Лина Андреевна Славянова
Зови меня Волком
19
Утро выдалось удивительно ясным и тёплым. Лучше дня для казни и пожелать нельзя. Волка выволокли из ямы и привязали к столбу, чтоб стоял на коленях и каждый желающий мог всыпать ему палок. Одежду, на удивление, оставили. Старый слуга даже поднес ведро воды:
– Пить хочешь, псарь?
Влаксан кивнул.
Старик поставил перед ним полное ведро:
– Держи. Хошь – так хлебай, хошь – мордой ныряй туда, заодно и харю умоешь… – пожал он плечами.
Волк нагнулся над ведром. Хотелось раствориться в этой прозрачной холодной воде и не думать ни о чём, кроме студёной, заполняющей изнутри воде.
– Эй! Псарь, за что тебя взяли? – прокричал грязный мальчонка. Влаксан оглянулся. Крупная баба с растрёпанной косой тут же ввалила мальцу оплеуху и оттащила его со двора.
Дворцовая чернь с опаской глядела на него, тихо перешёптываясь. Вода тонкими струями стекала по небритому лицу и волосам, оставляя следы на замаранной одежде. Солнце пекло особенно жарко, и день тянулся бесконечно. Духота и пыль окутали затаившийся двор. Любопытная детвора заглядывала через забор в псарню, высматривая на земле тёмные кровавые следы.
Наконец, из терема вышла княгиня в красном сарафане и расшитом монетами кокошнике. На лице её расплылся огромный синяк, от уха до разбитой губы, нос распух и почернел.
Она подошла к Волку и смерила его взглядом:
– Сегодня будет суд, псарь, – сухо произнесла она. – Ты ни слова не обронишь, пока я не потребую этого, и не посмеешь дерзить или перечить мне. Понятно тебе?
Волк кивнул.
– То-то!
Брониимира ушла в терем, а за Волком вскоре пришли. Его отвязали от столба, закинули на телегу и повезли на улицу.
Слуга так же остервенело звонил в колокол, и люди так же нескончаемым потоком шли по улицам Граты, собираясь на площади. Вот только на помосте стоял не старый псарь, а Влаксан. Теперь его руки были вывернуты и связаны за спиной, а справа ждал на рогатине мёртвый псарь. Вороны полностью склевали его глаза и губы, серая кожа лохмотьями отходила от черепа. Под рваной истлевшей плотью белёсыми пятнами проступали кости. Толпа с таким же нескрываемым интересом ждала, что же нынче объявит князь.
То-то все удивятся, узнав, за что сегодня судят псаря!
Брониимира стояла на телеге, и с её кокошника спускался полупрозрачный тёмный полог, укрывая лицо от посторонних глаз.
Неожиданно звон стих. Княгиня встала и объявила:
– Ваш князь, мой муж вчера погиб.
Толпа взорвалась гулом неясного крика. Волк тщетно пытался высмотреть среди растерянных горожан знакомые лица. Сырые волосы падали на лицо, закрывая глаза. Сложно было разобрать кто где. Где там теперь радуется Косой? А Птах?
На деревьях никого не видать. То-то хилый поди доволен, что так всё вышло. Не было видно и Инга.
– Вчера вечером, после ужина у боярина Гладожара, мы приехали во дворец. Князь Брониимир готовился со дня на день выйти на охоту. Уже настал час луны, когда он пожелал лично проведать псарню: готовы ли его псы к охоте, действительно ли новый псарь хорошо справляется. Когда мы пришли, псаря не было на месте. Князь велел найти ключника, чтоб тот мог привести псаря, и, совсем осмелев, он вошёл в загон псарни.
Княгиня замолчала.
Волк настороженно и удивлённо слушал её странный рассказ. С небольшого расстояния было слышно, как тяжело она дышит и как дрожит её голос. Толпа возбуждённо шумела.
Слуга ударил в колокол, чтоб призвать к тишине.
Все смолкли и, затаив дыхание, уставились на княгиню.
– Псарь услышал лай, выскочил во двор, но было уже поздно. Он успел лишь не подпустить псов ко мне. Когда пришёл ключник, ваш князь был уже мёртв.
Крик горожан был настолько силён, что ушам стало больно. Волк снова поднял глаза: они ликуют и радуются или негодуют и злятся?
Ещё один удар в колокол прервал возбуждённые голоса.
– Псарь не уследил за сворой, – произнесла княгиня, – и должен за это ответить.
– Тебе есть, что сказать на это, псарь? – обратилась она к Волку.
