты никак меня не используешь. Другие женщины из твоего окружения постоянно получали задания, я же – никогда, и была этим крайне обижена, ну да ладно!
Маркиза улыбнулась.
– Я берегла тебя для великого дела, как генералы берегут лучших солдат для важнейших сражений, – сказала она.
– Правда?
– Да.
– Дай же я тебя обниму в таком случае!
И, радостная, она бросилась сестре на шею.
– Здесь, в Неаполе, есть один влиятельный генерал, который доставляет нам немало хлопот.
– Как неблагоразумно с его стороны! – заметила Кармен.
– Наши самые красивые сестры ничего не смогли добиться от этого типа.
– Смельчак! Не обращать внимания на женщин! Да он заслуживает самой ужасной расправы!
– В общем, вся надежда на тебя; постарайся преуспеть. Если и ты потерпишь неудачу – все будет потеряно. Ты моя старая гвардия; я бросаю тебя на врага, так выиграй же мне это сражение.
– Маркиза, твой генерал никуда от меня не денется; доставлю тебе его связанным по рукам и ногам.
– Очень на это надеюсь. Но, предупреждаю, это будет совсем не просто. Этот старикан – стреляный воробей. Недоверчивый и хитрый, кажется, вот-вот он клюнет на приманку, но каждый раз срывается с крючка.
– Говорю же тебе, он будет мой, – и Кармен упрямо топнула ногой о пол. – Видела ты когда-нибудь женщину, более желанную, чем я? Да ни один мужчина не устоит перед этим; посмотри. – И она улыбнулась столь обольстительно, что от улыбки ее покраснел бы и пуританин. – Сильно он уродлив, этот твой генерал? А то мне придется искать утешения на стороне.
– Негодница! Думает о любви, когда речь идет о столь важном деле! Упаси боже потерять все из-за подобной глупости.
Кармен сокрушенно покачала головой.
– Луиза, мне иногда бывает так жаль тебя! Известно ли тебе, что первое оружие женщины против человека пожилого – это ревность.
– Возможно, ты и права.
Маркиза улыбнулась.
Кармен, увидев, что сестра согласна, бросилась ее обнимать.
– Дорогая моя Луиза, – промурлыкала она, – как мило с твоей стороны оставить для меня этого свирепого генерала. Как его имя?
– Оно здесь, со всеми указаниями.
Маркиза протянула письмо.
– Отлично! – воскликнула актриса. – Можешь на меня положиться.
– Позднее, когда этот тип окажется в твоих руках, получишь новые инструкции. А теперь – спокойной ночи. Я жутко хочу спать.
– Ложись на мою кровать, – сказала Кармен, – я спою тебе баркаролу.
Маркиза покачала головой с многозначительным видом.
– Но почему? – опечалилась Кармен.
Ничего не ответив, маркиза крепко обняла сестру и быстро удалилась.
Ошеломленная, Кармен не сразу пришла в себя, а когда пришла, прошептала:
– Почему она не мужчина? Боже, как бы я ее любила!
И, тяжело вздохнув, направилась к своему алькову.
Глава III. Каким был Король набережных
Сын неизвестных родителей, он был принят в семью лодочника и воспитан не хуже сына какого-нибудь принца.
Обожаемый приемной семьей, любимый матросами и рыбаками, Паоло был единодушно признан Королем набережных, поскольку все просто души в нем не чаяли. Не было такой шлюпки, где бы его не привечали; не было такого грубого голоса, который бы не смягчался в разговоре с ним. Лодочник, взявшийся заботиться о нем, должно быть, получал неплохие деньги на его воспитание, так как не жалел золота на наряды, питание и обучение Паоло.
С восьми лет у него появился собственный наставник, и учеником мальчик оказался способным. У него был один из тех редких умов, не по годам развитых и в то же время крепких, которые быстро соображают, хорошо запоминают и тянутся к знаниям.
Тем не менее паренек питал такую страсть к морю, что его приемный отец часто повторял:
– Мне приказано сделать из него ученого – я повинуюсь, но, клянусь Девой Марией, он станет моряком.
Паоло пользовался любой возможностью выйти в море на лодке.
