Лина Манило
Корсар

Наконец-то Брэйн останавливается у здания, здорово смахивающего на ангар или зернохранилище, распахивает дверь, и искусственный свет проливается на землю.

– Проходи, здесь начальство заседает, помогут найти твою пропажу.

Снова улыбается и делает приглашающий знак рукой, я киваю и вхожу в помещение. Оглядываюсь по сторонам и вижу того, кого никак увидеть здесь не ожидала. Родион, собственной персоной, сидит за столом, раскачиваясь из стороны в сторону, положив голову на подголовник кресла. Он о чём-то беседует с худым мужчиной в синей футболке, смеётся, и я вдруг понимаю, что его аккуратно подстриженная рыжая борода точно такого же цвета как мои волосы.

– Здравствуйте, – говорю, откашлявшись, и делаю ещё шаг по направлению к центру комнаты. Родион не замечает меня, увлечённый разговором, и я снова кашляю.

Брэйн захлопывает дверь, проворачивает замок и направляется к столу.

– Роджер, привет. – Тот поднимает на него взгляд, улыбается во все тридцать два и встаёт с места.

– Молодец, что приехал. – Они обнимаются, хлопают друг друга по плечам, а потом Роджер оборачивается в мою сторону, и на лице отражается целая гамма эмоций. Точно поверить не может в увиденное. От этого взгляда немного не по себе, потому что на меня вообще-то никто так никогда не реагировал. – Ева?

Глава 7 Роджер

А вечер прямо заиграл новыми красками. Такой сюрприз, просто подарок небес, только заслужил чем? Неясно. Ну, будем считать, что кто-то там, наверху просто сошёл с ума, я совсем не против таких презентов.

Тем временем Ева стоит, смотрит на меня широко открытыми глазами, а в них всё тоже выражение, которое в сердце дыру прогрызает, ржавый гвоздь проворачивая. Ничего не могу с собой поделать, долбанный гипноз какой-то.

– Что ты здесь делаешь?

Никак не могу поверить, что это именно она сейчас замерла соляным столбом в моём ангаре, а не какой-то грёбаный глюк или белая горячка, что, кстати, вполне вероятно.

Ева тоже кажется удивлённой, но, по-моему, гораздо меньше моего. Хотя вижу ведь, что боится вздохнуть, точно могу что-то сделать с ней, наброситься, покалечить. Или этому страху есть какая-то другая причина? Ничего, выясню, только время дайте.

– Пиццу привезла, – нервно улыбается и, как ей кажется, незаметно вытирает вспотевшие ладошки о брюки. Только я всё вижу, хоть и многим может показаться, что отсутствие одного глаза такая уж сильная помеха.

Брэйн, о котором с появлением Евы успел забыть, кидает долгий задумчивый взгляд на меня, потом на флегматичного Фельдшера, сидящего на диване, бросает излишне бодрое: “Скоро вернёмся” и чуть не пулей вылетает из ангара. Наш костоправ, без лишних слов, следует примеру молодого товарища, и через несколько мгновений остаёмся с Евой вдвоём. Не знаю, радоваться этому или волосы на себе рвать.

Ева… такое прекрасное имя, такая замечательная девочка, и я… Красавица, мать его, и чудовище – вечный сюжет во плоти.

– А если серьёзно?

Жизненно необходимо понять, зачем она здесь, а иначе мозги поплывут. Вариант, что ко мне, такому замечательному, приехала хоть и заманчив, да только маловероятен. Тогда, что ей здесь нужно? “Петли и узлы” не место для таких как Ева.

Снова присаживаюсь на стул, потому что не хочу делать лишних движений, напугать боюсь. Пусть лучше нас разделяет несколько шагов и стол, чем снова страх в зелёных глазах видеть. Я, оказывается, малодушен и труслив до крайности, но рядом с Евой я вообще с трудом себя узнаю.

– Я брата ищу, – говорит со вздохом и взгляд отводит. Вижу, что ей неуютно здесь, с ноги на ногу переминается, точно сбежать хочет.

Только хрен ей, а не побег. Ведь, если судьба нас свела снова в третий раз, не думаю, что это простая случайность. Я фаталист до мозга костей, потому в такие знаки привык верить.

