Лиза Марклунд
Дурная кровь
Анника услышала, как мать всхлипнула в трубку.
– Что случилось? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно (не испуганно, не сердито, не небрежно).
– Она не пришла домой с работы вчера.
– С работы?
– У нее была дневная смена в магазине, Стивен и я ужасно волнуемся.
Да, легко поверить, если мать удостоила Аннику своим звонком.
– Вы звонили на работу? Ее подругам? Саре, вы позвонили ей?
– Стивен разыскал ее шефа, я переговорила с Сарой.
Анника лихорадочно размышляла.
– Ее бывшая учительница рисования, Маргарета, они много общались, раньше, по крайней мере, вы…
– Мы позвонили всем.
Естественно. Анника стояла последней в этом списке.
– Ты представляешь, как мы обеспокоены? – повысила голос Барбра.
Анника зажмурила глаза, не имело никакого значения, что мать говорила или делала. Она видела ее лицо перед собой, как та заламывала руки, крутила между пальцами бокал с вином, судорожно искала виноватого. Она могла с таким же успехом угадать, о чем мать думала.
– Мама, – произнесла Анника медленно, – ты уверена, что Стивен говорит правду?
В трубке на секунду воцарилась тишина.
– О чем ты?
– Я не могу утверждать наверняка, но, по-моему, Стивен… порой не лучшим образом вел себя по отношению к Биргитте. Мне кажется, он держал ее в ежовых рукавицах, она чуть ли не боялась его.
– Почему ты так говоришь? Стивен нормальный парень.
– Ты уверена, что он не бьет ее?
Еще одна секундная пауза. Голос матери звучал резко, когда она ответила:
– Не путай себя с Биргиттой.
Потом она прервала разговор.
Анника снова смахнула волосы с лица. Она запрокинула голову и посмотрела вверх вдоль фасада здания, там наверху находилась ее старая квартира, где по-прежнему жил бывший муж. О боже, эти улицы были полны призраков.
Мимо нее медленно проехал полицейский автомобиль и повернул к зданию Крунубергского следственного изолятора, стоявшему чуть выше по улице, Анника успела заметить молодого мужчину с растрепанными волосами на заднем сиденье. Пожалуй, его собирались арестовать или, возможно, просто допросить, наверное, он совершил какой-то проступок, а если не был преступником, значит, оказался не в то время не в том месте или знал что-то не положенное ему.
Она также сидела на заднем сиденье патрульной машины у завода в Хеллефорснесе в тот летний день, когда умер Свен, и держала в объятиях мертвого котенка, отказываясь выпустить его из рук, ее желтого малыша Вискаса. В конце концов, ей разрешили взять его с собой, она плакала, и ее слезы падали на его шерстку.
Биргитта так никогда и не простила ей Свена. Она совершенно искренне восхищалась им, как бывает с младшими сестрами. Он обычно крепко держал Биргитту и щекотал ее, пока она не начинала кричать, было что-то неприятно интимное в их играх, Биргитта была ведь всего на два года младше ее, блондинка и сладкая, как конфетка.
Анника втянула голову в плечи и крепче взялась за сумку, поколебалась мгновение и, войдя в Интернет с мобильного телефона, впечатала «Биргитта Бенгтзон» на странице hitta.se (сестра не взяла себе фамилию Стивена Андерссон, когда они поженились).
Одно совпадение, Брантевиксгатан 5F, Мальмё.
Мальмё? Разве она не переехала в Осло?
С высоты четвертого этажа Томас видел, как Анника сунула мобильный телефон в свою невероятно уродливую сумку и поспешила в направлении Шеелегатан, голова покачивалась на ходу, черные волосы развевались на ветру. Он провожал ее взглядом, сколько мог, но всего через несколько секунд она исчезла за автомобилями и кронами деревьев. Сердце успокоилось, пульс пошел на убыль. Он увидел ее случайно (или не случайно, а из-за некой невидимой связи, существующей между людьми), пожалуй, почувствовал ее присутствие на подсознательном уровне, перехватил мысли, устремленные к нему, и ему пришлось выглянуть на улицу с целью проверить, почему стало так неспокойно на душе. Там стояла она со взглядом, направленным на окно его спальни. Он сразу подумал, что Анника собирается посетить его, и решил не открывать, ему было нечего ей сказать, пусть лучше стояла бы снаружи за закрытой дверью, как бы ей ни хотелось войти.
