Лидия Чарская
Счастливчик (сборник)
Глава XIV
– Директор идет!..
– Ну-у?
– Как Бог свят, директор!..
– Директор! Что делать? Что делать?
На лицах мальчиков отразился ужас.
Только четверым драчунам сейчас нет до директора никакого дела: они продолжают кататься по пол у, награждая друг друга пинками и тумаками.
Тогда Малинин, красный как вареный рак, бросается к Помидору Ивановичу и кричит в самое ухо что есть мочи, громко, как на пожаре:
– Директор идет! Понимаешь – директор идет.
– Что? Где? Какой директор? Почему? Каким образом? – ничего не понимая, тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.
Но ему некогда пояснять.
Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги, потом приводят в стоячее положение тем же способом Янко, Калмыка, Подгурина.
Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:
– Спрячься! Спрячься! Под скамейку спрячься! Не то всему классу попадет!
И сам мчится стрелою к своему месту.
В классе минутная возня… Топот ног… шелест… возгласы испуга…
Директор идет – это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать? Что делать? Счастливчик, взволнованный, трепещущий, измученный от всего пережитого, медленно выходит из угла и направляется к своему месту.
– Скорее! Скорее! – кричат ему мальчики с первых скамеек.
– Скорее же двигайся, Лилипутик! – звонко выкрикивает Янко и для чего-то протягивает руки вперед.
Но уже поздно…
На пороге класса стоит директор – высокий, полный, красивый господин с баками вроде котлеток по обеим сторонам симпатичного лица.
На лице директора выражение не то недоумения, не то испуга.
– Это еще что за явление? – говорит директор и протягивает вперед указательный палец.
Перед ним, спиною к нему, шагает маленькая белая фигурка в одном нижнем белье и в носках, с длинными густыми локонами, падающими на плечи, как у библейского Самсона.
На вопрос директора фигурка останавливается, оборачивается и, увидя вошедшее новое лицо, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам искусства.
Глаза директора раскрываются еще шире.
– Это еще что такое? – суровым, строгим голосом спрашивает он.
Подоспевший воспитатель, Дедушка, бочком протискивается к Счастливчику и шепчет над его головою очень тревожно:
– Где же твое платье, Раев?
Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время, весь красный, пробирается между партами Янко и, незаметно очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет усиленно Счастливчику:
– Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!
Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.
– Да что с тобой, голубчик? – тревожно спрашивает его старый воспитатель. – Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.
Голос Дедушки похож на голос monsieur Диро, и весь он смахивает немножко на Ами: такой же седенький, старый. И потом, он первый приласкал Счастливчика в этих нехороших, так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо «голубчиком», тревожится насчет его, сочувствует ему…
Напряженные нервы Киры, перенесшего столько волнений сразу, не выдерживают и точно рвутся. Слезы мгновенно брызгают фонтаном из глаз. Он стремительно прижимает голову к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.
Нечасто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление весьма необычайное. Притом мальчик плачет так искренне, так исступленно и так дрожит всем своим маленьким телом, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:
– Ну-ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.
Но так как вместо рассказа рвутся одни только рыдания и всхлипывания из детской груди, директор уже ровно ничего не понимает.
– Да объясните же мне наконец, что случилось?!. – уже явно сердитым голосом обращается он к классу.
Но мальчики стоят как истуканы каждый у своей парты и молчат.
Тогда отделяется Янко от первой скамейки. Его синие глаза заметно искрятся. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская, но на губах пугливая улыбка, а брови хмурятся, стараясь придать очень серьезное выражение лицу.
Он оборачивается назад, окидывает одним взглядом класс и останавливает глаза на заметно испуганных и бледных лицах Подгурина и Бурьянова. На этих лицах так и написано без слов: «Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!» Но Янко и без этого отлично помнит, что выдавать товарищей – мерзость. Помнит и то, что директор, Григорий Исаевич Мартьянов, любит его, Янко, и очень хорошо относится к нему. Авось поверит его словам и не рассердится сегодня ни на кого.
И синеглазый Ивась нервно обдергивает курточку, хмурит брови и говорит, обращаясь к директору, почтительно, но смело:
– Мы, Григорий Исаевич, в перемену бежали завтракать из коридора в класс. И новенький с нами был вместе. Вдруг новенький поскользнулся, упал и прямо на доску боком угодил. Стал плакать и стонать: «Бок больно! Бок больно!» Стал просить нас: «Посмотрите, нет ли раны на боку?» Ну, мы и хотели посмотреть. Сняли куртку и все прочее. А вы и изволили войти как раз в эту минуту.
