Лидия Веселитская
Мимочка
Не думайте, впрочем, чтоб Мимочка была ужь чересчур ленива, жадна и бессердечна. Может быть, она бы и рада была полюбить и пожертвовать роскошью для любимого человека. Она ли не мечтала о Морисе? Но она могла бы принести подобную жертву только в таком случае, если б ей встретился молодой человек… ну, хоть такой, как «le jeune homme pauvre» у Октава Фёлье. Помните, как он бедненький умирал с голоду и грыз почки и листья тюильрийских платанов, после того, как истратил свои последние деньги на покупку дорогого мыла, конфеток и картинок для своей сестры. Чего стоит одна эта черта! Может ли сердце женщины не оценить подобного великодушие, подобной деликатности! A как пленительны в этом молодом человеке его элегантные манеры, его светский такт и образование при его скромном общественном положении. Так и чувствуешь, что он только закостюмировался en jeune homme pauvre и чуть дело дойдет до развязки, скинет деревянные башмаки и соломенную шляпу скромного управляющего и окажется несравненно богаче своей невесты.
Разве Мимочка задумалась бы полюбить его? Да ни на минуту! Но согласитесь, что не так легко полюбить бедного русского молодого человека, который не получит никакого наследства, который не носит перчаток, может быть, ее говорит по-французски, а если и говорит, то с скверным выговором, – который думает, что женщина должна серьезно учиться и трудиться, который зарабатывает свой кусок хлеба уроками, литературным трудом, может быть, даже сидит писцом в какой-нибудь конторе или служит на железной дороге чем-то чуть ли не в роде кочегара (потому что ведь бывают даже и такие молодые люди!). Согласитесь, что ужь если отказываешься от экипажа и хорошей квартиры, от своего общества и выездов, от Бризак и Бертран, от тонкого белья, может быть, даже от chocolat mignon и французских романов, то человек, которому все это приносится в жертву, должен, по крайней мере, быть достойным её, чем-нибудь заслужить ее. A наши бедные молодые люди так грубы, неотесаны и d'un terre-á-terre! Что же в таком случае можно найти в них привлекательного?
Короче, Мимочка, «кто беден, вам не пара». Да и maman никогда не допустит вас «плодить нищих», по её выражению… A maman опытна и знает, что говорит. Она знает, каково жить на маленькие средства!
Другая перспектива: отложить надежду на замужество и примириться с мыслью остаться никому ненужной старой девой. (Это хорошенькой-то Мимочке, которая уже с семи лет знала, что ей к лицу, и плакала, если ей повязывали на голову не ту ленточку, которую ей хотелось!)
Но положим, она откажется от надежды на замужество. Чем же, жить в таком случае, как существовать, если, Боже сохрани, умрет maman (а она непременно когда-нибудь умрет), и некому уже будет заботиться о туалетах Мимочки и о её пропитании, некому будет продавать и закладывать вещи, выпроваживать кредиторов, занимать и слезно вымаливать денег у родных и знакомых. Мимочка – такой ребенок; она пропадет одна… Жить ей своим трудом? самой зарабатывать свой кусов хлеба? сделаться женщиной-врачом, женщиной-кассиром, бухгалтером?.. Но Мимочку воспитывали совсем не в таких идеях!..
О медицине лучше ужь не будем и заговаривать. При одной мысли, при одном воспоминании о поминутно потупляемых невинных главках Мимочки, я не решаюсь предложить ей такое неприличное занятие, как изучение анатомии. A её нервы!.. Вы знаете, Мимочка такая трусиха, что каждый вечер, прежде чем лечь спать, она шарит с зажженной свечой у себя под кроватью, под креслами и стульями, желая убедиться, не сидит ли там Рокамболь, Сэр Виллиамс или какой-нибудь страшный нищий. Она заглядывает даже в душники… Она всего, всего боится! Как же вы заставите ее приучить себя к зрелищу страданий, крови, смерти?
