Лидия Чарская
Щелчок

Глава VII

– Вот и мы, Валентина Павловна. Мы приехали с папой. Поздравляем вас и Лялечку. Мама с тетей Натали будет через час. У нас новая тетя гостит. Вы ее не знаете. Ах, она такая прелесть! Только грустная, печальная, а уж добрая, как ангел. Говорят, у нее горе большое было в жизни. Она не родная наша тетя, а мамочкина подруга по институту, а уж красавица такая. Дуся! Прелесть! Вот увидите.

Все это бойко тараторила Сонечка Сливинская – нарядно одетая институточка, входя в гостиную Раевых вместе с отцом своим, полковником в отставке, младшей сестрой Катей и братьями, пажом Валей и лицеистиком Анатолем.

Валентина Павловна, Ляля, Аврора Васильевна, Мик-Мик, monsieur Диро и дети встречали гостей на пороге зала.

Смех, шутки, поцелуи, приветствия так и сыпались со всех сторон.

За Сливинскими приехали Картаевы: очень важная по виду мамаша и две дочки-двойняшки, Мимочка и Ниночка, одиннадцатилетние девочки, корчившие из себя взрослых.

Затем – купчиха Таливерова со своими шестью дочерьми и четырьмя сыновьями-реалистами.

Еще приехала Зоренька Тимьева – подруга Ляли, нарядная пятнадцатилетняя барышня-подросток, жившая по соседству с Раевыми. Приехала она с братом, гимназистиком Валером.

Приехала, кроме того, бедная помещица Гарина со своими четырьмя детьми – старшей девочкой Сашутой и малышами-сыновьями, и еще несколько человек гостей.

Купчиха Таливерова, необычайно большая женщина с грубым голосом и очень добрым сердцем, лишь только вошла, как забасила на всю залу:

– Ну, а цыганят ваших вы нам покажете, Валентина Павловна?

– Вот один экземпляр, позвольте представить вашему благосклонному вниманию! – выдвигая вперед смущенную Галю, произнес Мик-Мик.

– Батюшка, да она совсем как мы, русские! – забасила Таливерова. – А цыгане-то больше чумазые, прости Господи, на тех похожи, кого и назвать страшно.

– Именно страшно! – подхватил Мик-Мик. – Но сия благонравная девица нами всеми любима за свою кротость. – И он погладил по головке смущенную Галю. – К тому же она приемыш цыганский, а не цыганка вовсе, такая же цыганка, как и мы с вами, – прибавил Мик-Мик.

– А ее брат где же? Мы столько слышали о нем, – интересовались юные гости.

– Он пошел искать луну, – сострил Ивась.

– Зато оставил здесь следы своего пребывания.

И Ваня Курнышов торжественно указал рукою на висевшие вдоль стены картины и портреты со смытыми рисунками.

– Ха, ха, ха! – засмеялась молодежь. – Мы знаем эту историю.

– Дети! Дети! Чаю не угодно ли, фруктов и конфет? Господа взрослые, пожалуйста! – приглашала всех Валентина Павловна к столу.

– Воображаю эту таборную цыганку! – шепнула Мимочка на ушко сестрице. – Как она танцует!

Ниночка презрительно пожала плечиками.

– И есть, верно, не умеет как следует!

Веселая Сонечка подбежала к Ляле.

– Узнаю твою золотую душу! – затрещала она, покрывая лицо хромой девочки бесчисленными поцелуями. – Вся ты живешь для других. Сама не можешь веселиться на балу, так другим предоставляешь возможность поплясать и попрыгать.

– Ляля, наша единственная в мире Ляля! – подтвердил Счастливчик с таким видом и важностью, что все не выдержали и рассмеялись.

Лишь только дети и подростки успели напиться чаю и на славу угоститься сладким и фруктами, – тихие и мелодичные звуки вальса послышались из гостиной.

– Танцевать! Танцевать! Ах, как весело! Идемте. Идемте скорее! – выскакивая из-за стола и бросаясь в гостиную, кричала молодежь.

