Лиза Клейпас
Леди-чертовка
Взгляд Габриеля блеснул насмешкой.
– Умеешь же ты клеить на людей ярлыки!
– Да. Вот тебе, например, идеально подходит ярлык «надоедливый болван».
– А мне кажется, тебе понравилось, как с тобой общался Рейвенел, – заметил Габриель. – Чаще нам говорят то, что мы хотим услышать, хотя грубая правда без прикрас куда привлекательнее?
– Для тебя – может быть, – неохотно заметила Феба. – Вот Пандора тебя и порадует – она органически не способна ничего приукрашивать или смягчать.
– И это одна из причин, по которой я ее полюбил, – признал Габриель. – И еще за острый ум, за любовь к жизни, а главное – за то, что ей нужен я сам, а не то, что меня окружает.
– Рада, что вы нашли друг друга, – искренне заметила Феба. – Пандора чудесная девушка, и вы оба заслужили счастье.
– Как и ты.
– Вряд ли я с кем-нибудь смогу быть счастлива так же, как с Генри.
– Почему бы и нет?
– Такая любовь случается лишь раз в жизни.
Габриель задумался над ее словами и, наконец, с непривычной для себя скромностью сказал:
– Не могу сказать, что все знаю о любви, но, по-моему, она не так устроена.
Феба с наигранной небрежностью пожала плечами:
– Что толку гадать о будущем? Как сложится, так и сложится. Все, что я пока могу, – жить так, чтобы не опорочить память о муже. И вот что знаю точно: как бы Генри ни ненавидел мистера Рейвенела, он не захотел бы, чтобы я ему мстила или вымещала на нем зло.
Габриель долго и внимательно смотрел ей в лицо, а затем неожиданно сказал:
– Не бойся.
– Мистера Рейвенела? Еще чего!
– Не бойся, что он тебе понравится.
Эти слова вызвали у Фебы смех.
– Ну нет, такая опасность мне не грозит! А если бы и грозила, я бы ни за что не предала Генри, подружившись с его врагом.
– Главное – себя не предавай.
– О чем ты… что ты хочешь сказать? Габриель, постой!
Но он уже подошел к двери и распахнул ее.
– Нам пора назад, Птичка. Не спеши, придет время – сама во всем разберешься.
Глава 5
К большому облегчению Фебы, когда они вернулись в холл, мистера Рейвенела не было видно. Гости толпились вокруг и беззаботно болтали: встречались старые друзья, представлялись друг другу новые знакомые. Целый батальон лакеев и горничных таскал на заднюю лестницу сундуки, чемоданы, шляпные картонки и прочие виды багажа.
– Феба! – послышался звонкий голос, и, обернувшись, Феба увидела жену Девона Кэтлин, леди Тренир, миниатюрную, каштановолосую с точеными чертами лица и миндалевидными глазами.
За неделю, что Рейвенелы гостили в Херонс-Пойнте, Феба успела узнать ее и полюбить. Кэтлин, всегда веселая и энергичная, была без ума от лошадей: ее родители разводили и тренировали арабских скакунов. Феба тоже любила лошадей, но знала о них совсем не так много, чтобы увлеченно поддерживать разговор. По счастью, у Кэтлин имелся сын примерно одного возраста со Стивеном, так что двум матерям всегда было о чем поговорить.
– Как я рада, что ты здесь! – воскликнула Кэтлин, взяв Фебу за обе руки своими маленькими ручками. – Как прошло путешествие?
– Чудесно, – ответила Феба. – Джастин в полном восторге от поезда, а малыш так сладко спал в качающемся вагоне.
– Если хочешь, я отведу твоих детей и няню в детскую. Может, и ты не против взглянуть?
– Стоит ли бросать гостей? Может, нам покажет дорогу горничная?
– Несколько минут гости обойдутся без меня. По дороге я расскажу, где у нас в доме что расположено. Здесь настоящий лабиринт! В первые день-два все здесь теряются. То и дело нам приходится отправлять спасательные экспедиции на поиски гостей.