Не менее нелепо представить себе Мимочку конторщицей, положим, хоть в правлении какой-нибудь железной дороги, – представить себе ее в комнате, уставленной столами и конторками, за которыми сидят все страшные, незнакомые мужчины. Да ведь все они влюбятся в нее, все они будут за ней ухаживать! И вообще, сидеть ей с десяти часов утра до пяти вечера в одной комнате с мужчинами… Как хотите, это неприлично! Не думайте, что Мимочка так-таки ужь никогда и не сидела в одной комнате с мужчинами. Она даже носилась в их объятиях, под чарующие звуки модных вальсов, исполненных росенбергом, Шмидтом или Альквистом. Сказать по правде (и по секрету), молодой гвардеец даже не раз целовал ее в укромных уголках и до и после «предложения». Но, во-первых, она никому не говорила об этом, кроме своей подруги m-lle X. и Дуняши, своей горничной, так что maman, да и вообще никто и не подозревает этого; а во-вторых, ведь он был же все-таки её женихом. Да наконец, если б даже и все вальсировавшие с Мимочкой целовали ее, – не спорю, это было бы дурно, очень дурно, – но все-таки, мне кажется, это было бы менее неприлично, чем сидеть ей целыми днями в какой-то конторе. Все эти вальсёры, по крайней мере, люди её круга, принятые в обществе её знакомых, а ведь кто их знает, кто они там такие в этой конторе?.. Может быть, жиды, мещане… A кто ж поручится, что и там не будут целовать Мимочку? Она еще такой ребенок!..
Может быть, Мимочка могла бы давать уроки, courir le cachet? Но уроки чего, – французского языка? – Она прочла Понсон дю-Террайля и К°, прочла и Белло́ и Мало́, прочла Октава Фёлье, и Дюма-Фиса, но о грамматике она имеет самое смутное понятие; а от учительницы требуется знание грамматики. И потом давать уроки, – это опять-таки значит бегать одной по улицам, рисковать быть принятой Бог знает за кого… Бедная Мимочка так миловидна и женственна, что если подле неё нет приличной компаньонки, а за ней лакея, то ее можно принять Бог знает за кого!
Мимочка не умеет ни шить, ни кроить, ее не учили этому; да и не портнихой же сделаться ей в самом деле! Она умеет только вырезать абажуры и вязать frivolitê. Но ведь вязаньем frivolitê много не заработаешь.
Словом, очевидно, что все эти толки о женском труде, о женской самостоятельности оказываются чистейшим вздором. Да и к чему мудрить, когда призвание и обязанности женщины указаны ей Богом и природой. Она должна быть женой и матерью, подругой мужчины, из ребра которого ее для него и создали. A потому Мимочка, ждите, ищите и ловите себе жениха, конечно, надежного и «обезпеченнаго». Вот вам третья перспектива, третий (и кажется единственный и возможный для вас) исход из вашего настоящего положения.
Есть женихи самой судьбой предназначенные для Мимочки, для бедной, но избалованной, в роскоши взращенной и непривыкшей в лишениям девушки. Женихи эти бывают двух категорий. Или это богатые старые холостяки, растратившие в бурно-проведенной молодости и силы, и здоровье, и ум, и чувство, растратившие все, кроме своих слишком легко доставшихся им денег, изведавшие всего, что могли дать им эти деньги, – неизведавшие еще только обладания своей «собственной» невинной, молодой и хорошенькой женой, купить которую впрочем никогда не поздно. Или же это старые холостяки, в противоположность первым, начавшие жизнь и карьеру с нужды и лишений, робкие, рассчетливые, во всем отказывавшие себе в молодости, сколотившие правдами и неправдами желанный капиталец и достигшие наконец вожделенного чина, положения, времени и возраста, положенного ими для вступления в брак с молодой и хорошенькой девушкой.
Небо не осталось глухо к мольбам maman и посылает ей Спиридона Ивановича. Через тетушек и кумушек ведется сватовство, устраиваются смотрины; разумеется, все происходит самым приличным образом.
Спиридон Иванович может быть глуп или умен, добр или недобр; он может быть человеком нравственным или безнравственным, дурным или хорошим, – все это оттенки неважные; важно же и несомненно то, что он человек солидный, пожилой, опытный и «обезпеченный», лысый, обрюзгший, страдающий катарром и ревматизмами, может быть, и подагрой…
Неужели выйти за него замуж? Maman стоит за Спиридона Ивановича. Мимочка, верьте maman: она умнее, опытнее вас; она знает жизнь. A вы, что вы знаете? Романы?.. «La vie n'est pas un roman», говорят вам; скоро вы и сами убедитесь в том, что это правда.
