Лидия Милле
Последнее лето
– Они девяносто пять процентов жизни проводят под водой, – поделился ценной информацией Джек. Он фанател от насекомых. И вообще от любой живности. – В виде куколок. То есть личинок. У куколок стрекоз здоровенные челюсти. Они опасные хищники.
– И что, тебе это правда интересно? – спросила Джен, склонив голову.
Беззлобно, просто рассуждая сама с собой. Мнение по поводу насекомых у нее еще не сложилось.
– Потом наступает день, когда они выходят из воды, превращаются в красавиц и учатся летать, – поведал Джек.
– А затем падают замертво, – подхватил Рейф.
– А у людей все наоборот, – заметил Дэвид. – Мы, прежде чем упасть замертво, превращаемся в уродов. За десятилетия до смерти.
Да, факт известный.
Стрекозы продолжали беззаботно летать вокруг, лишний раз напоминая нам о вселенской несправедливости.
– Слишком уж многое нам досталось даром, – заявил Терри с носа лодки.
Он попытался встать, но Рейф сказал, что лодка вот-вот перевернется, и Терри снова сел на место.
– Да, нам многое даровано, – вещал он нравоучительным тоном, средним пальцем поправляя очки на носу. – Мы потомки обезьяноподобных людей. У нас противопоставленные большие пальцы. Сложный язык. Как минимум подобие разума. Но за все приходится платить, – продолжал он.
И рассказал, что, подглядывая за родителями из-за дверей в их спальнях, поражался степени их уродства. Жирные животы, обвисшие груди. Двойные задницы: яма, шишка, снова яма. Набухшие вены. Заплывшие жиром спины, напоминающие пирамиды из пончиков. Красные пористые носы с торчащими из ноздрей черными волосами.
– Мы наказаны средним возрастом, за которым следует долгий период увядания, – с грустью констатировал Терри. – Наш вид – в демографическом отношении, – поправился он, – продолжает цепляться за жизнь, хотя срок годности организма давно миновал. Человечество вырождается, превращается в пагубу, в скверну. В усохший придаток природы. И такова наша будущая участь.
Но, спохватился он, чтобы завершить речь на вдохновляющей ноте, мы должны плюнуть на все это. Мы должны собраться с духом. Найти в себе силы и, подобно Икару, подняться на блестящих крыльях выше своих отцов и устремиться ввысь, к самому солнцу.
Какое-то время мы обдумывали его слова.
Звучало ничего так, но больно размыто.
– Ты в курсе, что крылья у него начали плавиться по его собственной дурости? – спросил Дэвид. – Отец у него был гениальным инженером. Говорил сыну держаться не слишком высоко и не слишком низко, потому что наверху жарко, а внизу – влажно. Крылья-то были круче некуда, чувак. А Икар чихать хотел на все инструкции. Полное чмо.
2
Когда мы добрались до дельты реки с ее многочисленными отмелями, нас ждал неприятный сюрприз: на облюбованные нами берега высадились незваные оккупанты.
Раньше, когда мы доплывали до океана, на безлюдных дюнах нас встречали лишь птицы да колышущиеся травы. Мы спокойно бродили вдоль воды, ведь вся береговая линия, где селились крабы-отшельники и валялись выброшенные течением ветки и водоросли, безраздельно принадлежала нам.
А теперь там обосновались чужаки. Поставили гриль. Ветер разносил по округе аромат жареного мяса. Из песка торчали яркие пляжные зонтики в красно-белую полоску.
Откуда они здесь? Сюда можно добраться только на лодке… Ага, так и есть: на воде неподалеку от берега покачивалась великолепная яхта в кремово-золотистых тонах.
На пляже играли в волейбол подростки.
Как ни печально, вариантов борьбы с захватчиками мы не предусмотрели. И моральным преимуществом не обладали. Место было общее.
Досадно.
Но ничего. Надо набраться терпения, и вскоре после захода солнца мы останемся одни. А пока мы по другую сторону от отмели устроили временное убежище: шатер без стен и с крышей из потрепанного брезента, который снизу отваливался целыми кусками.