Столовая опустела. Там осталась одна Галя. Проворным движением девочка взяла со своей тарелки положенные ей туда Лялей грушу, яблоко и конфеты, к которым она не прикоснулась за чаем, и сунула их в карман.

– Это для Орли. Он, бедненький, не пришел к столу! – шепнула она с доброй, ласковой улыбкой и поспешила в залу.

* * *

Чудные, душу ласкающие звуки несутся из-под рук тапера, выписанного нарочно из Петербурга Валентиной Павловной ко дню рождения внучки. Звуки эти вылетают сквозь открытое окно в сад. По зале кружатся веселые пары. Юные личики дышат счастьем, разгоревшиеся глазенки так и блестят.

К полному удивлению Мимочки и Ниночки, «таборная цыганка» оказалась очень грациозной танцоркой. Галя своим изяществом поражает даже взрослых, занявших места вдоль стен комнаты и любующихся праздником детей.

Счастливчик, с галантностью настоящего маленького хозяина дома, приглашает без конца юных дам.

Вот Кира останавливается перед высокой Сашутой и расшаркивается перед нею.

– Позвольте вас просить!

Он с особенным удовольствием танцует с девочками Гариными, потому что они очень бедные дети и одеты хуже всех. А бедность и лишения всегда находят себе отклик в отзывчивом сердечке Киры.

– Кирушка, опомнитесь! Да вы мне по талию будете, уж очень я высокая дама для вас! – смущенно бормочет Сашута, которая действительно ростом почти вдвое больше Киры.

– Не беда, – встряхивает кудрями Счастливчик, – лишь бы весело было!

– Жираф и воробышек! – острит Ивась.

Он танцует с Мимочкой и все не может попасть в такт.

– Ах, Боже мой, – волнуется девочка, которой ужасно хочется изображать взрослую, – вы совсем не умеете танцевать вальс!

– Начихать! Зато как я гопак валяю – небу жарко!

– Что это за гопак? – высоко вскинув бровки, осведомляется Мимочка.

– Малороссийский танец. Вот танец! Пальчики оближете! – восторженно восклицает Ивась и попадает каблуком своей «даме» на ногу.

– Воображаю, – морщась от боли, тянет Мимочка, – мужицкий танец! Одни мужики его танцуют. И чему вас в гимназии только учат, право! – возмущается она.

– Чему учат? О, многому! – весело хохочет Ивась. – Географии учат, фотографии, типографии, долблению, вихрекручению, орфографии, каллиграфии, французскому, русскому, зубрежке, долбежке… – перечисляет скороговоркой синеглазый хохол.

– Ха, ха, ха, ха! – не выдержав своего тона взрослой девицы, разошлась смехом Мимочка.

– Хихихихи-хахахаха, пляшут две курицы и три петуха! – вторит ей Ивась.

У печки изо всех сил старается выделывать па толстый увалень Ваня.

Он пыхтит, как самовар, и обливается десятым потом. Его дама, нарядная аристократка Зоренька, снисходительно улыбается, хотя ее неуклюжий кавалер отдавил ей все пальцы.

– Нет, не могу! – потеряв наконец терпение, смущенно говорит Ваня. – Я от печки привык… Уж вы извините, но я должен начинать от печки…

– Да ведь мы и так от печки начинаем! – смеется его дама.

– Так это печка с правой стороны, а я привык, чтобы она была с левой! – смеется Ваня.

– Экая невежа печка, что бы ей в сторонку налево отойти! – острит плавно танцующий с младшей сестрой лицеист Толя.

Посреди зала Мик-Мик с Симочкой танцуют что-то среднее между вальсом и галопом. И оба от души хохочут.

– Что, Симочка, – замогильным голосом басит Мик-Мик, – вы не очень скучаете с вашим старым кавалером?

– Вы не старый, Мик-Мик, – протестует Симочка, – сколько вам лет?

– Сегодня в обед минуло сто лет. Если отнять от ста семьдесят восемь, то что останется, то и будет мое. Сколько мне лет, Симочка? А? Решите!

– Двадцать два года! – живо сообщает девочка.