И Мимочка покоряется. Она дает свое согласие, кокетливо подсмеиваясь над Спиридоном Ивановичем и заранее победно притопывая носком башмачка, под которым она намерена держать своего будущего мужа.
V.
Сватовство произошло следующиме образом.
Тетя Жюли, между визитами, винтом и оперой, выискала где-то Спиридона Ивановича и познакомилась с ним. Когда она окончательно убедилась в том, что курское имение его не заложено и дает завидный доход, а также и в том, что у Спиридона Ивановича нет никакой серьезной связи (если не считать немолодой уже танцевщицы, к которой его привязывала только привычка, да четверо довольно миленьких детей), тетя Жюли намекнула maman, что, кажется, у неё есть в виду нечто подходящее для Мимочки.
Maman съездила к Сергию и отслужила молебен.
Вскоре после того тетя Жюли разослала своим знакомым приглашения на вечер с танцами. Maman предупредили, что будет Спиридон Иванович. Мимочке сделали восхитительный туалет crème, достойный быть подробно описанным на страницах какой-нибудь «chronique de l'êlêgance». Туалет очень удался и был оценен по достоинству всеми присутствовавшими на вечере. Это был первый выезд Мимочки в эту зиму; траур её только-что кончился. Толки о её так неожиданно расстроившейся свадьбе и о дурном поступке её жениха еще не затихли и переходили из уст в уста с добавлениями и украшениями. Вследствие ли этого, или просто потому, что в этот вечер Мимочка была особенно мило одета, но все как-то обратили на нее больше внимания, чем обыкновенно. Все точно сговорились восхищаться ею и говорить ей любезности. Мимочка танцевала больше всех, несколько оживилась, против обыкновения, и положительно была царицей вечера.
Опускаясь на стул после закружившего ее тура вальса, слегка задыхаясь, и краснея нежным румянцем, она чувствовала устремленные на нее со всех сторон одобрительные взгляды, и это сознание своего успеха делало ее еще милее.
Спиридон Иванович играл в карты; но перед ужином и он вышел в залу и стал в дверях, любуясь танцующими. Мимочка очень понравилась ему. Он же в этот вечер был в духе и в выигрыше. Со свободой старого холостяка он принялся громко и искренно восхищаться грацией и миловидностью этой прелестной куколки и даже высказал, что если б только он мог стряхнуть с плеч хоть полтора десятка годков, то, не задумываясь, сейчас же, сделал бы ей предложение.
Maman, весь вечер караулившая Спиридона Ивановича, подхватила эти неосторожные слова, и сердце её забилось радостной надеждой.
В мазурке Мимочка, по совету тети Жюли, выбрала стоявшего в дверях Спиридона. Ивановича и прошлась с ним по зале при всеобщем восторге. Все улыбались, глядя на них: тому-ли, что хорошенькой Мимочке пришла фантазия выбрать такого старого и некрасивого кавалера; тому-ли, что Спиридон Иванович в его годы, в его чине и при его одышке пустился в пляс, не умея танцевать; или, наконец, просто гости тети Жюли прониклись её намерениями и уже приветствовали в этой паре будущих жениха и невесту, – как бы то ни было, но все улыбались и радовались, глядя на них. Улыбался и сам толстый Спиридон Иванович, обливаясь по́том и дыша как паровоз; улыбалась и воздушная Мимочка.
За ужином их посадили рядом. Милый Спиридон Иванович, – откровенно и даже несколько испуганно предупредивший тетю Жюли, что он совершенно не привык к обществу «порядочных» женщин и особенно молодых невинных девушек, сидя рядом с Мимочкой, продолжал любоваться ею, шутливо и преувеличенно-почтительно ухаживал за ней и занимал ее, чуть не говоря «агу», «тпруа» и «баиньки», чтобы попасть в тон и быть по́нятым.
