Екатерина Великая
© Текст, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015
КоЛибри®
Введение
Во второй половине XVIII в. на севере Европы взошла ослепительная звезда необыкновенной женщины, новой русской императрицы Екатерины Второй, которую поэты славили под именем Северной Семирамиды, а философы гордились честью лично переписываться с нею. С ее именем русская армия одерживала громкие победы, она вывела Россию на путь могущества и процветания.
Но эта великая русская государыня, эта женщина, перед которой склонились великие державы, эта «царица-матушка», чтимая миллионами российских людей, изначально была всего лишь неизвестной немецкой принцессой, волею случая попавшей в Россию, волею случая вознесенной на престол, но собственной стальной волей придавшей ему неведомые доселе блеск и величие.
Последняя самодержица российская, давшая свое имя целому веку…
Смутный период в истории России, когда императоры и императрицы менялись на троне по прихоти высшей аристократии, закончился приходом к власти – на штыках гвардейцев – «дщери Петровой», императрицы Елизаветы. Она свергла с трона императора-младенца Иоанна VI, своего двоюродного внучатого племянника, отправила его родителей в вечную ссылку и стала думать над тем, как обезопасить собственное правление и продолжение династии.
Елизавета никогда не была замужем, законных детей у нее не было. Зато имелся племянник, сын старшей, рано умершей сестры Анны, герцог Голштинский Петр-Ульрих. Подростка привезли в Санкт-Петербург, быстро крестили в православие под именем Петра Федоровича и стали искать ему достойную пару.
Увы, от деда и от матери он не унаследовал ничего: Елизавета понимала, что из взбалмошного, недалекого, злоупотребляющего алкоголем наследника не выйдет достойного правителя. Надежда была только на министров, которые будут окружать его, да на жену, которую Елизавета ему подыщет.
Прусский король Фридрих Второй, обладавший острым умом и политической дальновидностью, тоже думал о том, что русскому двору вскоре понадобится невеста и что искать ее, несомненно, станут среди немецких принцесс. Фридриху нужна была девушка не слишком высокого происхождения (дабы не укреплять положение России родственными связями), подходящая на роль проводника прусских интересов при российском дворе. Он предложил принцессу Ангальт-Цербстскую, дочь своего фельдмаршала: Фридрих хорошо знал ее мать и имел на нее сильное влияние.
Однако окончательный выбор был продиктован сентиментальностью Елизаветы Петровны: дядя будущей невесты наследника и родной брат ее матери, епископ Любекский, был когда-то обрученным женихом юной Елизаветы. Она сохранила о нем, рано умершем, самые нежные воспоминания.
Зимою 1744 г. пятнадцатилетняя принцесса София Августа Фредерика была приглашена в Россию для бракосочетания с Петром Федоровичем, который приходился ей троюродным братом. 10 января принцесса Фике с матерью тайно, под именем графинь Рейнбек, выехали в Россию. В скудном багаже принцессы было несколько сорочек, три платья и – главное! – медный кувшин для умывания. Принцесса им особенно гордилась.
Фике была как в тумане: перспектива стать российской великой княгиней, а впоследствии императрицей превосходила самые смелые ее чаяния.
«Что ж? – писала она годы спустя, – меня воспитывали, чтобы я вышла замуж за какого-нибудь мелкого соседнего принца, и соответственно этому меня и учили всему, что тогда требовалось. Ни я, ни мадемуазель Кардель ничего этого не ожидали» [1].
Да и как можно было такого ожидать?
Детство Екатерины
21 апреля (2 мая) 1729 г. в небольшом германском городке Штеттин у герцога Христиана-Августа Ангальт-Цербстского и его супруги Иоганны-Елизаветы, урожденной принцессы Голштинской, родился первенец. В письме прусскому королю, датированном вышеуказанным днем, герцог сообщает о рождении дочери. Это непреложный факт.
Однако позднее некоторые биографы, а следом за ними и историки стали приписывать отцовство… самому прусскому королю Фридриху, который тогда был еще шестнадцатилетним наследным принцем. С ним молодая герцогиня Ангальт-Цербстская действительно часто встречалась в 1728 г., но и только.
