Линда Кейр
Темное озеро

Глава 8

В воскресенье, отправив своей несентиментальной дочери прощальную эсэмэску, Йен выписался из гостиницы «Олд роуд» и сел за руль, чтобы отвезти Энди в чикагский аэропорт О’Хара. Там она сядет в самолет для короткого перелета в Сент-Луис, где его родители присматривали за двойняшками, а сам он вернется домой во вторник, разобравшись с делами в Чикаго.

После отъезда из кампуса Йен испытывал странное облегчение: едва покинув территорию Гленлейка, они сразу попали в обычный мир, лишенный малейших признаков разоблачения, грозившего перевернуть их жизнь с ног на голову.

– Так следует ли нам ожидать дальнейших допросов от нашей искательницы сенсаций? – спросил Йен, нарушив молчание, чтобы высказать единственную терзавшую душу проблему, когда они уже проехали мимо Дес-Плейнса по автомагистрали I-294.

Энди разглядывала большую стаю скворцов, кружившую над рекламными щитами.

– Когда я напомнила ей, что она обещала держать нас в курсе, Кэссиди поведала, что в былые времена в Чикаго «в курсе» держали только избранных, лишь им доверяя важную для бизнеса информацию.

– К концу этого семестра она уже, видимо, нахлобучит шляпку с полями, заткнув за ленточку журналистское удостоверение.

– По твоим шуточкам можно подумать, будто она снимается в эксцентричной «комедии чудаков»^[32] тридцатых годов прошлого века.

Собственные шутки казались вымученными и не вызывали желания смеяться. Йену хотелось узнать, что на самом деле думала Энди. У него лично перед глазами стояла цифровая фотография, показанная Уэйном Келли в классе: он представлял, как скрипели цепи подъемного крана, опуская затонувший «Чарджер» на палубу баржи, как выливалась вода из салона и прогнивших дверных прокладок.

– А как именно, кстати, она собирается информировать нас? – небрежно поинтересовался он, выехав на трассу I-190, последний этап дороги к аэропорту. – Мы же знаем, как она не любит звонить. И в «Скайп» редко выходит, не желая показывать, где находится и чем занимается.

– Я сказала ей, что даже текстовых сообщений будет вполне достаточно. Мы ведь интересуемся журналистским семинаром… наряду со всеми остальными занятиями этого семестра.

Наряду со всеми остальными занятиями.

Трудновато будет не забывать спрашивать об успехах в спортивных кроссах или учебных предметах и о деятельности школьной организации «Международная амнистия».

Подъехав к зданию терминалов отправления, Йен остановился на парковке и выскочил из машины, чтобы достать из багажника сумку Энди. Опустив сумку рядом с ней на тротуар, он выпрямился и встретил странный взгляд жены. Ему вдруг вспомнился раздел одной лекции в Амхерсте, которую читал ворчливый старый профессор по английскому языку. «В наше время «ревность» – одно из самых неправильно употребляемых слов английского языка, ошибочно используемое вместо слова «зависть». Быть ревнивым значит ревностно охранять ваши сокровища… будь то вещественные драгоценности или любимый человек».

Тот чудак с густой седой шевелюрой и кустистыми бровями выглядел как карикатура на классического сочинителя. У него была вычурная манера выражаться, побуждавшая студентов состязаться в красноречии на пивных вечеринках. Но, как ни странно, Йену крепко запомнилось множество его оригинальных высказываний.

И сейчас лицо Энди отражало нетерпение. То самое нетерпение, разнообразные степени которого он начал узнавать с первых свиданий. Она обычно действовала импульсивно и быстро, а он, будучи более медлительным, предпочитал обдуманные действия. Она запросто, точно призрак, исчезала с вечеринок, а он вечно стремился еще найти и поблагодарить хозяина, попутно обменявшись рукопожатиями с теми, кого надеялся вновь увидеть в ближайшее время.

Вот и опять всплыло это слово: призрак.

– Тот малый хочет, чтобы ты подвинул свою машину, – заметила Энди, увидев, как на парковку заехал инспектор на квадроцикле.