– Молодчина! Решила быстро…. отменная девица! А вот другой задачи вам не решить ни за что: где Шура?

– Не знаю.

– И я не знаю тоже! – с комическим видом вздыхает Мик-Мик. – Господа! – на минуту заглушая музыку своим деланным басом, повышает он голос, останавливаясь среди залы. – Кто отыщет Шуру, тому третья часть вознаграждения! Слышите меня!

– Слышим! Слышим!

– Он, верно, в саду. Идем искать его! Идем скорее! – весело отзываются дети.

Мальчики быстро выбегают из залы и рассыпаются по аллеям сада. Минут десять оттуда, с разных сторон, доносятся их веселые голоса.

Вдруг звонкий голос Ивася покрыл все остальные. «Нашли! Нашли!» – кричит Ивась на весь сад.

Еще минута – и на пороге залы Ваня и Ивась, а между ними Орля.

Его костюм отсырел. На нем темные пятна. Успевшие отрасти за лето кудри спутались и нависли на лоб. Глава блуждают. Он думает, что его будут бранить, и принимает боевую позу. Кстати, он уже успел подраться по дороге сюда с синеглазым хохлом.

Но бабушка Валентина Павловна, как ни в чем не бывало, ласково проводит по его кудрям рукою и, представляя гостям, говорит:

– Это наш друг, Шура. Он уже привык к нам, хотя все еще немного дичок.

Потом, нагнувшись к его уху, тихо шепчет:

– Пойди, переоденься, дружок, и приходи к нам скорее.

Этого момента Орля только и ждал.

Несколько прыжков – и он уже за дверью, быстро прибежал к себе и, сорвав с себя свой новый костюм, облачился в будничный: плисовые шаровары и красную рубашку.

– Пусть Галька расфуфыривается, сколько хочет, а мне не надо. Хорош и такой! – сердито бурчал он себе под нос.

Когда мальчик снова появился в зале, веселье там было в полном разгаре.

Дети танцевали и резвились от души. Галя с Алей, как две беленькие птички, носились по комнате, возбуждая всеобщее одобрение.

– Совсем как брат с сестрой! – восхищалась Таливерова. – И кто скажет, что это – маленькая цыганка, выросшая в таборе! И как они подходят друг к другу: такие оба кроткие, тихонькие, нежные, как голубки.

Эти слова достигли до ушей Орли и точно ударила его молотом по голове.

– Галька подходит к Альке, этому ощипанному воробью? Нет, уж дудки! Дружбе этой не бывать! Я ее брат, а не Алька… Зазналась она больно…

И, закипая внезапным приливом злобы, он шагнул: по направлению танцующих детей.

– Мальчик, что ж вы не танцуете? Хотите, я протанцую с вами? – внезапно раздался за его плечом веселый щебечущий голос.

Орля живо обернулся и увидел нарядную Сонечку Сливинскую. При виде ее беззаботного лица гнев Орли запылал еще больше.

– Ну, чего лезешь! – грубо окрикнул он ее. – Мне Альку проучить надо.

– Ай-ай-ай! Какой сердитый! И не стыдно быть таким сердитым, а? Пойдем-ка лучше попляшем, дикарь ты этакий.

И Сонечка быстро схватила за руки Орлю и закружила его на месте.

Новый, уже безудержный прилив злобы обуял цыганенка. Не помня себя от злости, он схватил сам Сонечку за тоненькие кисти рук и закружил ее по зале.

Сначала она весело хохотала и сама помогала быстроте верчения. Но взбешенное, побелевшее от волнения, лицо Орли, в вихре мелькавшее перед ней, вдруг испугало девочку, вспугнуло ее веселость.

– Довольно! Довольно! Я устала! У меня кружится голова! – хотела она крикнуть и не могла.

От быстроты верчения дыхание замерло у нее в груди. Лицо побелело, как бумага, глаза остановились с широко раскрытыми зрачками.

А Орля все кружил ее и кружил с умопомрачительной быстротой.