Как правило, в больших особняках детей вместе с нянями и их помощницами отправляют на задворки, в комнаты слуг, но Кэтлин настояла, чтобы они жили вместе с гостями и пользовались парадной лестницей, объяснив, пока они поднимались:
– Так гораздо проще добраться до детской.
Феба несла Стивена, а Джастин, словно решительный маленький буксир, тянул за руку няню. На каждой лестничной площадке за распахнутыми дверьми Феба видела королевские покои с каминами такой высоты, что в них можно было стоять во весь рост.
Но при всей своей громадности особняк выглядел вполне уютным. На стенах висели старинные французские и итальянские гобелены, масляные полотна в тяжелых позолоченных рамах. Видны были признаки почтенного возраста особняка: кое-где Феба замечала погнутые балки, царапины на дубовых полах, потертости обюссонских ковров, но они не могли скрыть роскошь: лампы из цветного венецианского стекла, китайские фарфоровые вазы и чайники, в застекленных буфетах – серебряные подносы, и на них сверкающие графины. В воздухе витал аромат свежих цветов и запах старых книг с приятной ноткой полировки для мебели.
Добравшись до детской, Феба увидела, что лакей уже принес сюда сундук с детской одеждой и другие вещи. В просторной светлой комнате было все, что нужно для малышей: кроватки, столик, маленькие стульчики, диванчик. Двое детей спали в кроватках, а Мэтью, сын Кэтлин, в колыбели. Две горничные в белых передниках поднялись навстречу вошедшим и о чем-то шепотом заговорили с няней Брейсгердл.
Кэтлин показала Фебе пустую колыбель, застеленную мягким вышитым бельем, и тихо сказала:
– Это для Стивена.
– Какая прелесть! Будь я поменьше, не отказалась бы сама в такой поспать!
Кэтлин улыбнулась:
– Пойдем, покажу тебе твою комнату: там тоже нормальная кровать, так что сможешь наконец прилечь.
Феба поцеловала Стивена, погладила по шелковистым волосикам и передала няне, затем повернулась к Джастину, который исследовал полки, заставленные игрушками и детскими книгами. Его заинтересовал картонный театр со сменными декорациями и фигурками актеров.
– Хочешь остаться здесь, милый? – тихо спросила Феба, присев на корточки.
– Да, мама!
– С тобой останется няня. А если я тебе понадоблюсь, попроси ее или кого-нибудь из горничных меня позвать, и я сразу приду.
– Хорошо.
Целоваться при посторонних Джастин не любил, поэтому незаметно прижал к губам кончик указательного пальца и протянул маме. Феба повторила его движение, и их пальцы соприкоснулись. После этого тайного ритуала они обменялись улыбками. Прищуренные глаза и наморщенный нос Джастина на мгновение напомнили ей о Генри, но на сей раз шепот памяти не принес с собой болезненный укол – боль сменилась тихой нежностью.
Вместе с Кэтлин Феба вышла из детской, и обе спустились на второй этаж.
– Я помню, каково выходить из траура, – сказала Кэтлин. – Пережила это после потери первого мужа. Как будто выходишь из темной комнаты на яркий свет: все вокруг кажется слишком шумным, слишком быстрым.
– Да, так и есть.
– Делай все, что пожелаешь, чувствуй себя как дома. Пожалуйста, не считай себя обязанной участвовать в развлечениях, если они тебе не по душе. Больше всего мы хотим, чтобы здесь всем было комфортно.
– Спасибо за заботу.
Они вышли в холл второго этажа, а оттуда в спальню, где Эрнестина, горничная Фебы, уже распаковывала ее сундуки и чемоданы.
– Надеюсь, комната тебе подойдет, – сказала Кэтлин. – Она хоть и небольшая, но с собственной ванной и гардеробной, а окно выходит в сад.
– Как здесь уютно! – заметила Феба, с удовольствием оглядываясь.
Стены были оклеены французскими обоями с узором из изящных виноградных лоз, бордюр и панели блестели свежей белой краской.
– А я тебя оставлю, располагайся. В шесть часов встречаемся в гостиной: выпьем по рюмочке шерри, – а в восемь ужин. Пока что форма одежды парадная, но завтра молодожены уедут, и все станет как обычно.