Вырвавшись из задумчивости, Йен быстро обнял ее и поцеловал.

– Передавай привет детям. Увидимся во вторник.

– До скорого, – сказала она, подхватив свою сумку, и исчезла за дверями терминала.

* * *

Поздним воскресным утром движение на дорогах было по-прежнему незначительным. В рекордное время доехав до центра города, Йен с легкостью отыскал свой отель на Ривер-норт. Его номер, однако, еще не подготовили. Не желая браться за дела, не сменив джинсы и толстовку с эмблемой Гленлейка, он оставил свои вещи в камере хранения за стойкой администратора и отправился прогуляться по набережной.

День выдался прохладный. С озера Мичиган дул сильный ветер. Пальцы Йена подмерзли, даже несмотря на то, что сжимали горячий стаканчик с кофе. Тем не менее он продолжал двигаться на запад под мостами, не слишком обращая внимание на громыхание проносившихся по ним машин. Йен надеялся, что прогулка прочистит голову и поможет вернуть интерес к предстоящей деловой встрече.

Торговая выставка «Мировые вина и спиртные напитки» ежегодно проводилась в Нью-Йорке, Чикаго и Сан-Франциско для североамериканских импортеров, оптовых и розничных торговцев. И хотя всю реальную работу делал его директор по закупкам, Йен находил выставку полезной: она позволяла отслеживать тенденции, налаживать торговые связи и вынюхивать новинки для трех его магазинов, продававших пиво, вино и крепкий алкоголь.

Решив, что Нью-Йорк с его финансовыми воротилами ему не по зубам, Йен осознал необходимость выбора нового направления бизнеса. Поначалу, праздно размышляя над оригинальным товарным ассортиментом, способным поддержать фамильную империю Коуплендов, он вспомнил про старый пыльный винный магазин в Сент-Луисе. Магазин назывался «Импортные вина» и не особо изменился за последние полвека. Кроме того, его расположение в историческом районе Клейтон^[33] было весьма удачным.

Заметив по наездам в Чикаго тенденцию к популярности винодельческих предприятий с продукцией высокого качества, Йен понял, что Сент-Луис созрел для его собственной торговой версии. Выбрав подходящий момент, он уговорил отца отдать ему «Импортные вина», где провел полную реконструкцию и обновил ассортимент.

Теперь его деловая империя включала три магазина, обслуживаемых семью десятками сотрудников. Он значительно продвинулся на пути к успеху. Даже позволил себе посмотреть списки продаваемой недвижимости в Канзас-Сити.

Оставалась лишь одна проблема: пришлось выстроить два новых магазина. Стоимость строительства превысила сметы, а дохода пока что не было. Будет наверняка – но год выдался трудный…

В этот поздний сезон по реке одиноко скользил прогулочный катер. Усиленный микрофоном голос гида предложил дюжине скопившихся на палубе пассажиров повернуть головы и взглянуть на один из возвышавшихся на набережной небоскребов. Йен тоже повертел головой, не зная, на какую именно высотку смотреть. Он ездил на такую экскурсию с Кэссиди, в ее первый год учебы в Гленлейке, и ему очень понравилось, хотя он забыл почти все, что узнал тогда. У него стал подмерзать кончик носа, но он все-таки решил пройтись до следующего моста, а уж оттуда повернуть назад.

Положение дел не было безысходным. Коупленды всегда находили выход. Однако Йен беспокоился. Ему не хотелось просить денег у отца: запасы старика давно не пополнялись, не говоря уже о том, что он и так уже вложил изрядную сумму в третий магазин. Вот почему, проглотив гордость, Йен стрельнул краткосрочный кредит в триста пятьдесят тысяч долларов у отца Энди, Саймона. Ничего не сказав жене, поскольку она изначально не одобряла эту идею.

Сама Энди недавно сделала собственные инвестиции в «Блуминг букс», свою издательскую компанию, переехав в новый офис с розничным магазином, расположившийся там же, в Клейтоне, поблизости от его винного магазина. Часть этих денег составляла ссуда, выдаваемая малому бизнесу, однако львиную долю выдал Саймон, и гордость не позволяла ей просить еще.