Музыка прекратилась… Со всех сторон к ним бежали старшие… Дети кричали что-то… О чем-то просили…

Но Орля был как безумный. В этом бешеном кружении он срывал свою злость на ни в чем не повинной Сонечке.

– Остановите его! Остановите! – кричали перепуганные насмерть дамы.

Мужчины бросились к Орле.

Вдруг он выпустил руки Сонечки, и та грохнулась на пол, тяжело ударившись головой о ножку стола…

Что было с нею – Орля не хотел я не мог видеть. Он, как дикий зверек, в несколько мгновений перебежал залу, перескочил через пять ступеней лестницу террасы и бросился в сад, оттуда на двор, где горели костры и поодаль от них угощалась приезжая прислуга…

Отбежав подальше, он кинулся на траву, взволнованный и неподвижный, испуганный насмерть своим поступком.

Глава VIII

– Ничего, ничего, право же, ничего. Мне не больно, ничуточки не больно! – уверяла всех бледная, едва стоявшая на ногах, измученная Сонечка в ответ на тревожно сыпавшиеся на нее вопросы взрослых и детей, предлагавших ей спирт, воду, валерьяновые капли, лекарства.

Валентина Павловна успела уже намочить водою полотенце и положить его на голову девочки.

Отец Сонечки, полковник Сливинский, был очень взволнован.

– Ну и мальчуган! Немало он наделает вам еще бед! Помянете меня, Валентина Павловна.

– Вы правы, полковник, – вмешался Мик-Мик. – Шура наш, Щелчок-мальчишка, отчаянный паренек… Но ведь не виноват же он, что в жилах его течет кровь буйного цыганенка. А все-таки я готов побиться об заклад, что у него добрая, чистая, неиспорченная душа и что со временем он сделается неузнаваем…

– Ну, пока мы дождемся этого, он всех ваших ребят покалечит, – сердито отвечал Сливинский.

Валентина Павловна, смущенная и взволнованная, извинялась перед ним и Сонечкой.

Последняя, желая успокоить всех, говорила:

– Ну, право же, мне не больно, совсем не больно! Я не сильно ушиблась, нет!

– А Шура будет все-таки строго наказан, – проговорила бабушка.

Чье-то тихое, чуть слышное, всхлипывание последовало за ее словами из дальнего уголка залы.

– Галя! Галя! О чем ты, дитя мое?

Симочка и Ляля поспешили к плачущей девочке, взяли ее за руки и подвели к Раевой.

– Бедная крошка, о чем это она?

Теперь все взоры устремились на девочку с большими кроткими глазами, из которых текли целые потоки слез.

Совсем смятенная всеобщим к ней вниманием, Галя полезла за платком в карман, и – о, ужас! – оттуда посыпались яблоко, груша и конфеты… целая масса конфет.

Испуганная неожиданностью, девочка еще больше залилась слезами.

– О, я не воровка, – шептала она сквозь рыдания, закрывая лицо обеими ручонками. – Я для Орли это… для братика… мне Ляля дала.

– Бедная девочка! О чем такие горячие слезы? – прозвучал из толпы гостей чей-то нежный голос, и высокая тоненькая шатенка с печальными глазами и очень серьезным лицом выступила вперед. За нею спешила кругленькая, толстенькая дама. Они только что приехали и незаметно, среди общего шума, смешались с толпою.

– Валентина Павловна, – проговорила толстушка, протягивая руку Раевой, – поздравляю с «новорожденной»… Видите, не обманула, приехала и подругу свою Натали Зараеву привезла с собою, – и она представила высокую шатенку хозяйке дома.

– Мамочка! Tante Натали… Наконец-то!.. А без вас тут столько всего было! – и Толя с Валей наперерыв стали рассказывать происшествие с Сонечкой.

Полковница Сливинская встревожилась, бросилась к дочери, стала расспрашивать ее: не больно ли ей еще? прошел ли ушиб? не испугалась ли она?

Но Сонечка уже успела отойти от испуга и волнения и со смехом рассказывала матери о своем подневольной кружении.

– А знаете ли что, господа? – предложил полковник Сливинский детям. – Пробегитесь-ка по саду. Ночь дивная… теплая, точно июнь на дворе… И Сонина голова освежится, по крайней мере.