Кэтлин ушла, а Феба залюбовалась ловкими действиями Эрнестины, достававшей из сундука и раскладывавшей стопки бережно уложенного белья и аккуратные небольшие свертки. Каждая пара обуви лежала в отдельном шерстяном мешочке с тесемками, каждая пара перчаток – в картонной коробочке.
– Эрнестина, ты просто кудесница! – похвалила горничную Феба.
– Благодарю вас, миледи. Давненько мы не выезжали из Херонс-Пойнт, а я уж и забыла, как паковать вещи. – Стройная темноволосая горничная, присев на минутку возле сундука, подняла глаза на Фебу и спросила: – Проветрить платье цвета экрю[2], пока вы отдыхаете?
– Экрю? – слегка нахмурившись, повторила Феба.
– Шелковое, с цветочной каймой?
– Боже, ты и его взяла? – Феба смутно помнила нарядное платье, которое заказала и сшила себе в Лондоне. Вскоре после этого Генри слег, так что надеть этот наряд ей так и не пришлось. – Думаю, в серебристо-сером мне будет удобнее. Я пока не готова к ярким цветам.
– Мэм, это же экрю! Никто не назовет его ярким.
– А цветы на окантовке?
Вместо ответа Эрнестина извлекла из коробки с лентами, которые сняла со шляпок и чепцов, чтобы не повредить их в дороге, гирлянду вышитых на шелке цветов и показала хозяйке. Шелковые пионы и розы, действительно выполненные в нежных пастельных тонах, были прелестны.
– Да, пожалуй, подойдет, – сказала Феба и невольно улыбнулась, заметив, как скривилась горничная. Для нее не было секретом: Эрнестина мечтала, чтобы госпожа поскорее покончила с простыми фасонами и неброскими цветами полутраура.
– Два года прошло, миледи, – заметила горничная. – Везде пишут, что этого вполне достаточно.
Феба сняла шляпку и положила на туалетный столик атласного дерева.
– Эрнестина, лучше помоги мне раздеться. Если я хочу весь вечер провести среди гостей и не рухнуть, мне необходимо прилечь хоть ненадолго.
– А как же ужин? – осмелилась поинтересоваться горничная, помогая Фебе снять дорожный жакет. – Ведь там будет много ваших старых друзей.
– Я хочу с ними увидеться, но нервничаю: боюсь, они ожидают увидеть меня прежней.
Эрнестина, расстегивавшая пуговки у нее на платье, остановилась:
– Простите, мэм, но… разве вы не такая, как раньше?
– Боюсь, что нет: та умерла вместе с Генри. – Губы Фебы тронула безрадостная улыбка. – А новая еще не родилась.
Шесть часов вечера
Время спускаться в гостиную. Бокал шерри станет хорошим началом вечера, думала Феба, расправляя тяжелые складки платья. Ей просто необходимо успокоить нервы.
– Выглядите замечательно, мэм! – заметила Эрнестина, с улыбкой глядя на результаты своих трудов.
Волосы Фебы она зачесала наверх, аккуратно заколола локоны, оставив несколько свободно спадать на шею сзади, и обернула у основания пучок бархатной лентой. Феба чувствовала себя от этого странно: обычно она носила более строгие прически. В заключение Эрнестина приладила с правой стороны пучка живую розочку.
Новая прическа очень ей шла, а вот вечернее платье оказалось куда менее неприметным, чем ожидала Феба. Оно хоть и было бледно-бежевым – цвета небеленой холстины или натуральной шерсти, – но шелковую ткань пронизывали тонкие, не толще волоса, металлические нити, золотистые и серебристые, придававшие ткани жемчужный блеск. Глубокий вырез обрамляла шелковая гирлянда пионов, роз и нежно-зеленых листьев; такой же орнамент украшал подол, подхваченный с одной стороны.
Феба, хмуро разглядывая свое бледное, мерцающее отражение в овальном зеркале, прикрыла глаза рукой, затем быстро убрала руку, повторила это движение еще и еще раз, но когда ничего не изменилось, пробормотала:
– Боже! Сомнений не оставалось: быстрый взгляд на платье оставлял впечатление наготы, едва прикрытой цветами. – Эрнестина, мне нужно переодеться, сейчас же! Приготовь серебристо-серое.
