Линар Рафисович Ильясов
Тихое озеро, волшебная птица…
В прежние, безвозвратно минувшие времена, была когда-то страна, под синевою неба расцветшая. Красою всей Великой Степи являлась она множество веков, в сердцах людей великолепием сверкая. Имя той страны было Канг, исполненный благополучия. Искусными ремёслами славилась она, а поля её, обласканной покровительством Хумай сияющей, были зелены, и давали урожаи щедрые. Бессчётны были тучные стада скота, и табуны коней золотогривых, в вольных лугах резвящихся. Чисты и свежи были её ласковые реки, радующие путешественников прохладою своей живительной. Жители же Канга счастливы были в благоденствии, и звались гордо башняками…
Но излишнее благополучие лишает воли свершений. Стремление к покою и изнеженности способно размягчить сердца и достойнейших из людей. Тэнгри, создатель небесный, не пожелал этого детям своим башнякам, и лишил он страну их благоденствия и изобилия. И пожелтели поля Канга, сжигаемые солнца беспощадным жаром, и бесплодны и сухи стали; поредели изрядно стада, предвещая жестокое бедствие голода; а у рубежей дальних, со стороны восхода, появились орды вражеские, прознавшие об ослаблении державы этой великой, утратившей величие не вследствие слабости правителей или утраты отваги жителями, а вследствие воли Тэнгри всезнающего. И не стало чудесной страны Канг: – следы подков блистающих заметены песками горячими…
Но велик Тэнгри в мудрости своей безграничной. То, что казалось карой небесной последним жителям Канга, вынужденным покинуть благословенную свою родину, послужило причиной появления нового поколения башняков. Они, всадники, рождённые в пути, были свободны от бремени изобилия. Сила духа возгорелась в их сердцах, и лишь она была им ценна. Оставив позади потерянный Канг, двигались они на запад и на север, совершая Великий переход к новой своей родине, выйти к которой им предстоит обновлёнными…
А вокруг были земли гузов, не желавших принимать чужеземцев. Постоянным схваткам ожесточённым не видно было конца… но выстояли башняки обновлённые, безупречные в отваге и храбрости; не сгинули в чужих им степях… И прошли, с боями изматывающими, земли гузов враждебных, и вышли на равнины, за которыми была уже Идель многоводная, великая река хазарская. Яростные гузы не преследовали уже более башняков, и стали они заселять открывшуюся им страну. Но не угас в груди их огонь, неистовый пыл перемен: и не могли они остановиться, и, расходясь по новым землям, разделились, постепенно, на два потока, ставшие двумя ветвями народа башняков. Одна из ветвей – олобашняки (большие башняки), – дошла до Идели и, переправившись через неё, устремилась ещё далее на запад, в страну Атель-Куз. Другая ветвь – балабашняки (башняки малые), – выбрала направлением своим север, и заселила страну лесов и степей, раскинувшуюся от предгорий Урала на востоке, до великой Идели на западе…
И обрёли силу эти два новых народа, нашедшие каждый уже новую родину…
Об олобашняках сохранилось множество сведений в русских летописях, называвших их печенегами неукротимыми. И император византийский, Константин Багрянородный, в труде своём «Об управлении государств», оставил подробнейшие сведения о печенегах, сообщив также, среди прочего, что племена их возглавлялись «великими князьями» или ханами, а во главе родов стояли тарханы.
О заволжских же печенегах – балабашняках – писал иранский историк Абу Абд-аль-Хайи Гардизи: «печенеги владеют стадами; у них много лошадей и баранов, также много золотых и серебряных сосудов, много оружия, они носят серебряные пояса ». Джайхани, арабский географ, писал о них: «Печенеги богатые, у них есть верховые животные, овцы, пожитки, золото, серебро, оружие, знамёна и значки». Благосклонной стала для балабашняков новая эта страна, куда пришли они следом Волка синешёрстного ведомые – ниспосланного знака Тэнгри – слышащие зов его в чистоте духа…
А далеко-далеко на востоке, в самом сердце Большой Степи, уже являлись знамения, предвещающие в скором времени потрясения великие…
И там, в дали неведомой, отдельные племена начали уже приходить в движение, вызывая тем самым малые ещё, но неудержимо нарастающие теперь перемены.