– Отлично! Отлично! Идемте в сад скорее! – оживилась молодежь.

– А Галя? Что делать с нею? Нельзя же ее оставить так! – озабоченно произнес Счастливчик.

– Вашу Галю вы оставите мне! – произнесла tante Натали, как ее называли дети Сливииских. – И будьте покойны, я ее утешу.

Взяв за руку все еще тихо плакавшую Галю, красивая дама отвела ее в дальний уголок залы, посадила на колени и, обвив рукою плечи девочки, спросила:

– О чем ты, моя крошка? Кто обидел тебя? Скажи, и, может быть, мы пособим твоему горю…

Ее тихий нежный голос сразу подействовал на Галю. Все еще не отрывая от лица смоченных слезами ручонок, Галя невольным движением, исполненным доверия, прижалась к груди незнакомой ей дамы и прошептала:

– Мне жаль Орлю… Все считают его нехорошим, злым… а он добрый. Он, чтобы спасти меня… обещал цыганам коня украсть… И его чуть не убил злой Яшка… А сам он добрый… Ради меня он много претерпел… Вы не знаете… Я вам все расскажу…

И в ожидании ответа, Галя внезапно оторвала руки от лица.

– Боже мой! Какое сходство!

Слова эти вырвались против воли из груди красивой дамы, и она впилась глазами в бледненькое личико и мокрые еще от слез глаза ребенка.

А Галя уже говорила, говорила без умолку, о своей жизни у цыган, о подвигах Орли, о своих страданиях вплоть до счастливого пребывания у добрых людей.

С замиранием сердца tante Натали вслушивалась в каждое ее слово, не отрывая глаз от лица девочки и как бы соображая и припоминая в то же время что-то.

Какая-то гнетущая дума отразилась на ее высоком лбу. Скорбная улыбка тронула губы. Глаза с бесконечной лаской остановились на белокурой головке, доверчиво прильнувшей к ее груди.

Когда Галя кончила, она горячо поцеловала ее порозовевшую щечку и, осторожно спустив с рук девочку, подошла к хозяйке дома.

– Валентина Павловна, – проговорила она тихо, – вы доставили бы мне огромное удовольствие, если бы приехали ко мне со всеми детьми на денек. Вы знаете, я живу за десять верст отсюда… По соседству со Сливинскими купила себе именьице… Соблаговолите взглянуть на него… И всех детей захватите… А ее… – с особенным волнением в голосе прибавила Натали и обернулась к притулившейся к ней Гале, – а ее я особенно желала бы видеть.

И она опять быстро наклонилась к девочке и со странным выражением на лице нежно-нежно поцеловала ее.

Глава IX

Ах, как хорошо! – Звезд-то, звезд сколько! – Дивная ночь!

– Не ночь, а сказка!

– Это вы из какой книжки? Ась?

– Вовсе не из книжки! Вы всегда скажете что-нибудь обидное!..

И Мимочка, смущенная и уличенная Ивасем, обидчиво передернула плечиками.

– Господа! Предлагаю пойти на лужайку, взглянуть на костры!

– Ах, как жарко они горят!

– Пойдемте! Пойдемте!

– Жаль, что Гали нет. Она очень любит смотреть на костры! – раздался среди общего шума веселых детских возгласов тихий голосок Али.

– Она с тетей Натали, успокойтесь, и, наверное, не скучает, – весело защебетала Сонечка, давно забывшая свой ушиб и испуг. – Тетя Натали всех утешить может… Папа и мама так обрадовались, что она приехала к нам и купила имение рядом с нами. Она очень, очень добрая в все исполняет, о чем ее ни попросишь.

– Вот и сочиняешь, далеко не все, – остановил сестру тринадцатилетний Толя, – небось, как ни просили мы ее показать «таинственную комнату», она не показала.

– Какую комнату? Какую? – с любопытством окружили их все остальные дети.

– А вот, видите ли: у тети Натали есть комната в доме… постоянно запертая на ключ… Туда никто не входит, кроме самой тети… А она там просиживает долгие часы.

