Лорет Энн Уайт
Мост Дьявола
Рэйчел
Тогда
Понедельник, 24 ноября 1997 года
Морг расположен в бетонных внутренностях большой городской больницы в Ванкувере. Покойников привозят сюда из других здравоохранительных учреждений в районе Большого Ванкувера, Солнечного Берега и «Коридора от моря до неба»[4]. Местный патологоанатом также производит вскрытие по запросам из Юкона и Британской Колумбии.
Я в перчатках и защитном халате, с медицинскими бахилами на обуви. Я нахожусь здесь, чтобы наблюдать, вести записи и приобщать к уликам все, что будет обнаружено на теле. Рядом со мной в таком же облачении стоит сержант Люк О’Лири, детектив из отдела убийств в Канадской конной полиции. Рэймонд Дойл, глава отдела полиции Твин-Фоллс, обратился в RMCP[5] за содействием в расследовании убийства. Это высокий статус, привлекающий неустанное внимание национальных СМИ. Репортеры требуют знать, кто и как убил девочку-подростка. Где-то бродит маньяк-убийца. Наше общество боится за молодых женщин. А полицейский отдел в Твин-Фоллс совсем крошечный. У нас скудные ресурсы и ограниченный опыт в расследовании убийств. С сержантом О’Лири у нас появились техники-криминалисты из RMCP, их лаборатории и другие эксперты и сотрудники, которых мы можем затребовать.
Люк – дородный, мрачноватый офицер с соломенными волосами и ярко-голубыми глазами. Ветеран уголовных расследований, начинавший службу как сотрудник К9. По пути в Ванкувер он рассказал мне, что до сих пор отправляется добровольцем с поисково-спасательными группами в провинции, помогая инструкторам обучать поисковых собак. Полагаю, Люку немногим более тридцати лет. Здешний патологоанатом – доктор Хана Бекманн, седовласая женщина, давно преодолевшая порог пенсионного возраста. Ей помогают лаборант-препаратор и студентка медицинского колледжа. Такер присутствует для фотосъемки.
Лиина лежит на металлическом столе перед нами. Она обнажена, если не считать лифчика и дешевого топика, все еще обмотанного вокруг шеи, как в то время, когда мы нашли ее. Стойка поддерживает ее голову. Ее лицо разбито и изрезано до неузнаваемости. Мои внутренности завязываются в узел, зубы непроизвольно сжимаются. Я не присутствовала на вскрытии после окончания полицейской академии. Мне нужно пережить это, не избавившись от завтрака. Я должна сделать это ради Лиины.
Ради ее родителей.
Ради Ганеша, младшего брата Лиины, и ради ее старшего кузена Дарша, который обожал ее. Ради ее любящих дяди и тети, которые профинансировали переезд родителей Лиины из Индии пятнадцать лет назад. Я должна сделать это ради детей из средней школы Твин-Фоллс. Ради их учителей. Ради моего города. Ради моей собственной карьеры, если я собираюсь следовать по стопам моего отца и доказать, что в будущем я смогу возглавить городской отдел полиции, как он и ожидал от меня.
Ради моей дочери, которой сейчас столько же лет, как и этой истерзанной девочке, лежащей на анатомическом столе в морге.
– С вами все в порядке? – тихо спрашивает Люк. Я киваю, не глядя на него.
Мрачное настроение ощутимо давит на нас, такое же безрадостное, как и серая ноябрьская погода на улице. Доктор Бекманн совершает внешний осмотр, передавая свои действия на звукозаписывающее устройство, установленное у нее над головой.
– Дело № 97–2749–33, – произносит она хриплым голосом курильщицы. – Покойная женского пола, южноазиатской внешности. Рост пять футов шесть дюймов. Вес 182 фунта.
Вот во что превратилась Лиина.
Порядковый номер. Покойная. Низведенная до описания внешности, параметров роста и веса.
– Очевидно, покойная подверглась жестокому избиению, – продолжает Бекманн. – Наиболее явные следы на лицевой части черепа. Синяки, шишки, резаные раны образуют почти сплошную маску, вплоть до черепной кости… Нос выглядит сломанным. Кожные покровы запачканы землей и каменной крошкой.
Далее патологоанатом изучает нежную кожу на внутренней поверхности рук Лиины. Ее прикосновения кажутся почти ласковыми.
