Лидия Чарская
Не ко двору
Речь Ирины круто обрывается. Ее лицо бледно как полотно. Глаза загораются нестерпимо… Ее знобит и лихорадит… А в голове идет какая-то сложная и копотная работа… Точно в мозгу поселились маленькие гномы и ударяют там своими крохотными молотками. Она ждет до боли во всем существе… Ждет ответа… Офицеры молчат… Их спокойствие мучит ее… Бойницкий бледен и зол, стараясь не дать заметить своего смущения.
– Ну? – стоном вырывается из груди Ирины. – Бойницкий! Да что же вы молчите? – почти кричит она в упор офицеру.
И всем становится неловко.
– В таком случае вам придется лишить меня жизни, Ирина Павловна, потому что я не пойду к командиру просить за это животное, заслуживающее скорее виселицы, нежели дисциплинарного батальона…
Он встает из-за стола, бледный я спокойный, как всегда, избегая, однако, ее взгляда.
Она смеется, не скрывая значения этого смеха. Неловкость между присутствующими увеличивается… Всем тяжела и неприятна эта сцена и все ждут исхода…
За двойной рамой, заглушая на мгновенье шум дождя, долетает звонкая трель барабана. Это призыв к молитве и перекличке…
Адъютант торопливо вскакивает и, наскоро простившись, бежит с вечерним рапортом к командиру. Махнеев и Звягин спешат в роты. Бойницкий подходит проститься к Ирине.
Ее рука холодна и безжизненна, а лицо пылаешь горячим румянцем.
Ей гадко, невыразимо гадко прикосновение его губ к ее захолодевшей кисти и она брезгливо выдергиваешь руку из его пальцев.
Он удаляется, пожав плечами, готовый проглотить все оскорбления «ненормальной» женщины, как мысленно называет Ирину…
Он ушел, а она все еще стоит у окна, вглядываясь в темную, ненастную октябрьскую ночь… Его шаги с металлическим звуком шпор удаляются… потом приближаются снова. Вошь они ближе, ближе, здесь, около, рядом. Она поднимаешь больную голову.
Перед ней Бойницкий.
– Вы? Опять вы, ужасный человек!
– Я не могу уйти от вас… Вы сердитесь на меня. Поймите, я люблю вас, Ирина.
И голова его снова склоняется к ее руке.
– Как вы смеете, Бойницкий.
– Любовь все смеет. А я люблю вас.
– Я ненавижу вас, как злейшего врага!
– Знаю.
– И все-таки ищете моей любви?
– И все-таки, Ирина!
– Не смейте меня называть так! И глаза ее полны яда ненависти.
– Любовь все смеешь, повторяю вам.
– Ага!.. любовь, значит, смеет приносить жертвы. Она смеет быть смелой и прямой. Она – правда. Ступайте же к командиру и спасите Иванова. Это будет жертва, Бойницкий, и я принимаю ее.
– И?
Глаза его полны вопроса, чистые, гордые глаза…
– И вы будете моею… О! Иду, иду к командиру! Иду, моя милая, моя несравненная… Моя мучительница!
Он хватает ее руки, бессильные и холодные… Его дыханье близко от нее… Его губы на ее щеках, глазах, шее…
Темный туман сгущается над нею… Что-то ноет и бьется в груди…
– Пойдите вон, вы мне гадки! – стоном рвется из ее груди, и слезы бессилия, злобы и унижения катятся по лицу.
Он смотрит на нее, ничего не понимая… Потом, встретив ее взгляд, тупой и отчаянный, полный презрения и брезгливой жалости, поспешно уходишь.
Темный туман точно проясняется над головою Иры, но гномы с их молоточками работают еще усерднее в ее мозгу… Шатаясь, бредет она в спальню.
Ночь – долгая, как вечность, как вечность томительная ночь… И нет ей конца… Темные сны граничат с кошмарами… Темные кошмары граничат со снами.
Она видит толпу серых шинелей… Кучку офицеров в стороне… Что-то безобразно распростертое на земле. Какая-то груда прутьев… Она содрогается во сне, поняв их значение… Кровь на теле лежащего… Стоны и вопль, заглушённые барабанным боем…
– Дисциплинарный батальон, – четко выговаривает воспаленный мозг и вся она обливается холодным потом.
Потом бледное, искаженное лицо Иванова… Он сидит на барабане и говорит скоро, скоро, вытирая со щек слезы и кровь:
– Не спасла-таки… не спасла от гибели, от срама, а как обещала… Мне что… Невеста осталась… не успели греха прикрыть… Погибла ни за что девка… А ты могла спасти и не спасла… Сраму побоялась… Себя пожалела… А сама про жертвы толковала. О, подлая! Как и они подлая! одного, знать, с ними поля ягода! Дьяволы, дьяволы, вы все дьяволы!
– Бойницкий, Бойницкий! Где он? – кричит, мечась по постели, Ирина. – Сюда, сюда, скорее, пока не поздно! Спасите его… невесту… ребенка. Скорей к командиру… Спишите, во имя Бога, Бойницкий!
А ночь равнодушная и молчаливая и безжалостная скользит над сонной землею…
И нет ей дела до измученной тоненькой женщины, обливающей подушки слезами и потом и до несчастного заключенного, проводящего последние часы под мирной кровлей полковой гауптвахты.
– Ира! Ты приказала разбудить себя. Сейчас проведут Иванова, – слышится сквозь сон голос Звягина. Она быстро вскакивает и садится на постели. Ее глаза совсем не сонные смотрят бодро и трезво куда-то мимо него.