Он так сильно надоедал отцу Вендрамину и своим братьям, что десятки раз добивался разрешения выйти с ними в каботажное плавание.
Было подмечено, что он страстно желал знать все, что позволяет человеку управлять кораблем.
Он пожелал научиться стоять у руля – и вскоре овладел этим мастерством в совершенстве.
Вскоре, к великой тайной радости папаши Вендрамина, он уже умел свернуть паруса, брать рифы и делать все то – причем делать превосходно, – что должен делать марсовый.
Кроме того, Паоло занялся изучением морских карт, особенно тех, что относились к Средиземному морю – их у него собралась целая коллекция. Он научился определять местонахождение судна, с предельной точностью устанавливать широту и долготу и вскоре изумлял старых лоцманов знанием практики морского судоходства, а портовых капитанов – ее теории. Трижды или четырежды он один выходил в море на остроносой лодке старшего из своих приемных братьев и приводил ее в Марсель при встречных ветрах, маневрируя как отважный морской волк.
Паоло был особенным ребенком – ужасно надменным, но крайне волевым и честолюбивым. Вряд ли кто догадывался, какие буйные мечты скрывались под обманчивой открытостью. Он не только читал Байрона в переводах на итальянский, но и прочел множество морских романов.
Он хотел быть властителем моря.
Этот четырнадцатилетний паренек изучал новые философские системы, с лихорадочным рвением решал сложные задачи; во всем, за что бы ни брался, он добивался успехов, за исключением любви. Он уже чувствовал странное клокотание в груди, но взрыва все никак не происходило. Лет с десяти, не переставая отчаянно учиться, он не менее исступленно развлекался. Он был завсегдатаем кабачков, а по ночам бродил по улочкам в поисках приключений. В его белокурой головке уже созрела мысль о том, кем ему хотелось бы стать, и вскоре Паоло понял, что пробил час начать новую жизнь.
В своей приемной семье юноша нашел того, кому предстояло помочь ему в осуществлении задуманного. Помощником этим стал старший сын Вендрамина, двухметровый великан, колосс, каких часто можно было встретить в древности и какие все реже попадаются в наши дни.
Как старшего сына все называли его по фамилии – Вендрамин. У него были железные мускулы и золотое сердце. Пусть он и был простодушным, недалеким грубияном, никогда не имевшим собственных мыслей, но он умел любить, быть верным. Он обожал Паоло, который стал для него богом: Паоло приказывал – он подчинялся. Вместе с братом он совершал различные шалости, поколачивал патрульных и сбиров, бил стекла и посещал кабачки; когда шумел Паоло, шумел и он, и шумел оглушительно. Когда стычка становилась слишком опасной, он сгребал Паоло в охапку и уносил ноги, проявляя невероятную хитрость и сноровку. В прочих отношениях Вендрамин был глуп как пробка.
Вот какими были спасители маркизы.
В тот день, когда они ее встретили, Паоло как раз стукнуло четырнадцать, по случаю чего он пожелал закатить пиршество на свежем воздухе, чтобы иметь больше места – ведь у него столько друзей! На пирушку явилось около сотни моряков.
Когда подошло время десерта, Паоло поднялся из-за стола.
– Отец, – сказал он Вендрамину, – я часто выпытывал у тебя тайну моего рождения, но ты всегда отказывался мне ее выдать, не так ли?
Старый рыбак всем своим видом показывал, что Паоло выбрал не самое подходящее время и место для подобного разговора.
Твердая решимость зажглась в его взгляде, и все поняли, что сейчас произойдет нечто совершенно неожиданное.
Паоло продолжал.
Потрясенные, Вендрамин и гости слушали Паоло с открытыми ртами.
– Как вы знаете, я многому научился. Пусть я всего лишь мальчишка, но тем не менее уверен: нет в жизни ни Бога, ни дьявола, ни Девы Марии, ни ада – ничего, кроме удовольствия, прекрасных девушек и хорошего вина.
– Несчастный! – воскликнул рыбак.
– Богохульник! – вскричали сто глоток.
– Он пьян, бедняжка, – снисходительно прошептали девчушки.