Толпа в замешательстве озиралась, перешёптываясь. А с рогатины пустыми глазницами на них смотрело закончившееся княжение Брониимира.
Волк набрал в грудь воздуха, затем громко и смиренно произнёс:
– Нет, государыня. Я приму любую казнь.
– Псаря не было в псарне, когда это случилось, значит, он не может отвечать по всей строгости, – произнесла она и объявила, – Двадцать плетей.
Двадцать плетей? За драку на ярмарке зимой было двадцать пять.
На мостки внесли длинную колоду. Пока Волк ошарашенно озирался, его развязали, стянули с него рубаху, и за руки привязали к колоде. Тут же принесли бочку с плетьми.
Толпа одобряюще заулюлюкала.
Первый удар выбил дух. В глазах потемнело, и огнём запылала на спине полоса от плети. Этак он и рёбра переломать может.
С громким свистом последовал ещё удар и ещё. Волк до крови закусил губу, но это не помогало. С пятым ударом из груди вырвался крик, от чего толпа пришла в крайнее возбуждение.
Шесть… семь… восемь…
Толпа замолкала лишь, чтоб послушать очередной его крик, и радостно кричала в ответ.
День сделался ночью, и пот заливал глаза. Боль всё усиливалась и усиливалась, и шум в ушах вторил толпе.
Десять… одиннадцать…
Неожиданно темнота сомкнулась над ним, всё стихло, и даже боль ушла.
Снова удар… который по счёту?
Толпа радостно шумела, но плетей больше не было. Спина превратилась в кровавое месиво. По бокам и штанам стекали тяжёлые горячие капли. Это кровь или отвар, в котором вымачивают кнуты?
Слуга ловко перерезал верёвки и ногой скинул Влаксана с колоды. Он упал на спину. Боль стала невыносимой. Волк заорал.
– Переверните его, – потребовала Брониимира, глядя, как Волк корчится от боли.
Удар сапогом под рёбра повернул его на бок, лицом к толпе. Руки и ноги трясёт, волосы прилипли к лицу, дышать тяжело и рот полон крови.
– Двору понадобится новый псарь. Есть ли среди вас тот, кто желает занять это место? – громко объявила Брониимира.
– Я! – раздался из толпы уверенный, отдалённо-знакомый голос.
– Твою мать! – прохрипел Влаксан.
– Молчать! – раздалось сверху.
Сразу два сапога пнули его: один в спину, второй – в лицо, и всё погасло.
20
Резкий запах ударил в нос. Влаксан открыл глаза. Тёмная комната тускло освещена лучиной. Воздуха мало, он кажется тягучим киселём из полыни, зверобоя и горького корня. Волк лежал на животе, на спину давил тяжёлый груз, не давая перевернуться.
У светца с лучинами тихо дремала девчонка. Влаксан невнятно прохрипел. Он хотел попросить воды, но во рту пересохло так, что язык словно окаменел, губы превратились в две шершавые корки.
Девчушка подскочила к нему:
– Очнулся! – её тонкая мягкая ручонка прижалась к его лбу, – лихорадит. Ты подожди, я мигом! – Суетливо подпрыгивая, она выскочила из комнаты.
Да, куда же?
Влаксан хотел окрикнуть её, но в груди ножами резала боль.
Девчонка шустро обернулась, ведя за собой пожилую знахарку.
– Вернулся, – улыбнулась старушка, – вот и славно. Значит, с нами будешь. Сейчас тебе чуток подсобим. Будет больно.
Старуха быстро сдёрнула с его спины груз, и всю кожу вместе с ним.
Волк хрипло закричал, срываясь на визгливый стон.
– Потерпи, милок, потерпи. Сейчас ещё больнее будет, но надо, чтоб поправиться, – ласково шептала старушка, тряпицей утирая ему лоб.
Старуха накинула ему на спину мокрое покрывало и плотно прижала сверху. Боль была невыносимой, даже голос прорезался. Влаксан зажмурился. Однако придворный палач знает толк в плетях, за драку с пацаном не так пороли. Тогда Бык нашёл в деревне одноглазую ведьму, что за три дня уже поставила его на ноги.
– Ты может, хочешь чего, милок? – заботливо заглянула ему в глаза старушка.
Она добродушно улыбалась беззубым ртом. Всё лицо её было исчерчено крупными морщинками, напоминая сушеное яблоко.
– Воды, – прохрипел Волк.
– Дарёнка, принеси-ка воды. И скажи там, что проснулся наш голубчик.
