Лоррис Мюрай
Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней
Перевод с французского Нины Хотинской
Серия «Встречное движение»
Лоррис Мюрай (1951–2021) – мастер детективной прозы. Он написал несколько десятков романов, некоторые из них в соавторстве со своими сестрами Мари-Од и Эльвирой.
Опубликовано при содействии литературного агентства Анастасии Лестер
Lester Literary Agency & Associates
Published originally under the title “Douze ans, sept mois et onze jours”
© 2015 by Editions Pocket Jeunesse, département d’Univers Poche, Paris
© Нина Хотинская, перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2023
Пролог
В жизни каждого человека бывают ключевые годы, такие годы, которые становятся в ней вехами навсегда. Для одних это может быть год свадьбы, для других – год рождения первого ребенка. Джек Стивенсон, если бы его спросили, без колебаний выбрал бы 1995-й. Что же произошло в 1995-м? Да ничего особенного – во всяком случае, ничего, что могло бы наложить на жизнь человека отпечаток надолго. Просто Джек имел две страсти, и обе были связаны с этим годом.
6 сентября 1995 года Джек, один из бесчисленных болельщиков, сидел на стадионе «Кэмден Ярдз» в Балтиморе. Вместе с ними он был свидетелем момента, навсегда запечатленного в истории бейсбола. Кэл Рипкен-Младший, его герой, «железный человек», на его глазах побил рекорд, который считали вечным, продержавшийся пятьдесят шесть лет. Рекорд самого большого числа сыгранных подряд матчей: две тысячи шестьсот тридцать один! Рипкен увеличил его до головокружительной цифры – две тысячи шестьсот тридцать два… что составляло семнадцать лет без малейшей травмы или насморка, в общем, без единой пропущенной встречи. Ну вот, и этот день был днем рекорда. В середине партии, когда, после пятого иннинга, он был объявлен «официальным», толпа встала, и игра была прервана. Standing ovation[1] продолжалась двадцать две минуты, в течение которых Рипкен обошел стадион, ударяя кулаком в ладони своих фанатов. Среди восторженных зрителей был президент Клинтон.
Второй страстью Джека была его машина. И по воле случая его «Шевроле-Импала-СС» сошла с конвейера в том же самом 1995 году. Попади она в руки другому человеку, не Джеку Стивенсону, давно была бы уже развалиной. Но эту «Импалу» 1995 года выпуска Джек всегда с любовью холил и лелеял. Новенькой она, конечно, не была, но еще производила впечатление. У Джека были средства – и с лихвой – купить себе модель поновее, и почему бы не новую «Импалу-СС»? Но последнюю модель с округлыми формами он презирал. «Бабья тачила», по его мнению. Так он говаривал иногда, лаская взглядом блестевшие алюминием семнадцатидюймовые колпаки своей роскошной «мускулистой тачки», некоторые детали которой в принципе полагались только полицейским машинам. И она действительно не оставалась незамеченной в своем одеянии dark cherry metallic, то есть яркого вишнево-красного цвета с металлическим блеском.
1995 год – не такая уж седая древность, однако Джек сказал бы вам, что это было время, когда мужчины еще были мужчинами, а машины – машинами.
Об этом ли он думал, резво катя по предместьям Балтимора в своем «Шевроле-Импала-СС»? Из нагрудного кармана теплой куртки высовывался билет – он направлялся к Ориол-парку, на «Кэмден Ярдз». Маленькая плюшевая птичка, оранжевая с черным, талисман «Балтимор Ориолс», подвешенная к зеркалу заднего вида, покачивалась у самого его носа.
На сей момент у Джека были две заботы. Первая: успеть вовремя на великолепный стадион, где будет проходить матч (19:05). Вторая: чтобы из-за мерзкой погоды, стоявшей уже несколько дней, не отменили встречу. Дождь шел почти двое суток, но сейчас перестал. В прохладном воздухе влага сконденсировалась в океан тумана, в котором «Шевроле» с трудом прокладывал себе дорогу.