– Ева, присядь, – прошу, указывая рукой на диван. Она кивает и аккуратно садится на самый краешек, готовая в любой момент сорваться с места. – Кто твой брат и почему ты уверена, что он должен быть здесь?

Подозрение, чьей сестрой может оказаться, уже роится в глубине сознания, но я даю Еве шанс самой всё рассказать. Не потому, что подозреваю в чём-то, нет. А потому, что до одури нравится слышать её голос и здесь, совсем рядом с собой видеть.

– Вот, – говорит и достаёт из сумки мятую бумажку. – Мне адрес дали, сказали, что брат здесь, вот я и приехала.

Приходится всё-таки выбраться из-за стола, потому что по-другому не дотянуться. Не могу отказать себе в удовольствии дотронуться до её пальцев, когда клочок из руки забираю. Такие холодные, дрожащие. Чёрт, надо мысли в порядок привести, пока ещё могу соображать, пока глупостей не наделал.

– Да, наш адрес, – зачем-то изображаю из себя Капитана Очевидность. – А кто твой брат? Он участник или зритель?

Ева тяжело вздыхает и смотрит на меня, насупившись, а в глазах настоящая паника.

– Меня второй раз об этом спрашивают, но я ведь не знаю, понимаете? Мне просто адрес дали и всё!

Голос срывается в истерику, а мне хочется к себе её прижать, чтобы не волновалась, но пока не могу позволить себе такой роскоши. Надеюсь, что только пока.

– Просто дали и всё? Даже в курс дела, что ли, не ввели?

– Нет, – отрицательно машет головой и заправляет волосы цвета закатного солнца за ухо.

Интересно, кто даёт юным девам наш адрес и даже не предупреждает, что здесь могут найтись охотники до таких прелестных крошек? Тут же на каждом шагу утырок на утырке. Холодный пот прошибает, когда понимаю, в какую неприятность Ева могла вляпаться, не встреть она Брэйна. Надо потом ему бутылку коньяка, что ли, презентовать, раз ангелом-хранителем поработал.

– И как ты сюда добралась? – Присаживаюсь на край стола, выбрасываю в мусорное ведро мятый листок и складываю руки на груди. – Мы же у чёрта на рогах находимся.

И это правда, нас не так-то просто найти. Обычно, на картах такие адреса кружочком не отмечают.

– На такси, – вздыхает, и я понимаю, что, наверное, все деньги за проезд отдала. Не думаю, что она на своих многочисленных работает заколачивает миллионы.

Мать их, это же надо…

Сжимаю и разжимаю кулак, чтобы стену не ударить, потому что нахожусь почти на грани.

– Кто твой брат? Не переживай, сейчас найдём.

– Артём Романов. – Вот же пропасть! Так и знал, что это он, прямо чувствовал, что с ним не всё так просто. – Родион, вы его знаете?

Морщусь от этого отвратительного официоза, потирая лицо ладонями. Почему-то именно из её уст слышать своё полное имя особенно отвратительно. Ещё бы Викторовичем для полной картины обозвала. Понимаю, что в её глазах выгляжу, наверное, чёрт пойми кем, но хочется всё-таки немного другого.

– Слушай, у меня есть одна маленькая просьба в обмен на информацию.

Ева открывает рот, потом закрывает, несколько раз испуганно моргает, а я улыбаюсь.

– Какая? – На веснушчатом лице почти ужас, а в глубине моей души волна досады поднимается. Понимаю, о чём она подумала: что приставать сейчас начну, брюки зубами рвать, причиндалами перед лицом трясти. Чёрт, какого хрена она так трясётся?

– Не бойся, насиловать не стану.

– Я не… Родион… я не об этом…

– Помолчи, а то просьбу прослушаешь, – жестом останавливаю поток бессвязных бормотаний, и Ева затихает. – И вообще, старших нужно уважать и не перебивать, когда говорят. Так вот, прекращай, во-первых, мне выкать, а, во-вторых, никакой я тебе не Родион. Тоже мне, удумала.

Выдаю на одном дыхании и улыбаюсь. Первый ход сделан. Посмотрим, куда дальше кривая выведет.

– А кто? – округляет глаза и сглатывает.

– Дед в кожаном манто.