– Йен, поищи заем где-нибудь в другом месте. Мы и так уже много одалживались у него. Мне не хочется, чтобы он так активно вошел в нашу жизнь. У всего должен быть предел.

Отношения Энди с отцом всегда оставались для Йена чем-то вроде загадки. История осложнилась после смерти ее матери от рака: Энди тогда заканчивала начальную школу, а потом отец принял решение отправить ее в Гленлейк. Они могли неделями не общаться друг с другом, и Энди отзывалась о Саймоне с пренебрежением, что казалось бессердечным и немыслимым даже в семье Йена, где отношения, по общему признанию, не отличались теплотой и сердечностью.

Но при личных встречах девушка общалась с отцом прекрасно. Даже с любовью – по крайней мере, когда отсутствовала ее мачеха, Лорейн. Их собственные дети давно привыкли к тому, что сводные тетушки, Сэйдж и Саванна, больше похожи на старших сестер, и все научились вежливо игнорировать вялую банальность высказываний Лорейн. Все, за исключением Энди, – ей каждый вздох мачехи, должно быть, казался предательством.

Йен обычно списывал отсутствие взаимопонимания на недостаток опыта общения в большой семье. Его родители не проявляли особой привязанности друг к другу, однако всегда жили и держались вместе.

Все прочие отличия – начиная с того, как Саймон хвастался своими крупными сделками, и кончая семейными разборками в присутствии всей родни – Йен приписывал калифорнийскому стилю жизни.

Он повернул назад, навстречу ветру. Выбросил в урну стакан с недопитым кофе и засунул руки в карманы.

Нравился ли ему Саймон? Он находил его интересным, возможно, даже обворожительным и достойным восхищения. В некоторых отношениях тесть соответствовал всем стереотипам голливудского режиссера и дельца, даже если исполняемая роль не особо позволяла ему пройтись по красной дорожке.

Поработав в молодости водителем, плотником и помощником администратора по натурным съемкам на малых киностудиях, он вернулся к учебе и, получив диплом бухгалтера, начал заниматься бухгалтерией кинопроцесса, а в итоге стал исполнительным продюсером, подвизавшись на съемках малобюджетных боевиков с актерами, чья слава осталась в прошлом. Правда, среди десятков его творений оказался только один номинированный на «Оскар» фильм, и единственный нашумевший фильм, благодаря которому он получил кредит производителя и долю в прибылях. Но именно всё это обеспечило мистеру Блуму стабильную и высокоприбыльную карьеру.

Поездки в Лос-Анджелес Йен воспринимал как визиты на съемочную площадку голливудской жизни: поздние завтраки, белковые омлеты, восемнадцатидолларовые смузи с маслом семян чиа и ягодами асаи (подобные изыски, разумеется, никогда не украшали меню Коуплендов); и бесконечное множество упоминаний вскользь имен знаменитостей. Несмотря на общественную репутацию безжалостного дельца, Саймон, казалось, искренне любил детей. Он обожал Кэссиди, Уитни и Оуэна, усложняя для Йена понимание проблем Энди с отцом.

С другой стороны, старые и малые всегда легче находят взаимопонимание.

Йен отчаянно нуждался в очередном кредите, поэтому Саймон оставался единственным выходом. Он решил встретиться с ним лично, сообщив Энди, что летит в Лос-Анджелес на встречу с поставщиком, хотя в принципе мог бы решить дела по почте.

С приближением вылета Йен все больше нервничал. Его родной отец сделал бы из такой просьбы целую трагедию, с назиданиями в кабинете, молчаливым и тщательным выписыванием бумажного чека и последующим распиванием виски под строгие наставления о необходимости бережливости и экономии…

Если бы у отца еще оставались большие деньги. Но состояние Коуплендов в чертовски неудачное время изъяли из железных дорог и вложили в недвижимость. Разумеется, благодаря запасу акций, дающих высокие дивиденды, семья еще могла обеспечивать себе комфортную жизнь и оплачивать взносы в различные элитные клубы, однако времена шести- и семизначных пожертвований и инвестиций закончились.