Крепко держа обитый кожей руль, Джек ехал сквозь клочья тумана. Они походили на валики пены, которые выбрасывает море волна за волной. Дорога то исчезала в густых белых клубах, то вдруг появлялась в оранжевом свете высоких уличных фонарей. Стрелка спидометра тревожно клонилась за отметку 80 миль в час[2] – выше, гораздо выше разрешенной скорости. Навстречу мчался поток огней, желтых глаз, выныривавших из ниоткуда, мигавших и исчезавших в облаках над асфальтом. Когда зрение едва различает предметы, обостряется слух. Джеку чудился жуткий непрестанный грохот, как будто навстречу мчался яростный поезд, конца которому не было.
Он не строил никаких иллюзий. «Ориолс» стали лишь бледной тенью той команды, которой он восхищался в юности. Кэл Рипкен только один на свете. Но Джек Стивенсон был человеком верным – во всяком случае, в некоторых областях. Он был болельщиком «Ориолс» и на всю жизнь так же чувствовал себя связанным с «Шевроле-Импала-СС» 1995 года. Сердцу не прикажешь. Такие вещи не делаются по заказу.
Поэтому, несмотря на ужасающие условия, он ехал и был счастлив. Урчание мотора, билет в кармане – большего ему и не надо. И тем хуже, если через несколько часов ему придется быть свидетелем разгрома его команды в дуэли с «Твинс» из Миннесоты.
Джек Стивенсон ехал теперь через пригород невнятных очертаний в поисках развязки, которая позволила бы ему завершить свой путь. Странное это было чувство – блуждать по пейзажу, виденному сто раз, и ничего в нем не узнавать. Клубы тумана всё меняли, размывали контуры, стирали время.
Может быть, он на минуту отвлекся, а может быть, взгляд его просто остановил обманчивый ориентир. Мигающие огни, которые он принял за фары машины в его ряду? В неосязаемых гребнях белой зыби, раскинувшейся на все четыре полосы, он вдруг заплутал и, сам того не сознавая, свернул. Устремился на полной скорости под уклон по короткому ответвлению.
«Шевроле» задел разделительную полосу, съехал на встречную. Далекие дома расплывались в тумане, и видны были лишь ряды освещенных окон. Ничто Джека не тревожило, пока он не заметил, что вдруг исчез ряд встречных огней. Он остался один в тишине словно окутанного ватой мира.
Вдруг – глухой удар, короткий, сильный, по пассажирской дверце, и свет, отброшенный троицей кругов, испускающих болезненное сияние. Краем глаза Джек увидел – пьяное видение: что-то плоское, словно ракета, пролетело перед тройной луной. Широкая «Импала» мчалась прямо на темный куб, на подстриженный куст. Джек проклял эти жуткие колоссальные клумбы из бетона, которые теперь устанавливали повсюду.
Он едва успел свернуть, чтобы избежать препятствия. Ощутил тряску под колесами, изношенные амортизаторы не справлялись. Он промахнул бетонный бордюр, съехал по наклонной. От воя сирены подпрыгнуло сердце в груди, отчаянно замигали сигнальные огни, пока он возвращался в череду машин, на верный путь. Все это длилось лишь несколько мгновений. Секунда паники, крошечная черная дыра – и он снова вернулся в привычную колею. Он глубоко вздохнул, мускулы расслабились, и происшествие осталось позади вместе с последними клочьями тумана.
На подъезде к Балтимору туман совсем рассеялся. В котле города воздух был суше. Последняя развязка вела к огромным паркингам «Кэмден Ярдз». Часы на приборной доске показывали, что ему осталось минут двадцать, чтобы добраться до стадиона.
Джек вытащил двумя пальцами билет, по-прежнему торчавший из нагрудного кармана. Теперь, когда он приехал, когда одолел туман, когда «Шевроле» был припаркован, к нему вернулась надежда. Эти «Твинс» не такие уж страшные. Мы с ними справимся. Сегодня вечером, он был в этом уверен, никто не устоит перед «Ориолс».
Хлопнула дверца, и он, будто ощутив вдруг укол совести, обошел машину и посмотрел на правое крыло. Он все-таки столкнулся с чем-то и боялся обнаружить вмятину или по крайней мере серьезную царапину. Этот цвет dark cherry metallic нелегко было найти, любая покраска была проблемой и стоила бешеных денег. На первый взгляд все было в порядке. Ни деформации, ни царапин, но… он сам не знал что. Он наклонился. Кажется, грязь. Нехорошие потеки. На вишневой поверхности все выглядело тусклым. Скорее бурое, чем красное, и крошилось под ногтем. Вообще-то почти ничего, но Джеку это не понравилось. Совсем не понравилось.