Она секунду смотрит на меня, а потом смеётся. Закрывает лицо руками, пополам сгибается и хохочет. Святая колодка, за что мне это? Господи, искушаешь зачем? Зажмуриваюсь и делаю три глубоких вдоха. Надо умыться, что ли, холодной водой или вообще, часа три поплавать, чтобы дурь из башки выветрилась.

– Так и называть?

– Можешь и так, но лучше Роджером.

Она прекращает смеяться и кивает.

– Хорошо, Род… Роджер. Договорились.

– Так и думал, что у нас это получится с первого раза. Договориться, в смысле, – улыбаюсь, потому что ничего не могу с собой поделать. Старый дурак, извращенец мерзкий. Но пусть, всё равно никакая разница в возрасте и мои тараканы не помешают любоваться ею. – Так вот, твой брат пришёл ко мне сегодня, просился в участники.

– Слушайт… слушай, – поправляет себя, виновато улыбнувшись, – я всё-таки не понимаю, в чём они участвуют? Это что-то опасное, да?

Эх, золотая девочка. Вот как тебе сейчас объяснить, чтобы ты в обморок не рухнула? Но, делать нечего, придётся как-то рассказать. Главное, не напугать ещё больше, а то и так бледная, как полотно, хоть и храбрится изо всех сил, умница такая.

– Будет аккуратным, ничего с ним не случится. Впрочем, пойдём, покажу. Рассказывать я не мастак.

Ева кивает, поднимается на ноги и протягивает мне руку. Несколько секунд смотрю на изящную бледную кисть, красивые пальцы, как и у брата созданные для игры на скрипке, и не знаю, как лучше поступить. Самый важный момент: смогу ли потом отпустить?

А, и чёрт с ним. Будь, что будет.

– Замёрзла? – Сжимаю ладонь в своей, а Ева отрицательно машет головой. Отчаянно хочется поцеловать хрупкую кисть, но понимаю, что с Евой лучше не торопиться. – Вернёмся с экскурсии, кофе будем пить, чтобы дрожать перестала.

Она улыбается, но молчит, а у меня ступор, потому что внутри всё переворачивается, скрежещет и ломается. Все бастионы, выстроенные однажды, разом опасно накренились. Я так отвык столь сильные эмоции испытывать, от которых на части разорваться могу, что теряюсь. В голове полная неразбериха, почти белый шум, мешающий здраво рассуждать.

В движении жизнь, правильно? Иду к двери, но когда распахиваю, натыкаюсь на Аню. Она смотрит на меня, потом переводит взгляд на Еву, сглатывает и улыбается. Вот за что ещё её уважаю: она всегда делает вид, что всё в порядке вещей. Сколько разного видела за прошедшие годы, а всегда сохраняет невозмутимость.

– Родион Викторович? Всё готово, можно начинать.

– Замечательно, – говорю и прохожу мимо. – Я прогуляюсь по территории, меня не ищите, хорошо?

Аня кивает, прижимает к боку толстую папку и убегает, а я веду Еву к стоянке мотоциклов. У нас не обязательно иметь свой, вполне допускается взять в аренду на время. Почти как каток в Торговом центре. Окидываю взглядом собравшихся участников, но Артёма среди них не вижу. Где же он?

– Расскажи, что случилось? Почему ищешь его так настойчиво?

Надо о чём-то поговорить, потому что у меня стойкое чувство, что легко могу наступить на горло своим принципам и затащить Еву в особенно тёмный угол. А уж там держите меня кто-нибудь, да покрепче, потому что контроль потеряю мгновенно. А этого допустить никак нельзя, я же не животное.

– Мне нужно с ним очень серьёзно поговорить. Это очень важно, – тихо произносит, напряжённо глядя вперёд.

В глазах решимость и злость – эмоции, которых раньше не замечал. Что сделал этот Артём, что Ева согласилась поехать поздним вечером в совершенно незнакомое место? А ещё меня волнует один вопрос, сводящий с ума, навязчивый.

Останавливаюсь, выпускаю руку Евы и беру за плечи. Наверное, слишком крепко, потому что морщится, но упорно молчит, лишь обжигает изумрудной зеленью. Но мне нужно узнать ответ, и для этого на многое готов.

– Ева, скажи мне, – начинаю тихо, чтобы не спугнуть, – какого чёрта твой брат позволяет тебе пахать на трёх работах?