– Следы от уколов отсутствуют. Нет явных признаков употребления наркотиков. – Срабатывает вспышка фотокамеры. – Внешняя сторона рук частично ободрана.
– Защитные травмы? – спрашивает Люк.
– Вполне возможно, – отвечает Бекманн, – она осматривает кисти и пальцы рук. – Сломанные и сорванные ногти, – ее внимание переключается на остальную часть тела. – Внешние признаки каких-либо болезней отсутствуют. Девушка выглядит здоровой.
Очередная вспышка камеры. Я замечаю, что у Такера дрожат руки. Его лоб блестит от пота. Я ощущаю запах его стресса, несмотря на густые слои формальдегида и дезинфицирующей жидкости в холодном помещении.
Тем не менее руки доктора Бекманн остаются твердыми, а лицо спокойным. Это уважаемый специалист в своей области. Во время поездки из Твин-Фоллс Люк рассказал мне, что доктор Бекманн приобрела опыт исследования колотых ранений, изучая проколы при обработке свиной шкуры. Она научилась определять признаки утопления, изучая легкие утонувших кошек. Параллели с тем, как серийный убийца может осваивать и совершенствовать свое ремесло на мелких животных, не ускользают от меня. Пока Люк рассказывал мне об этом, он смотрел на меня и улыбался. И я поняла, что, несмотря на суровый вид и устрашающий опыт, сержант О’Лири был славным парнем и добродушно пытался успокоить меня перед вскрытием. Сначала это немного помогло, а потом нет. Мне была ненавистна мысль о том, что я для него – открытая книга, раз он может так легко читать мое расстройство и дает понять, что мне еще далеко до настоящего профессионализма.
– Тело не повреждено, – хрипловатым голосом заключает доктор. – Но кожа на ладонях и пятках начинает облезать. – Еще одна вспышка камеры. – По моей оценке, она провела около недели в холодной воде.
Я откашливаюсь.
– Значит, скорее всего, она попала в реку вскоре после вечеринки у костра четырнадцатого ноября, когда ее видели в последний раз?
Доктор Бекманн оглядывается на меня.
– Или ранним утром пятнадцатого ноября. Это согласуется с первичным внешним обследованием.
Из-под ногтей Лиины берут соскобы, потом берут ряд мазков изо рта и вагинальной области. С помощью ассистента патологоанатом снимает лифчик Лиины и разрезает топик, завязанный вокруг горла. То и другое отправляется в пакеты для улик, которые мне нужно будет заверить своей подписью. Эти вещи отправятся в криминалистическую лабораторию RMCP.
– Кровотечение из носа. Хм-мм… Хм-мм… – Патологоанатом смотрит через увеличительное стекло. – Похоже на термический ожог на внутренней стороне левой ноздри. – Она наклоняется ближе. – И круглая красная отметина в центре лба. Сделана чем-то горячим.
Вспышка фотокамеры.
– Вроде зажженной сигареты? – спрашивает Люк.
Я смотрю на него.
– Я видел такое раньше, – тихо объясняет он. – Обычно на внутренней стороне рук. К сожалению, чаще всего у детей.
Доктор Бекманн кивает.
– Травмы соответствуют ожогам от сигарет.
– Кто-то ткнул сигаретой ей в лоб? – спрашиваю я.
– И, возможно, в ноздрю, – Бекманн указывает пальцем.
В морге воцаряется тишина. Мне становится тошно.
Врач берет пинцет и начинает извлекать мусор из ранок и ссадин на лбу и щеках Лиины.
– Мелкие камешки, грязь, сосновые иглы… и кусочки коры. Волокнистая кора.
Она кладет вынутые кусочки в металлическую кювету, принесенную ассистентом.
– Техники-криминалисты нашли кровь у подножия кедра, растущего под мостом Дьявола с северной стороны, – говорю я. – Это может быть кедровая кора?
– Скоро узнаем, после сравнения образцов и группы крови, – говорит Люк, чье внимание приковано к телу.
– Синяки вдоль ключичной кости, – говорит доктор Бекманн, продолжающая внешний осмотр. – Крупный синяк с левой стороны гортани. Судя по всему, нанесен рубящим ударом ребра ладони, как в карате. Красные отметины на обеих плечах… Необычная симметрия, почти круговая хватка с каждой стороны. – Патологоанатом открывает рот Лиины. – Зубы стиснуты, язык прокушен.
