Лиззи Дамилула Блэкберн
Когда замуж, Инка?
Женщина невероятной привлекательности смещается в мою сторону, и толпа расступается, как расступались воды Красного моря по мановению Моисея.
– Вот черт!.. – раздается восторженный мужской голос: бедняга таращится на ее зад.
Я почему-то смотрю на Олу. Она тоже заметила мерзавку, потому что вызывающе уставилась на Джона, как бы говоря: «Только попробуй!»
Явно не подозревая о своей способности, ничего не делая, заставить всех прирасти к месту, женщина невероятной привлекательности останавливается неподалеку от меня и налегает локтями на перила. Я невольно смотрю на ее зад.
Как сказано, мой зад смахивает в профиль на букву J, зад Кеми – на D; зато у этой нахалки зад на Р: дерзкий, пышный, торчком. Ирония в том, что я не могу отвести от этого нахальства глаза. Не удивлюсь, если оно у нее накладное.
– Меня зовут Латойя.
Никуда не денешься: она протягивает мне руку. Вот незадача!
– Я Инка. – Я с воодушевлением трясу ей руку. У нее вдобавок ко всему светло-карие глаза.
– Давно ты здесь? – Она поправляет волосы – явно натуральные.
– Меньше часа. – Сейчас моя задача – не сойти за лесбиянку. Черт, ну и вид у нее – чисто модель из интернета. – У тебя акцент! – спохватываюсь я. – Ты ведь не из Британии?
Латойя улыбается, показывая безупречные зубы.
– Нью-Йорк.
– Чудесно.
– Бывала у нас?
– Кто, я? Ни разу. Знаю там одного… – Я озираюсь. – Откуда ты знаешь виновников торжества? – Вижу, на меня уже смотрят сразу несколько мужчин. Правильнее сказать, не на меня, а не нее.
– Я их не знаю, – отвечает она без малейшего смущения. – С ними знаком мой жених. Он скоро поднимется сюда, ищет внизу, где припарковаться.
Она показывает мне свое кольцо с бесстыже огромным бриллиантом.
– Вау! Поздравляю! Вы живете здесь? – Прежде чем спросить об этом, я уделяю достаточно внимания кольцу и интересуюсь, где ей сделали предложение. Оказалось, что в Центральном парке – ооочень романтично.
– Нет, мы прилетели ненадолго, – отвечает она небрежно. – Через два дня уже назад.
– Вот оно что… Чем вы тут занимаетесь?
Латойя выгибает шею. Не уверена, что она расслышала вопрос.
– Как все туристы, – отвечает она. – Посещали достопримечательности. Но главной целью было познакомиться с его родней. Раньше мой жених жил здесь.
– Так он из наших, местных!
Она опять отворачивается.
– Еще бы! Он знает Лондон как свои пять пальцев. Очень удобно! Прости меня за невежливость: я просто высматриваю его. Никак не поднимется.
– Что ты!.. – Я машу рукой. – Высматривай на здоровье.
Она вертит головой. Я поражаюсь тому, какие красивые у нее скулы.
– Детка!.. – вскрикивает она. – Давай сюда!
Я смотрю туда, где возник ее жених, и чудом не грохаюсь в обморок. Он – не кто иной, как мой бывший дружок Феми.
Мое хрупкое эго
Я отворачиваюсь, как разыскиваемая преступница-беглянка. Сердце колотится, как у скаковой лошади в финальном забеге. Чтобы не упасть, я хватаюсь за перила.
Латойя, не замечая мою паническую атаку, зовет Феми по имени и вцепляется в мое запястье.
– Сейчас познакомлю тебя с моим женихом. – Она тянет меня за собой.
Я не успеваю возразить. Мы уже останавливаемся. Я опускаю голову.
– Инка? – произносит Феми почти вопросительно.
Я медленно поднимаю глаза.
Знаете, Феми всегда был очень хорош собой: зубы, глаза и далее по списку. Особо не следил за модой, но всегда подбирал рубашку к джинсам. Но сегодня… Сегодня Феми превзошел себя. Он поднялся на несколько ступеней. Когда мы встречались, у него был телефон Blackberry, а теперь у него наверняка айфон.
