Стивен Ликок
Моя викторианская юность
Однако нам с Альфредом пришлось вынести куда более сильный удар – крах золотых приисков мистера Дерингера. Мы так и не поняли, что там произошло. Кажется, дело было не в том, что прииски не давали ожидаемого дохода, а в том, что просто их никогда не существовало. Альфред слышал в Сити, что мистер Дерингер «посолил» участок [7], но мы никак не могли понять, где он раздобыл столько соли. Так или иначе, но все американские газеты писали об этом деле. Мистера Дерингера судили и приговорили к тюремному заключению на десять лет, и прошло много-много недель, прежде чем он смог выйти на свободу. В связи со всей этой историей папино имя, конечно, опять попало в газеты! Ведь он был первым директором приисков. Правда, папа давно уже вышел из этого дела, но все же мог разразиться скандал. К счастью, американский судья опять сказал несколько красноречивых слов о папином неведении. Чтобы перечислить все, чего не знает папа, – сказал судья, – не хватит самой большой книги, и добавил, что именно люди, подобные папе, снискали Англии ее репутацию.
В конце концов и эта беда пронеслась, не коснувшись нас. Однако вскоре мы с Альфредом обнаружили, что перестали поступать дивиденды от золотых приисков, – это было совершенно невероятно, поскольку наши акции были привилегированными. Альфред решил было обращаться с папой холодно, но потом раздумал, потому что папа сильно постарел. Если бы с папой что-нибудь случилось в то время, когда Альфред держал себя с ним холодно, это могло бы иметь последствия. И в самом деле, как раз тогда с папой случился удар – первый удар. Состояние папы не было тяжелым, но все же мы сочли своим долгом созвать консилиум, и тогда с папой случился второй удар: мы не на шутку встревожились и послали за лучшим врачом на Харлистрит. С папой случился третий удар. После третьего удара он скончался.
* * *
Пожалуй, эти мемуары лучше всего закончить описанием папиных похорон. Был погожий, ясный день, один из тех осенних дней, когда так радуешься жизни! Цвели осенние цветы, и наша старая усадьба, освещенная яркими лучами солнца, была великолепна. Все выразили свое соболезнование. Это было так трогательно! Одно было официальное послание – от палаты лордов. Там говорилось, что палата одобрительно отнеслась к предстоящим похоронам лорда Глупса. Другое – лично от министра внутренних дел с выражением чувства удовлетворения по поводу папиных похорон. Третье – из Уиндзорского дворца – от министра двора, сообщавшего, что всем придворным отдано распоряжение носить полутраур в течение четверти часа.
Погребальная служба состоялась в нашей милой маленькой церкви. Старый доктор Глоуворм, которому к этому времени было, наверное, без малого сто лет, сказал проповедь. Слушать его было немного трудно, но слова из писания «Куда он ушел?», которые нам всем показались очень уместными, он произнес достаточно внятно. К сожалению, мы так и не смогли расслышать, что доктор Глоуворм ответил на этот вопрос. И вот, наконец, настал торжественный момент – папин поверенный, мистер Раст, который специально для этого приехал из Лондона, прочел завещание. Конечно, мы знали, что все будет в порядке, но, разумеется, волновались. Бедный папа всегда был немножко рассеянным, и когда мы вспоминали историю с банком и приисками, то не могли не испытывать беспокойства за судьбу Глупса. Титул по праву переходил к моему двоюродному брату, нынешнему маркизу Глупсу, все недвижимое имущество давно уже вошло в майорат, с остальным же папа был волен поступить по собственному усмотрению. Я помню, как мой дорогой Альфред сидел выпрямившись и старался не пропустить ни одного слова, хотя понять что-нибудь было совершенно невозможно, ибо большая часть завещания была изложена юридическим языком. Все же смысл его постепенно дошел до нас. Дорогой папа сделал все как полагается, то есть в полном согласии с обычаями и традициями. Мама получала в пожизненное пользование городской дом с правом содержать его на собственные деньги. Не были забыты и старые слуги: каждому из них папа отказал по траурной ливрее и по весьма солидной сумме денег – не помню сколько, но, во всяком случае, не меньше десяти фунтов, а это немалые деньги для таких людей. Для моей сестры Люси после всего, что случилось, папа, разумеется, не мог сделать очень много, но все-таки оставил ей кое-что на память, завещав прекрасный комплект книг из своей библиотеки – проповеди, переплетенные в сафьян, а ее детям (их тогда было всего пятеро) подарил по кошельку с полусовереном в каждом и еще по молитвеннику. Мы с Альфредом получили Глупс и все остальное имущество, очищенное от долгов и налогов, как выразился мистер Раст. Что ж, я считаю это вполне справедливым: мы нуждались в средствах для поддержания усадьбы, и, кроме того, мы едва ли смогли бы должным образом использовать доставшиеся нам деньги, если бы Глупс не перешел к нам. Мистер Раст объяснил все это очень убедительно.