Уолден
Двенадцать лет, семь месяцев и три дня
Когда ждешь худшего, не может быть ни удивления, ни разочарования. Джек, однако, чувствовал, как в нем поднимается гнев. Мальчишка – ничтожество, он об этом догадывался, но зрелище, которое он видел вот уже двадцать минут, показало ему нечто другое, что было гораздо труднее вынести. До такой степени ничтожеством можно было быть только нарочно. Уолден, когда мяч летел в его сторону, едва поднимал руку. Когда надо было бежать с одной базы на другую, он еле волочил ноги и как будто искал дорогу. Теперь он шел к дому, понурив голову, таща за собой свою биту, как каторжник ядро.
Ну вот, его очередь. Уолден как будто принял позу, напряг мускулы, сосредоточился, готовый ударить. Баттер не дал себе труда сделать обманное движение и даже разнообразить траектории. Трижды мяч пролетел под носом мальчишки, который едва шевельнулся. Нет, вот ведь, на третьем ударе он все-таки попытал счастья и наобум хлестнул по воздуху. Скорее всего, даже зажмурился. Три мяча, тридцать секунд, и Уолден был удален. К сожалению, остальным он был не нужен, чтобы продолжить партию. Джеку придется ещё изрядно потерпеть.
Чтобы убить время и унять раздражение, Джек рассматривал тех, кто, как и он, ждал у ограды за пределами поля. Родители, в основном мужчины. Некоторые волновались, подбадривали своих чад громкими криками, приветствовали уверенный удар или отбитый твердой рукой мяч. Среди малышни было несколько пацанов, умеющих обращаться с битой. Джек старался не встречаться взглядом с раздувающимися от гордости отцами. Он слишком боялся, как бы его не спросили: «А ваш который?»
«Да вон тот нескладеха, видите, бегает, выворачивая ноги, и принимает свою биту за трость».
Он преувеличивал. Уолден вовсе не был нескладехой. Он просто плевать хотел на бейсбол с высокой колокольни. Не больше энтузиазма он выказывал под баскетбольной корзиной или на катке. Уолден не любил спорт, не любил физические усилия. Даже стрельба была ему скучна, хотя стрелял он неплохо, когда хотел. Он предпочитал книги, модели самолетов, пластилин. Еще в прошлом году Джек застал его играющим с пластмассовыми динозаврами. Что ж, пора было Уолдену кое-что понять, и быстро!
Джек задумался с внезапной тревогой, хватит ли его сыну силенок встретить то, что он ему готовил. Сказать по правде, он побаивался узнать ответ. Но он долго над этим думал. В его решении были недостатки, конечно, еще какие недостатки, но было и большое, огромное преимущество: он был уверен, что Уолден выйдет из этого испытания окрепшим. Если все будет хорошо, в конце истории Уолден станет мужчиной.
Ему хватило одного взгляда, чтобы разувериться. Партия закончилась, Уолден направлялся к низкому строению в конце поля. Принять душ, собрать вещи, еще потерянные минуты. Уолден шел один, погруженный в свои мысли, будто и не принадлежал к команде.
– Что ж, – пробормотал Джек, – если ты так любишь одиночество, надеюсь, получишь по полной.
С сумкой на плече, с битой под мышкой, с подвешенной к поясу перчаткой, Уолден еще утирал мокрый лоб под примятыми горячей водой волосами. На губах его играла неуверенная улыбка: отец еще с утра предупредил, что будет ждать его после матча, но он не знал, чему обязан такой честью.
– Доволен собой? – спросил его Джек.
– Нормально.
– В самом деле?
– Мы выиграли. Кажется.
– Мог хотя бы научиться считать. Нам сюда.
– Куда мы едем?
– Сюрприз…
«Шевроле» был припаркован под деревом. Уолден бросил сумку на заднее сиденье и сел рядом с отцом.
– Мы не едем домой?
– Нет.
Уолден задумался и догадался.
– Ты везешь меня на голубятню?