Иоганна-Елизавета к тому же часть этого года провела в Париже, поэтому отцом Екатерины многие считали и русского вельможу Ивана Бецкого, незаконного сына князя Трубецкого, который находился там при русском посольстве. «Неопровержимым доказательством» его отцовства является, по мнению некоторых историков, то, что императрица Екатерина очень почтительно относилась к этому вельможе и, посещая его, уже прикованного годами и недугами к инвалидному креслу, целовала ему руку.
Ни с Фридрихом Великим, ни с Иваном Бецким у Екатерины не было ни малейшего физического сходства. Принц Христиан-Август никогда в своем отцовстве не сомневался, хотя был разочарован тем, что его первенец – девочка. В истории же его имя сохранилось лишь благодаря Софии Августе Фредерике, или для домашних Фикхен, Фике.
Вскоре после рождения дочери родители ее переселились в штеттинский замок: герцог, состоявший на службе у прусского короля и уже получивший чин генерал-майора, был назначен командиром пехотного полка, расквартированного в Штеттине. На улицах этого города и играла с другими детьми маленькая Фике, причем никому из ее приятелей и приятельниц в голову не приходило величать ее по титулу.
Фике получила домашнее образование. Обучалась английскому, французскому и итальянскому языкам, танцам, музыке, основам истории, географии, богословия. Она росла резвой, любознательной, шаловливой девчонкой, презирала кукол и вечно разбивала себе коленки. Родители были недовольны «мальчишеским» поведением дочери, но ничего поделать не могли.
Помимо гувернантки-француженки, мадемуазель Кардель, воспитанием принцессы занимались капеллан-француз, француз – учитель чистописания и два немца – учителя немецкого языка и музыки. Впоследствии Екатерина вспоминала первых воспитателей своей юности с умилением и благодарностью. Гувернантка давала ей читать Расина, Корнеля и Мольера, а помимо этого передала склад своего ума – чисто парижского, живого и непосредственного.
Мать воспитывала старшую дочь по своему разумению – пощечинами по поводу и без, повинуясь «не разуму, а настроению», но главным образом – своему вздорному характеру, типичному для представительницы нескольких поколений германских мелких князьков. Герцогиня, женщина неблестящего ума, отличалась склонностью к интригам, лживостью, мелким честолюбием.
После того как Фике стала российской великой княгиней, мадемуазель Кардель получила от нее в подарок дорогие меха. Матери Екатерина «воздала почести» тем, что почти двадцать лет выплачивала сделанные герцогиней по всей Европе долги и лишь вскользь упомянула ее в своих «Записках».
Семья Фике много путешествовала: девочка объездила практически всю Германию. В 1739 г. в Берлине принцесса София впервые увидела того, с кем впоследствии ее свяжут брачные узы, – сына двоюродного брата матери Петра-Ульриха Голштинского. Ей было тогда десять лет, а ему – одиннадцать. Нельзя сказать, чтобы эта встреча оставила у принцессы благоприятное впечатление.
Зато другая случайная встреча – с католическим священником, увлекавшимся хиромантией, – оставила в душе Фике неизгладимый след. На ее руке предсказатель разглядел три короны.
Обрести корону, найдя подходящего мужа, – вот в чем состояла мечта любой немецкой принцессы! Не была исключением и София-Фредерика: как всякая девочка из высокородной семьи, близкой к правящей элите, она предназначалась для брака, по возможности с представителем королевской или императорской семьи, и безропотного исполнения супружеских и материнских обязанностей.
Сама Екатерина в своих «Записках» впоследствии отмечала: «Я осмелюсь утверждать относительно себя, если только мне будет позволено употребить это выражение, что я была честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, нежели женским; но в то же время внешним образом я ничем не походила на мужчину; в соединении с мужским умом и характером во мне находили все приятные качества женщины, достойной любви; да простят мне это выражение, во имя искренности признания, к которому побуждает меня мое самолюбие, не прикрываясь ложной скромностью» [2].
К этому определению можно добавить тонкое замечание историка Ключевского о том, что будущей Екатерине Великой с детства внушали, что она некрасива. Это рано заставило ее учиться искусству нравиться, искать в душе то, чего недоставало ее наружности. Принцесса испытала слишком мало родительской любви и отказалась от мысли дарить собственные искренние чувства кому бы то ни было. Истинная любовь была чужда девочке, чьи мысли с детских лет занимали лишь мысли о собственном возвышении, которое должно было компенсировать вечно ущемленное самолюбие.