Красная заря огненная занималась над Степью…
Извечный и неумолимый закон перемен, возвышающий одни народы из ниоткуда, и сметающий и предающий полному забвению другие, бывшие когда-то могучими и непобедимыми, вновь пробудил, далеко на востоке, древних богов войны, и они овладели сердцами грозных правителей Алтая, Тобола и Иртыша. Огонь войны разгорелся и яростным пожаром стёр с лица земли великий Кимакский каганат. Как уже не раз случалось с самого начала времен, Великая Степь вновь была охвачена сжигающим пожаром войны.
Вековое стремление степных народов к движению с сокрушающей мощью потрясло восточные степи.
Эта страсть степняков к переменам и поиску новых земель, родилась ещё в ту далёкую пору, когда первый из них сел на коня. Как только это произошло, он сразу стал хозяином необозримых, бескрайних просторов, и он не мог более оставаться на одном месте – у копыт его коня начинался путь, способный показать ему весь мир.
И в этот раз, неистовое стремление двигаться вслед солнцу, подняло кипчакские племена – как и многие другие до них – в сметающий всё поход на запад. Великая Степь заполыхала, и на многие десятилетия в ней воцарился мрак уничтожения. Дым пожарищ затмевал небо, и стало много добычи чёрным стаям крикливых ворон.
Гузские племена, бывшие хозяевами необъятных степей к востоку от Идели, были разгромлены и рассеяны, и перестали быть единым народом. Остатки разбитого гузского войска разбрелись по ставшей чужой им Степи, и повезло тем из них, чьи племена чудом уцелели. А судьба других, у которых никого не осталось, была не завидной – потомки бесстрашных воинов, разбивших когда-то, в союзе с Русью, могучий Хазарский каганат, стали влачить жалкое существование степных разбойников, промышляющих набегами и угонами скота. Некоторые, потерявшие своих вождей, становились воинами новых предводителей – кипчакских ханов, – сражаясь вместе с ними против извечных врагов – башняков и булгар.
К западу от великой Идели олобашняки, бывшие ужасом и неотвратимым кошмаром королевств Восточной Европы, тоже были сметены кипчаками, и остатки их были вынуждены искать защиты у киевского кагана, когда-то платившего им дань.
Но балабашняков, владеющих самой северной окраиной степи, между седым Уралом и величественной Иделью, сметающая волна кипчакского нашествия миновала…
1. Сны.
Алтузак медленно крадётся сквозь густые заросли зелёного камыша с коричневыми пушистыми верхушками. Он движется тихо, стараясь не производить шума: очень осторожно раздвигает хрусткие стебли, замирая, прислушиваясь сосредоточенно после каждого своего шага. Откуда-то спереди доносятся протяжные, переливающиеся звуки дивной, завораживающей мелодии, словно чья-то окрылённая душа в состоянии светлейшего блаженства играет на волшебной флейте. Что за чудо там впереди? Кто способен так дивно, невыразимо прекрасно петь, наполняя сердце слушателя небесной радостью и умиротворением? Неужели кто-то из обитателей заоблачного мира спустился на землю? Ведь ни один человек не в состоянии создать такую красивую, волшебную песню без слов, проникающую в самое сердце. Алтузак ещё не видит, что там, впереди, но он твёрдо знает, что эту мелодию ни в коем случае нельзя останавливать. Нельзя спугнуть того, кто там так прекрасно поёт. Он чувствует, что малейшая опасность или тревога, вроде шума от его приближения, может подействовать на это чудо как ветер на утренний туман: – и оно растает!
Его нельзя спугнуть, но Алтузак не может удержаться – предельно осторожно, выверяя каждое своё движение, он продолжает медленно продвигаться сквозь камыши вперёд, к открытому пространству. Осталось три шага… два… и вот последний. Медленно раздвинув последние загораживающие обзор зелёные стебли, он осторожно приближает лицо к образовавшемуся просвету и, зачарованный, замирает.
Алтузаку открылось небольшое озеро, окаймлённое зарослями камыша с просветами, в которые была видна окружающая бескрайняя степь. Зеркальная гладь отражала бездонное синее небо, а из середины водоема расходились кольцами расширяющиеся круги. И там, откуда они расходились, в самой середине озера, плавала прекрасная, ослепительно красивая птица, распространяющая волшебное, золотистое сияние вокруг себя. Её гордые, величественные формы и царственная осанка придавали ей сходство со священным Лебедем, но только она была прекраснее во много раз. Волшебное сияние птицы как нисхождение небес: оно покрывает всё вокруг и всё, что оно омывает своей благодатью, расцветает особой, полной силы, красотой. И из её клюва изливается то самое, чудесное и беспредельно красивое пение, приведшее завороженного Алтузака сюда. И не может на свете ничего быть прекраснее, совершеннее этого уголка спокойствия и истинной, изначальной гармонии.
