Lizage
Просчёт Финикийцев

Часть первая – Падение в холодную воду

Пролог

Исправительное заведение для несовершеннолетних,

Нью Джерси,

Октябрь 2005

Здравствуй, Карла!

Знаю, ты не получишь ни одного из моих писем, а если и получишь, вряд ли позаботишься прочесть. Впервые с младшей школы я корябаю буквы на бумаге. Мне запретили подходить к компьютеру на десять лет. Они все еще боятся, что я зашифрую какую-нибудь базу данных и потребую выкупа, либо снова поснимаю деньги со счетов, хозяева которых давно покоятся в земле.

Они ничего не знают об истинном устройстве мира… Хотя, тут одно из двух: либо я участвую в какой-то хитровыделанной игре, где нужно найти правильные ответы чтобы выйти на новый уровень, либо никаких финикийцев больше не существует, а я выдумал эту историю с древними богами, бесконечным информационным хранилищем, таинственной монетой и парнем из Бейрута, который так некстати ее откопал. Так или иначе, я ни о чем не жалею и не собираюсь ничего менять.

В целом, здесь не так уж и плохо. Еда повкуснее, чем дома. Не знаю, правда, как нужно стараться, чтобы готовить хуже моей маман. Впервые в жизни я сплю по восемь часов в сутки. Поначалу приходилось тяжело без потока ерунды, который я привык читать по ночам с экрана, но ко всему можно привыкнуть.

Я набрал пятнадцать фунтов веса. Знаю, пятнадцать – это смешно, когда качаешься, как заведенный, семь вечеров в неделю. Парни поначалу прикалывались, говорили что я безнадежен. Особенно Тарек, сосед по комнате. Он младше меня на год, ниже на полголовы, и издалека выглядит, как мечта старшеклассницы. Только вот физиономия у него подкачала. Он страшноват даже для участия в боях без правил, если ты спросишь меня.

Год назад Тарек ограбил заправку ради двух тысяч долларов и попался, пытаясь уйти. Он озверел, когда узнал, что я сделал полмиллиона, просидев несколько ночей за компом. Остальное, пожалуй, и вовсе не уложится в картину его мира.

В целом, мы с ним ладим. Я отвлекаю охрану, когда он торгует во дворе сигаретами. Он подстраховывает, когда я жму штангу от груди. А по утрам мы сортируем в прачечной белье. Отдельно простыни, отдельно полотенца. По-своему боремся с энтропией. Никто не хочет этим заниматься – все, у кого есть выбор, предпочитают подметать территорию. Только Тарек вечно нарывается на наказания, а мне не важно, что делать. Он брезгует прикасаться к простыням, ведь парни по ночам занимаются известно чем, а нам загружать это в машину. Но мне все равно пофиг.

Говорят, один сперматозоид содержит тридцать семь мегабайтов информации. А выхлоп спермы – несколько терабайтов. Какой бред только не пишут в интернете. Когда я взламывал сервера и вычищал из общего доступа то, что люди хотели скрыть, бывало куда противней. А здесь всего лишь нереализованный потенциал человечества, оказавшийся в водостоке. И славно, что так. Мир и без того слишком тесен и неоправданно жесток.

Я часто думаю о тебе, Карла. Мне ведь нужно о ком-то думать. Представляю тебя на острове посреди океана. Знаю, у тебя все хорошо. Ты живешь в маленьком отеле у пляжа, завтракаешь фруктовым салатом, пьешь вермут и кокосовый сок. С тобой флиртуют парни с комплекцией Тарека и лицами голливудских актеров на вторых ролях, но у них нет никакого шанса. Ты засыпаешь ранним вечером одна, тебе не хочется пускать посторонних в свою комнату и в тот полулегальный уголок мироздания, где существуем только ты и я.

Уверен, перед сном ты тоже думаешь обо мне, и где-то там, в мечтах, мы всегда будем вместе. Нам не нужны чужие люди, их одобрение и порицание, не нужны сотовые антенны, роутеры и электронные адреса, все эти терабайты мусора, налипающего вокруг простых и вечных истин.