Различные гипотезы пришли ему в голову, и Уолден выбрал наименее неприятную. Пристрастия Джека Стивенсона он знал, их было немного, и его они мало прельщали. Так что лучше уж голубятня, чем тир или два часа в кресле «Лэндмарк Арбор Ист Синема». В прошлом году по его вине отец не смог посмотреть «Бросок кобры-2». Уолдену было всего одиннадцать лет, на два года меньше разрешенного возраста для этой кровавой бани. Джек не рассердился на него так, как сын этого боялся. Он довольно ровно дышал к этому современному барахлу (даже Брюс Уиллис оставлял его равнодушным). Верный «Импале-СС», верный «Ориолс», Стивенсон-отец был верен и старому кино. Он любил Джона Уэйна в стетсоне – короче говоря, вестерны, ковбоев, индейцев и скалистые пейзажи. А больше всего любил треск и дым пороха.
– Нет, не сегодня.
– Не на голубятню?
– Я же сказал, нет.
Мечтать, конечно, не вредно, но вряд ли Джек вез его в библиотеку Еноха Пратта или в парк Силберн Арборетум с его дендрарием и коллекциями естественной истории. Да и вообще он ехал не в сторону города.
– Куда же тогда? Мы едем к кому-то в гости?
К маме? Нет, не к маме.
– Привыкай не задавать вопросов, Уолден. Скоро некому будет тебе отвечать.
– Почему? Почему ты не хочешь мне отвечать?
– Потому что мне это скоро надоест. У нас впереди несколько часов пути.
Уолден не обладал развитым чувством ориентации, но он достаточно знал родной город, чтобы понять, что «Шевроле» взял курс на север. Несколько часов на север?
– Ты шутишь. Там же Канада.
– Мы остановимся раньше.
Да, раньше были всякие штаты. Пенсильвания, например. Вермонт. Или…
– Мы не в Нью-Йорк едем?
Это было бы здорово.
– Нет, гораздо дальше.
– Но мы останемся в Соединенных Штатах?
– Да.
– Сдаюсь.
– Я тебе не загадки загадываю…
Джек прибавил скорость, вжавшись в спинку сиденья. По своему обыкновению, он ехал слишком быстро. Разговор, по крайней мере на данный момент, был окончен.
Уолден попытался смотреть в окно «Шевроле», но там не было ничего интересного, только потоки машин и серые ленты асфальта. Тогда он достал из кармана кубик Рубика, подвешенный к его ключам. Джек, которого раздражало звяканье, через некоторое время спросил:
– Ты надолго занялся своей фигней?
Уолден улыбнулся.
– Говорят, есть сорок с лишним миллиардов миллиардов комбинаций.
– Серьезно? И ты намерен их все испробовать?
– Придется прожить в сто раз дольше Вселенной после Большого взрыва, – отозвался Уолден. – Чтобы успеть.
Джек задумался. Этот мальчишка мало на что способен, но есть в нем качества, которые его поражают. Вот только эти качества никак не пригодятся ему там, куда они едут. Ни сейчас, ни позже. Впрочем, как знать.
– Постарайся закончить до Большого бабаха, а то у меня уже в ушах звенит.
– Вот. У меня получилось.
– Гениально! Но я все-таки не думал, что Вселенная сдастся так быстро.
Быстрым движением руки Уолден перекрутил разноцветные кубики во все стороны, но не стал начинать новую партию.
– Беда в том, – буркнул он, – что твоя дорога тоже, кажется, тянется на миллиарды миллиардов миль.
– Сейчас остановимся, – сообщил Джек.
Ничего интересного не было видно. Короткая боковая дорожка, площадка для отдыха и желтоватый домик, крытый металлочерепицей, а у дверей – автоматы с напитками, сигаретами, сладостями.
– Валяй, – сказал Джек, – бери все, что понравится. Не жмись. Запасайся сахаром.
Он выгреб из кармана парки горсть мелочи. Стоял, не удаляясь от «Шевроле», и ждал, пока Уолден покончит с покупками: батончики, пакетики, банка оранжада. Он подбадривал его жестами, устремив взгляд на солнце, набухавшее на фоне неба.
– Нам повезло, хорошая погода продержится. Индейское лето, сынок.
Действительно, для середины октября было на диво тепло.
– Где мы, папа?
– Между здесь и там.
– Нет, кроме шуток?