– Привет… – полуобморочно хриплю я, восхищаясь его белоснежной рубашкой и мускулатурой – при мне он такой еще не накачал.
Латойя переводит взгляд с него на меня.
– Мы с Инкой раньше встречались, – быстро произносит Феми, кашляет, смотрит на нее с таким видом, словно говорит: «Я тебе про нее рассказывал…»
Латойя бледнеет.
– О!.. – Она смотрит на меня, прикрыв ладонью рот. – Ну и ситуация… Мы с Инкой уже пять минут болтаем.
«До чего хороша! – невольно говорю я себе. – И совершенно не похожа на меня».
– Хорошо выглядишь, – нарушает мои мысли Феми.
– Спасибо, – машинально откликаюсь я, а сама при этом думаю: «Хорошо» – это не комплимент. Так говорят скорее какой-нибудь старушке».
– Как я погляжу, ты постриглась. – Феми разводит руками, я трогаю волосы в ожидании дальнейших комментариев. Он больше ничего не говорит, и я ненавижу себя за обидчивость.
– Ты обручился! – выпаливаю я.
Феми молча открывает и закрывает рот, утвердительно кивает.
– Три недели назад, – зачем-то уточняет он.
Без году неделя! Ясно, что он привез сообщение об этом своей родне. Я воспоминаю его пост насчет «ностальгии». Теперь все становится на свои места.
– Поздравляю! – говорю я неожиданно для себя высоким, каким-то дельфиньим фальцетом.
Феми чешет в затылке.
– Рад был повидаться. – Мы смотрим друг на друга, думая одно и то же: «Стоит или не стоит обняться?» К счастью, решение принимает за нас Дерек, появляющийся с двумя полными бокалами.
– Прости, что заставил ждать, – говорит он, задыхаясь. Я вижу, что одна его штанина мокрая. – Небольшое происшествие, – объясняет он. – Не такое, как ты подумала.
Я корчу гримасу: мой бокал оказался липким.
– Спасибо… – выдавливаю я.
– Никаких проблем. – Заметив Феми и Латойю, Дерек сокрушается: – Прошу прощения, где мои манеры? – Вытерев руку о сухую штанину, он представляется: – Я Дерек. А вы?..
– Феми. – Они обмениваются рукопожатием, и я пытаюсь понять по лицу Дерека, помнит ли он, кто такой Феми. Если помнит, то успешно это скрывает.
– А это Латойя, моя невеста. – Ладонь Феми застывает в дюйме от ее ягодицы, и мое сердце трепещет.
– Рада познакомиться, – откликается Латойя и вежливо машет Дереку. Как ни странно, ей не так хочется сбежать, как Феми.
Дерек снова вытирает ладонь о штанину.
– Вы ничего не пьете! – вдруг замечает он. – Что вам принести? Колу, шампанское?
– Мы сами, – торопливо отвечает Феми, но Латойя успевает ответить: – Шампанское.
Феми косится на нее.
– Что такого? – Она пожимает плечами. – Человек предложил.
– Шампанское для леди, сию минуту, – говорит с улыбкой Дерек.
Провожая его взглядом, я вижу, как он приплясывает под музыку.
– Настоящий джентльмен, – говорит Латойя, подмигивая. Я застигнута врасплох и неуклюже бормочу:
– Наверное.
– У вас одинаковые майки, – говорит мне Латойя. От новой неожиданности я давлюсь. – Выкладывай, что у вас за история. Давно вы вместе?
– Мы не вместе, – хриплю я.
– Неужели? – Она испытывает замешательство. – Прости, вы оделись одинаково, вот я и подумала…
– Ничего страшного. – Я машу рукой и киваю, чувствую испытующий взгляд Феми.
– Ну-ка, ну-ка… – осторожничает Феми. – У тебя кто-нибудь есть?