Я собирался рассказать совсем о другом, но скоро погасят свет, а меня тянет на грошовую философию. Я люблю тебя, Карла, и любил всегда. Задолго до того, как встретил, как услышал твое настоящее имя. Пожалуй, это самое важное, что я знаю о мире, в котором живу.

Глава 1

Они задавали кучу вопросов, и просто так, и на детекторе лжи. Про банковскую систему и базы данных. Про Джея, Райзмана, моего отца, даже про Большого Жозе, помнишь того придурка? Только про Ауада они не знают ничего, будто его никогда и не существовало.

Иногда я думаю, а что, если двадцать лет назад Ауад не полез бы раскапывать древние развалины в глубокой заднице мира? Я сейчас учился бы в колледже и умирал от скуки. Не встретил бы тебя, не узнал о суффетах, не попал в тюрьму, где чувствую себя в тысячу раз свободнее, чем мог бы, не трогай Ауад чертов финикийский курган. Хотя, рано или поздно я бы все равно на чем-нибудь спалился. От судьбы не спрячешься в благополучном пригороде, уютном офисе и комфортном оцифрованном мире.

Психолог, с которым меня заставляют разговаривать, посоветовала писать эти письма, хотя я прекрасно понимаю, что ты их никогда не прочтешь. Сказала, это поможет разобраться. Взглянуть со стороны. Словно ты умер и лежишь на полу со стеклянными глазами, пока народ копошится вокруг, пытаясь тебя оживить, и одновременно паришь под потолком.

Я часто просыпаюсь до звонка и слышу, как Тарек читает утреннюю молитву, повернувшись задом к условному западу. Переворачиваюсь, рискуя свалиться с верхней полки, и засыпаю снова. Мне снится, будто я падаю в холодную воду чужого, враждебного моря, погружаюсь все глубже и глубже, и некому меня спасти.

Мишель, психологиня, в общем, неплохая тетка. Я догадался, кто она на самом деле, но продолжаю притворяться лохом. Ей лет тридцать, может, чуть больше. У нее маленькие руки с тонкими запястьями и умиротворяющий тихий голос. Она редко встает с кресла, а если нужно что-то взять, ездит по кабинету на колесиках.

– Расскажи мне о детстве, – говорит Мишель, глядя доброжелательно, но строго, как ветхозаветный Саваоф.

– О детстве? Оно было настолько скучное, что даже штатный психолог уснет, пока я дойду до сути.

Она говорит, что именно за это ей платят, и улыбается. Я улыбаюсь в ответ и пытаюсь прикинуть, есть ли что-нибудь интересное у нее в компе. Ворошу воспоминания в поисках того дня, когда понял, что это умеют не все.

Довольно долго я думал, что угадывание скрытой информации – такой нехитрый навык, вроде подтирания задницы или катания на велосипеде. Я правда не понимал, зачем люди набирают странные сочетания букв и цифр в окошке, когда хотят проверить электронную почту. Читал любые письма и сообщения, словно они адресованы мне. Кодовые замки, номера кредитных карт, телефоны девчонок, пусть никогда и не решился бы позвонить ни одной из них. Если бы мог, охотно променял бы эту сомнительную сверхспособность на нескольких настоящих друзей.

Мишель интересуется моими отношениями с матерью. Это действительно важно? Нормальные такие отношения, говорю: она разыгрывает мелодраму, я делаю вид, что меня это не касается. Она вздыхает, что мне давно пора задуматься о будущем. Я молча иду в комнату и весь вечер играю онлайн с другими неудачниками, не выясняя, кто они и где живут.

– Расскажи о своем доме, – просит Мишель.

«Вы ведь все равно не отстанете?»

Вслух я говорю «Окей».

Три этажа, участок, задний двор, газонокосилка, белый типовой забор. В гостиной телевизор, тридцать восемь дюймов, ковер от стены до стены, цветы в вазе. Мебель под старину, с пластиковым покрытием. Два дивана, цвета кофе с молоком, с ногами не забираться. Картин нет, фотографий тоже, все в альбомах глубоко под стеклом. Чем пахнет? Едой, бесконечно готовящейся на кухне. Ароматизатором для ковра. И тоской. И нудными семейными тайнами, плотно закрытыми в жестяной банке из-под печенья.