Герцог Христиан-Август Ангальт-Цербстский. Копия неизвестного художника с картины Антуана Пэна
Перед отъездом в Россию отец дал дочери подробные наставления, как ей надлежит себя вести в чужой стране.
Но юная принцесса уже тогда предпочитала жить собственным умом, не подпадая под чье-то влияние. Она сама ставила перед собой цели и сама добивалась их. Отметим, что, отправляясь в Россию, Фике вовсе не намеревалась стать самодержицей. Выдающаяся личность могла бы никогда не раскрыться, будь ее нареченный умным и сильным человеком. Или хотя бы просто нормальным мужчиной.
Вместо этого ей достался скудный умом, нервозный и крайне инфантильный субъект, прославившийся лишь своим самодурством и малодушием, глупостью и крайней болтливостью.
Но, как писала впоследствии Екатерина в одном из писем, «…на этом свете препятствия созданы для того, чтобы достойные люди их уничтожали и тем умножали свою репутацию; вот назначение препятствий».
Невеста наследника
Екатерина не потратила даром ни одной минуты с тех пор, как оказалась в России. То, что она успела проделать за полтора года, до официального бракосочетания с Петром, человек со средними способностями осилил бы лет за десять, если не за пятнадцать. При этом она постоянно находилась в центре внимания окружающих, далеко не всегда доброжелательного, и должна была просчитывать наперед каждый свой поступок или слово.
С невероятным для столь юной девушки упорством София начала усиленно осваивать русский язык. Вставала по ночам и, расхаживая по комнате, твердила странные, почти непроизносимые для немки слова: «борщ», «щи», «извозчик». Еще более основательно девушка принялась изучать каноны православной религии и особенно различия между православием и лютеранством.
Она прекрасно поняла уже через месяц после приезда в Россию, что без обращения в православие ей не победить и она так и останется немецкой принцессой, чужой для русских людей. А это в ее планы никоим образом не входило.
Хотя отец, напутствуя ее, запретил категорически даже думать о смене веры и сослался на пример супруги царевича Алексея, старшего сына Петра Великого, через некоторое время София преспокойно заявила, что видит слишком мало различий между религиозными правилами для того, чтобы это могло препятствовать принятию ею православия. Это сразу расположило к ней и императрицу, и большинство придворных.
К тому же юная принцесса уже тогда искренне считала, что может принести России много пользы. Но для этого ей надлежало «сделаться более русской, чем сами русские» – и она с пылом и упорством, а также чисто немецкой педантичностью продолжала осваивать русский язык и православные каноны. Она так усердствовала, что едва не умерла: сильно простудилась, сидя за учебниками по ночам на свирепых дворцовых сквозняках босая и в неглиже.
Но когда речь зашла о том, что пора приглашать духовника и что надобно как можно скорее сыскать лютеранского пастора, больная с трудом прошептала:
– Не надо пастора… Я уже считаю себя православной… зовите батюшку.
Будучи практически при смерти, София сумела использовать ситуацию, зная, что о ее необычной просьбе тут же доложат императрице. Так и произошло. Елизавета умилилась, прослезилась и приказала придворным медикам вылечить невесту наследника во что бы то ни стало, под страхом жесточайшего наказания. И ее вылечили!
Елизавета по достоинству оценила рвение будущей невестки, и через полгода после прибытия в «страну медведей» София приняла православие, навсегда превратившись в Екатерину (имя было выбрано в честь Екатерины Первой, матери императрицы) и продемонстрировав пристально наблюдавшему за ней двору и дипломатическому корпусу «исключительное благочестие»: она аккуратно исполняла обряды, выказывала познания в православии и духовный восторг от силы религии.
Выстрел оказался на редкость метким. Во-первых, умница Екатерина расположила к себе не только императрицу и двор, но и значительную часть народных масс. А во-вторых, она ловко противопоставила себя будущему супругу, который, кстати, прибыл в Россию лишь годом ранее ее самой и должен был проникнуться как минимум уважением к народу, которым собирался управлять.
Пожалуй, ничто так не поражало дипломатов и высокопоставленных чиновников в характере великой княгини, как ее железная воля. Благодаря ей девушка проглатывала бесчисленные книги, рекомендованные ей для чтения: большую часть изданий ей любезно предоставляла Академия наук, а остальные присылались из-за границы.