Я возмущенно хлопаю ресницами. Что еще за вопрос? Вообще-то я слишком хорошо знаю Феми, чтобы не удивляться его бесцеремонности. Он – добрая душа и задает этот вопрос потому, что ему небезразлично, оправилась ли я после его ухода три года назад.
Допустим, я скажу ему правду, что это даст? Честно говоря, мне нет дела до его отношения к моему одиночеству. Гораздо больше меня беспокоит мое хрупкое эго.
– Кое-кто, – вру я с наглой улыбкой.
Феми облегченно выдыхает.
– Ты молодчина, Инка. Где этот счастливчик? – Он радостно озирается.
Я поджимаю губы. Час от часу не легче!
– Дома. – Лучше так, чем выхватить из толпы первого встречного. – Приболел, бедняга. Но все быстро пройдет… – вынуждена я сдать назад из-за его озабоченного выражения. – Ничего не поделаешь, «мужской грипп».
– Действительно, вот бедняжка! – искренне сочувствует Латойя. – Обязательно передай ему от нас пожелания выздоровления!
Я улыбаюсь и киваю. Бежать сломя голову, немедленно!
– Все равно, я рада знакомству.
Не дав мне договорить, Феми спрашивает:
– Как его зовут?
Я моргаю.
– Как зовут?.. Алекс… Мы вместе семь, нет, восемь, нет… Девять месяцев. Да, именно девять. – Я судорожно глотаю.
– Чудесно. – У Феми довольный вид. Наверное, он забыл, что творится с моей физиономией, когда я вру.
– Пора, наверное, ему позвонить. – Я достаю и показываю телефон. – Проверить, ни помер ли часом.
Феми одобряет мое решение, Латойя прощально машет мне рукой.
– Рад был повидаться, Инка, – говорит Феми.
Я рада была бы ответить тем же, но это превыше моих сил, поэтому я что-то мычу и удаляюсь с максимальной скоростью, на которую способны мои подкашивающиеся ноги. Увидев Рейчел, я маню ее к себе.
– Здесь Феми, – шепчу я.
– Кто?.. – Рейчел не понимает, о ком речь. Она слегка пошатывается – видать, захмелела; в руке у нее пустой бокал.
– Феми. Мой бывший бойфренд Феми. – Я зажимаю ей голову ладонями.
Так до нее лучше доходит.
– Что ему здесь понадобилось?
– Это я задаю тебе этот вопрос. – Знаю, Рейчел не в чем винить, но она – хозяйка и должна знать, кого приглашает. – Ты знала, что он придет? Знала, Рейч? Знала?
– Нет! – Рейчел искренне удивлена. – Гавеш тоже не знал. Знал бы – предупредил бы меня.
– Брателло, откуда ты взялся?
Мы оглядываемся на Гавеша, схватившегося за голову. Он, как и его брат Санджив, поражен появлением Феми не меньше нашего.
– Вот видишь! – укоряет меня Рейчел.
– Вижу. – Я отворачиваюсь. – Представляешь, Рейчел, у Феми невеста! Он здесь с ней.
– Как, уже? – Рейчел корчит гримасу. – Он не терял времени.
– В каком смысле? – настораживаюсь я.
Рейчел спохватывается и закрывает ладонью рот.
– Подожди. То есть ты знала, что у Феми есть подружка? Знала и скрывала от меня? Давно ты это знала?
Я снова убеждаюсь, что она нетрезва. Она загибает пальцы, считая месяцы, но я прерываю это ее занятие.
– Как ты узнала, Рейчел?
В этот раз она не медлит с ответом:
– В Инстаграме.
Действительно, где же еще? Странно, что я осталась в неведении.
– В Инстаграме Санджива, – уточняет Рейчел. – Она подносит к губам пустой бокал и разочарованно хмурит лоб. – Месяца три назад. Санджив сказал тогда, что они только что познакомились.
– Что?! – Я не верю своим ушам. – И ты от меня скрывала?! То есть они вместе всего три месяца?
Я переживаю внетелесный опыт: вокруг меня все меркнет. Два года! – говорю я Феми. – За два года ты ни разу не почувствовал, что я – твоя избранница.