Девчушка быстро кивнула и снова унеслась.
Волк попытался поднять руку и сморщился от боли: под лопаткой словно калёным железом провели.
– Ну-ну, миленький, потерпи. Пока лучше просто лежать, не ворочаться, – старушка смочила тряпицу и протёрла ему лоб. – А ты думал, так легко даётся наказание? Ничего, теперь уже ты с нами. Уж мы тебя не отдадим!
– Кто ты? – выдохнул Влаксан. Звук получился слабый, почти неслышный. Губы его потрескались, и из них сочилась кровь.
– Я Живьяра – придворная знахарка. А Дарёнка – сиротка моя и главная помощница.
– Придворная? – вяло удивился Влаксан, – где я?
– Да, всё там же, милок. В Грате.
– Где именно, в Грате? – сипел Волк.
– Во дворце княжьем.
Волк закрыл глаза, голова была тяжела от боли:
– Почему я при дворе? Меня же судили днём.
– Судили, вчерась, – согласилась старушка, – а мне было велено тебя выходить.
Шумно распахнув дверь, в комнату вошла Дарёнка. Она несла большое ведро воды и черпак:
– Вот, тётушка! – поставила она на пол ведро, – всё сделала.
– Вот и молодчина, – улыбнулась Живьяра, зачерпывая воды. – Держи, милок. Только пей осторожно, вода студёная, а грудь у тебя слабая. Плетьми пару рёбер перебили, да почки отбили тебе. Я, конечно, подлатаю, но времени это займёт немало.
Влаксан жадно припал к черпаку. Он старался пить небольшими глотками, но это не выходило. Пить хотелось нечеловечески. Пожалуй, он мог бы и ведро выпить, что Дарёнка принесла.
Тихой поступью в комнату вошла княгиня.
– Благодарю, Живьяра, Дарёнка. Как он?
– Жить будет, – улыбнулась старушка. – Теперь уж с нами.
– Славно, –произнесла Брониимира. – Оставьте нас.
Старушка с девчонкой послушно вышли из комнаты, плотно затворив дверь. Брониимира оглянулась, приметила небольшую низкую скамейку у окна, подвинула её к лавке и села у изголовья.
Она внимательно смотрела в лицо Влаксану. Ему хотелось спросить, что ей надобно от псаря, который и сесть-то не может от поротья, но не смог собрать мыслей.
– Благодарю тебя, псарь, – тихо произнесла она.
– Государыня, я же, – заговорил Влаксан и осёкся, – я же не смог спасти князя.
Брониимира внимательно посмотрела ему в глаза, лёгкая тень улыбки скользнула по её губам:
– Верно, – медленно сказала она, – но ты спас меня.
– Псы были голодные. Князь велел…
– Готовить их к охоте, – перебила Брониимира. – Я знаю. Но ты не побоялся преградить им путь. Ты не подпустил ко мне ни одного пса. Ты спас мою жизнь. Духи бы не простили, забери я твою.
– Благодарю, государыня, – прохрипел Волк.
– Как звать тебя, спаситель?
– Влаксан.
– Влаксан? Что ж… Хочешь пить? – произнесла Брониимира, поднося черпак.
– Я не могу пошевелиться, государыня.
Брониимира поднесла ему черпак и снова замолчала, как жадно он пьёт. Взгляд её стал мягче, а голос тише:
– В ночь провожали князя, и до рассвета из кабаков лились песни и смех. А на утро тела всех казнённых Брониимиром пропали с берега и из города. Вряд ли гратичи от горя так самоуправствуют.
Влаксан закрыл глаза. Конечно, Брониимир успел одолеть всех в округе. Пришлый князь, не признающий Гратских обычаев, запретивший охоту, лютующий по любой мелочи… Не только Волк был рад его кончине. Похоже, и Брониимира не против остаться вдовой. Вот почему его не казнили, за это она пришла благодарить. За то, что спустил голодную свору на Брониимира, а не за спасение.
– Тебе стоит больше отдыхать. Скажу, чтоб Живьяра дала сонного отвара, – произнесла княгиня, поднимаясь.
Вот уж чудные времена пришли! За убийство князя не на кол садят, а в княжьих хоромах с рук поят!
Тихо шурша юбками, княгиня вышла за дверь. Тут же прибежала Дарёнка, набрала воды, налила туда сонного отвара и поднесла к губам Волка:
– Велено выпить.
Затем укрыла ему голову тряпицей и проскакала в сторону окна. Влаксан чувствовал, как медленно отступает боль, а мысли становятся всё спокойнее и тяжелее.