– Он одержим! – воскликнули старики.
Но один пожилой рыбак, чей авторитет был бесспорен, сказал:
– Тишина!
Все тотчас же смолкли.
– Пусть парень объяснится! – приказал он.
Этот старик объехал множество морей и стран, служил Французской республике, прилично разбогател, хотя никто и не знал, как; но у него был крест ордена Почетного легиона, врученный Наполеоном, он пользовался всеобщим уважением и, по слухам, совершил немало чудесных подвигов.
Паоло поблагодарил старца дружеским жестом и смело промолвил:
– Мне нужна свобода. Я ведь был хорошим сыном. Вендрамину грех жаловаться на меня.
– Это правда! – подтвердили несколько человек.
– Но я здесь, как легкий парусник, пришвартованный к пирсу. Подует ветер – и, если канат не перерезать, парусник разобьется. Если Вендрамин не отпустит мой перлинь, я сам его сорву, и очень скоро.
– Но чем ты хочешь заняться, негодник? – со слезами на глазах воскликнул старый рыбак.
Паоло обвел собравшихся взглядом и сказал:
– Я хочу стать корсаром.
Гости содрогнулись.
– Да! – повторил он. – Да, я буду корсаром. Знаменитым корсаром… И ничто не может мне в этом помешать.
Лицо Вендрамина исказилось.
– Кто вбил ему в голову подобные мысли? – пробормотал он. – Должно быть, те проклятые книги, что всегда у него под рукой!
– Боже мой, да, – сказал Паоло. – Да, это из книг я узнал, что нет ничего более прекрасного, более желанного, более достойного человека отважного, чем жизнь морского разбойника, жизнь, о которой все вы мечтали в двадцать лет, но на которую, ввиду слабоволия, так и не решились. Я же, в отличие от вас, чувствую в себе энергию, и я стану корсаром… Ну что, выпьем за мои будущие успехи?
До краев наполнив стакан, Паоло поднял его, и никто не осмелился его урезонить.
Старый рыбак поднялся на ноги, плеснул себе вина и промолвил:
– Пью за твои доблестные подвиги, малыш. Уверен, вскоре все Средиземноморье будет знать твое имя. Я знавал много отважных капитанов, которых ни шрапнель, ни бури, ничто не могло остановить… В твои годы они были такими же. Начинаешь ты хорошо.
Сотня стаканов потянулась тогда к стакану Паоло, и в адрес его зазвучали здравицы.
– А теперь, – воскликнул юноша, гордый тем, что все, за исключением Вендрамина, поддержали его, – танцы!
Он обхватил за талию красивую девушку, ударили тамбурины, и начался бал, радостный, оживленный, вскоре ставший безумным и шумным.
Один лишь Вендрамин не принимал участия в общем веселье.
Посреди праздника Паоло покинул гостей…
Его неразлучный спутник последовал за ним.
Стоя на берегу, юноша, который не знал ничего о судьбе спасенной им женщины, задумчиво смотрел на американский бриг, вышедший в открытое море.
Глава IV, в которой орла променяли на кукушку
Когда Паоло и Вендрамин добрались до набережной, уже наступил вечер, и все вокруг было затянуто легкой полупрозрачной дымкой.
Обычно Вендрамин следовал за другом без особых раздумий: Паоло никогда не посвящал его в свои планы заранее – он задавал направление, а великан послушно шел следом.
Однако на сей раз – впервые в жизни – колосс потребовал объяснений:
– Куда ты меня ведешь?
– На борт того корабля, – отвечал Паоло.
– Американского?
– Да.
– Мы покидаем Неаполь?
– Да.
– Надолго?
– Навсегда.
– Ах!..
Великан, казалось, задумался и, присев на камень, обхватил свою большую голову здоровенными руками.
– В чем дело? Ты со мной не поедешь? – спросил Паоло.
– Поеду. Просто стараюсь не расплакаться.
– Не стоит. Поплачь.
Гигант так и сделал: рыдания его напоминали рычание льва. Он проливал слезы, которых, как метко заметил бы Гомер, хватило бы для образования пары рек; он вздыхал так, что мог бы надуть и парус.