– Ты в порядке? – спрашивает Рейчел, кладя руку мне на плечо.
Тут нас перебивают.
– Кто-то умер? – Это Нана. Она обнимает Рейчел и вручает ей бутылку просекко.
– Это то, чего мне не хватает. – От удовольствия Рейчел высовывает язык.
Нана поворачивается ко мне и хмурится. На ней кричащий комбинезон с широким поясом, в каждом ухе по десятку сережек.
– Что с тобой? – интересуется она. – Соскучилась по мне?
Рейчел откашливается.
– Здесь Феми.
В отличие от Рейчел, Нана не нуждается в дальнейших разъяснениях. Она качает головой.
– Сдохнуть легче! – произносит она едва слышно. – Брось, милая, ты давно махнула на него рукой, верно?
– Нана, он обручился… – шепчу я. Нана беззвучно, по-рыбьи округляет рот и привлекает меня к себе.
Рейчел сует бутылку просекко себе под мышку.
– Шла бы ты отсюда, – советует она мне.
– Как это? С твоей вечеринки?
– Ну и что! Завтра, проснувшись, я все равно не вспомню, кто приходил меня поздравить. – Она хватает бутылку за горлышко и опасно ею размахивает. – Даю слово, сегодня я дам жару!
Не знаю, каким образом мне удается выдавить улыбку.
– Спасибо, кузина! – Я обнимаю Рейчел.
– Хочешь, я уйду вместе с тобой? – предлагает Нана.
Я мотаю головой.
– Спасибо, не надо.
– Лучше я пойду с тобой, – настаивает она.
– Пожалуйста, Нана! Я хочу побыть одна.
Я кошусь на Феми и сразу спохватываюсь: лучше бы я этого не делала! Он кладет пятерню ей на спину и привлекает ее к себе. Они целуются. Это не мимолетный, а нескончаемый поцелуй, при виде которого я едва не падаю. Я проталкиваюсь сквозь толпу, заскакиваю в лифт. Там я даю волю слезам. По щекам катятся здоровенные слезы, сердце готово лопнуть.
Коррекция плана
Нана:
Привет, милая, надеюсь, ты в порядке.
Если хочешь поговорить, я готова. Если ты предпочитаешь, чтобы я больше никогда не произносила имя Феми, я и на это готова.
Лишь бы тебе было хорошо.
Я просыпаюсь среди ночи в темной комнате и не могу шелохнуться. Достаю из-под подушки телефон, включаю его и читаю сообщение от Наны. Потом сердце начинает колотиться как сумасшедшее: мне пришло голосовое сообщение с незнакомого номера.
Привет, Инка, это Феми. Я просто хочу сказать, что рад был повидаться… Не буду врать, я нервничал, прежде чем прийти. Санджив сказал мне о помолвке и вечеринке, но я ответил, что вряд ли смогу прийти… а потом передумал. В общем, очень жаль, что нам не удалось нормально пообщаться. Я тебя искал, но Рейчел сказала, что ты ушла. Наверное, к своему бойфренду с его «мужским гриппом». (Он посмеивается, потом откашливается.) Я рад, что ты нашла себе человека. Мы оба заслуживаем счастья… Через два дня я возвращаюсь в Нью-Йорк. Думаю, в июле мы увидимся. Может, на свадьбе ты познакомишь меня с Алексом. Береги себя, Инка. Забыл спросить, как твоя семья? Знаю, твоя мать терпеть меня не может, но я все равно надеюсь, что она в порядке. Как работа? Все еще Godfrey? Я болтаю уже больше минуты. Все, пока.
Голос умолкает, и я завороженно смотрю на телефон. Аватар Феми – он и Латойя; я борюсь с побуждением увеличить фотографию. Чтобы не делать этого, я включаю свет и иду за блокнотом и ручкой. Необходимы решительные действия, срочно!
«Операция «Кавалер для свадьбы». Мой план, как раздобыть себе кавалера для свадьбы Рейчел В ИЮЛЕ!»
Ты такая британка!