А она просто повернулась на каблуках.
Разочарование сменилось приступом злобы.
Он был для нее пустым местом, никем, мимо чьих окон просто проходят и останавливаются снаружи, чтобы поговорить по мобильнику, пожалуй, со своим новым мужчиной, и не на самую приятную тему. Такая надежда мелькнула у него, или он даже прочитал это по ее жестикуляции. Неполадки в раю? Уже?
От этой мысли у него немного улучшилось настроение, он внезапно понял, что голоден, а в холодильнике хватало чем перекусить. Там лежала настоящая пища гурманов, оставалось только разогреть.
Томас принадлежал к тем, кто предпочитал хорошую еду и напитки, обращал особое внимание на качество повседневной жизни. Прежде всего, в силу воспитания, ему с детства объяснили, насколько важно хорошо выглядеть, правильно себя вести, не позволять ничего лишнего в словах и жестах.
Поэтому он чувствовал себя крайне некомфортно в этой ужасной заурядной квартире из трех комнат под самой крышей в старом рабочем квартале.
Он открыл дверь холодильника крюком и достал оттуда филе морского языка своей единственной рукой, а потом поставил блюдо в микроволновку.
Он не был, собственно, обычным инвалидом, вопиющая несправедливость, что на него обрушилась такая беда.
Микроволновка с жужжанием принялась за работу. Немного рыбы на обед вполне могло хватить, поскольку ему стоило поберечь желудок для вечера, когда его ждал представительский ужин в обеденном зале правительственной канцелярии.
Нынешняя работа просто отлично устраивала его. Задание, выполняемое им сейчас в министерстве юстиции, считалось крайне престижным, а как же иначе, если он являлся научным секретарем большого расследования с собственной парламентской рабочей группой. Подобное поручали только таким, как он.
Он исследовал проблему анонимности в Интернете (да, формально старый уволенный министр числился в качестве эксперта, но именно он, Томас, выполнял всю работу), перед ним стояла задача найти равновесие между неприкосновенностью личности и преступлением. Ненависть, распространяемая в Сети, превратилась в постоянно растущую проблему. Обществу был необходим действенный инструмент для обнаружения лиц, оскорблявших других людей, но кто смог бы определять их айпи-адреса? Полиция, прокуроры или для этого требовалось решение суда? Как сотрудничать с иностранными властями, что, если сервер находился на чужой территории? Как обычно, техника и преступность развивались быстрее, чем власти и полиция, законодательство, без сомнения, плелось в самом конце этой цепочки.
Статс-секретарь Халениус и министр вместе с юрисконсультом разработали директиву для данного исследования, предоставлявшую Томасу и прочим исполнителям свободу действий. Порой правительство затевало нечто подобное с целью подтверждения уже принятых решений, но не в данном случае. Результат, следовательно, никто не предопределил заранее, и все зависело исключительно от него. Он сам распоряжался своим временем, мог уходить и приходить когда вздумается и сейчас практически добрался до финиша, приготовил все материалы к представлению на ближайшем заседании правительства, чтобы потом передать их в комиссию риксдага.
Он, короче говоря, был одним из тех, кто представлял власть, брал ответственность на себя и формировал будущее.
Микроволновка пискнула, морские языки были готовы, чтобы ими насладиться, но Томас заставил их подождать немного. Подошел к компьютеру и вошел в Интернет, потом отыскал форум, где когда-то зарегистрировался под новым ником. Он назвал себя здесь Грегориусом (в честь антигероя Яльмара Сёдерберга из романа «Доктор Глас», обманутого собственной женой, убитого своим врачом).