Саймон вел себя более непринужденно. Когда Йен – с екнувшим сердцем – назвал желаемую сумму, тот, усмехнувшись, изрек:

– Всего-то? – намекая тем самым, что между «своими людьми» достаточно и обмена электронными письмами и переводами.

Перед отъездом обратно в аэропорт Саймон угостил зятя ланчем, заказав поистине громадные сэндвичи с копченой говядиной («только раз в неделю, иначе доктор удвоит мое время на беговой дорожке»), и в целом сделка могла бы оказаться вполне дружеской, если б не одно замечание.

Промокнув губы салфеткой, Саймон небрежно задал тот самый больной вопрос:

– Полагаю, Энди с этим согласна?

Йен ответил тщательно отрепетированными словами:

– Я был бы признателен, если б это осталось между нами.

Тесть кивнул с задумчивым видом и, бросив салфетку на тарелку, добавил еще одно условие к соглашению: «просто для доказательства того, что оба мы серьезные дельцы». Если Йен не вернет долг в течение года, то Саймон получит двадцать процентов акций корпорации «Виноград и ячмень», закрепив свою роль в будущем супругов Коупленд. Время решало всё, а Саймон был прозорливым переговорщиком: кто же станет отказываться от сделки, дав согласие?

Йен старался не вспоминать, как Энди называла отца «гангстером» и шутила по поводу трупов, похороненных на заднем дворе его виллы в районе Бель-Эйр.

Вернувшись в вестибюль отеля, он зарегистрировался на стойке регистрации, где клерк заверил, что номер почти готов. Найдя уединенное кресло, Йен проверил сообщения на смартфоне.

Ожидая своего самолета, Энди поделилась на «Фейсбуке» несколькими фотографиями с родительских выходных. Разумеется, в подписях ничего не говорилось о мертвых поэтах в затопленных крутых автомобилях.

Встреча с миссис Генри, любимой школьной учительницей!

Отец против дочери в стикболе. Чья команда выиграла? Никогда не скажу.

Очередной замечательный родительский уик-энд в Гленлейке!

Ощущение когнитивного диссонанса только усугубилось: Йен не понимал, успокоила ли его беззаботность ее сообщений или встревожило то, что она не упомянула о большой тайне кампуса.

На телефон наконец-то пришло сообщение, что номер готов. Он забрал вещи из камеры хранения, поднялся на лифте на двенадцатый этаж и вошел в номер, из окон которого виднелась набережная. Переоделся, захватил небольшую пачку визиток и вновь спустился в вестибюль. Повесив на шею бейдж, сделал умное лицо и вошел в выставочный зал.

Будучи скромным региональным шоу, эта выставка не имела общемирового размаха, однако участники до сих пор торговали и обсуждали всё: дорогие марочные вина, напитки массового спроса и крепкий алкоголь; а также бокалы, салфетки для коктейлей, открывалки для бутылок, насадки для дозирования вина, аэраторы^[34], зубочистки для оливок и вишенки, фирменные футболки, фартуки и так далее. Йен, однако, проигнорировал их всех, сделав ставку на своего нового поставщика.

Он нашел Престона Брандта в маленькой палатке со скромной вывеской на стойках и драпировке, представлявшей его компанию: «Группа Брандта: винтажные и коллекционные дистилляты».

Пытаясь извлечь выгоду из последних новинок, Йен азартно поиграл на бирже и приобрел довольно много уникального ассортимента, несмотря на высокую начальную стоимость. Единственная проблема заключалась в том, что клиенты почему-то не спешили приобщаться к винтажным напиткам.

Занятый размещением достойной музея подборки биттеров, бальзамов, вермутов, рома, водки, джина и виски, Престон, однако, заметил его приближение.

– Как дела в Сент-Луисе?

– Оставляют желать лучшего, потому-то отчасти я и заявился сюда, – признался Йен. – В моих магазинах ваш ассортимент смотрится потрясающе, мои продавцы говорят, что эти бутылки дают повод к началу разговоров, однако, к сожалению, дальше этого не идет.