– Я вырос в северном Джерси, – говорю я ей, – в городке, название которого записано у вас в файле, но я буду заслуженно называть его Посреди-Нигде.

Наш дом недалеко от торгового центра, нас не заливает каждую весну речной водой. Семья вполне себе благополучная, есть деньги на отдых во Флориде, подарки к праздникам, частную еврейскую школу и маменькин шопинг. У нас даже отец каждый день возвращается с работы домой. Я имею в виду его материальную оболочку. Братьев и сестер нет, собак и кошек тоже. И никаких странностей, кроме меня самого.

Мишель откладывает в сторону блокнот и ручку.

– Послушай, – говорит она, – если защита не убедит присяжных в том, что ты не можешь нести ответственности за свои действия, через полгода ты окажешься в федеральной тюрьме, где будешь гнить годами. Расскажи мне что-нибудь существенное. О домашнем насилии, детских травмах. Что-нибудь, за что можно уцепиться. Было такое?

– Нет, – говорю, – не было.

После дурацкой тюремной стрижки (Карла, ты обязана это увидеть!) у меня постоянно мерзнут уши. Даже когда жарко я, как последний кретин, хожу в черной шерстяной шапке. И норовлю опустить ее пониже, до бровей. А когда задают бестактные вопросы, так и вообще натянуть до подбородка.

– Меня выгнали из школы, – говорю я, – из частной еврейской школы, за которую предки платили кучу денег.

– И как это оправдывает твои дальнейшие поступки?

– Никак. Но в тот день, когда меня выгнали из школы, все и началось.

– Что началось?

Убейте меня, я не знаю, как это объяснить.

После полуторачасовой беседы в кабинете директора, когда маман в третий раз чем-то пригрозила, а директор и консультант в пятый раз не испугались, стало очевидно, что матч не закончится в нашу пользу. Мы вышли на парковку – маман в расстроенных чувствах, а я спокойный, как золотая рыба в кабинете адвоката. Мешала лишь картонная коробка с вещами, которые пришлось забрать из шкафчика. Я плюхнул ее в багажник маменькиного минивана, взял велосипед и укатил в сторону торгового центра.

Директор сказал, что в полицию они не обратятся, и это уже огромное одолжение. А я, между прочим, доучился почти до экзаменов, и поступил бы осенью в колледж, если бы не эта дурацкая история.

Как объяснить им, что я никогда не видел экзаменационные анкеты, которые кто-то распространил по классу, взломав школьную сеть? Ведь я не входил в круг друзей того, кто это сделал, просто потому что никогда не входил в круг ничьих друзей, не считая Джея Коэна, но о нем позже. В любой школе свои неписанные законы, о которых учителя и директор не имеют представления.

Так вот, я ехал в торговый центр, стараясь держаться середины улицы, чтобы разозлить как можно больше водителей. Когда на душе погано, этой поганостью хочется щедро поделиться с людьми.

Просидев два часа в фуд-корте, выпил ведро апельсинового сока, сжевал гамбургер и понаблюдал, как люди сменяются за столиками, как говорят о деньгах, политике, проблемах в семье и отморозке, который занял их парковочное место. Было не то, чтобы грустно, скорее странно ощущать себя выбившимся, пусть ненадолго, из раскатанного графика жизни, заготовленного мне родителями, генами и незримыми силами, управляющими мирозданием.

Аттестат частной школы, приличный колледж, работа в айти, хорошая еврейская девушка. Или не еврейская, что расстроило бы маменьку, но не смертельно. Дом в пригороде, трое детей, миниван, собака, любовница, кризис среднего возраста, пенсия, похороны, ад… Не зря ведь сказано в Библии: рабами были мы у фараона в Египте.

Но сейчас мне семнадцать, я сижу и жую непонятно что, умудрившись слить кучу денег, которую родоки вложили в мое обучение, забить на аттестат, который мог бы без труда получить, смотрю на грудь девчонки за стойкой и пытаюсь почувствовать себя хоть капельку виноватым.

Джей Коэн, мой лучший, а точнее, единственный друг, написал, что есть работа. Это значит, что нужно взломать некую сеть, либо сервер, где хранится информация, которая там быть не должна. Кто решил, что не должна? А тот, кто согласен заплатить Джею, чтобы она оттуда исчезла.