Янко говорит явную неправду, и директор отлично понимает это. Но Григорий Исаевич Мартьянов – в сущности, очень добрый человек и не любит за ребяческие шалости наказывать гимназистов. Одна ко он все-таки очень недоволен беспорядком в классе и строгим голосом обращается к ученикам:
– Чтобы этого не было в другой раз!.. Слышите! Если кто стукнется, заболеет, нечего самим мудрить! На до сказать господину воспитателю, и вас отведут к доктору в приемный покой… А ты не плачь и одевайся! Да в другой раз не будь таким дурачком, не позволяй так глупо с собой распоряжаться, – полушутливо обратился к Счастливчику директор.
И он повернулся уже к двери, чтобы уйти, как неожиданно увидел покачивающийся на лампе злополучный костюм гимназиста. Доброе лицо его приняло вмиг строгое, недовольное выражение.
– Кто это осмелился сделать? – гневными нотками прозвучал на весь класс громкий голос. – Это еще что за шалость? Кто посмел из вас забросить на лампу костюм?
Мальчики молчали. Испуганные лица со страхом впивались теперь в директора.
Счастливчик, переставший плакать, тоже смотрел на него.
– Ну-с, я жду! – еще строже произнес на весь класс Григорий Исаевич.
Опять молчание. Только детские лица вытягиваются длиннее.
– Кто же виноват? Отвечайте сейчас! Чьих это рук дело? – сердится директор.
Легкий шепот проносится по классу:
– Мы все закинули!.. Мы все виноваты, Григорий Исаевич! – слышатся покорные и робкие голоса.
– Как – все? Что за чушь! Не может быть, чтобы весь класс! – окончательно выходит из себя директор.
– Все! – тихим звуком проносится по комнате, как шелест ветерка.
– Все виноваты, до единого? – снова, волнуясь, спрашивает Григорий Исаевич.
– Все виноваты, все! – получается дружный ответ.
Директор подходит к Счастливчику, кладет ему руку на плечо.
– Ну, а ты что скажешь, новенький? Кто сделал это? – и он поднял кверху палец, указывая на злополучный, тихо покачивающийся на лампе костюм.
Счастливчик поднимает голову, окидывает глазами класс. Вон прямо на него обращены испуганные, взволнованные, побелевшие от страха лица тех двух больших злых мальчиков, которые так гадко поступили с ним сегодня. Что, если назвать их директору?.. Их строго накажут, и больше никогда-никогда никто не посмеет обидеть Счастливчика.
Мысли в белокурой головке реют быстро и гневно, немилостивые, жестокие мысли, а сердечко, доброе сердечко Счастливчика выстукивает совсем другое. «Ну, пожалуешься ты на них, ну, накажут их строго, – выстукивает сердечко, – и что же? Легче от этого будет, что ли? Сестра Ляля постоянно говорит: „Надо прощать врагов, надо отпускать обиды, тогда только и будет хорошая, светлая, радостная жизнь на земле“».
И при этой мысли теплая волна заливает маленькую душ у. Хочется простить и Верст у, и Калмыка, всем сердцем простить, искренно, горячо, пылко.
Директор внимательно смотрит на милое, заалев-шее лицо Счастливчика.
– Ну, что же? Кто закинул твой костюм? – спрашивает директор. – Дождусь я ответа? – спрашивает он строг о.
Кира делает над собой невероятное усилие. Он не привык ко лжи. Он не умеет лгать, Счастливчик. Но сейчас, когда требуется спасти товарищей, приходится поневоле сказать неправду, ложь…
Черные глаза опускаются, губки раскрылись. Из-под нависших кудрей выглядывает малиновое от смущения лицо.
– Все… – с усилием говорит Счастливчик. – Все закинули, весь класс…
И помолчав немного, неожиданно прибавляет, к полному изумлению присутствующих:
– И я тоже!.. И я закидывал тоже на лампу мой костюм…
Это вышло так неожиданно, что директор, воспитатель, а за ними и весь класс ошеломлены. Они смотрят на Счастливчика изумленными, недоумевающими глазами.
Потом директор еще раз вскидывает на Счастливчика внимательный, зоркий взгляд. Неопределенная улыбка скользит по его губам.
Должно быть, директору и жаль мальчика за то, что он сказал неправду, и отчасти он доволен новеньким, который не хочет отплачивать злом за зло. А что новенькому причинили зло – в этом директор теперь уже не сомневался. Недаром же так горько плакал новенький и у него был такой измученный, испуганный и грустно-растерянный вид.