21
Казалось, сон длился целую вечность. Никакие воспоминания не тяготили его, но первая же попытка пошевелиться напомнила, где он: спину стянуло коркой, всё чесалось и зудило, руки и ноги затекли.
– Проснулся, голубчик? – прощебетала Живьяра, – жар-то отступил, теперь быстро на поправку пойдёшь. Дней через пять уже сидеть будешь, может, и вставать даже.
– Пять дней? – разочарованно переспросил Влаксан.
– А ты что, куда торопишься, милок? – удивилась Живьяра, – накось лучше, выпей бульона. А то совсем отощал за четыре дня.
– Сколько? – снова удивился Влаксан.
– Четыре дня тут лежишь. Ничего не ел, только отвара сонного выпил в прошлый раз и всё. А где же силы брать? Давай-ка я тебя чуток придвину к краю, да помогу, – запричитала старушка, ловко подтягивая его за перину к краю лавки.
Она поднесла к его губам кружку густого мясного бульона:
– Пей-пей. Иначе до зимы тут пролежишь. Тебе оно надо? А что же думал? Палач у нас знает толк в наказаниях. Он и отвары сам готовит, плети сам вымачивает. А уж силы точно не жалеет. Пожалуй, никто и не любил Брониимира покойного, кроме него.
– Я бы не был уверен, – поправил Влаксан.
– И то верно, – улыбнулась Живьяра, – не лучший князь был Брониимир. Не сильно по нём и народ горюет. Награй бы опять войной на нас не вышел. Только жить как люди стали. За десять лет-то хоть привыкли к жизни.
– Любовслав не выйдет, – успокоил её Влаксан. – Может, данью обложит, может быть ещё чего придумает, напервой гонцов пришлёт.
– А ты откуда знаешь князя-то награйского?
– Я из Награя. Помню, что народ говорил про сыновей Даромира: старший злой да беспощадный, а младший добрый да мудрый – достойный сын отца. В Награе каждый желал Любослава в князья.
– Тогда оно и лучше, – кивнула Живьяра, – ты пей-пей. В Награе, говоришь, родился. А я вот далеко… Повезло нашей Брониимире, что здесь порядки другие. У нас в Гвенешском княжестве, коли у бабы муж умер, то и нет дела никому: есть сын или нет – должна уйти вместе с мужем, ежели не в бою он свой конец нашёл. Иначе ему дороги в вечность не найти. Только свет её женской души может открыть ему врата Чертогов Вечности. А здесь – благодать! Коли сына родила, то, считай, и откупилась. Духи тут добры, дал сыну жизнь, то и примут тебя в Чертоги свои.
– Это где же так сурово? – удивился Влаксан.
Он раньше не задумывался, что в мире могут быть разные законы Духов.
Живьяра отставила чарку, и, поправляя перину, произнесла:
– В средних землях, где нет гор, только леса, поля да небольшие холмы. Реки там не такие бурные, и духи гор там бессильны, зато правят духи леса… недалеко от Гвенеша.
– Что же ты ушла? – спросил Влаксан.
– Не хотелось замуж выходить, да и любопытно было мир поглядеть. Был ещё Живьяр мой жив, мы с ним весь мир до Сивых земель прошли. А потом Яроша разбили под Награем, сильно побили его войско. Так я и осталась на службе при княжьем дворе.
– Ты была в Сивых землях? – спросил Влаксан.
– Милок, я больше ста лет живу, где только ни была. И в Сивых землях, и в Арградоне с Лардером, и в Гвенеше… Весь свет обошла, – вспоминала Живьяра, убирая тряпицу со спины Влаксана.
Новая примочка прожгла спину, но то ли сегодня примочка была другая, то ли действительно ему стало намного лучше. Боль была терпимой.
– Вот и молодец! Вот и чудесно, – мурлыкала старушка, заботливо укрывая его.
За дверью послышался резвый громкий топот. Дверь распахнулась и в комнату вбежала Дарёнка:
– Тётушка Живьяра, тебя княгиня видеть желает! – выпалила она.
Старушка быстро встала и, продолжая что-то тараторить себе под нос, торопливо вышла.
Дарёнка села на её место, и, подперев ладонями лицо, беззастенчиво уставилась на Волка.
– А что у тебя с ухом? – спросила она, – указывая на его оборванный хрящ.
– На охоте потерял.
– Это как же? На лице следов нет, только на шее чуток.
– Не там смотришь, – мягко ответил Волк. Наивная простота и улыбка этой девчонки обезоруживает. – Сзади. За волосами не видать.