Когда-то он оставил там острый комментарий с единственной целью посмотреть, к чему это приведет. Речь шла о главном редакторе Анники, настоящей претенциозной куче дерьма. На форуме все еще активно поддерживалось то направление, где он внес свою лепту, и ему казалось интересным отслеживать, как развивается обсуждение.
Правда, пришлось повозиться немного, прежде чем он нашел свой пост. Тот находился достаточно далеко внизу страницы, но, естественно, никуда не делся.
ГРЕГОРИУС
Андерса Шюмана надо оттрахать в задницу бейсбольной битой. И пусть занозы торчат кровавым похоронным венком у него из ануса.
Томас всегда нервничал, стоило ему прочитать эти строки. Пульс и сейчас подскочил, и он почувствовал, как над верхней губой проступили капельки пота. Никаких комментариев не добавилось с тех пор, как он заглядывал сюда в последний раз, что немного разочаровало его. Тогда он поискал среди появившихся там прежде. Самый первый в этом ряду «Ha-ha-ha, way to go man! U butfuck him real good!»[1], пожалуй, стал образцом для последовавших за ним. Обсуждение, правда, получилось не слишком бурным, это ему приходилось признать. Кое-кто из оппонентов критиковал его манеру общения, называл Грегориуса «вульгарным идиотом и безмозглой амебой», хотя они сами, пожалуй, в данном отношении не слишком далеко от него ушли.
Сейчас он и сам не видел в этом особой причины для гордости, но ведь все порой спотыкаются?
Кроме того, ему было интересно и важно приобрести практический опыт в таком вопросе с учетом его задания. У любой демократии есть свои неприятные стороны. Вольтер сказал: «Я ненавижу твои намерения, но готов умереть за твое право выражать их». Или немного не так, но именно это проходило красной нитью через его письмо аббату ле Ришу от 6 февраля 1770 года.
Томас снова пробежал взглядом по своему комментарию.
«Андерса Шюмана надо оттрахать в задницу бейсбольной битой…»
Эти слова находились там, высказанные и вечные, неоднократно прокомментированные и подтвержденные.
Он глубоко вздохнул, закрыл сайт. Спокойствие разлилось по его телу, крюк перестал чесаться. Анника могла сколько угодно стоять внизу на улице со своим мобильным телефоном и уродливой сумкой.
Морские языки оказались в меру теплыми, и сейчас Томас был по-настоящему голоден.
И знал наверняка, что им восхищались, его уважали и боялись.
Во всяком случае, он точно не был пустым местом.
Анника представилась на ресепшен в прокуратуре, и ей пришлось сидеть и ждать в комнате, которая вполне могла сойти за приемную зубного врача. В ней пахло ожиданием, средством для мытья полов и возможными неприятностями. Она была там одна, что очень ее устроило.
Главный прокурор Кьелль Линдстрём, ранее занимавшийся интересующим ее расследованием, вышел на пенсию, и сейчас это дело лежало на столе помощника прокурора Санны Андерссон.
Анника незаметно достала камеру и с минуту снимала интерьеры и таблички на дверях вокруг, что могло пригодиться в качестве вспомогательного материала. Потом она убрала камеру и стала читать номер «Иллюстрированной науки» двухлетней давности, где имелась статья о том, как рыбы выбрались на сушу 150 миллионов лет назад, а потом у них развились ноги и они стали рептилиями, млекопитающими и людьми.
– Анника Бенгтзон? Помощник прокурора Андерссон ждет тебя.
Она отложила в сторону журнал, взяла сумку, прошла в указанном ей направлении и в конце концов оказалась в тесном офисном помещении. Женщине, встретившей Аннику с протянутой рукой, было не более тридцати.
– Добро пожаловать, – произнесла она приятным, мягким голосом.
Все понятно. А чего Анника, собственно, ожидала? Прошло пятнадцать лет, само собой, смерть Жозефины давно оттеснили на задний план более важные и свежие случаи.
– Извини, что я заставила тебя ждать, – сказала Санна Андерссон. – У меня слушания в суде через три четверти часа. Ты хочешь мне помочь с делом Лильеберг?