Директора точно что подтолкнуло к Кире. Он взял его за руку, притянул к себе, откинул ему кудри со лба.
– Вот это надо убрать завтра же! – произнес он, указывая на его волосы. – И помни, что в гимназии нельзя быть такой росомахой и позволять с собой делать, что только вздумается другим. А вы все, в наказание за шалость, останетесь на час после у роков сегодня в гимназии.
И, сказав это, директор, делая строгое лицо, вышел из класса.
Лицо было строгое, но на губах его играла та же чуть заметная добрая улыбка.
Глава XV
– Ай да овечка!
– Ай да девчонка!
– Молодец, овечка!
– Молодец, девчонка!
– Ура, Лилипутик!
– Не Лилипутик, а герой!
– Молодчинище, герой! Постоять сумел горой!
– Не выдал товарищей!
Все эти крики, сыпавшиеся со всех сторон, едва не оглушили Киру.
Мальчики теперь гурьбой толпились вокруг него, воспользовавшись минутой, когда директор вышел из класса в сопровождении Дедушки, которого он позвал за собой.
Кто-то полез на стол, потянулся к лампе и, стащив с нее костюм Счастливчика, подал его Кире.
Опять проворные руки стали суетливо хлопотать вокруг мальчика, быстро одевая его.
Помидор Иванович, Янко, Гарцев, Голубин, черненький, как цыганенок, Малинин – все наперерыв старались услужить ему.
– Если еще кто-нибудь когда-нибудь осмелится проделать с ним что-либо такое, я так отпотчую, что… – с пылающими щеками кричал неистово Ваня Курнышов.
Ваня не кончил. Кто-то отстранил его от Счастливчика, встал на его место и ударил легонько Киру по плечу.
Счастливчик поднял глаза. Перед ним стоял Подгурин. За ним Калмык, красный как морковь, со смущенно бегающими маленькими глазками.
– Ты уж того… брат… прости, Лилипутик… – ронял смущенно Подгурин, – мы, брат, не знали, что ты такой рубаха-парень и герой.
– Лихой, брат, товарищ! – вторил ему и Калмык, просовывая под чьим-то плечом свою скуластую физиономию.
– Ты, брат, не взыщи, – ронял снова долговязый Подгурин, – прости… Неладно у нас это вышло и с завтраком, и с костюмом. Или вот что: дай мне хорошего тумака, а я ни-ни… сдачи… Вот и будем квиты.
– И мне тоже! И мне тоже! – обрадовался Бурьянов.
Но Счастливчик никак не решался исполнить эту оригинальную просьбу.
Между тем десятки рук успели одеть его, привести в порядок.
– Ну вот, – как ни в чем не бывало радовались мальчики. – Ну вот! Ну вот! Теперь хоть не только директор входи, а и сам министр. Милости просим! Всё в исправности!
– Братцы! Я предлагаю качать Раева за его товарищеский поступок! – звонко воскликнул Помидор Иванович и, прежде нежели Счастливчик успел опомниться, подхватил его на руки.
Десятка четыре рук, маленьких и средних, чистых и грязных, щедро отмеченных чернильными пятнами, потянулись к Счастливчик у. Его осторожно подбрасывали и раскачивали в воздухе и припевали со смехом и визгом:
– Слава Лилипутику, слава! Слава кудрявому, слава! Счастливчик, смеющийся, повеселевший, с растрепанными локонами и пылающим лицом, принимал все эти знаки восторга.
Вернувшись с monsieur Диро домой, Счастливчик не желал волновать бабушку и Лялю и, рассказывая о первом проведенном в гимназии дне, умолчал об истории с костюмом и завтраком.
Одному только Мик-Мик у, пришедшему к нему вечером репетировать уроки, поведал он все до капельки. Мик-Мик внимательно слушал своего маленького ученика и заставлял его повторять по нескольку раз, что сказал директор, как отвечал ему Счастливчик, как его «чествовали» всем классом.
Счастливчик не скрыл ничего от Мик-Мика. Мик-Мик не выдаст, Мик-Мик не пойдет, испуганный, к бабушке, не за хочет вступаться за него, Счастливчика, или жаловаться на негодных мальчуганов, как это, наверное, сделал бы monsieur Диро. Мик-Мик непременно желает видеть в Счастливчике маленького мужчину и всячески поддерживает это сознание и в самом Кире. Вот почему так любит Счастливчик своего молодого учителя, так искренен и откровенен он с ним.