Суббота
История браузера:
«Увидела вчера своего бывшего, и у меня упало сердце» – Reddit
«Как я столкнулась вчера со своим бывшим и отлично справилась с ситуацией» – Huff post
Я тороплюсь к маме к часу дня. Ночью я очень старалась уснуть, в конце концов мне это удалось, и я проспала до 11 утра. Отправила маме эсэмэс с вопросом, можно ли мне приехать, а потом мне позвонила похмельная Рейчел.
– Не отвечай на его голосовое сообщение, – посоветовала она, услышав моей рассказ. – Ограничься эсэмэс – сердечным, но кратким.
Я так и сделала – с третьей попытки:
Привет, Феми. Надеюсь, ты выспался. Еще раз поздравляю с помолвкой! Я так счастлива за тебя! Латойя – прелесть. Да, ты познакомишься на свадьбе с моим бойфрендом. Надеюсь, он больше не захворает. Хорошего полета!
Приняв душ, приведя себя в порядок и одевшись, я прыгаю в машину – и вдруг вспоминаю, что у меня просрочен техосмотр. Приходится втискиваться в поезд и ехать от Денмарк-Хилл до Пекхэм-Рай – к счастью, это недалеко.
Путь от станции лежит по людному тоннелю с кафе и прилавками с обеих сторон, потом по улице с несколькими афрокарибскими салонами причесок. Мне преграждает путь женщина-зазывала:
– Милочка, привести в порядок твои волосы? – У нее тончайшие косички и ганский акцент.
Я со вздохом отказываюсь. Так всегда бывает, когда я попадаю в Пекхэм. То, что я не ношу парик, еще не значит, что мне требуется какая-то особенная прическа.
Я ускоряю шаг и миную лавочку, которая находится здесь с незапамятных времен и торгует одними и теми же ганскими сумками. А вот такого количества магазинчиков «Все за фунт» я не припомню. Вот «Макдоналдс», где однажды вспыхнула безобразная драка. Дальше я пробираюсь сквозь толпу крикливых проповедников, мамаш с колясками, покупателей с огромными пластиковыми пакетами, вечно образующуюся перед магазином Primark. Вот и бюджетная Costa. Не могу туда не заглянуть.
На районе сплошь нарощенные волосы, хиджабы, растаманские головные уборы… Но в кафе совсем другая картина: вязаные шапочки, джинсовые крутки и торчащие из-под кроссовок белые носочки. Пекхэм здорово изменился.
С пешеходного перехода видна изогнутая крыша – Пекхэмская арка. Мне приятно видеть, что снова действует моя любимая Пекхэмская библиотека, освободившаяся наконец от строительных лесов, – сердцевина здешней общины.
В детстве меня водил сюда отец, чтобы спасти от тяжелой атмосферы у нас дома. Он учил меня старательности, тогда как мать всегда требовала только успехов. Наверху, в детской читальне, мы с ним устраивались на «бобовом пуфе», и я читала вслух книжки Жаклин Уилсон.
Ступив на переход, я вспоминаю мамино эсэмэс и возвращаюсь в африканский супермаркет, за толченым ямсом. Теперь можно поспешить к ней. По пути я размышляю, как заговорить с ней об Алексе.
У маминой двери – она живет в трехэтажной квартире, сохраняющей приличный вид, благодаря чему местный совет никак не соберется ее снести, – мне в нос бьет запах сушеных лангустов. Услышав громкое и хриплое мамино пение, я тороплюсь захлопнуть дверь, чтобы избежать соседских жалоб; о моем появлении оповещает, кроме стука, бренчание железной таблички на двери.
– Зачем так хлопать? – доносится из кухни мамин голос. – Или ты поступила на службу в эмиграционное бюро?
Я закатываю глаза и тороплюсь избавиться от пальто: оставляю его на вешалке, рядом с картиной – голубоглазым Иисусом.
– Здравствуй, мама. – Я сгибаю колени – это традиционное приветствие у народа йоруба – и отдаю ей пакет. Она сует туда нос и хмурится.