A возбужденная танцами и выпитым вином Мимочка, очень польщенная к тому же вниманием и ухаживанием этого смешного толстого господина в густых эполетах совсем оживилась, раскраснелась и, даже разговорилась против обыкновения.
Она рассказала Спиридону Ивановичу, что она очень любит танцевать и что прошлую зиму она провела очень скучно, так как не выезжала по случаю траура по папа́; зато теперь уже она натанцуется!.. Потом Мимочка рассказала, что она также очень любит маленьких собачек и что у неё была такая душка – собачка, маленькая, маленькая; ее звали «Franfreluche», и она околела! Мимочка целую неделю плакала. Это было самое большое горе в её жизни. Она так любила эту собачку! A теперь тетя Мари подарила ей другую собачку. Эта немножко побольше, но тоже – прелесть; и зовут ее «Turlurette»… И она уже становится на задния лапки!..
Спиридон Иванович предложил тост за здоровье «Turlurette»… Мимочка смеялась, кокетничала, пила шампанское, чокаясь со Спиридоном Ивановичем, и блистая слегка опьяневшими глазками, откровенно говорила, что никогда, никогда еще ей не было так весело!
A maman смотрела на них с другого конца стола и умилялась.
* * *
На следующее утро взволнованная maman явилась к тете Жюли для переговоров. Переговорили и о курском имении, и о танцевщице и её детях, и о вчерашнем поведении Спиридона Ивановича. Решено было повести на него серьезную атаку. Тетя Жюли великодушно вызвалась помогать и повела дело так ловко, что в какие-нибудь две-три недели бедный Спиридон Иванович был окончательно опутав, оцеплен, и оставалось назначить день свадьбы.
Maman не помнила себя от радости. Прежде, может быть, она и мечтала о чем-нибудь еще более блестящем; но теперь, в их ужасном безвыходном положении, после всех этих передряг и неприятностей с первым женихом, Спиридон Иванович казался таким кладом, какого уже не надеялись и найти. Да и строго разбирая, чем не жених? Генерал, богат, кажется, человек добрый… Вот танцевщица и её дети!.. Ну, да нельзя же в самом деле, чтоб все ужь было так без сучка, без задоринки. Если только он не будет разоряться на эту семью, то в сущности Мимочке нечего и обращать на это внимания.
И maman, и Мимочка совсем выбились из сил в хлопотах о приданом. Жених торопил со свадьбой и нельзя же было заставить почтенного человека ждать как какого-нибудь мальчишку! К тому же maman и сама слишком намучилась с первым женихом, чтоб не желать теперь ковать железо, пока оно было горячо.
Главные статьи приданого – белье, шубы, серебро – были уже на лицо. Пришлось только спарывать княжескую корону. Но платья нужно было частью переделывать, частью шить заново. В шестнадцать месяцев промежутка между женихами мода сильно шагнула вперед.
Тетушки и дядюшки, переговорив и посоветовавшись между собою, сделали Мимочке новые подарки. Не скупился на подарки и Спиридон Иванович. Все шло прекрасно. Maman ликовала. Мимочка глотала мышьяк, пила пирофосфорно-железную воду, примеряла новые платья, принимала поздравления и щелкала коробками и футлярами от Вальяна, Арндта и Бо́стеля, любуясь подносимыми ей брильянтами, сапфирами и изумрудами.
Все радовались за нее; все поздравляли ее душевно, сердечно, искренно, – желали ей всего, всего хорошего, и твердили хором: «Ну, слава Богу, слава Богу»!
VI.
И вот назначен не только день, но и час свадьбы…
Прическа Мимочки окончена. Гюстава выпроваживают из комнаты. Мимочка надевает подвенечное платье, убранное гирляндами и букетиками померанцовых цветов, с длинным трэном из толстого белого фая, подбитого белым же лионским атласом, чудное платье, выписанное от m-me Lesserteur. Мимочка несколько озабоченно щурится, оглядывая себя в зеркало. Лиф сидит восхитительно.
Остается наколоть вуаль и цветы, monsieur Gustave снова принимается за дело. Его торопят. Кажется, шафер уже приехал. Да, да, шафер сейчас приехал… Жених уже в церкви… Пора!