Брезент мы привязали к кустам, росшим по краю дюн, и укрепили конструкцию удочками и лыжными палками. Вышло не очень надежно: стоит ветру подуть посильнее, крыша сорвется. У нас были с собой спальники, вместо подушек подложим под голову свернутую одежду. Пускай поселенцы спят на своих роскошных койках, зато мы до самого рассвета будем полновластными хозяевами этой империи соленой воды и песка.
Перекусывая размокшими бутербродами, мы наблюдали за тем, как наши соседи, наевшись жареного мяса, складывают полосатые зонтики.
Секундочку! А это еще что?
От яхты отделилась блестящая моторная лодка и затарахтела в сторону мелководья. На берег с ловкостью заправских моряков выпрыгнули люди в белой форме с какими-то тюками. И скоро на песке выросли элитные перламутрово-бежевые палатки из лоснящейся ткани в тон яхте. Фирменные логотипы, удобные навесы над входами и гарантированная защита от дождя. Четыре в ряд. Маленький городок над полосой прибоя.
Палатки – загляденье.
Потрясенные, мы наблюдали, как ребята с яхты обнимались с родителями и желали им спокойной ночи. Лодка с брызгами отчалила. Туристы сложили небольшой костер и уселись вокруг на одинаковых походных стульях. Над огнем они держали металлические шампуры для маршмеллоу – и те покупные.
Ну и ладушки. Мы тоже разведем костер. Огромный и величественный. И рядом с нашим их костерок покажется лилипутским.
Мы притащили поленья и старые номера газеты New York Observer, которые захватили для розжига. Рейф припас канистру с бензином. (Маршмеллоу – это для детишек. Да мы его и не прихватили.) Груда дров для костра получилась внушительная. Сверху я водрузила предмет, подлежащий сожжению: Джуси, победивший в прошлом соревновании, привез с собой антикварную розовую хрюшку в чепчике. С длиннющими ресницами.
Взметнулись вверх языки пламени. Черный едкий дым от смеси бензина и краски (вероятно, не обошлось без примеси свинца) потянулся в сторону ребят с яхты. И поделом, сказал Рейф. Словно ведьмы, мы стояли над огнем и мерзко хихикали.
Некоторое время спустя в темноте засветились огоньки налобных фонариков. Ребята с яхты – загорелые тела, шорты идеальной длины – смело перешли дельту вброд и теперь приближались к нам. Некоторые из нас гордо встали на ноги. Остальные робко втянули головы в плечи.
– Здорово, народ! – окликнул нас высокий парень, возглавлявший шествие: светлая копна волос, закрывающая лоб; рубашка поло… Ни дать ни взять картинка с рекламного щита модной одежды Abercrombie & Fitch. – Чуваки, у вас обалденный костер! А у меня травка есть. Дунуть не желаете?
Ухмылка до ушей.
– Еще бы, – сказал Джус.
И наша империя пала.
* * *
В тот период жизни я пыталась смириться с мыслью, что этому миру – во всяком случае, каким я его знала, – приходит конец. И пыталась не я одна.
Ученые утверждали, что конец уже близок, философы – что он никогда и не был далек.
Историки говорили, что темные времена случались и прежде, но миновали, и, если их перетерпеть, наступает эпоха просвещения, а за ней – широкий выбор продукции Apple.
Политики уверяли, что все обойдется. Принимаются необходимые меры. Человеческий гений втравил нас в эту неразбериху, но он же нас из нее и вытащит. Правда, придется чуть больше автомобилей перевести на электричество.
Вот почему сомнений не осталось: дела плохи. Ложь политиков бросалась в глаза.
Разумеется, мы знали, кто в ответе за надвигающуюся катастрофу: все было предрешено еще до нашего рождения.
Я не знала, как сообщить обо всем этом Джеку. Мальчик он был чувствительный, нежный. Полный надежд и страхов. Ему часто снились кошмары, в которых кто-то мучил кроликов, а его друзья оказывались жадинами. Он просыпался, хныча: «Крольчик, крольчик!» или «Донни! Сэм!» – и мне приходилось его успокаивать.
Конечно, известие о близком конце света станет для него ударом. Но это как с Санта-Клаусом. Однажды он все равно узнает правду. И если не от меня, то чем я буду лучше лжецов-политиков?