– Ты купила дорогой сорт.
– Извини. – Я тру затылок. – Ты сейчас занята, мам?
– Твоя сестра в гостиной, – говорит она, не слыша меня.
– Кеми здесь? – Я расширяю глаза. При всей любви к сестре мне не хочется обсуждать при ней свою личную жизнь, и немудрено: она на пять лет моложе меня и уже замужем.
– Что с того? – удивляется мама.
– Ничего, я подожду.
Она удаляется в кухню, заставляя меня прижаться к поломанному комоду, который она упорно отказывается выбросить.
– Рада тебя видеть, Инка! – говорит Кеми.
Я раскрываю ей объятия. От нее пахнет какао-маслом. – Как я погляжу, твой животик растет с каждым днем!
Она радостно похлопывает себя по животу, и мы дружно хохочем.
– Чем занимаешься? – спрашиваю я, снимая пушинку с ее коротких выпрямленных волос.
– Рассматриваю детские фотографии. Хочу понять, как будет выглядеть мой младенец. – Она кивает на горку, на которой теснятся, сражаясь за место, десятки семейных фотографий. При виде отцовской фотографии на проигрывателе у меня стискивает горло. Он худосочный, как и я, с кожей цвета кофейных бобов. Кеми пошла в мать: такая же пышная, шоколадного цвета.
Когда папа умер, мне было десять лет, а Кеми только пять. Его погубил рак простаты.
Пока папа был жив, он был для меня центром вселенной, утешителем, лучшим другом. Он старался, чтобы я была… заметной. В младших классах меня изводили за слишком темный цвет кожи, обзывали «собачьей какашкой». Я никому не жаловалась и плакала под одеялом, но папа всегда находил для меня правильные слова. «Ты красавица, – твердил он мне. – Никому не позволяй в этом сомневаться, Инка. Помнишь, что я тебе говорил?» И я бормотала сквозь рыдания: «Полуночное небо так же красиво, как рассветное».
Я часто гадаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы папа был еще жив. Хотя не уверена, что смогла бы попросить у него совета о личной жизни.
– Как делишки? – отвлекает меня от грустных мыслей Кеми. – Мама говорит, тебя повысили.
Я изумленно разеваю рот.
– Да, она теперь у нас вице-президент, – подхватывает мама, появляясь в гостиной. У меня отчаянно колотится сердце.
– Ух ты! Поздравляю, сестрица! – Кеми бросается меня обнимать. – Клянусь, ты этого заслужила. Когда вступаешь в должность? Чем именно тебе придется заниматься? – Она увлеченно задает вопросы и не обращает внимания на мое состояние.
– Сссспасибо… – выдавливаю я, отчаявшись унять сердцебиение, и кошусь на мать, которая присоединяет зарядку к телефону. – Пройдут две-три недели, прежде чем я начну. Это больше смена названия, чем что-то по-настоящему важное. Жаль, что тебя вчера не было. Как прошел ужин в честь дня рождения матери Уче?
Кеми уже отвечает, когда наша мама, на счастье, покидает комнату и больше нас не слышит. Я готова прервать Кеми и вывалить всю правду, но спохватываюсь: хочу ли я этого? Все, чего я от ее добьюсь, – это гримаса вины и сочувствия. Можно подумать, что с момента помолвки Кеми все мои неприятности происходят по ее вине! Терпеть не могу, когда она ходит вокруг меня на цыпочках. Знаю, по этой самой причине она и не задает мне вопросов про личную жизнь, хотя мне, собственно, нечего было бы ей ответить. Кроме того, она теперь не отходит от матери, так что мне ничего не стоит держаться в сторонке.
– Как вчерашняя помолвка? – интересуется Кеми, поглаживая свой живот.
Я тут же вспоминаю Феми и Латойю.
– Было весело… Слушай, ты помнишь эту фотографию? – Я распахиваю стеклянную дверь и хватаю первое попавшееся фото. На нем 11-летняя Кеми в черном балетном трико. Она была тогда светлее, чем теперь, с огромными торчащими косичками.