Замирает испуганной птицей, но вырваться не пытается, уже хорошо. Вглядываюсь в лицо, выражение глаз прочесть пытаюсь, но ничего не получается. Ева закрылась от меня, словно одно случайно сказанное слово прорвёт плотину.

– Не скажешь?

– Нет. Он не виноват ни в чём, просто немножко непутёвый, но старается.

Ничерта он не старается! Прийти на ночные гонки – это хрень моржовая, здесь не так просто заработать как кажется, особенно новичку. Я пытался объяснить это Артёму, но он и слушать не хотел, а сейчас у меня одно желание: схватить гадёныша за шкирку и заставить одуматься. Вспоминаю, что говорила Аня: о непогашенных кредитах, а внутри гнев кипит, что и эти долги тоже, наверняка, помогает выплачивать Ева.

Мать их, она должна в свои девятнадцать ходить в клубы, встречаться с подружками, с парнями – хорошими, юными – на велосипедах кататься, а не мыть подъезды кверху задом. Труд – вещь хорошая и почётная, если только не вместо оболтуса брата.

– Ладно, пошли в центр.

Мы направляемся к центральной площадке, куда стекаются все любители острых ощущений и желающие сделать ставки.

– Сейчас наш новенький стартанёт, – улыбается Аня, завидев меня. На Еву она старается не смотреть, чтобы не смущать лишний раз.

– Мать твою, тормози заезд! – ору, а на меня озираются все, кто рядом находятся.

Понимаю, что этот придурок – Артём – в любой момент может пропахать пузом всю трассу, разбить себе голову или вообще сдохнуть. Не хочу, чтобы Ева видела это.

– Но уже поздно… – растерянно говорит Аня, разводя руками. – Ты сам просил его в график поставить, вот и решила первым пустить, чтобы долго не тянуть.

Впервые в жизни готов придушить Аньку за её обязательность и исполнительность.

– Чёрт!

– О, вон он, – говорит Аня, указывая рукой на трассу.

Опираясь двумя руками на заграждение, сжимаю его с такой силой, что почти больно. Никогда так ни за кого не волновался, честное слово, даже за своих друзей. Ева становится рядом и следит за виражами гонщиков широко распахнутыми глазами, в которых плещется страх. Она что-то бормочет себе под нос, будто молится. Не удерживаюсь и обнимаю её за плечи, а она вздрагивает, когда соперник Артёма очень некрасиво подрезает его на повороте. Но здесь не место честности, на этой трассе побеждает сильнейший. И хитрейший. Ева зарывается носом мне в грудь, а мелкая дрожь сотрясает хрупкое тело. Чувствую себя последним козлом, что допустил этот заезд, но ведь никто не знал, что так получится.

Визг шин, тормозов, рёв толпы, грохот музыки – всё сливается воёдино. Крепче прижимаю к себе дрожащую Еву и шепчу, что я здесь, рядом. Пусть не боится, всё будет хорошо. Пусть Артём только попробует разбиться, придушу. Аня то и дело косится в нашу сторону, усмехается. Ловлю на себе периодически и другие заинтересованные взгляды, но наплевать, пусть делают, что хотят и как угодно смотрят.

Никогда ещё заезд не казался мне настолько бесконечным, но, слава всем подряд, раздаётся финальный сигнал и моторы затихают.

– Всё в порядке, – говорю, отпуская Еву. Уже нет повода обнимать, и от этого как-то грустно. – Живой твой братец, вон улыбается даже.

– А парень неплох, – замечает Аня, а в голосе сквозит уважение. – В сопли уделал соперника.

И убегает, а я смотрю на улыбающегося Артёма, на его самодовольное лицо, и злость вспухает уродливым нарывом. Так и подмывает схватить за тонкую шейку и тряхнуть несколько раз хорошенько, чтобы мозги на место стали, но нельзя, потому что дал себе слово не пугать Еву, а избиение брата вряд ли обрадует её. Почему-то мне очень важно её мнение обо мне, как будто что-то изменит. Сцепляю зубы так, что скулы сводит, а в горле дерёт.