– Как странно, – Престон удивленно поднял брови. – Дела у нас здесь, в Чикаго, идут хорошо, не говоря уже о Нью-Йорке, Сан-Франциско и Сиэтле. У нас покупают товар некоторые фирменные бары, специализирующиеся на коктейлях, платят большие деньги… совсем не похоже на хилые оптовые продажи бурбона лет шестьдесят назад.

– Наши коктейль-бары пока еще только набирают популярность, но я делаю ставку на увеличение числа богатых клиентов, предпочитающих эксклюзивную выпивку.

– А вы выставили нашу продукцию на видное место?

– В первых рядах закрытых витрин с первоклассным скотчем и сигарами.

– Закройте-ка глаза.

Озадаченный, Йен выполнил просьбу. Он услышал, как горлышко бутылки звякнуло по бокалу и в него с бульканьем что-то полилось.

– Открывайте, – разрешил Престон, вручив ему хрустальный бокал с плескавшейся на дне янтарной жидкостью. – Попробуйте. Держу пари, вы еще не пробовали ничего подобного.

Йен поднес бокал к губам и сделал глоток. Это был вкус бурбона, но не тот бархатный и мягкий, из уникальных замшелых бочек, что пользовался нынче бешеной популярностью. И послевкусие знакомое, однако он затруднялся назвать марку. И, если уж быть до конца честным, вкус напитка казался даже банальным.

– Ну и что это?

– «Олд Форестер» пятьдесят третьего года.

– Да, похоже, в этом бокале драгоценная заначка из бара моего дедушки, – подавив усмешку, оценил Йен.

С важным видом Престон извлек спрятанную бутылку и поставил ее на стойку, чтобы Йен смог полюбоваться на винтажную этикетку и оригинальный ценник.

– Они у вас будут продаваться одна за другой. Все дело в тонкостях продажи. Сегодня делают бурбоны и получше, но вы же не продаете им лучший бурбон. Вы продаете впечатление: питейное путешествие в машине времени. Покупатель оценит, каким был вкус в давние годы.

Сделав второй глоток, Йен признал, что вид старой бутылки разжигал воображение, невольно облагородив и вкус первого глотка.

– Народ готов платить сотни долларов за один винтажный коктейль в дегустационных залах. Такой продукт, по определению, ограничен изданием. Имеется больше, чем вы можете подумать, однако цены отнюдь не понизятся.

– То есть, по сути, вы имеете в виду, что это вопрос воспитания.

– В следующий приезд в Сент-Луис я могу запланировать встречу с вашей командой, – заявил Престон, схватив второй бокал и плеснув себе порцию «Олд Форестера». – Приеду и с удовольствием проведу тренинг с вашим персоналом. Продавать так продавать. В какой-то момент надо начинать серьезно вкалывать.

Йен признавал его правоту, но время кредита Саймона неумолимо тикало. Долго ли еще придется вкалывать? И долго еще удастся скрывать финансовые проблемы от Энди?

Так же долго, как она хранила свой секрет…

– Похоже, отличный план. Я покажу вам свои магазины и угощу вас ужином.

– Прекрасно, – сказал Престон, и они сдвинули бокалы. – За встречу в Сент-Луисе!

Глава 9

– Просто не верится, что все эти годы труп Далласа Уокера торчал в своей крутой тачке на дне Лумиса! – воскликнула Джорджина, с недоверием взирая на Энди и пропустив выезд с Ламберт-филд на трассу I-70.

Еще несколько дней назад Джорджина предложила встретить подругу в Сент-Луисе, сказав, что ей все равно нужно тащиться в Сентрал-Вест-Энд на встречу с клиентом. Хотя на самом деле ей не терпелось узнать свежие сплетни из Гленлейка. Энди не смогла отделаться отчетом по телефону и так же без толку пыталась объяснить, почему предпочла бы воспользоваться такси.

– Поразительно, правда?

– До умопомрачения.