– Но… но я его и не проветривала, и не гладила! – в замешательстве воскликнула горничная. – А это на вас так хорошо сидит!
– Я не помню, что бы оно так блестело. Не могу же я сиять, словно рождественская елка!
– Не так уж оно и блестит! – возразила девушка. – Другие дамы будут в платьях, расшитых жемчугом и пайетками, в лучших своих бриллиантах… – Заметив выражение лица Фебы, она испустила вздох. – Если хотите надеть серебристое, мэм, я постараюсь приготовить его поскорее, но в любом случае вы опоздаете.
От этой мысли Феба застонала:
– А шаль ты взяла?
– Да, черную. Но, мэм, вы же зажаритесь, если сейчас наденете шаль! Да и вид будет странный – с ней вы привлечете больше внимания, чем без нее.
Прежде чем Феба успела ответить, в дверь постучали, и она нечаянно выругалась:
– Вот галоша!
Вряд ли ругательство соответствовало случаю, но в обществе детей (почти постоянно) Фебе пришлось научиться заменять крепкие выражения разными словечками вроде этого. Она поспешила спрятаться в углу за дверью, а Эрнестина пошла открывать.
Из-за двери послышался мальчишеский голос. Эрнестина приоткрыла дверь пошире, и Иво, брат Фебы, просунув голову в щель, небрежно бросил:
– Привет, сестренка! Отлично выглядишь! И золотистое платье шикарное.
– Это цвет экрю, – поправила его Феба, и в ответ на недоуменный взгляд повторила: – Экрю.
– Обалдеть! – откликнулся Иво и, недолго думая, вошел.
Феба возвела очи горе:
– Иво, что тебе здесь понадобилось?
– Хочу проводить тебя вниз: не спускаться же к гостям одной.
Глубоко тронутая, Феба даже не знала, что сказать: только молча смотрела на одиннадцатилетнего мальчика, готового занять опустевшее место ее мужа.
– Это папа предложил, – помявшись, добавил Иво. – Я, конечно, не такой высокий, как другие джентльмены – да что там, я даже ниже тебя, можно сказать, я только полджентльмена, – но это ведь лучше, чем ничего, правда?
На лице его отразилась растерянность, когда он заметил, что глаза Фебы налились слезами.
Прочистив горло, Феба наконец сумела ответить, пусть и не совсем твердым голосом:
– Милый Иво, дорогой мой рыцарь! Сейчас ты на две головы выше всех прочих джентльменов! Спасибо, почту за честь.
Мальчик просиял и предложил ей руку галантным жестом, которому, Феба не сомневалась, научил его отец.
– Это честь для меня, сестричка.
На миг Феба словно увидела Иво взрослым мужчиной, уверенным в себе и полным неиссякаемого очарования.
– Подожди минуту: мне нужно решить, что делать с платьем.
– А зачем с ним что-то делать?
– Оно слишком… вызывающее.
Брат, склонив голову набок, внимательно оглядел ее с головы до ног:
– Это из словечек Пандоры?
– Нет, это самое обычное слово. Вызывающий – значит, слишком заметный, выделяющийся, обращающий на себя внимание.
– Сестричка, мы с тобой все равно не сможем не выделяться! – И Иво указал на свою огненно-рыжую шевелюру. – С такими волосами нет шансов, что тебя не заметят. Так что ничего не надо делать с платьем. Мне оно нравится, и Габриель будет доволен, что ты так хорошо выглядишь в канун его свадьбы!
Еще и двенадцати не исполнилось, а как рассуждает! Феба смотрела на брата с нежностью и гордостью.
– Хорошо, уговорил, – сказала она наконец неохотно.
– Ну слава богу! – с нескрываемым облегчением воскликнула Эрнестина.
Феба улыбнулась ей:
– Меня не жди. Сходи поужинай с другими слугами внизу и отдыхай.
– Благодарю вас, мэм.
Феба приняла руку Иво, и мальчик вывел ее из комнаты. Шагая к великолепной парадной лестнице, она окинула взглядом его строгий итонский костюм: черные саржевые брюки, белый жилет и черный атласный галстук-бабочку, и заметила:
– О, ты дорос до длинных брюк!