Анника села на стул и подождала, пока Санна Андерссон вернулась к своему письменному столу и тоже опустилась на стул.
– Я просила предоставить мне материалы предварительного расследования по данному убийству, ее нашли в парке Крунуберг на Кунгсхольмене утром 28 июля пятнадцать лет назад…
– Все так, – сказала помощник прокурора, выдвинула ящик своего стола и достала оттуда толстую папку. – Они находились в архиве и вернулись сюда год назад, когда один человек признался в этом преступлении.
Анника кивнула:
– Густав Холмеруд, маньяк. Он также взял на себя несколько других нераскрытых убийств женщин.
Санна бросила на нее быстрый взгляд, а потом вернулась назад к папке.
– Да, он в принципе признался во всех, которые у нас есть, и его осудили за пять из них, прежде чем кто-то дернул стоп-кран. Мне известно, что государственный прокурор знакомится с большинством его приговоров, проверяет, не надо ли пересмотреть их. Вот это дело.
Она провела рукой по папке.
– Жозефина Лильеберг. Смерть в результате удушения. Я просмотрела его вчера вечером. Собственно, достаточно несложный случай.
Она открыла оглавление и пробежала глазами заголовки.
– Ты, значит, просишь выдать тебе дело целиком.
– Я писала об этом случае тогда, отслеживала развитие событий…
– Здесь есть сенсационные моменты: имевший дурную славу порноклуб, министр, которого допросили, именно поэтому ты заинтересовалась им?
Она окинула Аннику равнодушным взглядом. Анника открыла рот, но не смогла ответить.
«Нет, не поэтому, Жозефина была близка мне, я стала ею, она мной, я работала в порноклубе, когда она работала там, я ходила в ее бикини, носила ее трусики».
– Насколько я понимаю, данный случай раскрыт с полицейской точки зрения, – сказала она. – В смерти Жозефины виновен ее парень, Йоахим. Его не осудили лишь по той причине, что шесть человек подтвердили его алиби.
Санна Андерссон снова закрыла папку.
– Абсолютно правильно. Насилие в близких отношениях надо классифицировать как проблему национального здравоохранения.
Санна Андерссон посмотрела на дисплей своего мобильного телефона.
– Могу я использовать это как цитату? – спросила Анника.
Женщина улыбнулась:
– Конечно. – Она поднялась со стула. – Я решила, что ты получишь имена шести свидетелей, обеспечивших алиби парню Жозефины.
Анника тоже встала, удивленная полномочиями и деловитостью этой молодой женщины.
– Они солгали полиции, – сделала вывод прокурор, – что может рассматриваться как противоправное деяние, которое квалифицируется как «пособничество в совершении преступления». Срок давности по нему уже давно истек, и в юридическом смысле они ничем не рискуют, если изменят свои показания. Пожалуй, у них может возникнуть желание облегчить душу, рассказав все если не нам, то хотя бы тебе.
Санна Андерссон протянула Аннике документ, взяв в другую руку на вид очень тяжелый коричневый портфель.
– Я могу процитировать тебя также и по поводу позиции государственного прокурора? – поинтересовалась Анника. – Относительно того, что он рассматривает возможность потребовать пересмотра в случае с Густавом Холмерудом?
Прокурор рассмеялась:
– Хорошая попытка! Извини, но мне надо спешить.
Анника засеменила вслед за ней, и вскоре ей пришлось почти перейти на бег, чтобы не отставать.
Как выяснилось, дело Жозефины находилось далеко не в последних рядах с точки зрения приоритетности.
Малый зал Стокгольмского суда размещался на самом верху, фактически под крышей башни, исключительно с целью затруднить любые попытки побега или освобождения подсудимых. Нина Хофман, тяжело дыша, осилила последние ступеньки лестницы, обвиняемым пришлось бы преодолеть длинный лабиринт коридоров и этажей на пути наружу, если бы им вздумалось вырваться на свободу.
Она бросила взгляд в сторону входа в помещение, где пройдет судебное разбирательство.