Родители придерживались тактики отрицания. Нет, они не спорили с данными науки, – все же они были либералами. Скорее они отрицали реальную действительность. Другие отправляли своих детей в специальные лагеря – счастливчики, им повезло научиться вязать узлы, чинить моторы и даже обеззараживать воду без химических фильтров.
Но большинство вели себя легкомысленно: день прошел, и слава богу.
Мои родители предпочитали скрывать от Джека правду, хотя кое о чем он уже догадывался: во втором классе учительница проболталась про гибель белых медведей и таяние ледников. Про шестое массовое вымирание фауны. Джека особенно волновала судьба пингвинов. Он был на них помешан. Знал все виды, мог нарисовать представителя каждого и бегло перечислить все в алфавитном порядке.
Напрашивался обстоятельный и серьезный разговор один на один. Но когда?
Я оттягивала эту беседу. Парню всего девять. Он все еще путается, определяя время по часам со стрелками.
А тут еще эти ребята с яхты со своей аптечной марихуаной и накачанными телами. Наверняка ходят в одну и ту же частную школу и живут на юге Калифорнии, где-нибудь в Бель-Эйр, Пало-Верде или Палисейдсе.
Мы сразу поняли, что у них там жизнь совсем другая.
– А ваши предки уже обзавелись бункером? – спросил уже заторчавший альфа-самец.
Они захватили с собой походные стулья (не на полотенцах же им сидеть).
– Бункером? – переспросила Саки и затянулась. Задержала дыхание. Пересела к нему поближе, чтобы и на нее пал отсвет сияния золотой молодежи. – Чтобы травку выращивать, что ли?
– А ты приколистка. – Альфа-самец слегка толкнул ее мускулистым плечом. Игриво.
Его звали Джеймс. И никто не сокращал его имя до Джима.
– Знай наших, – сказала Саки, передавая косяк Джусу.
– Не, чтобы выжить, когда начнется светопреставление. Наш – в Вашингтоне, – сообщил паренек с пестрым платком на шее.
Неудачный выбор аксессуара. В вопросе моды он в их компании, похоже, занимал то же место, что Лоу в нашей.
– В штате, разумеется, не в городе, – добавил он.
– А наш в Орегоне, – сказал Джеймс. – Со здоровенной солнечной панелью. На вид не хуже электростанции Айванпа. Одиннадцать резервных генераторов.
Джус понятия не имел, о чем идет речь, но такие мелочи никогда его не останавливали.
– Да не, одиннадцать – это уже перебор, – изрек он.
Джеймс склонил голову, вежливо, но авторитетно пояснил:
– С инженерной точки зрения в организации бункера нет ничего важнее системы резервирования. Комплексы необходимо разрабатывать с расчетом на все потенциальные точки отказа.
– Без обид, – сказала я. – Но мы вот вообще не врубаемся.
– Говори за себя, – возмутилась Саки.
– Да? Ну хорошо, тогда просвети меня.
– Эй, Джек, – окликнула она моего брата. – Хочешь сладенького? Иди сюда. Ребята кое-чего принесли!
Классический прием: перевести внимание. Этим умением она владела в совершенстве.
– Мне надо в туалет, – жалобным голоском сообщил Джек.
– Иди пописай в океан, дружок, – сказал Джеймс. – Океан большой. С зашкаливающим уровнем pH он, может, и не справится, но с твоей мочой – без проблем.
Джек смущенно покачал головой.
Он читал книгу про страшных морских животных. Если пописать в открытую воду, по следу струи может приплыть какая-то мелкая шипастая рыбка и забраться внутрь пениса. Эти рыбы обитают в реках Амазонии. Очень может быть, что автор все это выдумал, но Джек читал книгу, когда ему было восемь лет, а сейчас, наверное, про нее вспомнил.
– Я его свожу, – сказала я и поднялась на ноги. Примерная старшая сестра.
– По-большому, – нетерпеливо прошептал Джек по дороге к дюнам.
– Потерпи, – сказала я. – Пойду захвачу туалетную бумагу.
Я вернулась к шатру и, пока при свете маленького фонарика шарила среди наших запасов, услышала обрывок разговора за костром.
– Говорят, у Мисси Т. убежище в Германии, – сообщил один парень с яхты другому. – Большой бункер под горой. Построенный еще Советским Союзом во время холодной войны.