Я впадаю в легкий транс, когда начинается осмотр на признаки изнасилования.
– Свидетельства генитальной травмы – вагинальные разрывы.
Я мысленно возвращаюсь к своей дочери. Гнев стискивает горло.
– Значит… она подверглась изнасилованию?
– Внешние признаки соответствуют грубому совокуплению незадолго до смерти.
– Сперма? – спрашивает Люк.
– Лабораторный анализ мазков покажет больше, – отвечает врач. – Но если она неделю пробыла в воде, а убийца пользовался презервативом…
– Могло ничего не остаться, – заключает Люк.
Доктор Бекманн просит своего ассистента перевернуть тело.
– Обширные области ударных травм на спине покойной. Рисунок синяков похож на следы от туфель или ботинок, как будто ее топтали ногами. – Она измеряет синяк. Срабатывает вспышка. – Одиннадцать дюймов.
Такер обходит стол для лучшего обзора и делает новый снимок. Гнев сосредотачивается в раскаленной добела точке в центре моего лба. Моя кожа становится горячей и липкой на ощупь, несмотря на холод в морге.
– У нее роскошные волосы, темные и длинные, – тихо говорит доктор Бекманн, на мгновение сбросившая маску клинической бесстрастности. Трещинка в ее профессиональной броне, внезапный проблеск нежности едва не добивает меня. Я держу рот на замке, пытаясь скрыть мои чувства, когда ассистент-препаратор начинает срезать длинные пряди. Волосы тихо отделяются от черепа Лиины. Перед моим мысленным взором ее волосы плавают, как рассыпчатый бархат в темной воде среди водорослей. Офелия в тростниках, среди мертвых рыб.
– Ага, что у нас тут? – доктор наклоняется ближе с увеличительным стеклом. Она подзывает Такера и указывает на серебристую блестку.
– Запуталась в волосах… – Она вытаскивает какую-то подвеску на разорванной цепочке. Поднимает ее пинцетом, выставляя на обозрение. Это медальон.
Кровь отливает у меня от головы.
Медальон размером с четвертак. Фиолетовый камешек в центре, в оправе из филигранного серебра.
– Похоже на кристалл аметиста, – говорит Люк и наклоняется, чтобы рассмотреть находку. – Серебряная резьба вокруг камня выполнена в форме переплетенных кельтских крестов. – Он смотрит на меня. – У моей матери была почти такая же подвеска. Она приобрела ее в Ирландии. По ее словам, такие безделушки продаются во многих туристических лавках. Кельтский узел якобы обозначает бесконечность, преемственность или, в случае моей мамы, Святую Троицу. Она была ревностной католичкой.
Какой-то момент я не могу дышать. Мой пульс резко учащается. Я откашливаюсь.
– Родители Лиины не упоминали этот медальон при описании того, что носила их дочь, когда подали заявление о ее пропаже.
– Такое бывает, – говорит Люк. – Родители думают, будто они знают о своих детях больше, чем на самом деле. Например, известно ли вам, какие украшения ваша дочь носит сегодня?
Я отрываю взгляд от начисто обритого черепа Лиины и тихо отвечаю:
– Нет.
Доктор Бекманн опускает медальон в маленькую металлическую кювету в форме человеческой почки.
– На затылке тоже имеется явный отпечаток обутой ноги, – продолжает она. – Такой же размер и рисунок протектора, как и на спине. Пинок в голову.
У меня возникает чувство отрешенности от тела.
Лиину просвечивают под рентгеновским аппаратом. Исследование не выявляет переломов и смещенных костей, кроме сломанного носа.
Доктор готовит скальпель. Мой мозг устремляется в темные тоннели, пытаясь избежать вида острого клинка, врезающегося в плоть.
Я вспоминаю темно-карие, измученные глаза Пратимы. Я вижу плотно сжатые челюсти Джасвиндера и его сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, когда я рассказывала ему, как мы обнаружили его дочь в реке.
Y-образный надрез от одной плечевой кости до другой сопровождается глубоким разрезом до пупка. Они вскрывают Лиину и вынимают ее грудную клетку. Ребра отходят одним пластом.
– Значительные травматические повреждения печени и поджелудочной железы, – констатирует доктор Бекманн. – Слои брюшной стенки жестко травмированы в ряде мест.
У меня начинается клаустрофобия. Зрение меркнет, слова доктора сливаются в неясный гул.