– Да, – вмешался в рассказ брата Валя, – и что там, в этой комнате, она не говорит.

– А ее прислуга рассказывала нашей няне, что и в том городе, где жила раньше tante Натали, точно такая же была комната и тоже запертая.

– Ах, как это интересно! – сверкая глазами, вскричала Симочка. – Я пойду, расскажу Ляле и Мик-Мику.

– Успеешь рассказать! Лучше пойдем к кострам, – остановил сестру Кира, и первый помчался на лужайку. За ним помчалась и вся ватага детей.

– Ах, чудо как хорошо! – вырвалось разом из двух десятков грудей.

Действительно, картина была величественна.

Среди темной августовской ночи ярко выделялись костры: два поменьше, один побольше. Красно-золотое пламя лизало обгоревшие остовы поленьев. Хворост трещал в огне, как огромный кузнечик в траве.

– Господа! У финнов есть обычай, – повысил голос один из Таливеровых, Петя, считавший себя совсем взрослым, несмотря на свои четырнадцать лет, – есть обычай прыгать через костры в ночь на Ивана Купала… Не хотите ли вообразить, что мы в Финляндии, и попрыгать через огонь.

– А не сгорим? – робко осведомился Аля.

– Вот младенец! – засмеялись старшие мальчики.

– А небо на землю не упадет и не придавит тебя? – сострил Ивась.

– А пруд не выйдет из берегов и не затопит нас? – вторил ему Толя Сливинский.

– Кто трусит – отойди к сторонке! – крикнул его брат, и первый, разбежавшись, перепрыгнул через пламя меньшего костра.

За ним разбежался его брат Толя. Кира, после некоторой заминки, перепрыгнул за Ваней. Затем прыгали Гарины, Таливеровы и другие.

– И я хочу! И я! – глядя на мальчиков, рвалась вперед Симочка.

– Разве это можно! Ты девочка! – урезонивали ее подруги.

Но Симочка уже не слушала и вихрем понеслась прямо на пламя.

Раз! Два! Три! – и с громким смехом она повалилась на траву уже по ту сторону костра.

– Ай да девочка! За пояс хоть кого заткнет! Вот это по-нашему, по-военному! – хлопая в ладоши, кричал пажик Валя.

– А знаешь, Счастливчик, твоя сестричка похрабрев тебя… Гляди, как перешагнула через пламя. А ты-то как долго собирался, трусишка, точно уездная барыня на бал! – смеясь, говорил, похлопывая по плечу Киру, лицеистик Толя.

– Что?

Вся кровь бросилась в лицо Счастливчика. Он вспыхнул до ушей, весь залился румянцем. О, никогда еще не называли его трусом за всю его коротенькую жизнь. Он никогда не проявлял еще страха, в чем бы то ни было. Ему хотелось сейчас крикнуть во весь голос этому гадкому насмешнику Толе, что он лжет. Но дыхание захватило у него в груди от волнения так, что он не мог произнести ни слова…

Ивась и Ваня спешили к нему на выручку.

– Ну, это, брат, того… врешь… Наш Кира молодчик, – заступился за товарища первый, – хотя и не вышел ростом.

– Мал золотник, да дорог, – вставил второй.

– Лилипутик! Мальчик с пальчик! Игрушечка! Куда уж ему! И раз-то еле-еле перескочил, – продолжал поддразнивать лицеистик.

– Я?.. Еле-еле? Я?..

Глазенки Счастливчика загорелись не менее угольков в костре. Он даже побледнел от волнения и обиды.

– Толя! Толя! Стыдитесь! – унимали его девочки.

– Я… ничего не боюсь… Я и через большой костер перепрыгну… Я… я… Смотрите.

Никто из детей не ожидал того, что произошло через полминуты вслед за этим… Никто не имел времени удержать Киру…

Маленькая фигурка разбежалась… широко расставляя крошечные ноги… Прыжок… и… отчаянный вопль нарушил тишину ночи…

Маленькая фигурка Счастливчика исчезла в огне…