– Прекрати… – Кеми отнимает у меня фотографию. – Посмотри на мои волосы. Мамина работа!
– А поза-то, поза! – смеюсь я. – Нам полагалось выступать на сцене. Помню, ты была лучшей в классе.
– Мама не была в восторге от моих способностей, – возражает Кеми с потешной гримасой.
– О чем ты говоришь? Она считает тебя прекрасной актрисой.
– Не болтай, Инка. Он знала, что мне грош цена. У меня был «недостаточно академический стиль», – иронизирует она. – Знаешь, что она сказала, когда я получила по драме «отлично»? «Какой в этом толк?» – Это произносится с неподражаемым нигерийским акцентом.
Я морщусь. Мама всегда отдавала предпочтение точным наукам. Не знаю, почему, может, потому, что сама она работала медсестрой, а папа – инженером. Когда Кеми сказала ей, что хочет стать преподавателем драматического искусства, она ее не одобрила.
«Я думала, это у тебя хобби», – сказала она Кеми с удрученным выражением лица. Лучше бы призналась, что считает дочь чокнутой.
В детстве я понимала, как болезненно Кеми воспринимает мамины восторги от моих школьных достижений, и была ее заядлой болельщицей. Я помогала ей разучивать роли, старалась не пропускать ее спектакли, особенно когда на них не приходила из-за занятости мама.
– Что ж, зато теперь мама тебя одобряет, – говорю я, беря следующую фотографию. На ней Уче и Кеми в день их традиционной свадьбы. Кеми выглядит как триумф стараний свадебного салона Bella Naija: вся в кружевах и в тесьме, с царским веером из перьев в руках. Уче ей под стать: струящийся халат с широкими рукавами, бусы из фальшивой слоновой кости.
– Ооо!.. – Кеми кладет голову мне на плечо. Мы молча смотрим на фотографию.
– Папа гордился бы тобой, – говорю я шепотом. Кеми сжимает мне руку.
– Так, теперь твоя очередь. – Возвращаясь в сегодняшний день, она берет другую фотографию – моего выпуска. – Ты только посмотри, Инка, какие длинные у тебя были волосы!
– А потом она взяла и оболванилась!
Мы вздрагиваем. Мама возвращается, одергивая на себе халат.
– Дайте взглянуть. – О на тянется за фотографией и напряженно в нее вглядывается. – Вот это длина! – произносит она с нескрываемым сожалением, качает головой и хмурится, косясь на меня. – Чего ради ты остригла волосы, Инка? Так тебе шло гораздо больше. – Она тычет пальцем в фотографию. – А теперь у тебя мальчишеская прическа.
– Мама!.. – Кеми закрывает лицо ладонями.
– Что не так? – Мама выпячивает губы. – У тебя свои предпочтения, у меня свои. Я предпочитаю длинные волосы. Длинные! Между прочим, Инка еще не замужем. – Так… Напрасно я надеялась, что она избегнет слова на «з». – Будь она замужем, как ты, то могла бы носить любую прическу.
– Мама!.. – повторяет Кеми, подчеркивая интонацией, что это унизительный разговор.
Я качаю головой.
– Думай что хочешь, мама. Знаю, тебе не нравится моя прическа. – Я возвращаю фотографию на место, не обращая внимания на виноватое выражение лица Кеми. И тут я кое-что замечаю. – Что я вижу? – Я со сладкой улыбочкой беру старую фотографию родителей. У папы на ней внушительная шевелюра «афро», у мамы тоже что-то в этом роде.
– Разве это длинные волосы? – Я ехидно сую фотографию ей под нос.
– Брось! – Мама машет рукой. – Тогда была такая мода.
– Между прочим, вы тогда еще не были женаты! – кричу я. Кеми смеется. – По словам тети Дебби, это фотография вашего знакомства. Расскажи, куда он тебя водил? Он нервничал? Мог разговаривать?
Мама отнимает у меня фотографию.
– Слишком много вопросов, Инка. Как придешь, обязательно засыпаешь меня вопросами, как будто ты репортер. – Она ставит фотографию на место и заслонят собой горку.