– Не Союзом, а компанией «Вивос». С собственной железнодорожной станцией.
– С защитой от близкого ядерного удара.
– Старая добрая ядерная угроза. Прелесть какая.
– Ну.
– Да уж, по сравнению с климатической катастрофой ядерная – это так, цветочки. Все равно что бояться пушечного ядра.
– Или пращи.
– Или изогнутого лука гиксосов.
– Или серпов хананеев.
Про хананеев я была не в курсе. Решила, что потом погуглю.
– У них там хранилище ДНК. А у твоих есть?
– Не-а. Зато у нас есть запас семян. Негибридных.
– Мисси… Да, народ, видать, больше нам не любоваться ее задницей. К тому времени самолеты уже летать не будут. Даже реактивный Falcon 900 ее папаши.
– Прощай, управление воздушным движением. Прощай, Мисси.
– А жаль. Блин, сосала она, конечно, как никто.
– Точняк. Облом теперь.
Надо держать Джека подальше от этих ребят.
* * *
Но парни с яхты обсуждали подготовку своих родителей к концу света только ночью, под расслабляющим действием травы сорта «оракл» – по восемьсот баксов за унцию, как сообщил нам Джеймс.
Днем они играли в пляжный волейбол. Часами. У них был прирожденный талант, и игра никогда им не надоедала. При взгляде на них сразу вспоминались летние Олимпийские игры и девчонки с лоснящимися телами в объективах фотокамер. Иногда они устраивали перерыв: бродили по дюнам или валялись на солнышке. Я думала, эта привычка осталась в двадцатом веке, но ребят с яхты рак кожи не волновал. Если они проживут достаточно долго, чтобы заработать меланому, то отметят это шампанским.
Две девицы и четыре парня. Нас было больше, но они превосходили нас силой. Даже навались мы все вместе, нам их не одолеть. Да что там, бессмысленно и пытаться.
Мы обернули все в шутку – это было единственное, что могло в такой ситуации спасти наше достоинство.
Периодически они отчитывались перед родителями, заискивая перед ними. Я слышала, как парень в шейном платке отпустил матери комплимент, похвалив ее отвратительное фиолетово-оранжевое парео.
Джеймс сказал, что родители служат им страховкой. Следовало поддерживать дипломатические отношения.
– Но слушай, они же не бросят вас, даже если вы будете вести себя как последние сволочи? – на второй вечер спросила Джен.
Родители с яхты появились ближе к полудню и до захода солнца сидели, попивая коктейли, в каком-то подобии паралича – не так уж сильно они отличались от наших, – а затем отправились пропустить по стаканчику на палубе. Обед и ужин, а также напитки из портативного бара на пляже им подавал вышколенный персонал яхты, состоящий из трех человек.
На яхте, как я заметила во время прогулки по пляжу, красовалась надпись «Кобра», золотыми буквами. Яхта была не арендованной, как особняк, а принадлежала отцу Джеймса – как он выразился, ВИ.
– Расшифровывается «венчурный инвестор», – назойливо проинформировал нас Терри, будто мы сами не знали.
Ну, строго говоря, я и правда не знала, но звучало в принципе знакомо.
Мать Джеймса была вычеркнута из жизни сына. Вероятно, она была жива, но стоило поинтересоваться, где она, взгляд у парня туманился. Отец обзавелся уже третьей женой, на четыре года старше самого Джеймса. Она модель, как сообщила девочка с яхты, Тесс.
Я отправила Джека спать. Он улегся в дальнем углу под навесом, рядом с Шелом, и при свете фонарика читал «Квака и Жаба», свою любимую книжку. Второй в списке его любимых шла серия про Джорджа и Марту: пару безобидных бегемотиков, платонически преданных друг другу.
Он мог читать книги гораздо более серьезные, без картинок, и любил их, но к своим первым питал ностальгические чувства.
– Вы же не перестанете быть их детьми, – настаивала Джен. – Они что, оставят вас тонуть за стенами своих убежищ, если разразится потоп?
– Дело в межличностном капитале, – пояснил Джеймс. – Предпочитаем его не разбазаривать. Только «отлично», не меньше. Безупречный послужной список. Ни пятнышка. Надо поддерживать высокий средний балл.