Электронные и печатные СМИ явно уделяли процессу большое внимание. Немало их представителей уже находилось на месте, она увидела репортера Берит Хамрин из «Квельспрессен» среди тех, кого проверяла охрана, прежде чем пропустить на места для публики.
Нина предъявила удостоверение и прошла в лишенное окон тесное помещение. Прокурор и его помощник уже сидели там. Тусклая люминесцентная лампа на потолке была не в состоянии охватить голубоватым светом все пространство, из-за чего в углах комнаты царил полумрак.
– Готова, Хофман? – спросил Сванте Криспинссон, сердечно поприветствовав ее. – Адвокат постарается размазать тебя по стенке, не воспринимай это как личное не приятие.
Нина кивнула коротко, иного она и не ждала.
– Просто держи себя в руках.
Сванте Криспинссон считался одним из самых бойких на язык юристов прокуратуры Норорта, Нина имела с ним дело прежде. По общему мнению, он не хватал звезд с неба, когда дело касалось работы по расследованию преступления, но в зале суда, решительный и хитрый, был просто находкой.
– Посмотрим, не заснут ли у нас присяжные сегодня, – пошутил прокурор. – Крайний слева мужичонка явно может задремать в любую минуту.
Нина взяла чашку кофе и села на стул рядом с дверью. Криспинссон наклонился над своими бумагами, листал их, бормоча что-то себе под нос. Костюм бы немного велик ему, а волосы слишком длинными, он создавал впечатление рассеянного и беззащитного человека, выглядел честным и симпатичным.
Она выпрямила спину и посмотрела на стену прямо напротив себя.
Ивар Берглунд был виновен. Она абсолютно не сомневалась на сей счет. А его кроткий вид был лишь повседневной маской, за которой пряталась жуткая, вызывающая отвращение сущность. С подобным ей приходилось сталкиваться раньше, начиная с детства.
Кофе оказался отвратительным.
Свидетельствовать в суде было той частью ее работы, которая ей больше всего не нравилась.
Судебное разбирательство было представлением в угоду правовой защищенности, судью и присяжных требовалось убедить, что собранных доказательств достаточно для обвинительного приговора. Сама она предпочитала оставаться в тени, за кулисами, вести запутанные расследования, постепенно приближаться к преступнику и сжимать кольцо вокруг него.
Динамик ожил, и стороны призвали продолжить судебные слушания в деле об убийстве или о соучастии в убийстве. Прокурор и его помощник вошли в зал. Нина осталась сидеть на своем месте, ожидая, когда ее пригласят.
Согласно сложившимся традициям сначала допрашивали подсудимых, а затем свидетелей, однако Берглунд попросил допросить его последним. Это выходило за обычные рамки, но судья пошел ему навстречу после того, как Криспинссон получил обещание, что потом при необходимости сможет вызвать нужных, по его мнению, свидетелей.
«Хитрый, – подумала Нина. – Не хочет ничего говорить, пока не услышит, что известно по делу».
Потом открылись двери в зал, она поднялась, шагнула навстречу яркому дневному свету и направилась прямо к свидетельскому месту, не глядя по сторонам, но чувствуя направленные на нее со всех сторон взгляды: присутствующих из-за пуленепробиваемого стекла, равнодушный Берглунда, откровенно вызывающий адвоката и ободряющий Сванте Криспинссона, к которому тот добавил некое подобие улыбки.
Нина подняла правую руку, чтобы дать клятву свидетеля, жакет оказался тесноват в плечах, у нее прибавилось мускулатуры с тех пор, как она надевала этот костюм в последний раз. Когда же это было? Когда она свидетельствовала в предыдущем случае, вероятно.
Она, Нина Виктория Хофман, обещала и гарантировала своей честью и совестью говорить правду и ничего не утаивать, не добавлять и не искажать.
Криспинссон откашлялся в кулак и почесал голову, прежде чем взял слово.
– Нина Хофман, кем ты работаешь?