Я делал это вовсе не из интереса или тщеславия. Мне никогда не пришло бы в голову искать уязвимости, чтобы сообщить о них админам в обмен на предложение о работе. Я делал это ради небольших денег, которые Джей приносил в мятом конверте, а также для того, чтобы у меня оставался хоть один не виртуальный друг.

Я думал об этом, сидя за липким столиком, рассматривал рекламу фильмов, идущих в кинотеатре этажом выше, и отчего-то вспомнил, как однажды водил в кино фотомодель. Мишель, конечно, думает, что я ей вру, но это чистая правда.

Девушку звали Ванессой, она была высокой блондинкой, зачем-то выкрашенной в темный цвет. Позже она уехала из Джерси покорять мир. Джей приходился ей то ли дальним родственником, то ли знакомым знакомых. Бывший бойфренд Ванессы оказался доморощенным хакером и слил в сеть видео с ноутбука, который она опрометчиво оставила открытым. К счастью, файлы не успели разлететься. За одну ночь я почистил комп того парня и полузаконный сервер в Аризоне, куда он не от большого ума их выложил. Возможно, была и другая копия, но я оставил ему сообщение с советом удалить ее самостоятельно. Кроме модели, у него нашлось столько всего интересного, в первую очередь для федералов, что бедняга пожалел о том, что вообще подключался той ночью к сети. А утром Ванесса попросила Джея познакомить ее со спасителем, то есть со мной.

Честно говоря, я стеснялся идти. Никогда не умел принимать благодарности. Но Джею идея понравилась.

«Розита!» – настукивал он в мессенджере, – «Ты ведь в жизни не общался с девкой. Своди ее на фильм, угости ведерком попкорна, тебе нечего терять, чувак»

«Ну его нафиг, мне лень. И кстати, у меня есть нормальное имя.»

«Не будь задротом, Розита», – посоветовал он и отключился.

Ванесса написала первая. Сказала, что будет рада провести вечер в моей нечеловечески интересной компании. По правде, видюх было две. На первой она кривлялась перед зеркалом под музыку и швыряла лифчик через комнату, словно в толпу фанатов со сцены. На второй, которую парень не успел выложить в сеть, красотка заточила половину торта, запила водкой, и не особо эстетично блеванула в унитаз. Но я не собирался ей об этом рассказывать.

Я надел единственную рубашку, специально купленную маман для тех редких случаев, когда мне нужно презентабельно выглядеть. Простоял полчаса под горячим душем, чтобы, не приведи мироздание, она не решила, что от меня воняет. И даже побрился, хотя бритье занимает почетное место в списке вещей, которые я ненавижу.

Фильм она выбрала сама, что-то с маньяками и расчлененкой. Сказала, ее это возбуждает. Она говорила много, в основном о себе, фэшн-бизнесе, и о том, какие все вокруг подлые и меркантильные. После фильма мы сидели в ее джипе. Несмотря на отопление, меня прошибал холодный пот и очень хотелось высморкаться, но не было салфетки.

Меня тянуло сбежать, вернуться домой, до полного отупения уйти в игру, где если и убьют, то по-честному, внятно, не прикасаясь к твоей щеке длинными тонкими пальцами с маникюром цвета выброшенной на берег рыбы. В такие места, где все хоть и обрыдло, зато знакомо и привычно. Четыре стены, экран, наушники, телевизор в гостиной и молоко в холодильнике. И никаких моделей на заднем сиденье. Я должен был поцеловать ее, но не смог, и завтра все узнают об этом из ее блога. Удалить это из сети, конечно, не проблема, но сначала придется прочесть.

Я отрыл дверь, впуская в духоту салона осенний ветер с каплями дождя. Свобода, темная улица без тротуара с летящими в лицо бурыми листьями, начинающаяся простуда и бесконечная ночь впереди. Когда Ванесса развернулась и уехала, обиженно мигнув фарами, я высморкался в рукав. Вот такая у меня получилась сопливая история.