Саки сидела по одну руку от Джеймса, Джен по другую, а я – напротив всей троицы, нейтральная, как Швейцария. Лично я не испытывала никакого желания тусить с Джеймсом. Он был недурен собой, но чем-то напоминал маргарин. Обут в недавно купленные кроссовки, которые не успел даже разносить. Сам такой чистенький, что похож на рулон белоснежных бумажных полотенец.
– Но как вам все это сходит с рук? – недоумевала Саки. – Ну, дурь там. Секс. Это так, для начала. Вы накуриваетесь. Спите с кем попало. Что, у вас там, в Южной Калифорнии, такое поведение приносит высокий «средний балл»?
– Это мы пытаемся справиться со стрессом.
У Джеймса находился ответ на любой вопрос.
– Благоразумие – лучшая черта храбрости, – добавила Тесс. – Передайте-ка мне бонг.
– «Генрих Четвертый», часть первая, – откликнулся Джеймс, передавая сосуд. – Акт пятый, сцена четвертая. Фальстаф.
– Распространенная ошибка цитирования, – заявил парень с шейным платком. – Уж прости, Тесс. «Да, признак храбрости – благоразумье, и жизнь свою я сохранил лишь им»[1]. Середина монолога Фальстафа.
Джеймс кивнул.
– Фальстаф притворяется мертвым на поле боя. А затем оправдывает свою трусость.
Ребята с яхты тоже вели свою игру. «Выучи Шекспира наизусть».
– Минус, минус, минус, – ворчливо отозвался Рейф.
* * *
К обеду третьего дня обнаружилось, что провизия подходит к концу. Кто-то не закрыл самую большую сумку-холодильник, и чайки, усевшись на бортики, разорвали своими мощными клювами пакеты с хлебом. Песок усеяли остатки фруктов и сыра, а вскоре и тех не осталось. Чайки – это вам не олени. Криками их не проймешь. Если они и улетали, то лишь для виду. И тут же возвращались обратно.
Садились на жарящееся на решетках мясо. Пожирали все, что могли.
И мы махнули на них рукой.
Я скорбела по утраченной пачке печенья, которую приберегала.
– Нам надо пополнить запасы, – объявил Терри, когда мы устали перекладывать вину друг на друга. – Двоим надо пойти вверх по течению, к особняку.
– Или мы все вместе можем просто вернуться обратно, – предложил Рейф. – Я соскучился по нормальному туалету.
– Ну уж нет, – заявила Джен. – У нас с Джеймсом все только наклевывается.
Терри бросил на нее обиженный взгляд, на который Джен не обратила внимания.
– Давайте тянуть жребий, – сказал Дэвид.
Соломинки мы нашли на дюне. Рвать ничего не стали – Джек предупредил, что мы не должны причинять вред растениям, – а аккуратно срезали травинки перочинным ножом. Короткие соломинки достались Терри и Рейфу. Они погрузили пустые сумки в лодку и погребли прочь. Терри явно дулся.
Когда лодка скрылась за бухтой, мы пошли к месту пиршества ребят с яхты – те лакомились рулетами из лобстеров. Ди нашла на кухонном столе санитайзер для рук и принялась натираться им, как средством для загара – ее собственные запасы, видимо, закончились. Мы с Саки и Джен взяли из холодильника ребят с яхты банки с газировкой и присели рядом с Тесс, под тень зонтика, а Лоу стоял над нами. На пляжном полотенце места больше не было.
– Наша последняя ночь, – сообщила Тесс, обмакивая креветку в красный соус. – Утром отплываем в Ньюпорт.
– Что, уже? – спросила Саки.
– Вот как? – отозвалась Джен.
У обеих в голосе слышалось разочарование.
– Предполагалось отплыть еще вчера, – сказала Тесс, продолжая жевать, – но Джеймс уболтал родителей остаться. Уж не знаю, чего ради.
Саки и Джен переглянулись. Саки отпила из банки, вытянула длинную ногу, растопырила пальцы и принялась крутить стопой. Джен выхватила из стаканчика Тесс креветку и сунула в рот.
Я долго не могла оторвать взгляда от черных креветочьих глазок.
– Того и гляди подерутся, выясняя, кому замутить с этим арийским мудаком, – сказал Лоу, когда мы шли обратно.