В этот вечер, уставший от массы разнородных впечатлений, перенесенных за день, Кира уснул скоро, но тревожно. И снились ему веселые, шумные мальчики, длинный Верста, тихий Голубин, веселый, смеющийся Янко и милый, смелый и умный Помидор Иванович с его открытым, честным краснощеким лицом…
Глава XVI
Зима… Снег падает большими хлопьями… Точно большие белые птицы летают по воздуху и, бессильно распластав крылья, шлепаются на землю…
Разгуляй запряжен в санки и мчится как бешеный по мягкой, рыхлой санной дороге. Счастливчик едет в гимназию. На нем теплое, на беличьем меху, форменное пальто с огромным барашковым воротником. Воротник поднят, фуражка с выстеганным ватою дном нахлобучена на самые брови. Сверх фуражки и поднятого воротника еще башлык[9]. Из-под них выглядывает, как гном из пещеры, крошечный, закрасневшийся на морозе носик. Так укутала Счастливчика няня по приказанию бабушки.
Monsieur Диро тоже в теплой шубе. Но ему все-таки холодно. Он не привык к морозам. В Париже нет таких крепких, трескучих морозов. И monsieur Диро зябко кутается в шубу, прячет свой длинный тонкий нос в ее воротник и то и дело ворчит недовольно, почему-то по-русски:
– Ой, этить рюской холодник!.. Совсем защиплевал мой носик!
Счастливчику делается ужасно смешно от этого замечания. Андрон же фыркает у себя на козлах. Разгуляй думает, что это относится непосредственно к нему, машет хвостом и прибавляет ходу.
– Тпру! Чего ты! Блинов объелся, что ли! – кричит Андрон на Разгуляя.
Счастливчик хохочет неистово. Как тут не смеяться, посудите – видали ли вы лошадь, которая ест блины?
Вот и гимназия.
– Тпру-у-у! – особенно лихо осаживает Разгуляя Андрон.
Потом перевешивается с козел и откидывает полость[10].
– Счастливо, барин! С Богом! – говорит Андрон.
– До свидания, мой мальшик! – бросает ласково monsieur Диро.
Счастливчик ловко выскакивает из саней, кивает головою и исчезает в подъезде.
Швейцар улыбается, встречая мальчика, и торопливо помогает ему раздеться.
Ранец отстегнут, пальто сброшено, башлык и фуражка тоже.
Но что это сделали со Счастливчиком? Где его густые длинные волосы?
Локонов нет. Волосы выстрижены под гребенку, вследствие чего голова получилась кругла я, смешна я, как у галчонка, личико малюсенькое, а глаза огромные-преогромные, как две черные вишни.
Теперь Счастливчик не похож ни на овцу, ни на девочку, ни на болонку. Он настоящий маленький мужчина.
– Раев, здравствуй! Здорово, Лилипутик!
Это кричит во все горло Ваня Курнышов, пулей влетевший в швейцарскую. Он в осеннем стареньком пальто, без башлыка и в плохенькой, помятой фуражке. Счастливчик знает, что Ваня очень бедный и что пальто и все то, что на нем надето, – все приобретено по дешевой цене на рынке у старьевщика. Но Ване не холодно, несмотря на трескучий мороз. Его щеки точно два цветка мака. И запыхался он от быстрого бега. Пыхтит как паровоз. Еще бы не разогреться! Ванин отец живет на конце города, и оттуда Ваня ежедневно совершает свою прогулку в гимназию, по его же словам, «на собственных рысаках», то есть попросту пешком.
– Все уроки выучил? – осведомляется у Счастливчика Ваня. – Небось, с репетитором? – помолчав секунду, прибавляет он лукаво.
Счастливчик кивает и краснеет. Если бы не Мик-Мик, разумеется, он не знал бы ни одного урока.
Мальчики вбегают на лестниц у, прыгая через две ступеньки.
– Здорово, братцы! – слышится за ними.
Это Янко. Веселый, радостный, как всегда, он весь так и сияет улыбкой.
– Арифметику не кончил. Задачи не понимаю. Дай списать, Помидорушка, у тебя, – просит он умильно Ваню.
Помидор Иванович упрямо крутит головою:
– Списать – ни-ни… Это обман. А вот объясню тебе с удовольствием.
Три мальчика входят в класс. Еще рано. До молитвы остается еще целых четверть часа. Но в классе, против обыкновения, уже набралось много народа.
В углу класса за доской движутся чьи-то ноги. На доске написано крупными буквами:
«Фокусник и чревовещатель.
Прием от 8 1/2 до 8 3/4 утра».