– Раздавленные органы… отделение жировой ткани от мышечной ткани… наиболее значительные повреждения в области торса… признаки внутреннего кровотечения в грудной клетке и нижней части брюшины… повреждения таза, желудка, поджелудочной железы… брыжейка оторвана. Брыжейка – это орган, прикрепляющий кишечник к внутренней части брюшной стенки у людей, – поясняет доктор.
Я заставляю себя сосредоточиться.
– Это похоже на то, что я ожидала бы увидеть при жесткой компрессионной травме организма, – тихо говорит она. – Такое часто случается с жертвами автомобильных катастроф. Эта девочка прошла через ад. Ее как будто вытащили из остатков автомобиля, который упал с моста.
Сердце Лиины извлекают и взвешивают, потом делают то же самое с ее мозгом.
– Мозг сильно распух. Обширное внутреннее кровоизлияние травматического характера. Ударная травма, достаточная для потери сознания.
Легкие тоже извлекают наружу и взвешивают.
– При внутреннем исследовании легких отмечается белая пенистая жидкость, – говорит доктор Бекманн. – Это согласуется со смертью в результате утопления.
Доктор пристальнее вглядывается в ее легкие. Потом замирает и тихо говорит:
– Там какие-то мелкие частицы, скрытые в пене… – Она достает четыре маленьких камешка. Они с легким звяканьем падают из пинцета в металлическую ванночку. Потом она находит еще пять камешков и опускает их туда же. Смотрит на нас через очки с полукруглыми стеклами.
– Вероятнее всего, эти мелкие камешки попали ей в легкие во время агональных вздохов. – Она делает паузу и смотрит на нас. – Она пыталась делать последние вдохи, когда ее прижали лицом к речному ложу, усеянному песком и камешками. Эти круглые отметины на плечах… они могли остаться от коленей. Кто-то удерживал ее, упираясь коленями в ее плечи.
– Ее утопили, – говорю я. – Кто-то оседлал ее, уперся коленями в ее плечи и удерживал голову под водой, пока она глотала камешки.
– Смерть от утопления будет моим заключением в отчете о вскрытии, – говорит доктор. – Но если бы покойная не оказалась в воде, это, скорее всего, были бы ударные травмы и мозговое кровоизлияние, которые в любом случае привели бы к ее смерти. – Она колеблется и снова утрачивает профессиональную бесстрастность. – Кто бы это ни сделал… это настоящее чудовище.
Рэйчел
Сейчас
Четверг, 18 ноября. Наши дни
Я закрываю отчет об аутопсии от доктора Ханы Бекманн, но то утро в морге продолжает жить в моей памяти. Во второй половине того дня тело Лиины было передано родственникам, но на полный анализ и составление финального отчета ушло еще две недели. Я кладу папку на стол и гляжу на часы. Грэйнджер еще не вернулся и не позвонил, чтобы сказать, когда вернется. Я раздосадовала его. А он, в свою очередь, привел меня в изрядное раздражение. Ему следовало понимать, что лучше не скрывать от меня разные вещи, особенно в связи с этим делом. А после прослушивания первого эпизода подкаста мне уже не удастся запихнуть этого джинна обратно в бутылку.
Сиплый голос Клэя врезается в мои мысли.
Я не убивал ее… Кто бы это ни сделал, ее убийца до сих пор на свободе.
У меня почти нет сомнений, что Клэй затеял какую-то извращенную игру с Тринити, но я не могу избавиться от более темного подсознательного беспокойства, гложущего меня изнутри. Что, если он говорил правду? Что, если мы совершили ошибку и что-то упустили?
Я достаю из коробки несколько папок с дырчатыми пластиковыми файлами, где содержатся копии наших бесед с учениками, друзьями, родителями, учителями, членами семьи и другими свидетелями. В этих папках также хранятся протоколы наших допросов Пелли, расшифровка его признания, фотографии улик, копии лабораторных отчетов и нескольких страниц из дневника Лиины, плюс мои собственные блокноты и заметки Люка.
Я разложила их на столе и попыталась упорядочить, но потом остановилась, когда увидела фотографию, которую родители Лиины передали в полицейский отдел Твин-Фоллс, когда впервые сообщили о пропаже своей дочери.
Я подняла ее и посмотрела на лицо мертвой девушки. Мои мысли вернулись к тому дню, когда мы с Люком вышли из морга под моросящий дождь и поехали в Твин-Фоллс, чтобы сообщить родителям Лиины, как умерла их дочь.