– Потому ты такую косу отрастил? Умно! – засмеялась Дарёнка. – Я вот думала, что не очнёшься. Честно, думала, так и помрёшь. А тётушка сказала, что выходит. И действительно выходила! Вот, видят духи! Ой! А слыхал, что говорят? Княжича холодные ведьмы унесли!
– А есть ещё сонный отвар? – перебил Влаксан.
Дарёнка смущённо покраснела:
– Да-да. Тётушка не велела докучать тебе, а я, как всегда. Вот, держи!
Девчушка быстро налила отвар в чарку и поднесла Влаксану:
– Действительно, поспи-ка лучше. Так и на поправку быстрее пойдёшь и скучно не будет.
22
Боль отпускала, примочки с каждым днём становились всё безболезненнее, а смешная, вечно щебечущая Дарёнка скрашивала пустоту бесполезных дней. Ещё с десяток дней Живьяра не позволяла вставать даже по нужде. Только лежать на спине. А то вдруг зашла с утра и объявила:
– Просыпайся, милок. Велено банщика позвать. Чтоб тебя чуток омыть.
Следом за старухой важно вошёл приземистый короткостриженный мужичок. В руках у него была банная шайка и небольшой свёрток.
– Девка, метнись до колодца, – велел он Дарёнке. – Дожили! Всю жизнь князей стриг да парил, докатились до псаря!
– Ты бы языком-то не трепал! – хлестнула его тряпкой Живьяра, – чай, не я тебе сюда идти велела. Княгини указ.
– Тоже время! – пуще того заворчал банщик, – Баба во главе…
– Язык-то прикуси, – завелась Живьяра, – Брониимира – княжна гратская по крови! Княгиня по праву и по мужу! Ярош нам её взамен себя оставил, не отослал в другие земли.
Банщик продолжал недовольно бубнить, раскладывая на сундуке острые ножи, бритвы и гребни. Он глянул на Волка:
– Космы-то отрастил, а когда последний раз чесал их? Блох поди развёл!
– Чистый он! Коли б завшивел, я всё равно вытравила бы! – огрызнулась Живьяра.
– Ты, старая, бы лучше помогла мне. Дай тряпку, да придержи его.
Банщик ловко скинул с Волка покрывало, стал двигать его к краю.
– Скажи-ка, старая, а сесть он сможет?
– Да, поди сможет. Только осторожно, чтоб опять спина не разошлась.
Волк опёрся на руки и почувствовал, как, словно сухая земля, трескается на спине корка затянувшейся раны.
– Ты осторожнее, милок, – запричитала Живьяра, – Я дюжину ночей тебя латала, чтоб всё пошустрее зажило, не торопись. Сейчас мы вместе.
Банщик со старухой аккуратно, словно хрупкое яйцо, усадили его. Только сейчас Волк заметил, что совершенно голый. Ноги его похудели, стали похожи на две кривые палки.
– Я принесла, – вбежала в комнату Дарёнка и замерла на пороге. – Ох! – она отпустила вёдра и зажала руками глаза, – Срамота-то какая!
– Иди-иди! Стыдливая! – замахал на неё руками банщик. – Только воду расплескала. Хорошо, хоть вёдра не опрокинула.
Живьяра плотно затворила дверь и опрокинула в шайку ведро воды. Банщик налил туда свои настои:
– Сейчас мы тебя отмоем, краше боярина будешь! Никто и не скажет, что псарь! – засмеялся мужик.
Он старательно и долго отирал Волку тело, потом натёр его пахучей мазью, чтоб дольше не пачкался, и принялся за волосы. Голову банщик отмывал долго. Прядь за прядью он вычёсывал длинный хвост, затем размачивал настоем, поливал водой.
– Отрастил-то себе космы, не хуже девицы! – причитал банщик, вычёсывая колтуны. – Может, обрежем их? Что же, косу-то носить.
– Нет, – резко ответил Волк.
– А-а во-он оно что! – протянул банщик, собрав волосы в охапку.
Мужик с любопытством рассматривал его затылок и шею.
– Это кто же тебя так подрал? – спросил он, закончив с волосами.
– Горный кот. Отроком на охоте недоглядел.
– Охотник стал быть… – пожал плечами мужик, отходя к сундуку. – Что ж, охотник. Давай бороду оскоблю.
С лицом банщик разобрался быстро. Он ловко снимал щетину. Сделав пять взмахов бритвой объявил:
– Готово. Где там старая? Смотри на своего псаря.