– Ну, я полагаю, что мы уже несколько миль едем по штату Мэн.
Уолден сел на свое место и разрывал упаковку злакового батончика с яблоками.
– А что есть в этом Мэне?
– Насколько я помню, леса, омары, вампиры и ведьмы.
– А там, куда мы едем?
– Надеюсь, ни вампиров, ни ведьм.
– Я не откажусь от омаров, папа.
– Омары ближе к морю. И в Балтиморе, я думаю, омаров хватает.
Они ехали еще около двух часов, и ничто не говорило о близости моря. Внезапно Джек затормозил и припарковался у обочины, на краю дороги поуже. У него что-то было в руке – черная повязка.
– Повернись. Не двигайся, вот так.
– Что ты делаешь? Что за шутки?
Джек наложил повязку на глаза сына и готовился ее завязать.
– Да ты что?
Джек дал Уолдену тумака, и тот втянул голову в плечи.
Машина снова ехала, и Уолден больше ничего не видел. Ему хотелось поднять руки, хотя бы потрогать повязку, под которой он уже чувствовал слезы, но стоило ему шевельнуться, как отец предупреждающе кашлял.
– Что такого особенного в Мэне? Почему ты не хочешь, чтобы я видел? Что я сделал, папа?
– Кончай хныкать, Уолден, ты мне противен.
– Но почему?
– И прекрати задавать вопросы. Ты не знаешь примерно столько же вещей, сколько комбинаций на этом дурацком кубике.
Уолден сидел тихо пару минут, но потом снова попытал счастья.
– Что, например? Чего я не знаю?
– Ты ничего не знаешь. Будь ты ослом, не знал бы даже, почему тебя зовут Мартином.
Тут Уолден надолго задумался. У него был методичный ум, он любил науки и логику. Для начала он спросил себя, по какой причине ослов называют Мартинами. Потом решил, что отец, наверно, произнес эту фразу случайно. И попытался понять, что она могла для него значить. Может быть, это намек на…
– Папа?
– Ау?
– Почему меня так зовут? Уолден.
С повязкой на глазах Уолден не мог видеть выражения лица отца. Но он услышал знакомый щелчок пальцами, которым Джек Стивенсон обычно выражал удовольствие. И если учесть, что для этого пришлось выпустить руль (по крайней мере, одной рукой)…
– Не делай вид, что ты глупее, чем ты есть, – сказал голос Джека. – Полагаю, ты прекрасно знаешь.
– Это из-за той книжки, да?
– А! Вот видишь…
– Ты мне всегда говорил, что это неинтересно для моего возраста.
– Что ж, наверно, время пришло. Теперь стисни зубы, нас немного потрясет.
«Шевроле-Импала-СС» была еще как новенькая, и мотор работал на совесть, но, несмотря на многочисленные починки, у нее давно захирели амортизаторы и подвеска. Тряска, однако, застигла Уолдена врасплох.
– Эй! Мы едем по полям?
– Соберись, Уолден. Попытайся понять, что ты ощущаешь.
– Ну, ты же сам сказал, трясет. Теперь я могу снять повязку?
– Нет еще. А кроме этого, что тебя потряхивает?
Уолден сдавленно вскрикнул. Он чуть не свалился с сиденья.
– По-моему, стало холоднее, – сказал он. – Мы скоро приедем в Канаду?
– Верное наблюдение, неверный вывод. И про Канаду я тебе уже ответил.
– Уже темно?
Уолден не мог больше терпеть. Его руки готовы были сорвать черную повязку, ничто не могло им помешать. Он должен был это сделать, пусть даже отец обрушит на него громы и молнии.
– Темнеет, но это не то, что ты чувствуешь.
Мальчик ощутил у своего уха характерный звук опускаемого стекла. Его овеял свежий воздух, влажный и душистый. Это было…
– Кажется, мокрая трава.
– Горячо. Внимание!
«Шевроле» тряхнуло. Джек теперь ехал медленно, и Уолден ощущал его усилия на поворотах. Все это смахивало на гонки с препятствиями.
– Папа, меня тошнит.
– Сдержись, Уолден.