Тем временем Артём идёт в нашу сторону и по мере приближения меняется в лице: самодовольная ухмылка сползает с губ, а в глазах недовольство.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает сестру. Он выше примерно на голову, тощий и угловатый, а она кажется сейчас совсем маленькой.

– Это я что здесь делаю? Это ты! Ты обещал, что перестанешь искать неприятности! – С каждым сказанным словом её голос всё выше и выше, и в нём прибавляется щедрая порция злости. Она совсем не замечает взглядов, обращённых в её сторону, обо мне напрочь забыла. Сейчас есть только она и её злость. И да, это выглядит восхитительно.

Артём берёт её за локоть и тащит в сторону, где посторонних глаз и ушей меньше, а я слежу за ними, готовый в любой момент прийти на помощь, если больно сделает. Понимаю, что им нужно поговорить, потому не лезу, но уходить далеко не собираюсь, мало ли.

А толпа, минуту назад приветствующая победителя, уже переключила внимание на новых игроков.

– Тебя опять искали, понимаешь? – шипит Ева, а я стою в темноте, скрытый от их глаз, и ловлю каждое слово. – Окно нам выбили. Это же не шутки!

Однако. Зря я не сломал ему шейку, когда хотелось.

– Систер, прекрати, я же сказал, что разберусь, значит, разберусь.

– Сколько раз я это уже слышала? – выплёвывает Ева, а меня изнутри от гордости распирает, что не плачет и не причитает. – Ты каждый раз говоришь одно и то же, но сейчас это уже перешло всякие границы.

– У меня был тяжёлый период, – бурчит Артём, а Ева хмыкает. Как жаль, что не вижу её лица в этот момент. – Но сегодня я выиграл. Заберу бабки и расплачусь с долгами, и нас в покое оставят.

– Выиграл он… Повезло просто. Сколько ты им должен?

– Тридцать тысяч.

– Рублей? – удивлённо переспрашивает Ева, а я напрягаю слух. Самому интересно стало, сколько этот сосунок назанимал.

– Сумасшедшая? – фыркает Артём, у меня челюсть от его тона сводит. – Зелёных.

Тридцать тысяч? И этот дебил думал, что здесь заработает столько? Да кому он нужен, такие деньги ставить на новичка?

Отхожу в сторону и быстро иду к своему ангару. Всё, что мне было нужно, услышал, об остальном буду думать после. Достаю телефон, набираю Аню и влетаю в помещение, где, слава святым покрышкам, никого нет. Через минуту приходит Аня, отдаю ей тридцать тысяч, она при мне исправляет сумму выигрыша на нужную мне, кивает и уходит.

Вот теперь пусть только попробует не решить все проблемы.

Глава 8 Роджер 90-е годы

– О, Ро-ди-он вернулся, – противным голосом протягивает Урод и достаёт из пачки сигарету. – Имя-то какое мерзкое.

Суёт в рот сигарету, прикуривает, а мне так отчаянно хочется воткнуть ему её в горло, до задницы пропихнуть, чтобы подавился. Урод, настоящий, высокопробный.

– Мать где? – задаю единственный важный для себя вопрос. В этот проклятый дом возвращаюсь только ради матери, каждый раз опасаясь, что могу не успеть.

В своих попытках доказать, бросившему нас, отцу, что она ещё кому-то нужна, мама нашла себе вот это… человека, способного только разрушать.

– В магазин попёрлась, бесполезная клуша, – выплёвывает, точно вонючего жука случайно проглотил, а у меня снова кулаки зудят, так ударить его хочется. – Хоть на что-то сгодится.

“Когда-нибудь я убью тебя, кусок дерьма, вот увидишь”, – проносится в голове, и снова сжимаю кулаки, чтобы успокоиться.

– Чего это тебя перекосило-то так, сынок? – кривляется, попыхивая сигаретой, даже, наверное, не представляя, каким идиотом выглядит со стороны. – Подрастёшь, сам поймёшь, что баб нужно держать в ежовых рукавицах, а на шее – строгач, тогда они на людей похожи становятся.

Срываюсь с места и хватаю Урода за грудки. Он меньше меня, пятнадцатилетнего, и слабее, потому, если захочу хорошенько приложить его головой о дверной косяк, вряд ли сможет оказать сопротивление. Только мама умоляла не трогать его, чуть не в коленях ползала.