Вдруг волшебная птица насторожилась: пение прекратилось, и сияние её стало меркнуть. Алтузак испугался – неужели это он её встревожил? Но нет, она смотрит в другую сторону – туда, где солнце висит над знойным югом. Что там? Что её беспокоит? Что происходит в той стороне? Отчего она заволновалась и вот-вот взлетит, чтобы покинуть эту землю навсегда? Сияния уже почти нет. Если она улетит, будет большая беда. Алтузак это знает, но он не знает, как отвести угрозу от волшебной птицы и от этой прекрасной земли, приютившей её. Но что же там? Надо узнать и остановить это. Алтузак разворачивается, начинает осторожно выбираться из камышей, стараясь не шуметь, чтобы окончательно не спугнуть и так встревоженную птицу, двигается, всё больше охватываясь волнением и смутными предчувствиями… и вдруг просыпается.
Опять этот сон, тревожащий свой настойчивостью. Уже несколько дней слышит Алтузак в снах своих это пение волшебное, исходящее из озера, окруженного камышами, приближается к нему, начинает пробираться через заросли, но саму птицу он сегодня увидел впервые. Это не может быть просто сон – он о чём-то говорит ему, Алтузаку. Но о чём? Ему остаётся лишь ждать… и быть готовым.
Алтузак встал и вышел из своего шатра. Жена его встала раньше, и уже ушла куда-то, наверное, к своим любимым кобылицам. Становище просыпалось, и люди приступали к обычным хозяйственным заботам: слышались крики пастухов, выгоняющих мычащих коров и блеющих овец на выпас в луга; появились столбики дыма над очагами у юрт; вон группа молодых егетов на конях отправляется куда-то. Видимо, но охоту – вчера в степи видели маралов.
Алтузак был ханом одного из племён балабашняков, занимающего степи и леса по берегам Мелеуза, Ашкадара и его притоков, Сухайлы и Стерли, и левобережья Агидели, до её изгиба у горы Кунгак-тау. Ему было тридцать лет, и он был избран ханом на курултае три года назад, когда предыдущий хан, брат его отца Бурук, пал в битве вместе с отцом Алтузака Аккошем, сражаясь с вторгшимися на север из степи месегутами. Тогда Алтузак возглавил воинов племени, и умело противостоял нагрянувшим врагам, а затем и изгнал их из угодий своего народа, и преследовал месегутов до самых южных степей. И не было на последующем курултае ни одного слова против его избрания главой племени, ханом балабашняков.
Когда-то месегуты были частью гузского иля, но после разгрома их кипчаками они рассыпались на отдельные роды и многие из них, как и некоторые гузы, пробивались на север, тесня балабашняков. Уже несколько десятилетий Степь пребывала в пожаре жестоких кровопролитных войн. И бывшие её хозяева, вытесняемые грозными кипчаками, искали прибежища в окрестных землях. Балабашнякские племена с неимоверным напряжением сдерживали их отчаянный натиск, но всё же им приходилось тесниться, уступая, кусок за куском, часть своих угодий.
Не об этом ли говорят его сны? Птица та тревожно смотрела на юг, словно ждал беды оттуда. Но что может сделать Алтузак и его племя, и так порядком обескровленное непрекращающимся многие годы натиском с юга? Правда за последние два года этот натиск заметно уменьшился – видимо, теперь там безраздельно господствуют одни кипчаки, другие уже все, наверное, покинули Степь, или уничтожены. Но сколько же в Степи развелось разбойников! Большинство из них – это бывшие гузские, а иногда и башнякские, воины, чьи племена полностью уничтожены. Набеги этих разбойников с юга, лишившихся рода и племени, причиняют немалый урон балабашнякам.
Мысли мрачные, снами последних ночей навеянные, беспокоят Алтузак-хана. Много дней он ходит, погружённый в раздумья тревожные, – не обращаясь к знахарям, зная, что сон этот не закончен ещё, а раз так, то нельзя о нём никому рассказывать, иначе можно спугнуть духов, нашёптывающих его ему в уши по ночам.