Ну надо же, теперь ребята с яхты оказались для него слишком белыми мажориками. Он же не кто-нибудь, а самородок казахских кровей. Лоу любил об этом напоминать. Специально штудировал историю, чтобы прихвастнуть знаниями о монгольской Орде. Отправил мазок изо рта в какую-то лабораторию генетического тестирования. По результатам выходило, что он доводится племянником Чингисхану.
За вычетом нескольких поколений. Но в целом так и есть, сказал он.
Мы Джеком пошли вдоль берега, чтобы он мог полюбоваться на моллюсков (литторина грубая, литторина гладкая, литторина обыкновенная, просветил он меня). Джек побаивался волн, поэтому, в отличие от меня, не бродил в приливной волне, а сидел часами у заводи, выглядывая рыбешек и прочих мелких созданий. Он осторожно возвращал на место каждый камень, переживая, как бы не ранить какого-нибудь краба.
А я сидела и смотрела на волны и небо. На морском берегу лучше занятия для меня нет. Я словно растворялась в воздушном и морском просторе. Устремляла взгляд все выше и выше, покидая земную атмосферу, и вот уже оттуда, из космоса, мне мерещилась наша планета. Такая, какой ее увидели высадившиеся на Луне астронавты.
Если можешь быть ничем, значит, можешь стать чем угодно. Когда молекулы моего тела рассеются, я навсегда останусь здесь. Буду свободной.
Буду частью безвременья. А небеса и океан станут мной.
Молекулы не умирают, подумалось мне.
Разве не этому нас учили на уроках химии? Что существует статистическая вероятность того, что с каждым нашим вдохом к нам в легкие попадают молекулы последнего выдоха Юлия Цезаря. Или Линкольна. Или наших дедушек и бабушек.
Молекулы меняются местами и перемешиваются. Частички, из которых некогда состояли другие люди, теперь движутся сквозь нас.
– Ева! – воскликнул Джек. – Гляди, я нашел плоского морского ежа!
Вот что было плохо с моими молекулами: моего брата они не вспомнят.
* * *
Когда мы вернулись, персонал яхты уже приступил к сервировке ужина. Небо перерезали бледные розовые полосы. Двое родителей с яхты купались – редкий случай! Из-за зарослей кустов и рогоза, обрамлявших устье бухты, в дельту вошла наша зеленая весельная лодка.
Но сидело в ней уже не два человека, а три.
– Кто это с ними? – щурясь, спросил Джек. Я тоже не могла разобрать.
Большинство наших ошивались у ребят с яхты – там можно было разжиться съестным и выпивкой. Около нашего шатра остались только Лоу и Вэл. Пока мы с Джеком, повесив на согнутые пальцы промокшую обувь, босиком пробирались по песку в их сторону, я заметила, что на берегу темнела какая-то хитрая конструкция.
Лоу и Вэл соорудили огромную конусообразную башню из песка. Над круглым основанием ряд за рядом поднимались спиралевидные уступы. По обе стороны от башни с кастрюльками и лопатками в руках стояли строители: волосы в песке, под ногтями грязь.
– Пригрезилась мне в видении, – сказал Лоу.
– В видении, – повторила Вэл.
– Башня, – сказал Лоу.
– Да уж вижу, – отозвалась я.
– Классная, – задрав голову вверх, восхитился Джек.
– Ага, – сказал Лоу и повернулся в сторону приближающейся лодки. – Погодите, а это не Алисия?
Мы уж и забыли, как она выглядит.
Поджидая, когда лодка подплывет ближе, мы приветственно замахали руками. Рейф поднял весла, Терри, перемахнув через борт, вытащил лодку за нос на берег, и вот на песок аккуратно ступила Алисия в длинном шелковом платье и серебристых балетках.
Под океанским бризом ее легкое платье облепило тело. По бокам от впалого живота выпирали костлявые бедра.
Мне вспомнилось виденное однажды изображение священных коров Ганга, доведенных до истощения.
– Что за прикид? – спросила я.
– Было не до переодевания, – бросила она. – Пришлось быстро сматываться.
Она скинула туфли, стянула через голову платье и осталась в кружевном лифчике и трусах, едва прикрывающих зад.