Почему-то все выходные Энди не испытывала такой острой тревоги, как сейчас. Ей хотелось думать, что нервы разыгрались из-за резкого разворота Джорджины или из-за того, как лихо та лавировала на своем белоснежном «Рендж Ровере» между машинами, но пересказ событий сделал факт возвращения Далласа из небытия гораздо более реальным.

– Ну, не странно ли, что за столько лет никто не обнаружил его затонувшую машину? – спросила Джорджина, проверяя укладку в зеркало заднего вида. Браслеты, снятые прямо с витрины ее бутика на Ладю-роуд, бодро звякнули, когда она нагло подрезала чей-то «Форд Фокус». – Народ же любит там плавать.

– Его обнаружили совсем не там, где обычно купаются, а около противоположного берега.

– То есть он грохнулся в воду на своей шикарной тачке прямо со скалы?

– Такова рабочая версия, – подтвердила Энди, испуганная тем, что подруга так хорошо знакома с тем берегом.

– Он всегда отличался взбалмошностью и рассеянностью. Ты так не думаешь?

– Пожалуй, – ее начинало охватывать раздражение, – но в этом году литературный курс займется проверкой разных версий.

– О чем ты говоришь? – недоуменно спросила Джорджина, копаясь в центральной торпеде и в результате пропустив съезд на скоростную автомагистраль города. – Черт!

– Ну и хорошо. До Кингшигвэя быстрее по семидесятой трассе.

– Не люблю ездить этим путем. – Подоплека ворчания Джорджины заключалась в провинциальном миропонимании белых обитателей Сент-Луиса, и, говоря откровенно, она могла бы признаться: «Я боюсь ездить по северной части и вообще по большинству городских районов».

– Все будет в порядке, – ободрила ее Энди.

Она успела полюбить Сент-Луис, но все еще боролась с осознанием зачастую непостижимой, но, казалось бы, врожденной социально-экономической, расовой и религиозной стратификации, создававшей горожанам множество проблем, как психологических, так и физических и территориальных.

– О какой это проверке ты упомянула?

– Литературный факультатив в этом году ведет журналист, и они расследуют случившееся в ходе курсового проекта. Кэссиди, кстати, уже начала доставать нас допросами.

– Уж не повторится ли история? – усмехнувшись, спросила Джорджина.

– В каком смысле?

– Только в том, с каким увлечением ты сама когда-то училась на литературном факультативе.

– Наверное, какова мать, такова и дочь, – ответила Энди, постаравшись придать голосу всю беспечность, на какую только была способна.

Выехав на шоссе, Джорджина наконец выудила из кармашка торпеды помаду любимой фирмы и подкрасила губы.

– Полагаю, она в курсе того, что в выпускном классе ты училась у Далласа?

– Разумеется, – небрежно произнесла Энди.

– Включая и то, что он был неотразимым красавчиком? – кокетливо протянула Джорджина, тоном своей же семнадцатилетней версии.

– Не думаю, что ей необходима столь незначительная информация, – заметила Энди, нервно сменив позу. – А ты действительно думаешь, что он был таким неотразимым?

– А ты разве нет?

– Не я же флиртовала с ним напропалую, – с запинкой парировала Энди, чувствуя, как эти слова застревают у нее в горле.

– Ну, в школе я флиртовала со всеми… Слава богу, ты удачно сыграла для меня роль свахи. Если б не ты, кто знает, сколько еще дурацких фортелей я выкинула бы…

Энди действительно не раз направляла взоры подруги в нужном направлении. В выпускном классе она способствовала тому, что Джорджина начала встречаться с Томми Харкинсом, сообщив, что тот постоянно украдкой поглядывает на нее во время занятий поэзией. И способствовала ее новому роману в университете, когда подруга приехала из колледжа Тринити на выходные: Уильям, клевый умник из студенческого братства Йена, питал слабость к дерзким рыжим красоткам. А Джорджина питала слабость к клевым умникам.

Как и ожидала Энди, их любовь вспыхнула с первого взгляда, и теперь Джорджина вела благонравную жизнь со своим муженьком, успешным адвокатом, и их рыжеволосыми отпрысками.