– Что, Родя, кишка тонка на папку руку поднять? – издевательски смеётся, когда отпускаю его. – И правильно, уважай меня, тогда и от армии откосить помогу и на работу устрою.

Да лучше на войне оказаться, чем его терпеть. Ненавижу, ненавижу!

– Да пошёл ты, понял?

Он снова ржёт, и смех его мерзкий болью в затылке отдаётся. Разве можно кого-то ненавидеть ещё больше?

Самое ужасное в этом всём то, что иногда ненавижу и мать. За то, что не слышит меня, выгонять его отказывается. И только из-за страха оставить её наедине с Уродом не ухожу из дома. Давно мог бы перебраться в спортивный интернат, как сто раз уже предлагал тренер, но нет. Не тогда, когда “папаша” бьёт мать.

– Не ерепенься, Родя, – отмахивается Урод, снова берёт в зубы сигарету и, сделав глубокую затяжку, стряхивает пепел в мраморную пепельницу в виде льва. – Вы у меня с матерью на шее сидите, с вас и спрос. Кто кормит, поит, одевает, кружки и секции всякие оплачивает, тому и правила диктовать. Это жизнь, по-другому её только идиоты проживают.

– Да подавись ты своими деньгами! Я плаванье брошу, в ПТУ пойду, в общаге жить буду. И мать заберу, понял?

Урод щурит карие глазки, точно впервые видит меня, а потом снова смеётся.

– Да ты без своего плавания жизни не представляешь, ничего ты не бросишь, – поднимает вверх указательный палец и криво улыбается, словно всё про меня знает. – А мамаша твоя слишком привыкла к красивой жизни, чтобы уехать там куда-то. Мал ещё о таких делах рассуждать. Так что уймись.

Обида душит, а ещё злость. На себя, на мать, отца, что бросил нас и из-за этого всё рухнуло.

Выбегаю из квартиры, сбегаю по лестнице, лишь бы быстрее убраться отсюда. Мне мало воздуха, внутри всё горит и клокочет, а больше всего на свете хочется проломить кому-то череп. В последнее время слишком часто стал срывать злость подобным образом, разбивая кому-то носы и получая по рёбрам в ответ. Как оказалось, драки очень успокаивают.

– Эй, Родь, ты куда? – раздаётся голос Витьки, стоящего возле мусорного бака и что-то там рассматривающего. – Постой!

Срывается с места и бежит за мной, но я быстрее. Я всегда быстрее него, как бы ни пыжился и не тряс на ветру платиновой чёлкой, от которой все девчонки в школе с ума сходят.

– Родя, что случилось? Снова Урод? – останавливается в шаге от меня, сгибается пополам и пытается отдышаться.

– Он самый, – киваю и убираю упавшие на лицо рыжие волосы. – Убью гада!

– Ага, и в тюрягу сядешь, – ухмыляется Витька. – Знаешь, что там с такими смазливыми лапочками делают? Я в кино видел.

Отмахиваюсь от него и направляюсь в дальний двор, где на огороженной площадке можно повисеть на ржавых турниках и переключить мысли на что-то другое. Витька идёт следом, потому что мы всегда вместе. Однажды от нечего делать даже сочиняли на пару рыцарский роман в стиле “Айвенго”, и нашего главного героя звали сэром Родвиком. Просто соединили вместе имена – Родион и Виктор. В итоге та ещё героическая личность получилась.

До сумерек тренируемся, пока мышцы не начинают ныть, а тело – нещадно болеть.

– Хочешь, у нас переночуй? – предлагает Витька, искоса поглядывая на горящие окна моей квартиры. – Мать в ночную ушла, а отец спит. Пошли, а?

– Хорошо, приду, – киваю, а друг радостно скалится. – Только мать повидаю, предупрежу и приду. Замётано?

– Ещё как!

Пожимаем друг другу руки как самые настоящие взрослые, истинные самцы, и расходимся по разным подъездам. Вхожу в свой и чем выше поднимаюсь, тем сильнее тревога. Чувствую, что в квартире что-то происходит, потому что даже сквозь двойную дверь на лестничную клетку просачиваются приглушённые голоса матери и Урода. Она вскрикивает, о чём-то умоляет, Урод орёт дурниной, а у меня сердце в пятки соскальзывает.