С яхты в нашу сторону уже пялились мужики.
– Ева! – театрально зашептал Джек. – Она же голая.
– Послушай-ка, малыш, – сказала Алисия, – как там тебя?
– Джек.
– Да, точно. Так вот, Джек, если хочешь, я могу показать тебе, что значит быть голой. И выглядит это иначе. Видишь эту полоску ткани? Называется «нижнее белье».
– Но я вижу твои гениралии.
– Значит, сегодня твой счастливый день, Джек.
Она отвернулась от нас и, пробежав по мелководью, бросилась в воду. Нырнула с грациозностью дельфина и поплыла кролем, рассекая волны. Папаши с яхты чуть шеи не свернули.
– Почему сегодня мой счастливый день? – спросил Джек.
Я взъерошила ему волосы.
– Короче, она развлекалась в местной забегаловке с каким-то папиком, – поведал Рейф, выбираясь на песчаный берег с крошечным холодильником. – Танец на коленях, все дела… И тут входит ее отец и закатывает скандал. Требует арестовать мерзавца. Угрожает подать в суд. За изнасилование. Несовершеннолетней, понял?
– Изнасилование, – поддакнула Вэл. – Несовершеннолетней.
– Тот давай оправдываться, что, типа, он думал, что ей двадцать четыре. Но главный прикол в другом. Оказалось, что ее отец сам туда приперся на свидание с какой-то бабой из Тиндера. И Алисия это знала, потому что видела эту бабу, когда просматривала на телефоне его фотки. Ну, Алисия вся такая: мамочке вряд ли это понравится, как ты думаешь? Так что давай оба держать язык за зубами. Натуральный шантаж.
– Шантаж. Натуральный, – согласилась Вэл.
Мне не очень понравилось, как Алисия обошлась с Джеком, но ее умение постоять за себя вызывало восхищение.
* * *
С яхты пришло приглашение: перед тем как яхта отчалит от наших берегов, в последний вечер на борту «Кобры» состоится вечеринка. Приглашаются все.
Готова поклясться: порыв гостеприимства подстегнуло присутствие Алисии.
Пойти хотели все девочки, кроме Вэл, а парни – за исключением Рейфа, известного любителя роскоши, – поначалу не выразили особого желания.
Завязался спор.
– Ребята, это братание с врагом, – заявил Лоу.
Я была склонна с ним согласиться, хотя в последние дни к чувству симпатии к Лоу у меня примешивался оттенок отвращения – легкий, но стойкий: во рту неизменно возникал банановый вкус. И раздражение, близкое к сожалению: избавься Лоу от бананового запаха и поменяй шмотки на менее уродские, сошел бы за приятного парня.
Это наводило на мысль о том, насколько тонка грань, отделяющая привлекательное от отвратительного, но раз уж она существует, никому не хочется ее переступать.
В одном Лоу был прав: яхта кишмя кишела родителями, такими же мерзкими, как наши, если не хуже.
– Чего ты боишься? – спросила Саки. – Кишка тонка? Характера не хватает?
Яхта, парень с внешностью модели и последний вечер под «оракл» – пропустить такое много хуже, чем брататься с врагом, заявила Саки. Все равно что выстрелить себе в ногу.
Джек не жаловал вечеринки, разве что с надувным замком-батутом и тортом. Он с большим удовольствием посидел бы за сборником историй о Кваке и Жабе, а потом полистал бы еще одну книгу.
– Чья-то мамаша дала, – объяснил он. – Типа книги на лето. Сказала, что я обязательно должен ее прочитать.
Джен нацелилась во что бы то ни стало попасть на вечеринку, а значит, кому-то надо было присмотреть за Шелом. Так что мне вечеринка на яхте не светила.
Досадно.
Матросы собрали навороченные бежевые палатки в аккуратные маленькие свертки и погрузили их в моторную лодку; туда же забрались и ребята.
– Прощай, – сказал мне Джеймс, прежде чем подняться на борт.
Мы обменялись рукопожатиями.
– Боюсь, больше мы не встретимся. Расстаемся навеки.
– О’кей, – сказала я.
– А какой у тебя снапчат?
– Мне не разрешают в нем сидеть.
– А инстаграм?