Паоло не беспокоил его минут пять, а затем сказал:
– Все, Вендрамин, хватит. Ты уже достаточно наревелся, вспоминая отца, семью, друзей, любимый Неаполь, свою лодку. А теперь возьми себя в руки и будь мужчиной, не то я оставлю тебя здесь.
Угроза подействовала.
Великан вытер слезы и, поднявшись на ноги, промолвил:
– Я готов.
– Подойдем к бригу на нашей шлюпке, – сказал Паоло. – Нас возьмут на борт, если прикинемся преследуемыми властями патриотами – революционерам американцы симпатизируют. Куда-нибудь эта шхуна нас да доставит… У меня есть немного золота… Главное сейчас – покинуть Италию, а там посмотрим: может, предложим свои услуги дею Алжира.
– И станем отступниками? – воскликнул великан и в ужасе вскинул вверх руки.
– Почему нет? – спросил Паоло.
И Вендрамин, который никогда не отличался здравомыслием, повторил:
– Почему нет?
Ничего путного в голову ему не приходило.
– Отвечай же! – настаивал Паоло.
– Я не знаю, – сказал великан и, обескураженный, опустил руки.
Великан почесал нос, затем ухо, задумался, но, так и не найдя что ответить, решил, что Паоло, как всегда, прав, и сказал:
– Да мне, собственно, все равно!
– Отлично! – усмехнулся юноша. – Впрочем, я в тебе и не сомневался!
Вендрамин с гордостью вскинул голову: он был рад угодить своему кумиру.
В этот момент мимо них прошел матрос, которого Паоло узнал несмотря на опустившиеся сумерки.
– Эй! – воскликнул он.
Юнга остановился: то действительно был их вчерашний знакомый.
– Друг, – тихо произнес Паоло, – Король набережных в твоем распоряжении; если он будет тебе нужен, только свистни.
Молодой матрос колебался.
– Иди по своим делам, – продолжал Паоло. – А мы с другом последуем за тобой на расстоянии. Можешь рассчитывать на наше молчание и нашу преданность: перед отъездом из Неаполя я буду рад оказать услугу такому приятному пареньку, как ты.
Ничего не ответив, юнга продолжил свой путь.
«Молчание – знак согласия», – решил Паоло и, отпустив переодетую матросом красотку шагов на двести вперед, двинулся следом.
Вендрамин покорно шел рядом с другом, переваливаясь с боку на бок.
Приключение определенно ему нравилось, так как раскачивания из стороны в сторону обозначали у него радость; каждый раз, как он наклонялся, его огромная туша грозила раздавить хрупкого спутника – так громадный корабль танцует на волне рядом с небольшим корветом.
Целая цепочка полицейских протянулась вдоль набережной, ожидая личного появления в порту усердного герцога Корнарини. Герцога, переодетого в одежду лаццарони и довольно-таки неплохо загримированного, сопровождали двое сбиров; те самые, что накануне не поладили с Паоло и его здоровенным спутником.
Для герцога переодетой женщиной был именно Паоло, которого он абсолютно не знал.
Для более проницательного и осведомленного Луиджи, случившееся накануне не являлось загадкой. Паоло был для него тем, кем он был – Королем набережных, заступившимся за разыскиваемую полицией патриотку.
Луиджи отлично разглядел второго юнгу и, разобравшись в ситуации, взял верный след; и пусть упустил добычу, пусть его агент не осмелился поднять вуаль маркизы – он, по крайней мере, был далек от того, чтобы принять Паоло за женщину-карбонария.
Поэтому он позволил герцогу и двум его сбирам искать Короля набережной повсюду и даже желал, чтобы они его обнаружили, а сам тем временем вычислил единственное благоприятное место, откуда маркиза могла быстро и наверняка добраться до брига.
Там он и устроил засаду с шестью своими людьми.
Ловкий был парень, этот Луиджи!
Он собирался не только приписать себе заслугу поимки мятежницы, но и высмеять своего начальника.
Король любил рыбаков, лаццарони, бедноту, а потому пришел бы в ярость, допусти Корнарини ошибку.