Сейчас, сейчас Мимочка будет готова. Я смотрю на нее и невольно мною овладевает некоторое волнение, невольно я забегаю мысленно вперед и вижу уже светлую церковь, где толпа празднично одетых родных и знакомых переговаривается и переглядывается в ожидании невесты; вижу и толстого Спиридона Ивановича, сияющего орденами, чистенькой лысиной и новыми густыми эполетами.
Вот в толпе пробегает движение, разговоры стихают, все головы оборачиваются. На клиросе раздается торжественное пение, – и Мимочка показывается на пороге церкви. Дядя Федор Федорович в ленте Белого Орла ведет ее под руку по мягкому ковру. Как она мила! Клянусь, цветы флер-д'оранжа и белое тюлевое облако не украшали более изящной, более очаровательной головки.
«Гряди, гряди, голубица»…
Но знаете ли вы, куда вы грядете, бедная голубица? Подумайте, Мимочка, не остановиться ли, пока еще не поздно?..
«Зачем?.. И о чем тут думать. Все так выходят. Ведь надо же когда-нибудь сделать этот шаг. Ведь надо же. Куда же в самом деле деваться»?!..
– Но вы бледны, Мимочка; вы опускаете ресницы, и восковая свеча слегка дрожит в вашей маленькой ручке… Вам страшно? Вам стыдно?
– Нет, но как-то жутко и неловко…
В церкви, кажется, холодно… Или это лиф слегка жмет… что-то странное, неприятное… И потом все смотрят!..
* * *
Но я брежу. Мимочка вовсе не в церкви. Она еще у себя в комнате и стоит перед большим зеркалом; она не в силах оторваться от созерцания нового платья.
Туалет её окончен. Вуаль и цветы необыкновенно к лицу невесте, и все говорят ей это; но Мимочка уже не улыбается своей привычной однообразной улыбкой. Она слегка волнуется. На щеке её выступает розовое пятнышко, рука слегка дрожит, протягиваясь за перчаткой. Отчего это ей так холодно?
Волнуются и все окружающие ее. Горничная Дуняша гримасничает, глотая слезы. Люлюшка или Turlufette визжит и лает, обиженная тем, что ее отгоняют от трэна Мимочки. Невесту окружают, оглядывают со всех сторон, оправляют на ней платье, вуаль, подают ей духи, перчатки…
Пора, Мимочка, пора! Идите теперь в залу; надо еще благословить вас. Жених уже в церкви… торопитесь; вас ждут…
Оглянитесь же в последний раз на вашу девическую комнатку, оглянитесь на вашу розовую комнатку, в которой вы кушали chocolat mignon и читали французские романы, и проститесь с ней! Вы уже не вернетесь сюда. Что-то ждет вас в новой жизни?
* * *
Мимочку благословили. Maman слегка прослезилась, обнимая и целуя побледневшую дочь. «Тебе не дурно, Мими?» – «Нет, нет, ничего»…
Мимочка спускается с лестницы. У подъезда на тротуаре стоит уже группа любопытных зевак: заплаканная горничная Дуняша, кухарка, прислуга соседей, посторонние зрители…
Тетя Жюли, мальчик с образом и невеста садятся в карету. Лакей захлопывает дверцу и вскакивает на козлы.
Скоро карета исчезает за углом Литейной.
Прощайте, Мимочка; будьте счастливы!
* * *
Вы ожидали, может быть, Мимочка, что я последую за вами и в церковь, и далее, и далее… Нет, зрителей на вашей свадьбе довольно и без меня. Взгляните только на это сборище людей, толпящихся с разрешения городовых на широком тротуаре Литейной вдоль длинной вереницы карет. Взгляните на этих швеек, горничных, салопниц, молодых и старых, зазевавшихся на ходу с узелками и картонками в руках; они не в силах устоять против искушения полюбоваться орденами и эполетами ваших дядюшек, светлыми элегантными туалетами ваших тетушек и главное дождаться вас, – вас, Мимочка, – чтоб хоть одним глазком взглянуть на виновницу торжества.