Обладая привлекательной внешностью, Екатерина быстро расположила в свою пользу и Елизавету, и двор. Равнодушным к ее чарам остался лишь… жених, великий князь Петр Федорович, почему-то невзлюбивший свою невесту-кузину с первого взгляда. Впрочем, и сама Екатерина, нужно отдать ей должное, в своих записках откровенно признавалась, что российская корона ей нравилась много больше жениха.
Воля руководила ее рассудком, держа его холодным и заставляя не реагировать на злобные безумные замечания Петра. Последний, казалось, задался целью извести невесту еще до свадьбы. То он сообщал ей, что влюблен в какую-то фрейлину, а ее не любит; то объявлял, что желал бы расстаться с нею; то мучил холодностью и сумасшедшим пристрастием к «увеселениям» и игре в солдатики.
Родной внук Петра Великого и двоюродный внук шведского короля Карла XII так и не сумел полюбить русский народ; он относился к России легкомысленно, с долей едкой иронии, на что страна отвечала ему еще более откровенной неприязнью. Зная о небрежности Петра к религиозным обрядам и потому подчеркнуто демонстрируя свое благоговение перед православной верой, Екатерина забила первый серьезный клин между Петром и политической элитой России, которая всегда влияла на выбор монарха в беспокойное время.
На следующий день после перехода Екатерины в православие состоялось ее обручение с будущим императором. И почти сразу после церемонии великий князь заболел черной оспой – бичом Европы того времени. Надежд на выздоровление было так мало, что родственники уже начали подыскивать Екатерине другого мужа.
Но ей уже не нужен был другой: не было ни малейшего желания спускаться с достигнутых высот в привычное болото. Почувствовавшая свою силу Екатерина просто приказала матери замолчать и не докучать ей рассуждениями о новом браке. Это, разумеется, тоже стало известно императрице и послужило еще более теплому отношению к будущей невестке.
К всеобщей великой радости, жених выздоровел, и Екатерине даже удалось весьма умело скрыть ужас и отвращение при виде сильно изуродованного лица юноши. Хотя, оставаясь в одиночестве и Екатерине убедившись, что за ней не следят, порой давала волю горьким слезам. Жизнь с уродом и дураком представлялась ей кошмаром, но все же стоила российской короны.
К свадьбе готовились долго и старательно, день торжества несколько раз откладывали, потому что императрица Елизавета хотела устроить по-настоящему великолепный праздник.
Польский историк Валишевский писал: «В России не бывало еще церемонии подобного рода. Брак царевича Алексея, сына Петра I, совершился в Торгау, в Саксонии, а до него наследники московского престола не были будущими императорами. Написали во Францию, где только что отпраздновали свадьбу дофина; справились и в Саксонии. Как из Версаля, так и из Дрездена пришли самые точные описания, даже рисунки, изображающие малейшие подробности торжества; их надлежало не только повторить, но и превзойти. Как только вскрылась Нева, стали приходить немецкие и английские пароходы, привозя экипажи, мебели, материи, ливреи, заказанные во всей Европе. Тогда носили узорчатые шелка с золотыми и серебряными цветами на светлом фоне…»
Английский посланник лорд Джон Гиндфорд отмечал в своих депешах, что он «…никогда не видывал кортежа более великолепного, чем тот, что сопровождал Екатерину в Казанский собор. Церковный обряд начался в десять часов утра и кончился лишь в четыре часа пополудни. Православная церковь, по-видимому, добросовестно отправила свои обязанности. В продолжение последующих десяти дней празднества шли непрерывной чередой. Балы, маскарады, обеды, ужины, итальянская опера, французская комедия, иллюминации, фейерверки – программа была полная».
Герцогиня Ангальт-Цербстская оставила нам любопытное описание самого интересного дня – дня бракосочетания: «Бал продолжался всего полтора часа. Затем ее императорское величество направилась в брачные покои, предшествуемая церемониймейстерами, обер-гофмейстером ее двора, обер-гофмаршалом и обер-камергером двора великого князя; за ней шли новобрачные, держась за руку… Когда великая княгиня была готова, ее императорское величество прошла к великому князю и привела его к нам. Ее императорское величество преподала им свое благословение; они приняли его, стоя на коленях. Она их нежно поцеловала и оставила…»