Так, в ожиданиях неопределённых и предчувствиях тревожащих, как и предыдущие, прошёл и этот день.
Вечером вернулись молодые охотники. Добыли трёх маралов, и Алтузак-хан, довольный, похвалил их, отметив, что скоро они уже будут настоящими воинами. Те сразу возвысились в своих глазах и в глазах своих сверстников – ещё бы, Алтузак-хан уже видит в них храбрых воинов и объявляет об этом во всеуслышание, и это – значащее признание.
Устроили пир на берегу Ашкадара, и сам хан отрезал от мяса марала по кусочку и из своих рук угостил каждого из молодых охотников. Это особая честь для юношей: согласно древнему обычаю, при сборе войска хан разрешает им присоединиться к нему. Их радость не имеет границ, но они, сдерживая чувства, никоим образом не проявляют её – не пристало им, гордым башнякским воинам, веселиться и шуметь пред лицом хана и уважаемыми старейшинами, присутствующими здесь. А ночью каждый их них, лёжа в своей постели, долго не может уснуть, живо представляя себе будущие битвы и сражения, в которых они, конечно же, будут победителями; громкая слава непобедимых воинов и всемерное уважение ожидают их, и с такими мыслями они, воодушевлённые, засыпают лишь под утро.
Алтузак-хан, как и народ его, закончив дела дневные, тоже ложится спать. И возвращается опять в тот самый сон…
Он выбирается из камышей, чтобы узнать, что напугало птицу волшебную. Вот он выбрался уже на открытое пространство, и смотрит внимательно по сторонам. Вокруг Алтузака волнистая степь с рассыпанными по ней небольшими холмами и островками леса. Вид здесь совсем не такой приветливый, что был у озера: тёмное небо хмурое словно бы давит, вызывая тревогу смутную, а степь вокруг бурая, как будто выжжена жестокой засухой (страшное зрелище для башняка). Солнца не видно из-за серого, тяжелого неба и Алтузак, для которого степь всегда была родным домом, к удивлению своему не может определить, в какой стороне юг.
Он оборачивается к озеру, чтобы сориентироваться. Озера нет, перед ним совсем другой пейзаж: катит свои волны неторопливая река, а далее, за ней, возвышаются горы, покрытые лесом. Алтузак сразу узнал Агидель и горы Урала. Река эта течёт на север – хотя во сне всё может быть и по-другому – и он поворачивает голову в сторону, где должен быть юг. Там, вдалеке, виднеется гора Кунгак-тау, полого устремляющаяся вверх и замыкающая гряду, протянувшуюся с севера на юг.
Внезапно нахлынула, откуда-то извне с сокрушающей силой, потребность попасть на вершину Кунгак-тау, охватила неистово Алтузака и заставила забыть обо всём, кроме этого устремления всепоглощающего. В глазах стало темно: он ничего не видит, – но он чувствует, что всё окружающее вдруг завертелось вокруг него в вихре, и он перестал ощущать своё тело – оно растаяло и исчезло, а он, Алтузак, всё же каким-то образом осознаёт происходящее. В окружающей тьме мелькают какие-то искры (звёзды?), какие-то неясные очертания чего-то неопределённого. А затем, спустя вечность, ощущение своего тела стало возвращаться постепенно – исчезли искры, и непонятные образы стали принимать какие-то, почти узнаваемые, формы. Вновь появилось ощущение опоры под ногами, а вскоре вернулось и его обычное зрение, – если только оно может быть обычным во сне.
Он стоит на вершине горы и видит, по окружающему пейзажу, что это Кунгак-тау. Но Алтузак не рассматривает раскинувшиеся вокруг необъятные дали: его внимание целиком приковано к сидящей там, впереди, фигуре. Это женщина, и она сидит спиной к нему, смотря вниз, на просторы бескрайние, уходящие к полыхающему где-то там, в знойной дали, югу.
Алтузаку она кажется знакомой, но он не может вспомнить, кто она. И это не просто когда-то увиденная им, быть может и случайно, женщина – его с ней связывают крепкие узы, но что-то не даёт ему её вспомнить. Но Алтузак уже на грани озарения: вот-вот он вспомнит её – ещё чуть-чуть, ещё один или два шага к ней, чтобы разглядеть получше, и всё!