Вечно она так: не желает разговаривать о папе и вообще о прошлом, вечно затыкает мне рот. Знаю, она бывает суеверной: не любит разговоры о мертвых. Но это другое, это же папа!
– Между прочим, еда почти готова, осталось только приготовить ямс. – Мама утирает лоб, и я решаю поговорить с ней после еды.
– Я накрою на стол, – вызываюсь я.
– Нет, Инка, лучше помоги мне на кухне.
Я поворачиваюсь к Кеми: обычно помощница – она.
– Я тоже могу, – говорит та.
Мама качает головой.
– Скажи мне, Кеми, кто здесь беременная, ты или Инка?
На плите томится красное рагу со шпинатом. Мама льет из чайника кипяток в кастрюлю с ямсовым порошком и сует мне деревянную лопатку.
– Займись ямсом! – командует она.
Ничего себе! Я почти никогда не готовлю нигерийскую еду.
– Чего медлишь? – кричит она. Я подступаю к плите, сжимая лопатку, как туалетный вантуз, и погружаю ее в кастрюлю. «Это то же самое, что картофельное пюре», – подбадриваю я себя.
– Начинай! – командует мама. – Не стой столбом. Для чего тебе руки?
Я приступаю к делу: вращаю лопаткой. Кастрюля так трясется, что я боюсь, как бы она не опрокинулась.
– Не жалей сил! – приговаривает мама, заглядывая мне через плечо. – Ну же, Инка! Разминай хорошенько!
Я послушно ускоряюсь, послушно не жалею сил. Не знаю, откуда они только берутся. Меня уже прошиб пот.
Как ни печально, этого недостаточно.
– Ты такая британка! – Мама отодвигает меня в сторону и сама встает к плите. – Хотела бы я знать, что будет есть твой хуз-банд? Чем ты будешь потчевать своего муженька?
– Готовить буду не только я.
Мама неодобрительно цокает языком.
– Не вздумай кормить его курицей с жареной картошкой!
Мне смешно. В детстве я как раз любила курицу с картошкой. До сих пор позволяю себе баловство – захаживаю в фастфуд «Чикен Коттедж». Согласна, иногда я этим злоупотребляю.
– Дай мне три тарелки. – Мама справляется с ямсом в считаные секунды. То, что только что смахивало на белую кашицу для грудничка, превращается в овальный ком нежнейшего теста.
Я делаю, как мне велено: достаю из буфета три разные тарелки. Мама ставит их на морозильник и кладет на одну горячий ямс.
– Мне совсем немножко, – прошу я.
– Немножко? – передразнивает она меня и кладет мне порцию размером со страусиное яйцо. – Ты совсем тощая, Инка. Тебе надо поправляться. Взгляни на сестру! – Она начинает раскладывать рагу. – Одна ее ягодица больше твоих обеих!
Я со стыдом тяну вниз полы кардигана.
Тарелки полны. Я ставлю их и миску с мыльной водой на поднос.
– Убери ложки! – приказывает мне мама. – Ешь руками! Нава о![10] Ты такая британка!
Что поделать, если ты родила меня здесь…
Я собираюсь нести поднос в гостиную, но мама останавливает меня, кладя руку мне на плечо.
– Инка, – обращается она ко мне чуть слышно, – не хочу на тебя давить, но, Бога ради, обдумай предложение тети Функе, не упирайся! Абег[11], приходи завтра в мою церковь. – Она выглядит такой отчаявшейся, что мне становится смешно.
– Приду, – отвечаю я беззаботным тоном. Это по крайней мере спасает меня от долгого разговора. – Но с одним условием, мама: пусть это останется между нами. Я серьезно! – Я озираюсь. – Кеми тоже не надо об этом знать.
Мама послушно прикладывает палец к губам, потом изображает широкую улыбку.
– Спасибо, – говорю я и отодвигаю служащую дверью расшитую занавеску.
– Господи Иисусе, благодарю Тебя!.. – восклицает моя мать.