Сам же герцог не сомневался в том, что в его сети угодила нужная рыбка, но на всякий случай затребовал подробное описание Паоло.
– Вы уверены в том, что это тот самый юнга? – спросил он у сбиров, имитируя акцент портового рабочего.
– Да, ваше превосходительство.
– Идиот! Говори «да, Пьетро»! Какого он роста?
– Небольшого, ваше… Пьетро.
– Волосы?
– Светлые.
– Лицо?
– Приятное, даже слишком – как у Девы Марии.
– Глядите-ка, эти мерзавки позволяют себе иметь профили Рафаэля… А его товарищ?
– Двухметровый здоровяк, ваше… Пьетро.
– Уверены насчет его пола?
– Да у него борода на половину лица!
– Можно носить и накладную.
– Это правда. Но он такой огромный!.. Ах! Ваше прев… Пьетро, упаси вас бог от знакомства с его кулачищами!
Внезапно министр заметил шедшую по набережной маркизу.
– Ну и дела! Это ведь юнга, не так ли?
– Да, но это не тот.
– Вы уверены?
– Разумеется, ваше превосходительство.
– И все же надо бы его допросить.
– Так мы себя лишь выдадим, ваше превосходительство…
– Простите, ваше… Пьетро.
Герцог взял щепотку табаку из имевшейся у него при себе серебряной табакерки, украшенной драгоценными камнями, и с наслаждением затянулся.
Один из сбиров поморщился.
– Что не так? – спросил герцог.
– Если позволите… – пролепетал полицейский.
– Позволяю, негодник, говори же…
– Ваше… э… я хочу сказать, у лаццарони не может быть таких дорогих штук.
– Ах да, забыл… Твое утверждение справедливо.
Сбир продолжал:
– Возьмите лучше мою; она больше подходит к вашей роли.
И он протянул герцогу свою табакерку – берестяную.
Министр взял ее, восхитившись прозорливостью подчиненного, который так и остался стоять с протянутой рукой.
– Чего ты хочешь? – удивился герцог.
– Ну как же – вашу, а то вы можете перепутать. Потом я вам ее верну.
– Держи! – сказал герцог. – Но не смей соваться внутрь!
– Что вы, что вы, не буду.
И сбир положил табакерку в карман.
Пройдя несколько метров, он подал знак одному из слонявшихся по набережной лаццарони и, проходя мимо, незаметно передал ему табакерку герцога. Лаццарони и сбиры часто находят общий язык: одни крадут, другие помогают им в этом.
Внезапно сбир воскликнул:
– Ах! Боже мой!
– Что такое? – спросил герцог.
– Ваше превосходительство!..
– Ну что еще?
– Этот мерзавец, что уносит ноги…
– Да говори уже…
– У него…
– Да что же, скотина?
– …ваша табакерка. Он вытянул ее у меня из кармана.
Разъяренный, герцог кинулся было вслед за лаццарони, но сбир его остановил:
– Но как же наше задание? – сказал он и внезапно воскликнул: – Вон, вон они!
В самом деле, к ним приближались Паоло и Вендрамин, сопровождавшие, пусть и на внушительном расстоянии, маркизу.
Исходя из того, что сказали агенты, герцог ожидал увидеть мужчину крепко сбитого и дородного, но, зная страсть неаполитанцев к преувеличению, не предполагал, что придется иметь дело с настоящим феноменом.
Однако же Вендрамин оказался столь огромным, что герцог, смерив его взглядом, только и смог вымолвить:
– Это ж надо – до чего здоров!
– Такого запросто не арестуешь, – благоразумно добавил один из сбиров. – Не мешало бы вызвать подмогу…
– Давай, Джакопо, дуй за нашими, – бросил в ответ герцог, признав справедливость замечания. – Хотя постой, – тут же спохватился он. – Мы их разыграем.
И, полагая себя в абсолютной безопасности, герцог отважно шагнул навстречу рыбакам.
– Эй, ребята, – сказал он, – можно вас на два слова? Нам с другом нужно с вами поговорить.
– Почему бы вам с другом, – грубо отвечал Паоло, – не пойти куда подальше.