Теперь Уолдену казалось, будто он едет через туннель в поезде-призраке. Тяжелую машину мотало вправо-влево, вверх-вниз. Иногда она подскакивала. Все это под непрестанный шум, скрежет, треск. И темнота, жуткая темнота. Уолден долго различал свет, несмотря на повязку. Теперь все было черно.
– Темно, – всхлипнул он. – Ничего не видно.
– Я хотел приехать пораньше, – ответил Джек. – Только этот окаянный матч никак не кончался. При том, как ты там отличился, его могли бы и сократить.
– Папа, пожалуйста.
– Ладно. Сними ее.
Уолден сощурился. Даже без повязки он ничего не видел. Отец катил с погашенными фарами в густом лесу, затененном сумерками; среди высоких деревьев вилась тропа, вся в камнях, сухих ветках и ухабах; там и сям ее пересекали мутные ручьи.
– Мы заблудились?
Уолден понял, что ляпнул глупость. По его понятиям, Джек был похож на голубей, которых он разводил вместе с Ченом, странным молчаливым малым, уверявшим, что он наполовину индеец, наполовину китаец. Джек, думал он, не мог заблудиться, у Джека компас вместо мозга.
– Лес покрывает лишь восемьдесят процентов штата Мэн, – ответил Джек. – Какие проблемы?
– Что мы здесь делаем, папа?
Его голос дрожал, и он злился на себя за это. К счастью, «Импала» прыгала, как горная коза, вернее, как антилопа, которой она была обязана своим именем, и этого было достаточно, чтобы стучать зубами. Только поэтому, и точка.
– Может быть, ты лучше сориентируешься, если включишь фары?
Мотор взревел, они взбирались на холм. Потом начался густой лес белых сосен, верхушки которых терялись словно в чернильной луже. Уолден ежеминутно ждал рокового удара. Он думал о детях из сказок, которых уводят в лесную чащу, чтобы они там заблудились. Джек произнес фразу, смысла которой Уолден не понял:
– Если мы сами заблудимся, что же тогда говорить о других?
Но вскоре отец добавил:
– Все в порядке, у меня есть ориентиры.
– Хотел бы я понять, как ты ухитряешься хоть что-то видеть.
– А вот! – победоносно воскликнул Джек.
Уолден вытаращил глаза. Судя по всему, бесконечный путь закончился. Джек остановил «Шевроле» в конце тропы, загроможденной низкими ветвями. За ними угадывалась поляна, а посреди нее – домик.
– Я ведь обещал тебе трехзвездочный отель, правда? Бери свои вещи.
Джек достал фонарик из заваленного всяким хламом бардачка, потом нагнулся и взял что-то из-под сиденья. Уолден увидел, что это карабин.
Они молча дошли до домика из неотесанных бревен, огромных внизу, поменьше под крышей. Джек обвел приземистое строение лучом фонарика, повернул щеколду и толкнул ногой незапертую дверь. Он отдал фонарик Уолдену.
– Посвети мне и смотри хорошенько. Хотя бы этому ты должен научиться. Это наша база.
Почти четверть площади занимала печь, над очагом которой высился конус из почерневшего дерева. Закопченный котелок висел над кучей золы. Джек поднял крышку огромного ларя, достал поленья и сложил их домиком, медленно, чтобы Уолден смотрел и запоминал. Стоймя, прислонив друг к другу. После этого хватило горсти щепочек, комка бумаги и спичек.
– Погаси-ка. Экономь батарейки.
Минуту спустя пламя ярко осветило хижину. Всё в ней было деревянное: вытертый до блеска пол, две табуретки, прибитая к стене столешница, которую можно было откинуть. Больше, в общем-то, ничего.
Джек вышел на улицу. Вскоре он вернулся с бутылью воды и сумкой, в которой позвякивали какие-то банки. Он надел на голову любимый старый стетсон, свою ковбойскую шляпу. Карабин стоял у стены прикладом вниз.
– Надо открыть заранее, не то взорвется.
Он положил приоткрытую банку в котелок, налив туда на несколько сантиметров воды. Уолден смотрел в изумлении, как он хлопочет. Он по-прежнему прижимал к груди бейсбольную биту и стучал зубами, как будто и не выходил из машины.
Джек рылся в ларе, в котором было несколько отделений. Он нашел что искал – две оловянные ложки.
– Ничего, если мы будем есть прямо из банки, вместе?