Они ждут вас… Видите ли вы, как они приподнимаются на ципочки, как вытягивают шеи при вашем приближении. Может быть, они и знают что-нибудь о вас; может быть, одна из этих салопниц сообщает теперь остальным самые верные или самые неверные о вас сведения; может быть, они обмениваются, глядя на вас, сердобольными замечаниями в роде схваченных и подслушанных у них великим автором «Анны Карениной».
«Экая милочка, невеста-то, как овечка убранная! A как ни говорите, жалко нашу сестру!»
II. Мимочка на водах
– Мимочка худеет, Мимочка бледнеет, Мимочка скучает…
Maman тревожится и суетится; Спиридон Иванович кряхтит и хмурится; бэби ревет и капризничает…
Таков в общих чертах строй жизни Мимочки, – а ведь как-было хорошо началось!..
Прямо из-под венца молодые уехали за границу. Доктора давно посылали Спиридона Ивановича на воды, и еще до встречи с невестой у него положено было съездить летом за границу. Неожиданная женитьба не изменила заранее принятого решения и, взяв трехмесячный отпуск, Спиридон Иванович уехал с молодой женой в Виши.
Ехали с возможным комфортом, и Спиридон Иванович был так заботлив, так внимателен дорогой, что Мимочка должна была сознаться в том, что с ним еще лучше и удобнее путешествовать, чем с maman. Положим, по приезде в Париж, она была все-таки утомлена, и главное так энервирована, так энервировава, что целый день плакала и подумывала уже о том, не лишить-ли себя жизни, так как ей казалось, что больше ей ничего не остается. Париж был мрачен, страшен, отвратителен… Солнце померкло. И дождь лил, лил, лил… И она плакала, плавала… Слезы эти, конечно, смущали несколько Спиридона Ивановича, но что ж ему было делать, в самом деле?.. Дождь – так дождь! на все Божья воля… И он только барабанил по столу пальцами и сердился на прислугу.
Но когда молодые приехали в Виши, где их ждала заранее приготовленная для них уютная квартирка с балконом на людный бульвар, когда они вкусно и сытно пообедали в этой веселенькой светлой квартирке, и когда они, наконец, распаковали свои сундуки и чемоданы, – все стало опять хорошо и весело. Мимочка увидела, что как бы то ни было, а жить еще можно и, может быть, будет еще и очень приятно. Она отерла слезы и занялась развешиваньем своих новых платьев.
Потом послали за доктором. Пришел молодой черноглазенький француз, красивый и говорливый. A как он говорил по-французски, – Царица Небесная, как он говорил! Да что доктор! Все, все кругом, начиная с седовласого хозяина меблированных комнат и кончая Жозефом, четырехлетним сыном портье, все были так любезны, изящны, живы, веселы… Мимочке казалось, что она приехала на родину. Аптекарь, к которому молодые, сейчас же по приезде, зашли за ревенем и магнезией, был как две капли воды похож на jeune premier Михайловского театра, так что Мимочка даже покраснела, когда Спиридон Иванович, получив свою магнезию, принялся расспрашивать молодого человека еще о каких-то снарядах… A почтальон был очень похож на знакомого куафёра с Большой Конюшенной.
Спиридон Иванович немедленно и с полным усердием приступил к своему лечению. Он любил и умел лечиться. Не довольствуясь пунктуальным исполнением предписаний пользующего его врача, он совещался потихоньку и с другими врачами, совещался и с больными, с которыми знакомился в ваннах и у источников, совещался с аптекарем и другими своими поставщиками, накупил груды медицинских книг, брошюр и лечебников, накупил врачебных вин и лекарств по газетным объявлениям, каждый день находил в себе новую болезнь, и так подробно, так многозначительно излагал доктору свои болезненные ощущения, что молодой француз, выслушивая его с глубокомысленным и вежливым участием, в то же время не без нежного сострадания поглядывал украдкой на бледную, хорошенькую Мимочку и, покручивая концы шелковистых усов, говорил ей взглядом: «Бедняжка! И так мила!..»