– На год раньше, чем положено, – похвастался Иво.
– И как ты уговорил маму?
– Сказал, что мне не пристало ходить в коротких штанишках: тогда уж лучше вовсе без штанов. Мама так смеялась, что чуть не захлебнулась чаем, а на следующий день к нам пришел портной, снял с меня мерки и сшил костюм. Больше близнецы Хант не будут смеяться над моими коленками!
(Мистер и миссис Саймон Хант, близкие друзья Шоллонов, вместе со своими четырнадцатилетними сыновьями Эштоном и Огастесом часто бывали в Херонс-Пойнте.)
– Близнецы над тобой смеются? – с удивлением и беспокойством спросила Феба. – Но ведь ты всегда с ними дружил!
– Ну да, друзья всегда подкалывают друг друга, обзывают по-всякому: «дуралей», «жирдяй», «узлы-коленки». Чем ближе друг, тем обиднее обзывается.
– Но почему же нельзя общаться без этого?
– Потому что мы мальчишки, – пожал плечами Иво. – Посмотри хоть на наших братьев. Знаешь, какую телеграмму Габриель вчера получил от Рафаэля? «Дорогой братец, поздравляю тебя и соболезную невесте! Жаль, не могу присутствовать и лично предупредить ее, за какого осла она выходит замуж. С любовью, Рафаэль».
Феба рассмеялась.
– Очень в его духе! Знаю, что они любят друг друга поддразнивать, но никогда не могла понять зачем. Наверняка и с моими сыновьями будет так же. Но я рада, что Генри таким не был. Никогда не слышала, чтобы он над кем-то насмехался.
– Он был очень хороший, – грустно сказал Иво. – Не такой, как все. Я по нему скучаю.
Феба молча легонько сжала его плечо.
К большому ее облегчению, в гостиной оказалось вовсе не страшно. Здесь ей составили компанию родители и Серафина, а также лорд и леди Уэстклиф, которых младшее поколение Шоллонов звало не иначе, как «дядя Маркус» и «тетя Лилиан».
Охотничьи угодья лорда Уэстклифа, Стоуни-Кросс-парк, находились в Гэмпшире, неподалеку от Эверсби. Граф и его жена, дочь американского миллионера из Нью-Йорка, растили троих сыновей и трех дочерей. Тетя Лилиан не раз шутливо предлагала Фебе обратить внимание на кого-нибудь из ее пышущих здоровьем красавцев сыновей, но та вполне искренне отвечала, что и думать об этом не может: это все равно что влюбиться в собственного брата! Слишком много семейных праздников Марсдены и Шоллоны провели вместе, слишком хорошо знали друг друга, чтобы между их потомством вспыхнули романтические искры.
Меррит, старшая дочь Марсденов, была одной из ближайших подруг Фебы. Когда Генри был уже очень болен, она несколько раз приезжала в Эссекс, чтобы помочь Фебе: заботилась о больном умело и с неизменным добрым юмором. В сущности, ей Феба доверяла больше, чем матери Генри, Джорджиане, уверявшей, что расстроенные нервы не позволяют ей ухаживать за умирающим.
– Милая Феба, – воскликнула Меррит, взяв ее за руки, – ты сегодня обворожительна!
Феба, наклонившись, поцеловала ее в щеку и прошептала:
– Ужасно себя чувствую в этом платье. Не понимаю, зачем я вообще выбрала такую ткань.
– Потому что я тебе посоветовала, – ответила Меррит. – Я помогала тебе выбирать материал у модистки, помнишь? Сначала ты отказывалась, но я тебе сказала: женщина не должна бояться блистать!
Феба невесело усмехнулась:
– Я просто не умею блистать так бесстрашно, как ты!
Леди Меррит Стерлинг, темноглазая, с копной черных волос и безупречной фарфоровой кожей, сразу останавливала на себе взгляд. В отличие от двух других сестер, хрупких, как мать, сложением она пошла скорее в невысоких коренастых Марсденов. От отца же унаследовала крупное лицо и решительный подбородок. Благодаря обаянию Меррит рядом с ней меркли даже признанные красавицы.