– А что сама Кэссиди думает о нашем когда-то любимом Далласе?

– Любимом? Говори за себя. – Энди заставила себя игриво похлопать подругу по плечу. – Разве у вас с ним ничего…

– О чем ты, черт возьми? Он же был нашим учителем!

– Нашим неотразимым учителем, – прибавила Энди, подражая тону Джорджины.

– Значит, ты признаешь, что тоже потеряла из-за него голову?

– Я?..

– Не пытайся уверить меня, что с самого начала факультатива не смотрела на него как влюбленная телка, до тех пор, пока он не…

Исчез. Это недосказанное слово повисло между ними.

– Сомневаюсь, как ты могла хоть что-то заметить, учитывая, какие на редкость бурные отношения закрутила с Томми. – Понимая, что необходимо как-то увести разговор подальше от опасной темы, Энди добавила: – Я видела его, кстати, на этом родительском уик-энде. Теперь его величают исключительно Томом.

– Серьезно? – Голос подруги взлетел на октаву. – И как он выглядит?

– Ну, скажем так: жизнь, безусловно, потрепала его.

– Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, – весело прощебетала Джорджина. – Так что вернемся лучше к твоей школьной любви, к Далласу…

– Джорджина, прекрати! Он же погиб. Это трагедия.

– Я просто помню, как раздумывала, не рассталась ли ты с Йеном, надеясь, что Даллас снизойдет до тебя.

– Вот еще! Просто я тогда решила, что слишком взрослая для него, и меня дико раздражали все эти школьные мальчишеские глупости. – Энди рассмеялась, попутно отметив, что они уже свернули на Портленд-плейс. – Те безумные уроки поэзии породили во мне уверенность в том, что я уже все познала…

– Увы, тогда мы не понимали, как мало знаем, – произнесла Джорджина с не характерной для нее лиричностью.

Они остановились около дома. В юности Энди посмеялась бы, если б ей сказали, что несмотря на то, что она выросла в Беверли-Хиллз, ее взрослая личность будет благоговеть перед величием и красотой особняка, построенного из известняка в начале прошлого века во времена Всемирной выставки^[35]. Оказавшись дома, далеко от Гленлейка, она испытала облегчение. Прямо противоположное тому, что испытывала здесь в юности.

– Жаль, что Сильви выпала из нашего круга общения.

– Вернее, ты еще не смогла выяснить номер ее телефона?

– Можно и так сказать, – Джорджина лукаво улыбнулась. – Такой интересной историей не терпится поделиться. Учитывая все те наши безумные версии его исчезновения, просто не верится, что он все эти годы оставался практически в Гленлейке!

Когда подруга наконец разблокировала дверцы машины, Энди пересказала, о чем беседовала во время матча по стикболу с миссис Генри, своей любимой учительницей, присматривавшей также за порядком в их общежитии. Ей единственной удалось в какой-то мере заполнить дыру, образовавшуюся в душе после ухода мамы. Теперь, достигнув почтенного возраста, миссис Генри стала заботливой, как бабушка, завкафедрой английского языка.

«Понимаю, что это прозвучит жестоко, – со вздохом призналась миссис Генри, – но нас, помню, совершенно не волновало, куда сбежал Даллас и где продолжил свою жизнь, поэтому, на мой взгляд, странно, что сейчас по этому поводу устроили такой ажиотаж. Заезжие писатели, разумеется, нужны школе, но они всегда приносили больше проблем, чем пользы».

* * *

– С возвращением! – воскликнула Биз, приветствуя Энди костлявым вялым объятием. Энди давно привыкла к нему и считала равноценным жарким объятиям своих пышногрудых еврейских родственниц.

Биз и Джорджина вежливо обменялись воздушными поцелуями и еще более эфемерными объятиями, а Расти, любимчик семьи – уже достигший средних собачьих лет ирландский сеттер, – слегка напугал Энди, принявшись облизывать ее пальцы, пока она, опомнившись, не подняла руку.