Та же самая обрамленная фотография Лиины стояла на каминной полке в скромном доме Джасвиндера и Пратимы Раи.
Я кладу фотографию на стол и беру другую. Шестеро школьниц от четырнадцати до пятнадцати лет обнимают друг друга, смеются и улыбаются. Снимок выглядит профессионально и не является частью полицейских улик, но я добавила его сюда. За девочками пылает большой костер. Я вижу сгорающие старые лыжи; языки пламени выбрасывают оранжевые искры в бархатно-черное небо. Их лица озарены золотистыми отблесками костра. На заднем плане теснятся силуэты лесных крон.
Я смотрю на образ, запечатленный во времени. Надежды юности буквально лучатся и сияют вокруг них. Той ночью, вскоре после этого снимка, Лиина исчезла. Та ночь изменила все. Когда я смотрю внимательнее, холодные нити шевелятся в груди и поднимаются выше. Тогда я осторожно откладываю фотографию в сторону.
Я опустошаю коробку до дна и нахожу то, что искала. Медальон. Он до сих пор лежит в пакетике для сбора улик, который в итоге оказался на самом дне. Я беру пакетик, открываю его и вытряхиваю медальон на ладонь. Он прохладный и странно тяжелый. Разорванная цепочка свисает у меня между пальцами. Темно-бордовый кристалл мерцает в свете лампы.
Это аметист, фиолетовая разновидность кварца. Предполагается, что он обеспечивает духовную защиту. Также говорят, что он очищает энергию владельца от темных сил, создавая вокруг тела энергетическое защитное поле.
Он не защитил Лиину.
И этот медальон является единственной вещью Лиины, которую ее родители не захотели взять обратно.
Тринити
Наше время
Пятница, 10 ноября. Наши дни
Я выхожу из тюрьмы, едва сдерживая дрожь волнения. Джио ждет меня в автофургоне. Он видит, как поспешно я направляюсь через автостоянку к автомобилю, и выходит мне навстречу. У него обеспокоенный вид.
– Все нормально? – спрашивает он.
– Проклятие, мы сорвали куш! Мы сорвали большой куш… – Мои мысли путаются от волнения, тело готово взорваться от эмоциональной накачки.
– Что случилось? – По его лицу пробегает тень замешательства.
– Садись за руль. Расскажу по дороге в Твин-Фоллс. – Я берусь за ручку двери с пассажирской стороны.
Джио медлит, потом забирается на место водителя и заводит двигатель. Я пристегиваюсь, откидываю голову на подголовник и начинаю смеяться.
– Господи, Трин, давай уже, наконец!
Я встречаюсь с его взглядом. Кажется, Джио думает, что я слетела с катушек, но он не понимает, как много это значит для меня. Я еще даже не начала объяснять себе суть происходящего.
– Клэйтон Джей Пелли сказал, что он не насиловал, не избивал и не утопил Лиину Раи.
– Что?
– Он сказал, что убийца до сих пор на свободе.
Он смотрит на меня и тупо моргает.
– Пелли это сказал?
– Да.
– Под запись?
– Да.
– Что за х…, – он ненадолго замолкает. – Ты веришь ему?
– Это не имеет значения, Джио! Разве ты не понимаешь? Это именно та зацепка, которая нам нужна. Он выдает нам на блюдечке целый сериал. Это больше не история о подлинном преступлении, о том, почему славный школьный учитель сотворил такое со своей ученицей. Это становится нерешенным уголовным делом, положенным на полку.
– Но если он лжет…
– Как я и сказала, это не имеет значения. Это наша начальная предпосылка. Я могу поставить вопрос: лжет ли он сейчас или лгал тогда, когда во всем признался? Если он говорит правду, то в чем была ошибка следствия много лет назад? Почему он признался? Может быть, его принудили к этому? Было ли это настоящим признанием? И почему он признал свою вину перед судьей? Почему он так долго молчал? И почему он заговорил сейчас, после стольких лет?
– Но если сейчас он лжет…
– Вот именно, за что цепляются люди: лжет ли он сейчас, или ведущие следователи решили подставить его? Или просто не разобрались в деле. – Я улыбаюсь. – Мы будем разыгрывать детектив в реальном времени, и слушатели присоединятся к нам. Как и они, мы не будем знать развязку. Выдача информации по мере ее поступления – это новое слово в криминальной журналистике.