Вставляю дрожащими руками ключ в замочную скважину, а когда распахиваю дверь, меня встречает полная тишина. Не разуваясь, бегу на кухню и сначала вижу только Урода, стоящего ко мне спиной и выпускающего кольца дыма в распахнутое окно. Он какой-то окаменевший, не шевелится почти, и я перевожу взгляд с него на стол, под которым кто-то лежит. Знакомые ноги, шёлковый халат задрался, обнажая гематомы разной степени свежести, порезы и ссадины. В горле пересыхает, когда подхожу чуть ближе и понимаю, что мама не дышит.

Присаживаюсь рядом, дотрагиваюсь дрожащими пальцами до плеча, а жгучие слёзы текут по лицу. Перед глазами всё плывёт из-за радужной плёнки, а в груди будто нож проворачивают, настолько больно. Огромный нож, ржавый, с сотнями зазубрин, он впился под рёбра, чтобы вечно мучить.

– Мама, мамочка, очнись… – вырывается вперемешку со всхлипами, но она никак не реагирует. Лишь из большой раны на голове течёт кровь, пачкая светло-рыжие волосы, делая их огненно-красными.

– Да не рыдай ты, смотреть противно, – раздаётся совсем рядом, в у меня в мозгах плотина рушится, накрывая мир чёрным саваном ярости.

Не соображаю, что делаю, когда бью его смачно, со вкусом. Я убью его, убью. Мир вокруг кружится, превратившись в монохромное мутное полотно, где яркие пятна – чужая уродская кровь.

– Караул! – доносится до слуха, а я всё бью и бью, не в силах остановиться.

– Мальчик, стой, отпусти его, – кричит кто-то на ухо, а я рычу и вырываюсь, как пойманный в силки дикий зверь.

Дальше всё видится как будто через грязное стекло. Урода увозят в реанимацию, но самым важным оказывается простая фраза: “Не переживай мальчик, мама жива”.

Со всех сторон доносятся голоса и это ласковое “мальчик” чужим хриплым голосом, хотя внутри что-то сломалось и меньше всего ощущаю себя ребёнком. Ещё вчера хотел быть взрослым, сейчас в один миг им стал, разрушив свою жизнь. Меня увозят, а я бьюсь в кузове бобика, озверев, требую доказать, что мама жива, но меня никто не слушает, а ответом на все мольбы – лишь лязг замка и чей-то смех.

Этот смех ещё долго преследует меня, когда стылые ночи наполнены беспросветной тоской. Витька пишет мне письма, посвящая во все новости, что происходят в нашем дворе, с общими знакомыми. А потом приезжает отец, вытребовав свидание. Он хмурый и сосредоточенный, глаза отводит, а я смотрю на него и понимаю, что стали отчаянно чужими, хоть он этого, наверное, пока ещё не понимает.

– Мама умерла, – произносит отец, впервые за свой визит глядя прямо мне в глаза. – Вчера похоронили.

Внутри окончательно что-то надламывается, и весь будто лечу в пропасть и расшибаюсь, не успев сгруппироваться.

А в сырой камере есть Карл – альбинос с бешеными красными глазами, не способный смеяться, лишь кривить губы в презрительной усмешке, но моим остротам улыбается и это кажется почти невероятным. На прогулке он всегда идёт за моей спиной, словно защитить от чего-то пытается, хотя убью любого, кто решит, что я слабый, но Карлу позволяю эту вольность.

Два чёртовых года проходят под аккомпанемент лязга тяжёлых замков, окриков вертухаев и лая собак. День и ночь, ночь день сливаются в единое тягучее нечто, болотной жижей забивая ноздри, пачкая изнутри. И когда наконец-то выхожу на волю, у ворот меня ждёт Витька, ставший совсем взрослым, высоким и даже красивым, но платиновая чёлка всё так же падает на глаза. Он стал жёстче, грубее, но внутри всё тот же – добрый и светлый, романтическая ипостась нашего бесстрашного Родвика.

А вскорости вышел Карл, и жизнь закрутила нас, выломала все кости, перекроила на свой лад, превратив в подонков. Некогда большая страна рухнула, а нам, забывшим, что такое внутренний свет, осталось приспосабливаться.