– Как я рада вас видеть, – прощебетали практически в унисон Биз и Джорджина, завершив фразу ожидаемыми замечаниями: – Вы отлично выглядите.

– Как любезно, что вы привезли Энди из аэропорта, – продолжила Биз, пригладив свои шелковистые седые волосы, словно подкрепляя этим жестом традиционную вежливую фразу. – Я заказала пиццу в очаровательной пекарне недалеко от проспекта Евклида, и ее как раз только что доставили. Джорджина, вы же останетесь на ланч?

Энди знала, что свекровь на самом деле сделала приглашение чисто формально. Ее заказов обычно с трудом хватало на домочадцев, не говоря уже о гостях, однако, будучи благовоспитанной дамой, она неизменно приглашала всех остаться.

– Звучит соблазнительно, но у меня полный багажник одежды. Мне надо срочно отвезти ее клиентке, – мило ответила Джорджина, также достаточно хорошо воспитанная, чтобы не помышлять навязываться в гости.

Возможно, привлеченные запахом пиццы, в холл сбежали двойняшки, и Энди показалось, что после расставания в пятницу они успели подрасти, как бы невероятно это ни было. За ними следовал их слегка выдохшийся, но еще красивый и статный дедушка, чьи черты унаследовал Оуэн. Уитни с ее прямыми светло-каштановыми волосами и грациозной осанкой получилась точной копией юной Биз.

– Вечно я забываю, как долго тащиться вниз с третьего этажа, – заявил Коуп, по рассеянности притащив с собой ракетку для пинг-понга и терпеливо дожидаясь, когда Уитни и Оуэн закончат обниматься с мамой, чтобы самому приветствовать сноху.

– А можете себе представить, как жарко и душно было танцевать там в былые годы? – спросила Джорджина.

Бальные залы первой половины прошлого века – большие открытые помещения на верхних этажах в большинстве старых особняков этого района – давно реконструировали, превратив их в студии, художественные галереи или комнаты отдыха, в основном из-за непрактичности проведения большой вечеринки в двух этажах от кухни. К тому же в этих больших, практически чердачных, продуваемых ветрами помещениях невозможно было создать комфортно теплую или прохладную атмосферу.

– В молодости мы все обожали встречаться там с друзьями, – вежливо, но пренебрежительно заметила Биз, дав Джорджине понять, что ее мнение в данном вопросе непререкаемо.

Энди волновало не столько мнение Джорджины о третьем этаже, сколько слишком взрослые, неодобрительные взгляды и усмешки, которыми украдкой обменялись Оуэн и Уитни. Оставался маленький шанс, что они не поступят в Гленлейк, но, учитывая склонность Оуэна к рискованным мальчишеским затеям и расцветающую красоту и популярность Уитни, Энди с содроганием подумала о том, что придется осуществлять родительский надзор на детских вечеринках третьего этажа.

– Кстати, Кэссиди передает всем привет, – сообщила она, решив, что не стоит опережать события.

– Как прошли выходные? – поинтересовалась Биз.

– И как там дела со строительством литературного центра? – вставил Коуп, не дав жене договорить.

Он наконец вышел из совета попечителей, как раз когда началась кампания по сбору средств для строительства нового школьного здания.

– Разумеется, мы прекрасно провели время с Кэссиди, а литературный центр близок к завершению, благодаря чему кампус станет куда более…

– Переходи к интересным событиям! – прервала ее Джорджина.

– Неужели есть и интересные события? – насмешливо спросил Оуэн.

– Что-то случилось с Кэссиди? – Уитни посмотрела на мать, удивленно подняв брови.

– Вовсе нет, – ответила Энди.

– Там обнаружили… – вырвалось у Джорджины, но, подумав, она не стала продолжать. – Извини. Это твои новости.

– Уж если говорить точнее, это общие новости. Вы помните Далласа Уокера?

– Знакомая фамилия, – задумчиво произнес Коуп, словно листал книгу памяти. – Не он ли когда-то был приглашенным писателем в Гленлейке?

– В начале прошлой недели его автомобиль обнаружили на дне озера Лумис. Вместе с человеческими останками.