Глава 2

Джей написал, что я могу подруливать ближе к вечеру, предки опять уехали на выходные. Я удалил пятнадцать сообщений от маман, где она требовала быть дома к шести, потому что у нас гости, а отец опять задерживается на работе. И ни слова о школе. Похоже, у нас в семье новая запретная тема.

Я добрался до Джея в сумерках, предварительно накрутив кругов по городу, чтобы убить время. Мы сыграли в стритбол на заднем дворе. Это было вроде традиции. Даже результат был предсказуем: Джей всегда первым набирал одиннадцать баллов, и не важно, кто стартовал. Играл он не особо деликатно, норовил в наглую оттереть меня от кольца. Препираться с ним из-за этого казалось мелочным.

Джей был старше меня на два года. В колледж он не поступил, вместо этого подрабатывал в техподдержке у одного из мобильных провайдеров и ненавидел свою работу чуть более чем люто. Он был рыжим в самом дурном смысле слова: говорил всегда громче, чем требуется, считал свое мнение единственно верным, и в целом напоминал углекислый газ своей склонностью заполнять все доступное физическое и информационное пространство.

Идея заработать денег за счет лохов, жаждущих уничтожить информацию, которую сами по глупости слили в сеть, принадлежала исключительно ему. Он не знал, как именно я делаю это. Людям вроде Джея необязательно становиться специалистами. Им достаточно по-своему, по-рыжему убедить собеседника в собственном наикрутейшем профессионализме. Чтобы такие, как я, тихо выполняли работу. Но я не возражал. Мне нравилось с тусоваться с Джеем, кроме тех дней, когда его заносило на поворотах, а кого на этом свете ни разу никуда не занесло?

После предсказуемой спортивной победы Джей становился добродушным. Мы засели в гостиной, врубив фильм про маньяка с кучей кровищи, открыли по банке пива и стали ждать заказанную пиццу.

– Ты кислый какой-то, Розита, – сказал он, – проблемы?

Я мысленно сосчитал до десяти. Пообещал себе когда-нибудь дать Джею в нос за эту многократную издевательскую «Розиту».

– Из школы выгнали, – сказал я.

– Так тебе и надо. За что?

– Помнишь Нейта Уайта? Он взломал школьную сеть и скачал экзаменационные анкеты. А они подумали на меня. Джей покивал головой.

– С предками Уайта никто связываться не будет, это да. Хреново, чувак, быть козлом отпущения.

Мы сидели некоторое время молча, наблюдая, как главный маньяк, которого уже полтора часа ловит полиция, распиливает очередную жертву бензопилой.

– Трахнуться тебе надо, Розита, – сказал Джей задумчиво, – сразу снимет всю эту, как ее… Ну, меланхолию.

Мы слопали огромную пиццу на двоих и раскурили косячок, устроившись в давно не стриженной траве на заднем дворе его дома. Косить лужайку было обязанностью Джея, на которую он забивал ровно до третьего предупреждения городских властей. Джею позвонила его девушка, и он долго болтал с ней, прикрыв трубку ладонью.

А я смотрел на темное небо и думал о главной трагедии бытия. Что, собственно мешает человеку стать счастливым? Лицемерие социума? Потребность работать в поте лица, чтобы оплатить счета и купить тачку, как у соседа? Или тот факт, что тебя никто не любит? Ты ведь тоже не любишь никого, а значит, у вас с окружающим миром стабильный враждебный нейтралитет. Нет, истинная беда – это скука. Каждый вечер, особенно в начале лета, кажется, что она уже здесь, настоящая яркая жизнь. Притаилась за диваном в гостиной и ждет, когда ты откроешь дверь, чтобы выпрыгнуть навстречу с бутылкой шампанского и тортом. Но ты зажигаешь свет и видишь, что в доме пусто, а тебя снова обманули.

По пути домой я напрочь забыл про маменькиных гостей. Пока я лениво крутил педали, размышляя о бессмысленности всего, молнии, мелькавшие на горизонте, замутили бойкую грозу. Наш сосед по фамилии Исфахани именно сейчас решил пронестись по улице на своем Лексусе. Попав колесом в лужу, он окатил меня ледяной водой, остановился и открыл окно, чтобы извиниться. Я мог показать ему третий палец. Но в реальном мире проблемы решаются иначе. Враньем, компромиссами, невысказанными пожеланиями скорой мучительной смерти. Это непросто и нетривиально, если вдуматься, но говорят, годам к восемнадцати грошовой дипломатией неизбежно овладевают все.