Спиридон Иванович решил лечить и Мимочку от малокровия и нервов. Maman так просила его об этом! И Мимочка стала пить source Mesdames, и брать ванны, и похаживать по парку. Но так как её леченье было все-таки менее сложно и серьезно, чем леченье Спиридона Ивановича, то у неё оставалось еще много свободного времени, которое она посвящала разглядыванью прохожих и разглядыванью своих новых платьев. И то, и другое занятие было ей по сердцу, и она не скучала. Сезон был из удачных, из блестящих. На водах был Штраус, была Патти, был английский государственный человек с женой, американский богач с дочерьми, а сколько кокоток, сколько аристократов!.. Было много романов, два-три скандала… Погода стояла чудная, жаркая, пожалуй, даже слишком жаркая. Но зато какие прогулки, какие кавалькады вечером по берегу Алье, какие концерты и танцевальные вечеринки в казино! Конечно, Мимочка ни с кем не знакомилась – общество на водах так смешано! – но и вчуже забавно было поглядеть на чужие туалеты, на чужия интриги. Вообще ей было весело. И в ответ на письма кузины Зины и подруг её, трех сестер Полтавцевых, которые спрашивали ее, счастлива-ли она, Мимочка писала: «Так счастлива, так счастлива… Jamais je ne me suis tant amusêe qu'а Vichy. Figurezvous…» и t. д.
Время летело и пролетело быстро и незаметно. Курс леченья Спиридона Ивановича кончился. Он похудел, но чувствовал себя бодрее и здоровее. Мимочка тоже расцвела и похорошела на чистом воздухе южной Франции. Оставался еще месяц отпуска. Спиридон Иванович предложил жене на решение, где провести этот месяц: в Италии, в Швейцарии, в Париже?.. Брошюрка доктора Сулигу рекомендовала для последовательного лечения тихий уголок Швейцарии, но Мимочка предпочла Париж. Спиридон Иванович охотно подчинился этому решению, и, щедро заплатив квартирной хозяйке, черномазенькому доктору и прочим, молодые уложили свой багаж и вернулись в Париж, где и начался настоящий медовый месяц. Спиридон Иванович получил к этому времени кругленькую сумму от своего арендатора, и Мимочка блаженствовала, покупая направо и налево все, что ей нравилось… О, её медовый месяц!.. Стояли они в дорогом и хорошем отеле. Утром генерал вставал первый и, напившись кофе, читал русские и французские газеты, а Мимочка долго еще нежилась в постели. Потом она вставала, когда хотела, и не спеша приступала к своему туалету. Каждый день у неё было новое мыло, новые духи, туалетные воды, помады. A каких чулок, ботинок, подвязок накупила она себе!.. О, её медовый месяц!..
Одевшись, Мимочка выходила к мужу, который целовал её надушенную ручку, задерживая ее в своей, и подставлял ей для поцелуя свою лоснящуюся лысину. Они завтракали котлетками в папильотках, омаром и ордёврами и, подкрепив силы, шли гулять или ехали кататься, осматривали музеи, окрестности… Перед обедом Спиридон Иванович возвращался в номер и ложился спать, а Мимочка ехала за покупками и покупала, покупала… Потом обед, а после обеда театр, цирк, cafêcoucert… Спиридон Иванович хорошо знал Париж именно со стороны увеселительных заведений, и так как он держался того мнения, что за границей порядочная женщина может ходить всюду, потому что её никто не знает, то он водил жену и в «Мабиль», и в «Бюлье», и во всякие «Эльдорадо», чтобы показать ей кокоток и с того, и с этого берега Сены…
Справив, таким образом, медовый месяц, молодые вернулись в Петербург с опустевшим кошельком, с возросшим числом чемоданов и картонок, с запасом забавных и приятных воспоминаний, с упрочившимися дружескими отношениями.
Все родные встретили Мимочку с распростертыми объятиями. Теперь это была уже не бедная невеста, которую тетушки не прочь были осадить и унизить при случае… Теперь это была генеральша, дивизионная командирша, жена почтенного и обеспеченного человека, дама со свежими туалетами из Парижа, с положением в свете.