Когда солнце начало клониться к горизонту, лодка вернулась за нашими. Я смотрела с берега, как на носу, подобно резной корабельной фигуре, стоит босоногая Алисия в тонком платье. Лодка набрала скорость, и черные волосы Алисии разлетелись на ветру.
Никакого спасательного жилета на ней не было. Остальных пассажиров штурман заставил сесть, надев громоздкие оранжевые штуковины, в которых невозможно дышать, но ей даже не заикнулся о правилах. Видно, оробел.
Ребята с яхты оставили нам пакет маршмеллоу. Пастельного цвета и крупные – редкое сочетание. Джек был в восторге. Он поджарил сразу шесть штук, и пальцы у него мгновенно слиплись, так что нам пришлось идти к воде и отмывать ему руки.
Мы сидели между костром и высокой башней из видения Лоу: Джек, Шел, Вэл, Лоу и я. Мы с Лоу пили теплое баночное пиво.
По воде до нас доносились ритмичные басы танцевальной музыки, затем мы увидели фейерверки: они распускались в небесах над яхтой красными, голубыми и белыми цветами. Точь-в-точь как на День независимости.
А это он и есть, вспомнили мы. Четвертое число.
Мы включили на бумбоксе свою музыку, но у нас был только диск Лоу с фолком. Верный своей любви к шестидесятым, Лоу не только одежду выбирал в этом стиле (разноцветные разводы, сандалии), но и музыку предпочитал соответствующую. «Я могу вспомнить лишь миражи в облаках. Самих облаков я не знаю совсем»[2]. Мы слушали, пока не сели батарейки.
Когда музыка смолкла, кто-то предложил рассказывать страшные истории. Начали с однорукого убийцы, который преследовал юную парочку. Влюбленные миловались в пикапе на парковке. Они слышали, как кто-то скребется в дверцу машины, но не обратили на этот звук внимания, а когда выбрались наружу, обнаружили на дверце руку-крюк.
Джек взвизгнул от испуга.
Следующая история была с подвохом: про маленькую девочку, на которую из изножья кровати в упор смотрели чьи-то белесые глаза… Саспенс, саспенс – и хоп! Оказалось, это были ногти на больших пальцах ее ног, на которые падал лунный свет.
Тем временем Лоу подвигался ко мне все ближе и прижался одной ногой к моей. Я переставила свою ногу подальше, стараясь, чтобы это не выглядело грубо.
А еще я решилась рассказать Джеку все. Наверное, настало время. Для Шела, может, и нет – в темноте нельзя читать по губам, – но для моего брата – точно.
– Послушай, Джек, сейчас я расскажу тебе еще одну историю. Не придуманную. Историю о будущем, Джек.
Джек взглянул на меня сонными глазами:
– Про белых медведей? И пингвинов? Да, Ева?
– Да, Джек, – сказала я. – Про белых медведей и про пингвинов. И про нас.
* * *
Позже он утер слезы и расправил свои щуплые плечики. Джек у меня мальчик отважный.
* * *
На следующий день я проспала допоздна, потому что ночью вскакивала всякий раз, когда ворочался Джек, – волновалась, что ему из-за меня снятся кошмары. Когда я встала, «Кобра» уже снялась с якоря. Повсюду, сколько хватало глаз, простирался ровный океан.
Вокруг меня в спальных мешках дрыхли гости отшумевшей вечеринки. Все, кроме Рейфа – тот развалился прямо на песке возле нашего кострища, завернувшись, словно в тогу, в какую-то тряпку.
Рядом сидел Джек. Он показал мне книгу, которую читал, и повторил, что ее дала ему одна из мамаш.
– Какая именно? – поинтересовалась я.
Джек держал в руках «Детскую Библию. Истории из Ветхого и Нового Заветов».
– Та, которая… Ну, которая носит платья в цветочек? – спросила я, имея в виду мать-крестьянку, которая упала на горшки с растениями. – Это она дала тебе Библию?
У наших родителей религиозное воспитание не входило в число приоритетов. Когда мы уезжали на лето из города, Джек, отложив на минуту планшет с игрой «Майнкрафт», посмотрел в окно и, указывая на шпиль баптистской церкви Вифания, спросил мать, что означает этот вытянутый плюс.