Герцог не привык к подобной манере общения; лицо его исказила гримаса.
– Видимо, молодой человек, мне придется быть с вами предельно откровенным… С вами желает увидеться одна очаровательная особа; я здесь по ее поручению.
– Иди к черту!
– Но… – пролепетал герцог и, так как Паоло прибавил шагу, попытался удержать его за рукав рыбацкой куртки.
Вне себя от ярости, юноша резко и проворно развернулся и отвесил министру полиции такого пинка, что тот растянулся на мостовой.
Вендрамин покатился со смеху.
Что это был за смех! Если бы носороги умели смеяться, то именно так бы они и смеялись.
Паоло, не обращая больше внимания на герцога, двинулся дальше. Вендрамин бросился следом, гогоча от радости так, что содрогались стекла соседних лавочек.
Едва разгневанный герцог вскочил на ноги, как прибежали его люди.
– Арестуйте их! – закричал он. – Арестуйте!
Тотчас же с дюжину сбиров преградили путь двум немало удивленным рыбакам. Впрочем, удивление последних было вполне объяснимым: возможно ли, чтобы столько полицейских пришло на помощь какому-то лаццарони?
Однако же Паоло это не испугало. Он, конечно, хотел последовать за молодой женщиной, но не любил, чтобы ему досаждали, а потому смело двинулся на сбиров.
Те же набросились на Вендрамина, решив, что прежде всего необходимо справиться с великаном, – потеряв такого соратника, паренек и сам прекратит сопротивление.
Но гигант отряхнулся, и пятеро или шестеро вцепившихся в него ищеек полетели на землю. Юноша вновь пустил в ход ноги, и трое или четверо сбиров присоединились к своим распластавшимся на мостовой товарищам.
Образовавшаяся горка из тел погребла под собой герцога; каждый из сбиров пытался высвободиться, но Вендрамин продолжал забавляться. Выхватывая то одно, то другое тело за руку либо за ногу, великан вертел его в воздухе и вновь швырял в общую кучу, которая копошилась, кричала и горланила, к величайшему его удовольствию.
Но сбиры вырастали перед друзьями, словно грибы после дождя, и вскоре рыбаки оказались внутри плотного кольца окружения.
Однако Вендрамин имел вид столь грозный, что полицейские лишь смотрели на него с опаской, не решаясь приблизиться.
В это время герцогу удалось вскочить на ноги и, отбежав подальше, укрыться за спинами десятка ищеек.
– Синьора, сдавайтесь, – крикнул он, обращаясь к юноше. – Вы раскрыты; любое сопротивление бесполезно!
И тут Паоло все понял.
«Вот так штука! – сказал он себе. – Меня приняли за ту очаровательную даму, которую я сопровождал. Как это мило! Позволив арестовать себя, я окажу ей услугу, так пускай же сбиры нас забирают!»
И он шепнул Вендрамину:
– Не сопротивляйся; так нужно.
– Ваше превосходительство, – прокричал он Корнарини, которого узнал наконец под столь непривычными для герцога одеждами, – мы готовы следовать за вами; но я хотел бы заявить, что ни в каком заговоре не участвовал.
– В этом мы разберемся, синьора, и я не сомневаюсь, что его величество будет к вам снисходителен.
Довольный тем, какой оборот приняло дело, герцог подошел ближе.
Паоло сохранял хладнокровие.
– Ваше превосходительство, – промолвил он, – прошу вас запомнить, что мы были атакованы без какого-либо предупреждения с вашей стороны.
– Признаю это, bellina dona[11].
– И что мы дрались, полагая, что защищаемся от сутенеров.
Герцог, видя, что гигант позволил связать ему руки, а молодая женщина готова сдаться, с радостью признал и это.
– Согласны ли вы, – продолжал Паоло, – что, как только мы узнали, что имеем дело со сбирами Его Величества, то тут же прекратили драку?
– Призываю всех вас в свидетели!
На сей раз Паоло обращался к собравшимся вокруг зевакам; все они были его друзьями либо знакомыми, его подданными – если принять во внимание титул, данный ему французским художником.