…И он просыпается. Эта женщина… ему не хватило одного шага, чтобы узнать её. Но… Кунгак-тау! Следует отправиться туда: его сон ясно указал ему на это. Наконец-то он обрёл направление.
Сколько ночей слышал он в снах своих пение волшебной птицы, пока не отправился искать её? Эти сны были очень ясные и живые, неотличимые от повседневного мира. А Алтузак хорошо знал, что духи дают особую ясность во сне, если хотят показать что-то важное, влияющее на судьбу. Много ночей искал он в снах источник этой чудесной мелодии, и нашёл его на озере, окруженном камышами. Но и озеро это, и местность, по которой шёл к нему Алтузак, были незнакомы ему, и он не понимал, что всё это значит. Последний же сон указал ему на Кунгак-тау и с силой, которой невозможно было противиться, занёс его туда. Это явное, прямое воздействие из мира духов – настоящее указание, и Алтузак не может не подчиниться ему.
Начинался новый день. Итак, надо отправиться на Кунгак-тау. И надо взять с собой тех молодых егетов, что добыли вчера маралов: они прекрасные охотники и, наверное, из них получатся отличные воины. Как они обрадовались вчера, когда хан сам угостил их кусочками мяса из своих рук: лица их расцвели, глаза засияли гордостью, – но они сумели с достоинством удержать свои чувства, как настоящие мужчины. Теперь они ни за что не покинут стан – хоть целый год будут ждать – боясь пропустить столь важное в их жизни событие, как созыв ханом войска. Это Алтузак знал по собственному опыту.
Так и есть – выйдя из юрты на воздух, Алтузак-хан увидел невдалеке группу вчерашних охотников. Они расположились вокруг большого дерева на берегу Ашкадара, и кони их тут же. Настоящих мечей ни у кого из них нет и пики лишь у двоих из восьми ребят, но у каждого лук и колчаны их полны стрел, а ещё дубины – настоящие боевые дубины: когда успели выстругать?
Хан направился к ним. Егеты подобрались, внутренне подтянулись и, предав лицам своим серьёзное выражение, подобающее воинам, двинулись навстречу хану.
– Ну, как вы, храбрецы? Готовы к делу? – обратился к ним Алтузак-хан.
– Мы готовы к любому делу, Алтузак-хан, – с гордым видом ответил один из них, настроенный очень решительно.
Как же они молоды, даже усов-то настоящих нет.
– Тебя зовут Каракош, ты сын Тигоя?
– Да, Алтузак-хан, я Каракош, сын Тигоя. Со мной два моих брата, Баламир и Тигой. А это Гилар, сын Годека и его брат Белес, и трое сыновей Мусай-батыра: Бурибай, Аюхан и Туктамас.
– Мусай-батыр сильный и бесстрашный воин нашего народа. И я думаю, что он воспитал таких же бесстрашных воинов из своих сыновей. Будьте достойны его славы, Бурибай, Туктамас и Аюхан. Храбрейший Годек погиб в бою с месегутами и покрыл себя славой, которую вы, Гилар и Белес, должны сберечь и приумножить, чтобы отец ваш мог гордиться вами в другом мире и радоваться за свой род. Тигой – один из сильнейших воинов – гордость народа балабашняков и я верю, что вы, Каракош, Баламир и Тигой ни в чём не уступите его храбрости и силе. Будьте достойны своих храбрых отцов, егеты. Вы молоды и ваши подвиги во славу народа балабашняков ещё впереди. Сколько вам лет, батыры?
– Мне скоро шестнадцать, – ответил самый старший из них, Каракош. – Гилару тоже. А Тигою и Аюхану, самым младшим, уже четырнадцать.
– Четырнадцать? Когда вашему деду Каракошу было четырнадцать лет, он ходил в поход на Булгарию в войске великого Курдас-хана и стал главой сотни. А вы, храбрецы, готовы идти в поход?
– Конечно, Алтузак-хан. Ты собираешь войско? – воодушевившись, спросил Каракош. – Ханы Кинели и Ика зовут нас в поход на Булгарию? Или на марийцев?
– Нет, Тогдек-хан и Бугуш-хан пока никуда не собираются. Я отправляюсь проведать южные наши кочевья и беру вас с собой. Возьмите припасов на два дня и ждите у моего шатра.