Маменькины гости тусовались в гостиной, когда я появился дома злой, мокрый, и абсолютно не подверженный социализации. Двоюродная тетя Эстер, ее муж, дочь и еще какая-то родственница. По моим наблюдениям, у этих странных людей, называемых гостями, прием которых в нашем доме был возведен в подобие культа, не было иных целей в жизни, кроме как сообщить маман, что за последние пятнадцать лет ее сын невообразимо изменился.

Разумеется, тетя помнила меня в два года. Уже тогда я застенчивым, и при этом не гнушался очаровательно портить воздух. Слиться по-тихому в комнату мне не дали. Пришлось сидеть за столом в мокрых кроссовках, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, и угрюмо молчать. Говорили они о политике. О том, что необходимо, пока не поздно, отменить Палестинскую автономию, и что во всем виноваты либералы. Мне лично плевать и на то, и на другое, лишь бы меня самого ни о чем не спрашивали и не пытались расцеловать в обе щеки.

– Почему ты ничего не ешь? – вспомнила тетя.

«Потому что я сожрал пол пиццы, выпил банку пива, выкурил косяк и мечтаю, чтобы вы все дематериализовались.»

Только сейчас я заметил, что отца нет. При любых условиях, он всегда присутствовал на ритуальных приемах гостей, старательно поддерживая создаваемую маменькой иллюзию крепкой семьи. Его отсутствие означало, что дела хуже некуда. И тогда на меня что-то нашло.

Я открыл рот и сказал им, что грядет Апокалипсис, в котором уцелеют единицы. Что сосед Фарук Исфахани роет по ночам бункер, опасно забирая в сторону нашего заднего двора. Неспроста я слышу, как истошно воет его собака, и под утро идет из-под земли едва различимый тревожный гул.

…А потом восстанут мертвые из могил, сбудутся пророчества безумцев, миром будут править идол Ханаанский, да идол Финикийский, жаждущие все больших человеческих жертв. И станет всем не до, мать ее, Палестинской автономии.

Я наблюдал исподтишка за маман, представляя примерно, что она подумала. Что надо было оставить меня в обычной школе, где не парят детям неокрепшие мозги книгой Иеремии, Молохом и Ваал-Аммоном. А еще она мечтала в тот вечер, чтобы у нее был такой универсальный пульт управления, позволяющий заткнуть меня нажатием кнопки.

– Энди! – попыталась маменька установить контакт.

– Где отец?

– Сядь, поешь что-нибудь, я знаю, тебе сейчас непросто. А возможно, следует меньше…

– Он ведь у своей тетки, так? А тебе нравится делать вид, что у нас все, как у людей?

Она побледнела, отвернулась, тетя Эстер вскочила, чтобы ее обнять. Я поднялся в комнату и даже не хлопнул дверью.

В ту ночь я тупо бродил по сети. Под стук дождя читал какой-то бред про то, что с развитием письменности появилась иллюзия, будто что-то мы знаем о прошлом. На самом же деле, никакого прошлого, как и будущего, нет. И то и другое не поддается просчету из-за огромного количества вариантов. А создали иллюзию древние финикийцы, которые изобрели фонетический алфавит и сделали сохранение информации на внешних носителях доступным всем и каждому, отчего суть существования всех и каждого не стала проще и объяснимей.

За окном отчаянно выла собака Исфахани. Хотелось выйти и то ли пнуть ее ногой, то ли пустить к нам на ночлег.

Не помню, когда этот сон приснился мне впервые. Я пытался открыть глаза, но их щипало от соли. Хотел всплыть на поверхность, но не хватало сил преодолеть тяжелую, как вечность, массу ледяной воды, сомкнувшуюся над моей головой. Я умирал от страха и бессилия, наблюдал свое неизбежное погружение в пучину, которой не было дна. Это был конец всему: вою соседской собаки, осенним дождям и летней влажной духоте, ссорам родителей, опозданиям в школу, упоительным субботним вечерам, которые обещали многое и никогда ничего не выполняли.