Живьяра, задремавшая на сундуке, ещё, когда банщик намывал Влаксану спину, резво подскочила.
– Ой! Ну, жених! Хоть сейчас сватать! Молодец, мужик! Не зря тебя князь жаловал!
– Князь никого не жаловал, – проворчал банщик, быстро сворачивая свои инструменты и подхватив полную шайку, пошёл на выход.
Живьяра затворила за ним дверь, достала из сундука чистую рубаху и быстро накинула на Волка.
– Ну, всё! Теперь совсем хорош! Надо бы княгине доложить.
– Чего это она мне банщика заслала? – спросил Влаксан, помогая старухе надеть на него штаны.
– Откуда же мне знать. Брониимира всегда добра, хорошо воспитана и благодарна. Я её с рождения знаю. Ты ей жизнь спас, она того не забудет, – отвечала Живьяра, тряпкой собирая с пола стриженные волосы и воду, – Коли голова не кружится, то посиди чуток. Сейчас Дарёнку кликну.
Наспех прибрав комнату, старуха вышла за дверь. Влаксан огляделся: комната небольшая, с просторной лавкой, выставленной на середину, и парой скамеек вдоль стен. Жухлые пуки трав висели вдоль стен. Единственное окно плотно крыто ставнями, под ним большой сундук, по углам расставлены высокие напольные светцы с лучинами. Так сразу и не разберёшь, в какой именно избе эта клетушка.
Дверь тихо отворилась, и в комнату вошла вовсе не Дарёнка, а княгиня. Хоть половина лица ещё была зеленоватой от старого синяка, и через нос пролегла чёрно-синяя полоса, щёки её розовели румянцем, а взгляд не таил затравленного страха.
– Тебе уже лучше, Волчий сын?
– Как видишь, государыня, – кивнул Влаксан.
Брониимира улыбнулась.
– Надеюсь, скоро ты совсем выздоровеешь и сможешь вернуться к работе, – едва улыбнулась она.
– А что псарни…
– Псарни больше не твоя забота. Для тебя найдётся более достойное место при дворе.
– Более достойное? Прошу простить, государыня, но никак в толк не возьму: на кой тебе сдался простой псарь? Откуда столько внимания ко мне? – волк смотрел ей прямо в глаза.
Она словно оживала, с лица ушёл застывший страх. Прозрачно-серые, как чистая каменистая река, глаза излучали девичью весёлость и интерес:
– Мой отец был достойным человеком, – произнесла Брониимира, – он учил меня, что каждый достоин своего правителя. Правитель же должен оправдать доверие людей. Уважать каждого подданного, заботиться о нём, только тогда княжество будет процветать.
Всё-таки прав был Птах, княгиня хороша: нежный голос, мягкая улыбка, длинные ресницы… было в ней и что-то ещё, что отличало от других девок: прямая спина, нежные руки, умение держать себя так, что сразу видно – не простая баба.
– Почему ты так смотришь? – спросила она, – Я говорю странные вещи?
Волк коснулся её руки, нежной и мягкой, словно нежный лепесток.
– Я всё же удивляюсь, как княгиня может переживать за простого мужика с псарни.
Брониимира напряглась, точно остолбенела и густо покраснела, однако руку не одёрнула:
– Не каждый простой мужик отважится на такой поступок. Я уважаю в тебе силу, храбрость и решительность. Качества, которые должны быть присущи каждому достойному человеку, но не каждый ими обладает.
Княгиня сидела так близко, и искренне отвечала на его вопросы, не понимая, что он пытается угадать между слов.
– А что на счёт дерзости? – спросил Волк.
Не дожидаясь ответа, он крепче сжал её ладонь, другой рукой обнял, и, прикрыв глаза, осторожно поцеловал.
Ни одно вино не пьянило так, как её горячие нежные губы. Всего мгновение торжества и радости, и это мгновение стоило риска.
Волк открыл глаза и увидел её опущенные густые, тёмные ресницы прямо у своего лица.
Отвесив ему звонкую пощёчину, Брониимира поднялась с лавки:
– Знай своё место, псарь! – делано холодно произнесла она.
Несмотря на то, что голос её дрожал, движения были точны и сдержанны. Она смерила его строгим взглядом и вышла из комнаты.
Волк самодовольно улыбнулся. Всё же он понял верно. Конечно, псарь – не ровня князьям, но, когда бы ему мешали правила. Половина лица пылала от крепкой княжеской руки, но сердце отплясывало в груди «Лихую».