Она стояла, выпрямив спину и расправив плечи, стараясь внешне соответствовать своей профессии. Собственно, ей не требовался костюм, чтобы в ней узнавали полицейского, она и так выглядела надлежащим образом и знала это, подтянутая и стройная, приятная, но не бросающаяся в глаза.
– Я дипломированный полицейский, криминолог и специалист по поведенческим реакциям. Занимаю должность оперативного аналитика в Государственной криминальной полиции Стокгольма.
Секретарь суда зафиксировала ее слова на бумаге, солнечный свет отражался в пуленепробиваемом стекле. Одной из особенностей зала была изоляция от общественности, прозрачная перегородка отделяла обычных людей от участников процесса. Она знала, что представители прессы слышали ее из динамика с наносекундной задержкой.
– Ты не могла бы рассказать нам, чем занималась по долгу службы прошлой весной?
Она еще больше расправила плечи, кожей почувствовала взгляды Берглунда, коловшие ее словно иголками.
Было крайне важно, чтобы его осудили. Опасный и непредсказуемый, он был еще и жесток, и в этой своей жестокости давно перешел все границы. Нина насквозь видела его гнилую сущность.
– У нас появились новые данные, заставившие обратиться к делу двадцатилетней давности, исчезновению Виолы Сёдерланд, и снова пройтись по собранным по нему доказательствам.
Криспинссон кивнул почти незаметно, но ободряюще.
– И что произошло в субботу 17 мая в прошлом году?
– У подсудимого взяли пробу ДНК в его доме в Тебю.
Одноэтажная вилла в конце тупиковой улицы, построенная в 60-х годах прошлого столетия, красный кирпич и ставни на окнах.
Он оказался дома, удивился нежданным гостям, но был любезен и дружелюбен. Его глаза не изменились с той поры, хотя ему пришлось провести целый год за решеткой. Подобное не под силу людям с нормальной психикой. Полная изоляция двадцать три часа в сутки, первое время, кроме того, со всеми запретами: никаких газет, телевидения, контактов с окружающим миром. Час свежего воздуха в прогулочном дворике на крыше следственного изолятора раз в день, в пространстве, по форме напоминавшем кусок торта, ограниченном проволочной сеткой. Нина знала, что его никто ни разу не посетил даже после того, как ему сделали некоторые послабления. Краешком глаза она видела его руки, они неподвижно покоились на столе одна на другой, его настороженную позу.
Он был сделан из железа, болотной руды, которой хватало в тех местах, где он вырос.
– Ты не могла бы, коротко только, доложить основные дела Виолы Сёдерланд? – спросил Криспинссон.
– А это действительно необходимо? – вмешалась Марта Гензелиус, адвокат Берглунда. – Обвинения, предъявленные моему клиенту, не имеют никакого отношения к Виоле Сёдерланд.
– Они строятся на цепочке доказательств, – парировал прокурор. – Нам необходимо восстановить ее отдельные звенья, иначе само дело останется непонятным.
– Это не поможет, оно абсолютно непонятно, что бы ни предпринимал прокурор, – заметила адвокат.
Судья стукнул молотком по столу. Марта Гензелиус заерзала на своем стуле, якобы разочарованная. Нина ждала.
– О Виоле Сёдерланд, пожалуйста, – сказал Криспинссон и кивнул Нине.
Она постаралась отвечать спокойно и по существу.
– Виола Сёдерланд пропала со своей виллы в Юрсхольме в ночь на 23 сентября почти двадцать один год назад. Ее тело так никогда и не нашли. Имелся один свидетель, сосед, выгуливавший свою собаку в ту ночь, он видел, как мужчина вышел из автомобиля перед домом Виолы. По его словам, он запомнил номер машины, но у ее владельца оказалось алиби…
– Кто был этот владелец? – перебил Нину Криспинссон.
Ей пришлось прерваться на полуслове.
– Машина принадлежала Ивару Берглунду.
– На вилле в Юрсхольме обнаружили следы борьбы?