Весь класс собрался у доски. Хохот, возня, возгласы удивления.
– Это еще что за выдумки?
Из-за доски вылезает Бурьянов. Лицо торжественное, как перед учителем во время ответа. Над губою наведены углем усы, на щеках намазаны баки. Глаза выпучены, точно у рака. На голове колпак с кисточкой из бумаги. На колпаке с неподражаемым мастерством нарисованы чертики. Калмык мотает головой та к, что кисточка трясется и танцует. Он отдувает выпачканные щеки, еще сильнее таращит глаза и выкрикивает густым басом:
– Честь имею представиться: фокусник и чревовещатель. Кто хочет видеть, как из одного перышка можно сделать двадцать?
Мальчики хохочут, сдвигаются в кучку, окружают Бурьянова. Всем хочется видеть, как из одного пера выходит двадцать.
– Покажи! Покажи! – пристают они к Калмыку.
У Калмыка на ладони лежит стальное пер о. Все смотрят на него с заметным любопытством.
– Давай другое, братцы, это не годится! – командует Бурьянов и протягивает руку вперед.
И вмиг в его руке очутилось другое перышко. Кто-то кладет третье, четвертое. Бурьянов сосредоточенно смотрит, считает и мотает головою:
– Не то, не то… Надо острее… Еще острее… Чуточку только, – мычит он своим деланым басом.
Мальчики разгораются любопытством. Действительно, презабавная штука – из одного пера можно сделать двадцать!
Когда маленький Голубин кладет на ладонь Калмыка свое самое хорошенькое, желтое, точно золотое, перышко, по счету двадцатое, Бурьянов неожиданно срывает с головы свой бумажный колпак, насмешливо раскланивается перед огорошенными зрителями и писклявым голосом визжит:
– Вот каким образом из одного пера можно сделать двадцать! Вот каким образом один умный человек может провести тридцать наивных!.. А теперь честь имею кланяться, господа! До приятного свидания!
И зажав в ладонь полученные двадцать перьев, Бурьянов скрывается за доской.
Мальчики хохочут.
– Ай да Калмык!
Действительно, Калмык сумел провести их всех – и презанятно. В другой раз они не будут простофилями и не дадут себя дурачить таким образом, а пока…
Звонок к молитве… На пороге класса стоит Дедушка, вернее Корнил Демьянович Вершиков, воспитатель.
– На молитву, дети, на молитву! – кричит он, хлопая в ладоши, и вдруг, заметив необычайное оживление у доски, проходит туда.
Как ни близорук и ни подслеповат Корнил Демьянович, однако он замечает все, что ему надо.
– Чьи это ноги? – строго обращается он к гимназистам.
Подавляя смех, Подгурин отвечает беспечным тоном:
– Это не ноги, а сапоги.
– Сапоги без ног, – вдохновенно прибавляет Янко.
– Сейчас подать мне эти сапоги! – сердится воспитатель. – Я знаю, кто там спрятан!
– Там фокусник, – снова отзывается длинный Верста замогильным басом.
– И чревовещатель, – подпискивает голос сзади.
– А вот посмотрим.
Дедушка не без труда пролезает за доску и вытаскивает оттуда смущенного и красного как кумач Калмыка. Колпак он успел сбросить в угол, щеки вытереть носовым платком, но усы остались, придавая ему уморительный и глупый до чрезвычайности вид.
– Ха-ха-ха-ха! – не могут удержаться от смеха мальчики при взгляде на эти усы и этот глупый вид.
– Очень хорош! Безобразник этакий! – сердится Дедушка. – На час в гимназии останешься после уроков, а теперь ступай впереди класса на молитву с этим самым украшением на лице.
Калмык испуган. На молитве его увидит вся гимназия, инспектор, может быть, директор… Ужас! Ужас!..
Мальчики тоже не смеются, притихли…
Быть грозе!
Молча становятся в пары. Идут тихо в зал. Калмык впереди, красный, смущенный, с потупленными глазами, с черными огромными усищами, нарисованными над верхней губой.
– У «мелочи», глядите, братцы, церемониймейстер! – кричит кто-то из старших в коридоре, и все указывают пальцами на Калмыка.
Инспектора в зале нет. Слава богу! Гроза миновала.
Но зато сколько насмешливых взглядов и замечаний приходится вынести Калмыку!
О, он не простит этого Дедушке!.. Никогда не простит, отплатит ему, припомнит…
Сердце Калмыка исходит от злости. В голове роятся беспокойные мысли, как бы отомстить…
Молитва кончена. Звонок, и мальчики расходятся по классам.