– А Пелли будет дергать за ниточки.
Я смеюсь.
– Это тоже не имеет значения, верно? Если он разыгрывает нас, то это часть представления. Мы получили карт-бланш, Джио. Все очень просто.
Его губы медленно растягиваются в улыбке, глаза задорно блестят. Он выглядит оживленно, даже сексуально. Я как будто прикоснулась к нему электрическим проводом радостного предвкушения, и теперь моя энергия лучится в его взгляде и пульсирует в его теле. Он зеркально отражает мои чувства и посылает их обратно. Какую-то крошечную долю секунды я испытываю влечение к нему, но быстро убираю это в холодный погреб, где хранится большинство моих подлинных чувств. Джио – настоящий эмпат. Когда я впадаю в уныние, он эхом откликается на мое состояние. Но это слишком тяжелая работа, слишком большая ответственность. Хотя я догадываюсь, что он любит меня, мне нечего предложить ему в ответ, поскольку такие отношения не пошли бы мне на пользу. Я нутром чую такие вещи. И я получила суровые жизненные уроки. Но Джио – самый лучший продюсер, с которым я могла надеяться на совместную работу, и он все сделает для меня, поэтому я держу его поближе к себе.
– Давай, поехали, – говорю я. – А по дороге я включу тебе аудиозапись.
Джио разворачивает автофургон. Мы выезжаем с автостоянки и вливаемся в поток транспорта. Когда вездесущий дождь Северо-Западного побережья начинает забрызгивать ветровое стекло, Джио включает стеклоочистители.
Я подключаю диктофон к аудиосистеме автомобиля, и мы слушаем в молчании, пока он ведет машину.
Джио еще долго молчит после окончания интервью. Последние слова Клэйтона и его смех продолжают звучать у нас в голове. Когда мы въезжаем в Ванкувер, меня охватывает недоброе предчувствие. А когда мы приближаемся к Твин-Фоллс, появляется нечто иное – может быть, шепоток страха. Это страх перед неизвестностью, но он может оказаться полезным. Я должна бояться, но работать, несмотря ни на что. Предположительно, это моя жизненная мантра.
– Он сделал это, – говорит Джио, будто думая вслух. – Он должен был это сделать. Абсурдно думать, что это не так. Мы видели протоколы допросов, фотографии улик, результаты криминалистической экспертизы. Все складывается. Накопленные свидетельства соответствуют его признанию.
– Вот только не все складывается. – Я поворачиваюсь на сиденье. – Остаются свободные нити, вопросы без ответов.
– Только потому, что он признался. Зачем продолжать расследование, если… ну, если решение предложено на блюдечке? Плохой парень сказал, что он это сделал, а потом описал копам, как он это сделал, шаг за шагом.
– Тем не менее его история о куртке звучит… нескладно. И медальон. Загадки, которые так и не были решены. Бо́льшая часть дневника Лиины так и не была найдена. Почему были вырваны страницы? И даже если он это сделал, убийство было таким жестоким, настолько безумным в своей ярости, что трудно представить некогда добродушного человека, доведенного до подобной крайности. Это выглядит как будто… как будто его довели до этого. Могли быть и другие люди.
– О, теперь ты рассуждаешь в духе сенсуализма[6].
Я широко улыбаюсь и откидываюсь на спинку сиденья.
– Возможно, и так. Он – это отличный материал для подкаста.
Мы проезжаем через мост. Под нами в серо-стальной воде бухты Буррард медленно ползут танкеры. Еще один час езды с многочисленными изгибами и поворотами над водами бухты, и мы будем в Твин-Фоллс. После всех исследований я хочу лично побывать там. Я постараюсь найти как можно больше людей, причастных к тому делу, и побеседовать с ними. Время от времени мы будем возвращаться в тюрьму и задавать новые вопросы Клэйтону Пелли. И мы будем выпускать новые эпизоды.
Я мысленно тестирую идеи сценариев для разных эпизодов. После первого сеанса с Клэйтоном у нас в запасе есть предыдущая беседа с одним из полицейских-ныряльщиков, которые обнаружили тело. Мы провели это интервью в Торонто, прежде чем полетели на запад. Возможно, я начну с находки тела, а потом вернусь к вопросу: кем была Лиина Раи?