Уолден хотел было заверить его, что он не возражает, конечно нет, но не смог сдержать брезгливой гримаски.
– Ладно. Подожди.
Джек вернулся к ларю и нашел на сей раз две миски из березовой коры. Уолден не смотрел на него. Он уставился на кровать – задвинутую в угол, слева от печи, почти под единственным окном, а на ней, на досках, – матрас не толще циновки и одеяло. Пожалуй, лучше было бы поесть ложками из банки.
– Ты хочешь спросить, почему мы здесь, правда? И почему не там.
– Где?
– Там!
Стивенсон наклонился поднять свою парку, брошенную на пол у ножек табурета. За едой он не снял стетсон, только сдвинул его назад. В одном из больших карманов парки лежала книга, потертая, потрепанная, заложенная узенькими бумажными ленточками. «Уолден».
– Теперь она называется просто «Уолден», – сказал Джек. – Первое название было «Уолден, или Жизнь в лесах». На мой взгляд, лучше.
Автора звали Генри Дэвид Торо, Уолден все это знал. Торо был кем-то вроде феи, склонившейся над его колыбелью, чтобы нанести знак на чело новорожденного. Кроме того, Торо был философом, умершим полтора века назад.
– Если ты не знаешь, Уолден – это название места. Точнее, озера. Торо облюбовал берег этого озера, построил хижину и прожил там два года. Теперь я объясню тебе, почему мы здесь, на этой поляне, а не там, у озера. Сегодня хижина Торо годится разве что для рекламных буклетов. Туристических, если тебе так больше нравится. Место паломничества, если угодно. Полная противоположность тихому уголку. Жареная картошка, сорбеты, содовая и прочее.
Уолден почувствовал, что надо что-то сказать.
– Его хижина была похожа на эту?
– Он построил ее своими руками. Торо считал, что каждый человек должен уметь построить себе дом. Он думал, что это важнее, чем, например, учиться в университетах. Но он не был ни плотником, ни каменщиком, ни архитектором. Лачуга его была – сплошные щели. Он себе отморозил все места, если хочешь знать мое мнение. Но ему было наплевать. Этот парень мог часами лежать на льду озера и наблюдать воздушные пузырьки. Он был мудрец.
– Понятно.
Уолдену вдруг захотелось пошутить.
– Мы же не останемся здесь на два года, нет?
– Это сделает тебя мужчиной. Давно пора, ты не находишь? Что нужно, чтобы быть мужчиной, сынок?
Уолден знал ответ наизусть. Он отбарабанил его покорным тоном:
– Уметь стрелять, водить машину, танцевать, плавать, поцеловать девушку, выполнить хоум-ран…
– Чему же научился ты?
– Я умею стрелять. И плавать. Не так уж плохо.
Уолден готов был сблефовать. Отец не раз заставал его болтающим через ограду с Джеммой, соседской дочкой. Откуда ему знать, что он ее не целовал? Но он не решился. С Джека сталось бы потребовать описать ощущения. А на это Уолден был неспособен.
– Мне только двенадцать лет, – возразил он, желая, чтобы его голос прозвучал не так жалобно. – Я не имею права водить машину.
– Ты кое-что забыл. Заложить за воротник. Ты не мужчина, пока не заложишь хорошенько за воротник.
– Ты всегда запрещал мне пить.
– Я дам тебе знать. Когда увижу, что ты становишься мужчиной, сам принесу тебе бутылку. Кстати, тебе не двенадцать лет.
– Двенадцать.
– Учись быть точным. Сколько тебе лет?
Уолден закатил глаза, давая понять, что находит эту игру глупой.
– Это моя вина, – признал Джек. – Я первый был неточен. Видишь ли, Торо прожил в той хижине не два года, а два года, два месяца и два дня. Сколько тебе лет?
– Да двенадцать же!
– Двенадцать лет, семь месяцев и три дня. В четверг на будущей неделе тебе будет двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней. Поверь мне, это важно. Очень важно.
– Не понимаю, что это меняет.
– Всё. Если бы ты разбирался в бейсболе, то понимал бы такие вещи. Сантиметр вправо или влево иногда меняет все. Но ты интересуешься только своими деревянными макетами и пластмассовыми динозаврами.