Нина часами изучала фотографии оттуда, крупнозернистые, сделанные при плохом освещении, в то время когда цветная пленка уже отживала свой век, готовясь уступить место цифровому формату, с многократно лучшей резкостью. Ей приходилось изучать множество таких снимков с сотен мест преступления, и термин «борьба» выглядел не самым подходящим в подобных случаях, но сейчас было не время вдаваться в лексические тонкости.
– На полу в прихожей нашли разбитую вазу и несколько волосинок, которые не принадлежали ни самой Виоле, ни ее детям, ни кому-либо из домашнего персонала. Дальше тогда продвинуться не удалось. В ту пору экспертиза ДНК только появилась, и еще не умели делать анализ по волосинке, для получения всего кода требовался мешок волос.
– Но это возможно сегодня?
Казалось непостижимым, что существовал период, когда не было экспертизы ДНК. Как вообще удавалось раскрывать преступления двадцать лет назад?
– Из отдельного волоса можно получить так называемую митохондриальную ДНК. Это альтернативная форма анализа, не дающая столь полную информацию, как если речь идет о полном коде, но она абсолютно надежная.
– И, получив эту новую информацию, вы, значит, решили взять пробу ДНК из слюны подозрительного владельца автомобиля. И каков результат?
– Идеальное совпадение.
Нина не удержалась и посмотрела в сторону Ивара Берглунда и одновременно почувствовала такое же движение вокруг себя, и в зале суда, и на местах для публики.
Все глаза устремились на обвиняемого, туда, где он сидел неподвижный, как статуя, положив руки одна на другую. Он смотрел прямо на нее, их взгляды встретились. Его глаза были маленькими и темными, она попыталась угадать его мысли, но безрезультатно.
– Вы допросили этого человека снова?
– Да, я и еще один коллега сделали это в его доме в Тебю.
– И что он сказал тогда?
Тот же человек, но как бы сразу погрузневший, напускная вежливость и удивление, однако она чувствовала скрытое напряжение.
– Настаивал на своем алиби: в тот вечер читал доклад о генной инженерии в Народном доме Сандвикена.
– Вы смогли подтвердить его данные?
– В зале присутствовало порядка семидесяти слушателей, но никто не знает точно, в каком часу исчезла Виола Сёдерланд…
– Мог он находиться в обоих местах? В одну и ту же ночь?
– Расстояние между Сандвикеном и Стокгольмом 191 километр, значит, да. Теоретически это возможно.
Адвокат Берглунда выглядела довольной, она прошептала что-то своему клиенту. Нина постаралась подавить раздражение, все в порядке вещей, ей нельзя поддаваться на провокации.
– Но Ивара Берглунда обвиняют не в исчезновении Виолы Сёдерланд, а в ином преступлении, – уточнил прокурор и взял в руки другую бумагу.
Нина потянулась за стаканом воды, стоявшим на столе перед ней, не заботясь о том, что от этого ей еще больше захочется в туалет. Вода оказалась теплой и отдавала землей.
– Ты можешь описать суду, как далее протекала ваша работа в Государственной криминальной полиции?
– Мы сравнили ДНК Берглунда со всеми имеющимися по другим нераскрытым преступлениям в Швеции.
– И какой результат?
– Мы получили еще одно совпадение.
– В продолжающемся расследовании?
– Да.
– Каком?
– Убийства Карла Густава Эверта Экблада в Наке в прошлом году.
Казалось, ветер пробежал по рядам присутствующих по другую сторону пуленепробиваемого стекла, беззвучный шторм, внезапно возникший и столь же резко затихший. Волосы зашевелились, руки пришли в движение, ручки заскользили по бумаге. Все эти факты были известны в суде, но пока только в виде слов на бумаге. Сейчас они как бы ожили, персонифицировались. И человек, находившийся по другую сторону прозрачной перегородки, уже казался монстром, кем и был.
Прокурор заглянул в свои материалы.
– Ты выступала в роли координатора в этом расследовании, не могла бы сообщить нам больше деталей?
Это была первая ее неделя на новой работе, она еще не прошла вводный курс, и на нее пока не навалилась куча дел.
– Карл Густав Эверт Экблад, по прозвищу Кагген, часто сидел на парковых скамейках в центре Орминге. Его запытали до смерти в мае прошлого года.
– Запытали?
Нина перевела взгляд с прокурора на Ивара Берглунда, она не боялась его, знала, кем он был.
– Жертву нашли подвешенной над муравейником на дереве за колени спиной вниз. Экблад был голый и измазан медом, с запястьями и лодыжками, соединенными вместе скотчем. С выдранными ногтями, развороченным задним проходом, сломанным носом. Он умер от недостатка кислорода, его задушили, надев на голову пластиковый пакет.
Ивар Берглунд откинулся на спинку стула, как бы в попытке дистанцироваться от этих обвинений. Он шепнул что-то своему адвокату, и та коротко кивнула в ответ. Прокурор поднял лист бумаги и обратился к судье.
– Приложение с результатами судебно-медицинского исследования тела Карла Густава Эверта Экблада имеет номер 53В.
Судья сделал для себя пометку. Криспинссон повернулся к Нине снова:
– Ты посетила место убийства?
Сосна в расщелине скалы, мощный ствол и короткая крона. Нижние ветки толщиной с человеческую руку, давно высохшие, без коры, древесина серого цвета и шелковистая на ощупь.
– Да, я сделала это.
– Пока жертва все еще… висела там?
Дождь и белый свет ламп экспертов, полицейские как тени.
– Да.
– Что сказало тебе место преступления?
– Его выбрали с умом. Изолированное, недалеко от жилья, но вне зоны слышимости.
– А жертва?
Нина снова обратила взор на Ивара Берглунда. Он смотрел на нее, когда она отвечала, оценивал ее уверенность взглядом.
– Подвешивать человека таким образом – это известный метод пытки, его называют La Barra, или «Попугай». Жертва испытывает нестерпимые мучения, циркуляция крови в ногах прекращается. Если человек выживает, возникшие повреждения часто приводят к гангрене и ампутации. А смазывать людей медом и помещать их в муравейник – это испытанный метод пыток в Африке, особенно в Анголе.
– Где на месте преступления нашли ДНК преступника?
Она повернулась в сторону Криспинссона.
– На ногте среднего пальца правой руки жертвы, с внутренней стороны удалось обнаружить фрагмент кожи, и ДНК соответствовала ДНК Ивара Берглунда.
– И это абсолютно точно?
Она добавила силы в голос, чтобы завуалировать неуверенность при ответе.
– Такую информацию мы получили из Государственной криминалистической лаборатории.
Прокурор что-то читал в своих бумагах. Нина бросила быстрый взгляд на присяжных, все сидели с широко открытыми глазами и выпрямив спины. Даже крайний слева мужичонка, похоже, не спал.
– Жертва, о которой идет речь, Карл Густав Экблад где жил? – спросил Криспинссон.
Темно-коричневые деревянные панели, требовавшие покраски. Висевший наискось почтовый ящик, никаких грядок. Окна с грязно-белыми занавесками.
– Он снимал комнату в Орминге, но по бумагам проживал в Марбелье, в Южной Испании.
– Каким был следующий шаг в вашем расследовании?
– Поскольку убитый числился проживающим за границей, мы начали сотрудничество с испанцами. Формально через Интерпол, но я имела прямой контакт с их национальной полицией по этому делу.
– Испанский твой родной язык?
– Я выросла на Канарских островах.
Прокурор улыбнулся ей, посмотрел на судью и сложил свои бумаги.
– Спасибо, тогда у меня больше нет вопросов.
Нина посмотрела на Марту Гензелиус, адвоката Ивара Берглунда, стройную блондинку сорока с небольшим лет в дорогом костюме, туфлях на высоких каблуках, с уложенными феном прямыми волосами. Для нее, судя по всему, было важно соответствовать эталону успешной шведской бизнес-леди, одинаковому для всех представительниц слабого пола, независимо от того, шла ли речь о владелице бутика, директоре банка, модельере, теледиве или ком-то другом. Сейчас она перебирала свои бумаги, водя по ним акриловыми ногтями.