Вслед за положением в свете, Мимочка не замедлила приобрести и так называемое «интересное» положение. Надо сказать правду, что последнее положение было довольно тягостно, и если бы maman и Спиридон Иванович не ухаживали за ней, как за богиней, кажется, Мимочка наложила бы на себя руки. Но когда кончилось все мучительное и неприятное, когда наследник Спиридона Ивановича, заняв предназначенное ему место в мире печали и слез, принялся оглашать своими воплями генеральские хоромы, и когда Мимочка встала и поправилась, у неё было хорошо на душе – и она была довольна. Довольна и тем, что похорошела и пополнела, и тем, что у неё все-таки есть уже свой настоящий, живой бэби, тогда как подруги её, три сестры Полтавцевы, все еще рисуют на фарфоре и поют итальянские арии и цыганские романсы, в тщетной надежде привлечь этими ариями кого-нибудь, кто бы дал им «une position dans le monde» и живого настоящего бэби.
A у Мимочки есть уже и то, и другое. И хотя все три сестры Полтавцевы, приезжая к Мимочке, любуясь бэбичкой и целуя взасос его пухлые ручки и ножки, и говорят в один голос, что они понимают только брак по любви, и что ни одна из них не выйдет иначе, как по любви, – Мимочка отлично знает, что это фразы, и что подвернись тогда Спиридон Иванович не ей, а им, – все три сейчас же пошли бы за него. Шутка-ли? Командует дивизией, и целая дивизия смотрит ему в глаза. A что еще ждет его впереди? Карьера Спиридона Ивановича далеко не кончена… Глупо было бы отказаться от такой партии.
* * *
Отчего же теперь, на шестой год замужества, Мимочка скучает? Отчего она худеет и бледнеет? Чего ей недостает? У неё есть семья. С нею её сын, её муж, её мать. У неё есть деньги, есть экипажи, есть ложа в Михайловском театре. Чего ей еще? Мимочка и сама не знает, чего она хочет. Ничего ей не нужно. Ей просто надоело жить. Ей совсем, совсем все равно: жить или умереть. Умереть? Да хоть сейчас! Она так и говорит, и бедная maman не может слышать этого без слез и вздохов. Она видит, что дочь просто больна, что она тает, что она с каждым днем становится раздражительнее, слабее… Maman умоляет Мимочку посоветоваться с доктором Варяжским (maman верит в него как в Бога). A Мимочка упрямится, сердится, говорит: «Ah, laissez doue! je me porte а merveille! Je suis tout-à-fait bien!» И maman вздыхает, а Мимочка худеет и бледнеет.
Тетушки тоже озабочены переменою в наружности Мимочки.
– Но как Мими дурнеет! – говорит тетя Софи. – И с чего это она все хворает?
– Старый муж, – коротко замечает тетя Мари.
– Ну, можно-ли так смотреть на вещи? – с упреком говорит тетя Жюли. – И потом: старый, старый… Enfin elle а un enfant. Qu'estce qu'elle a à se plaindre?
– Annette думает, что это роды ее так истощили, роды и хлорофирмованье, и…
– Вот старину вспомнили! Напротив, она тогда так поправилась.
– A я убеждена в том, что она просто от безделья хворает, – строго говорит тетя Жюли. – Ведь она целыми днями палец о палец не ударит. Возьмите у меня Зина: и обед закажет, и чай разольет; потом идет в Гизье, потом поет вокализы… Каждая минутка у неё занята. И посмотрите, какой у девочки цвет лица, как она здорова. Говорят: Петербург, Петербург… Вздор! Везде можно быть здоровой. A Мимочка… Да веди я такой образ жизни – я бы давно умерла.
И тетушки говорят правду. Мимочка дурнеет, Мимочка скучает, Мимочка ничего не делает. Maman так нежно любит ее, что всякое занятие, хотя бы самое пустое и легкое, считает непосильным и обременительным для Мими. Все заботы по хозяйству, все заботы о ребенке maman взяла на себя, предоставляя Мимочке кататься, одеваться, выезжать и принимать. Сначало-было эти занятия и удовлетворяли Мимочку, но теперь и они ей постыли. Да и ничто уже ее не удовлетворяет… Говоря словами Шопенгауера, – она потеряла аппетит к жизни…