Меррит умела так слушать, с таким искренним интересом, что собеседник думал, будто он единственный человек на земле, который удостоился ее внимания. Задавала вопросы и выслушивала ответы, ни жестом, ни вздохом не показывая, что ждет своей очереди заговорить. В любой компании, среди людей с разными характерами и интересами Меррит служила связующим звеном, словно французская заправка, придающая супу или соусу бархатистую однородность.
Не будет преувеличением сказать, что любой мужчина, познакомившись с Меррит, тут же чуточку в нее влюблялся. Когда она вышла в свет, вокруг нее вился рой обожателей, но Меррит отвергла их всех и отдала руку и сердце Джошуа Стерлингу, судовому магнату родом из Америки, сейчас обосновавшемуся в Лондоне.
Отойдя чуть в сторону от родных, Феба и Меррит улучили несколько минут, чтобы поговорить наедине. Феба взволнованно рассказала подруге о встрече с Уэстом Рейвенелом, запланированной экскурсии на ферму и самонадеянных поучениях.
– Бедная Феба! – утешила подругу Меррит. – Мужчины обожают читать нотации!
– Да он не читал – скорее распекал меня.
– Какой ужас! Но, знаешь, новичку простительно ошибаться. При знакомстве многие поначалу берут неверный тон. Не так-то легко заводить друзей.
– Я не хочу с ним дружить! Вообще не хочу больше его видеть.
– Разумеется, в этом тебя вряд ли можно винить, – поколебавшись, ответила Меррит.
– Но ты считаешь, я не права?
– Милая моя, советы не всегда помогают, особенно мои.
– То есть ты считаешь, что я не права.
Меррит сочувственно взглянула на нее:
– Теперь, когда ваши семьи породнились, ваши с ним пути будут постоянно пересекаться. И для всех заинтересованных лиц, особенно для тебя самой, будет проще, если вы научитесь общаться цивилизованно. Неужто так трудно дать мистеру Рейвенелу второй шанс?
Феба нахмурилась и отвела взгляд, потом наконец ответила:
– Трудно. Причин объяснять не стану.
Она не стала напоминать Меррит, что именно Уэстон Рейвенел издевался над Генри в школьные годы. Почему-то вдруг показалось неправильным винить взрослого мужчину в том, что он вытворял в детстве. Да и что толку? Все равно уже ничего не исправишь.
Но Меррит неожиданно спросила:
– Это из-за того, что было в пансионе?
Феба широко раскрыла глаза:
– Ты тоже помнишь?
– Конечно, ведь это было важно для Генри. Даже в зрелом возрасте воспоминания о мистере Рейвенеле не давали ему покоя. – Задумчиво помолчав, Меррит продолжила: – Мне кажется, со временем такие события имеют свойство расти в нашей памяти. Быть может, Генри проще было сосредоточиться на противнике-человеке, чем на борьбе с болезнью.
Она взглянула куда-то Фебе за плечо и тихо проговорила:
– Не оборачивайся. Какой-то джентльмен в том конце гостиной то и дело поглядывает в твою сторону. Я его никогда раньше не видела. Возможно, это и есть твой мистер Рейвенел?
– Боже правый, хватит называть его моим! Как он выглядит?
– С темными волосами, чисто выбритый, очень загорелый, высокий, плечи широкие, словно ходит за плугом. Сейчас разговаривает с несколькими джентльменами, и… ох, улыбка у него жаркая, как летний денек!
– Это точно мистер Рейвенел, – обреченно пробормотала Феба.
– Ну надо же! А Генри рассказывал, что это был бледный толстяк! – Приподняв брови, Меррит снова взглянула Фебе за плечо. – Похоже, кто-то резко пошел в рост.
– Неважно, как он выглядит. Важно, что он за человек.
– Несомненно! – В серебристом голосе Меррит звучал смех. – Но, согласись, даже если внутренне мистер Рейвенел не ахти, то упаковка у него что надо!
Феба подавила улыбку и прошептала с притворным упреком:
– Как не стыдно, ты же замужняя дама!
– И у замужних дам есть глаза, – озорно улыбнулась подруга.