– Мои макеты сделаны с точностью до миллиметра, а не сантиметра, – возразил Уолден.
– Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней, Уолден. Запечатлей это в своей голове. Двенадцать лет. Семь месяцев. Одиннадцать дней.
Оба молча погрузили оловянные ложки в миски из коры. Джек поровну разделил содержимое банки, где были перемешаны в томатном соусе бобы и кусочки сосисок. Месиво было еще твердое, едва разогретое на водяной бане. Взгляд Уолдена то и дело возвращался к узкому ложу у бревенчатой стены, за высоким конусом печи.
– Что тебя беспокоит?
– Вдвоем мы тут не поместимся, папа.
– А если потеснимся?
– Все равно…
– Чего же ты хочешь? Потянем жребий?
– Ты еще и храпишь, – буркнул Уолден. – И после бобов…
– Что?
– Ничего.
Джек проглотил кусок холодной сосиски. Он сидел, по своему обыкновению, чуть сгорбившись, одно плечо выше другого. Весь свет падал на него, вылеплял ему лицо, а затененные стетсоном глаза порой имели жутковатый вид. Уолден же сидел спиной к огню.
– Зря ты переживаешь. Кровать твоя. Всё здесь твое.
Джек нагнулся и поднял вторую книгу, лежавшую на парке. Уолден не видел, откуда он ее достал. Он с досадой отметил, что автор тот же. Торо. Книга называлась «Леса штата Мэн».
– И сколько времени он был на этот раз? – спросил Уолден.
– Это была экспедиция. Тебе будет полезно, потому что это гораздо ближе к месту, где мы находимся, чем озеро Уолден. Я думаю, что природа здесь осталась дикой. Вокруг нас наверняка есть деревья, которые уже были во времена Торо.
– Думаешь, и динозавры еще есть?
– Вот ты мне это и скажешь. Ты же у нас специалист.
Джек встал, опрокинув табурет. В банке не осталось больше ни бобов, ни сосисок.
– Мне надо еще кое-что взять в машине, – сказал он.
Он сделал две ходки туда и обратно и каждый раз возвращался нагруженный: принес, например, моток веревки, охотничий нож и что-то загадочное, завернутое в тряпицу. Еще он продолжал рыться в ларе, который называл «пещерой Али-Бабы», но там было мало интересного (топор, Библия, посуда…).
– Эге! Рыболовная леска. Вот это отличная находка.
– Мы забыли! – воскликнул Уолден. – Поймать щуку в три фунта.
Уметь стрелять, плавать, танцевать, водить машину, поцеловать девушку… И поймать щуку в три фунта.
– Верррно! – подтвердил Джек, он всегда произносил «верно» с немецким акцентом.
Помимо вестернов Джек Стивенсон любил фильмы, в которых местные парни отплывали в Европу, чтобы задать по первое число нацистам.
– Мы располагаемся надолго? – спросил Уолден.
– Озеро не очень далеко, в полумиле к северу, не больше. И щук там хватает. Всего хватает, когда знаешь, как действовать. Смотри.
Стивенсон набросал план на листке бумаги в клетку. Они прижались друг к другу, рассматривая приблизительные линии, их носы почти соприкасались. Выстроенные домиком поленья рухнули, и по углям пробегали лишь низкие языки пламени, дававшие мало света.
– Вот поляна с хижиной, а вот озеро. Их тут целая цепь. Озера, пруды, ручьи, речки. Бесконечная череда. А дальше горы. И повсюду лес. Теперь смотри хорошенько на эту черту. Это граница.
– Граница чего?
– Твоя. За нее ты не должен заходить никогда, ни под каким видом. Что бы ни случилось, не пересекай ее. Никогда. Договорились?
Джек провел границу наобум, но этого он не сказал.
– А что там такого ужасного по другую сторону?
– По другую сторону? Ну… ничего, я полагаю. Это твоя территория, и ты не должен за нее выходить, вот и все. Не будь ты таким нулем в бейсболе, знал бы, что такое база и когда ты «сейф», невредим то есть.
– Да знаю я.
– Пока ты находишься на своей территории, ты невредим, стало быть, в безопасности. А я хочу, чтобы ты был в безопасности.
Впервые за несколько часов Джек Стивенсон позволил себе расслабиться и сказал тоном почти сентиментальным: