Лея Р.
Рада, наследница заклинателей
Язвительная горечь наполнила дрогнувший голос. Через мгновение настоятель продолжил более спокойно:
– Нет, девушка, я люблю тебя. Я не хочу брать тебя силой – хочу получить взамен хоть каплю нежности. Не прошу уже о любви, об искренности – дальнейшей искренности я просто не вынесу – но позволь мне хоть ненадолго ощутить тепло. Отдайся мне по доброй воле, не заставляй падать ниже, чем я уже пал… Распутный священник, поправший данные Дракону обеты – с этим я уже смирился. Не делай же из меня насильника, как едва не сделала убийцу!
Рада не проронила ни слова, а Михель боялся даже повернуться к ней, вновь прочитать на любимом лице одно лишь отвращение.
– Я даю время на размышление: приду за ответом завтра днём. Как уже говорил, в моих вытащить тебя из этого каменного мешка. Я знаю немало доводов, которые убедят Гожо Лайоша явиться в суд и поклясться, что ты не имеешь отношения к ранению, что напал неизвестный, прервавший ваше свидание. В сравнении с прочими распутными похождениями этот невинный эпизод, возможно, и не приведёт к разрыву помолвки, поэтому офицеришке придётся согласиться с убедительными доводами. Что же касается судей… Да, церковники очень неохотно разжимают когти, но и здесь, сдаётся, я найду нужные слова: у каждого есть слабости. Тебя оправдают. Взамен же прошу только одного: выйдя из темницы, ты отправишься со мной. Мы проведём вместе две ночи, после чего будешь свободна. Ты сможешь уйти со вторым рассветом, если захочешь, или остаться жить в том доме. Я не посмею впредь докучать своим присутствием, стану лишь оставлять деньги на кров и пищу. Ты будешь жива, свободна, сыта и согрета, тебе не придётся больше танцевать на улицах и ютиться среди нищих. Всё, чего прошу взамен, – две ночи счастья.
– Развяжи меня, – послышался за спиной сердитый голосок, до сих пор чуть трепетавший.
Едва руки оказались свободны, Рада вскочила с тюфяка и отпрыгнула к противоположной стене, насторожённо глядя на визитёра. Наконец ответила на выжидающий взгляд:
– Я уже говорила: можешь надругаться над телом, но ты никогда не получишь мою невинность по доброй воле, подлый святоша! Я скорее умру!
– О да, тут ты права, – задетый за живое настоятель хищно ухмыльнулся. – Как мы только что выяснили, красавица, так или иначе я овладею тобой!.. Это произойдёт или здесь, в тёмном подземелье, на тонком тюфяке, в компании крыс, после чего тебя ждёт петля и камень на шее, или в освещённой ароматными восковыми свечами спальне с мягкой постелью, тонко благоухающей розами, после чего ты будешь вольна, как и прежде. Либо ты познакомишься с грубой мужской силой, способной причинить немало боли, либо познаешь самую трепетную нежность, какой может одарить лишь безнадёжно влюблённый. Сжалься надо мной, девушка: я прошу не больше, чем ты готова была предложить грубому солдафону, понятия не имеющему о том, какое сокровище ему достаётся. Подумай хорошенько. Я приду за ответом завтра. Тебе нужно только согласиться… Если же вновь отвергнешь мою любовь, думаю, эта верёвка придётся весьма кстати.
При этих словах узница ощутимо вздрогнула. Михель подобрал так пугавший её предмет и, спрятав под рясой, удалился, не произнеся более ни слова.
В изнеможении Рада рухнула на тюфяк, уже пропитавшийся сыростью подземелья. Жизнь!.. Ей предлагали выкупить жизнь, но какой ценой?.. Уж лучше было бы кончить все страдания сегодня же! Да, стоило холодному дыханию смерти отступить на пару шагов, и леденящая душу утренняя тоска оказалась позабыта.
Что же делать?.. Завтра этот ужасный человек снова явится сюда, и некому будет защитить её честь… Приговорённая содрогнулась, вспоминая угрожающе нависшего мужчину, беззащитность перед ним… Нет, никак не получится пойти на это по собственной воле! Всё существо Рады противилось подобному союзу.
«Прошу только две ночи счастья… – проплывали в голове безжалостные слова и сладкие обещания. – После будешь вольна, как прежде…» Свобода!.. Жизнь!.. Нет, она не сможет, только не с ним! Этот человек заколол её возлюбленного и бросил Раду в темницу, из-за него ей грозит смерть. Нет, невозможно, немыслимо!.. Пусть делает, что вздумается, но она не собирается принимать в этом участия. Любит? Вот и пусть мучается презрением, терзается ревностью: если вздумает взять её силой, она будет звать Гожо – кажется, это имя действительно причиняет святоше боль.
Вечером тьма снова ненадолго рассеялась: принесли ужин. Странно, но это оказалась нормальная еда, а не жалкая корка хлеба с пустым остывшим супом. Праздник ведь прошёл, почему же?.. Неужели церковник?.. Узница постаралась отогнать эти мыли, невольно зарождавшие в добром сердечке крохи благодарности. Даже если и так, движут Буша исключительно нечистые помыслы, а вовсе не сострадание и уж никак не раскаяние!
Насытившись, прелестная пленница свернулась клубком на мягком тюфяке, укуталась тёплым одеялом и постаралась уснуть. Однако долго ещё в юной головке роились туманными образами странные мысли и застланные пеленой ощущения и предчувствия, которые она даже не пыталась облечь в слова.
…На следующий день мучитель явился не один. Высокий, очевидно тощий человек в чёрном балахоне со знакомой уже корзиной в руках замаячил на лестнице. Неизвестный не произносил ни слова и не показывал скрытого в тени одежд лица до тех пор, пока не захлопнулась крышка люка. В тот же миг незнакомец откинул широкий капюшон, и узница, радостно вскрикнув, бросилась ему на шею. Стоявший рядом настоятель с силой сжал факел и резко отвернулся.
– Пэтро!.. – по щекам заключённой заструились быстрые счастливые слёзы. – Ты здесь! Как же это?..
– Да, Рада, твой непутёвый названый братец наконец-то пришёл проведать тебя, – смущённо отозвался гость, покосившись на стоявшего к ним спиной священнослужителя. – По правде сказать, без мэтра Буша мне бы вряд ли это удалось… Как ты здесь? Надеюсь, все эти несчастья не сломили тебя?.. Посмотри, что я принёс.
С этими словами неудавшийся философ и миссионер, а ныне уличный музыкант, извлёк из плетёной корзинки несколько сальных свечей.
– Их запах, конечно, может привлечь крыс…
– Ах, Пэтро, – грустно перебила Рада, – в этом нет большой беды, поскольку мыши и без того чувствуют себя здесь полноправными хозяевами.
– …зато тебе больше не придётся коротать дни в кромешной темноте, – с этими словами посетитель запалил от факела одну из десятка свечей.
– Спасибо! – искренне поблагодарила пленница и чмокнула в щёку довольно улыбающегося братца.
Последний жест был обращён скорее к Михелю: от узницы не укрылась реакция священника на её первый радостный порыв. В юной красавице взыграло детское желание отомстить мучителю, заставить хоть немного страдать.
Услышав звонкий «чмок», Буша развернулся со скоростью атакующей змеи и обжигающим взглядом пригвоздил к месту перепуганного Пэтро – нерадивого ученика, которому некогда давал уроки теологии, риторики и философии.
– Мэтр, вы не могли бы оставить нас одних? – вызывающе спросила Рада, сжав холодными пальчиками ладонь названого братца – этот жест придал ей мужества.
Настоятель побледнел от негодования: дикая ревность, желание проучить наглую девчонку, боязнь вновь испугать её взрывом ярости – смесь эмоций туманила разум; слова комом застревали в горле. Да как она смеет!.. А этот остолоп?.. Разве для этого разыскивал бывшего наставника и умолял помочь – чтобы сжимать теперь маленькую ладошку?! Ради звонкого поцелуя, подаренного другому, священник, рискуя всем, протаскивал непутёвого ученика в темницу?!
– Мэтр Буша, – самым беспечным тоном, на какой только был способен под прожигающим взглядом учителя, заговорил Пэтро, опасаясь, как бы реакция на выходку сестрёнки не сгубила их всех, – мне в самом деле нужно поговорить с Радой, вы помните?.. Думаю, четверти свечи нам вполне хватит. Если вы будете столь любезны…
Священник, поколебавшись несколько мгновений, молча направился к лестнице, перед этим на секунду с такой силой сжав запястье ученика, что тот невольно поморщился. Понять красноречивый взгляд ревнивого влюблённого было несложно.
– Ох, Пэтро, что же мне делать?.. – пленница сокрушённо прошлась по тесной камере. – Если бы Гожо… Постой!.. Ты ведь можешь найти его? Скажи, что меня ждёт смерть, если только он не явится и не расскажет, как всё случилось на самом деле!.. Гожо, конечно, спасёт меня!
– Златоокая моя малютка, понимаешь, – осторожно начал посетитель, зная, что придётся ранить чувства сестрёнки, и желая хоть как-то смягчить удар, – боюсь, Лайош не захочет фигурировать в этой истории… Его имя будет запятнано скандалом, что может повредить военной службе…
– Что значит какая-то служба в сравнении с жизнью невинного?! – воскликнула узница, а через мгновение сникла и без сил опустилась прямо на холодный пол тюремной камеры. – Он говорил то же самое, этот треклятый святоша… Что Гожо не придёт за мной. Что он… скоро женится…
К концу фразы голос несчастной перешёл в едва различимый шёпот, после чего она горько разрыдалась. Смущённый Пэтро неловко обнял сестрёнку и утешительно погладил по тёмным волосам.
– Знаешь, Рада, – осторожно начал он, – мужчинами зачастую – если они, конечно, не музыканты или философы – движут самые низменные побуждения. Боюсь, многим из них высокие чувства не знакомы в принципе. В этом нет ничьей вины, так уж устроен мир. Думаю, в момент вашей встречи Гожо был искренне влюблён в тебя. Но любовь такого мужчины подобна мотыльку: летит на любой отсвет, мгновенно отзывается и так же вмиг гаснет. Для тебя этот офицер – первая взрослая любовь, он важнее жизни; но вряд ли ты для него больше, чем короткий эпизод солдатской удали.
При последних словах красавица разрыдалась пуще прежнего.
– Ох, перестань же плакать! – совсем растерялся названый брат. – Дело вовсе не в тебе. Глупо ожидать встретить под мундиром военного глубокое чувство. Люди грубые, как правило, по природе не способны к нему. Однако не все мужчины таковы. Когда выйдешь из темницы и снова станешь свободной, обязательно встретишь человека, который оценит по достоинству твою тонкую душу и хрупкое сострадательное сердце…
– Нет-нет! – запальчиво перебила Рада, пытаясь унять всхлипы. – Если мой Гожо не любит меня, к чему мне жизнь?.. Пусть уж меня поскорее утопят. Уверена, это не так больно, как твои слова!.. К тому же, если, как ты говоришь, Гожо не придёт, у меня и выбора не остаётся…
– Но, как я понял со слов мэтра Михеля, тебя можно спасти?.. – визитёр аккуратно перешёл к интересующей его теме.
– Ах, Пэтро, если бы ты знал, что он просит за помощь… – трепещущим голосом тихо произнесла узница, вспыхивая.
– Думаю, я догадываюсь. Зная учителя, сам бы не поверил этому предположению, однако… Сколько же глупостей совершается в мире по вине женщин иногда даже самыми рассудительными из мужчин. И всё же будет лучше, если ты подтвердишь или опровергнешь мою догадку.
– Он… Он хочет взамен мою невинность, – едва слышно прошептала Рада, сгорая от стыда. – Я должна буду провести с ним две ночи. Грязный, похотливый церковник!..
Голос вновь задрожал – теперь уже от негодования.
– Две ночи, а после ты будешь свободна? Всего-то?! – беспечно воскликнул музыкант. – Только представь, ты вновь сможешь танцевать и петь на улицах Старой Рутны, вернёшься в каморку на улице Мэлало, где полон дом знакомых, к старому Баро, который так соскучился, ко всему, что тебе дорого! Мы снова заживём в нашей уютной маленькой комнатке. Но это, конечно, временно. Вот увидишь, однажды я стану знаменитым музыкантом и подарю тебе настоящий дворец!..
– Но, Пэтро, я не смогу, – тихо проговорила малютка. – Как я могу добровольно отдаться святоше, когда он не внушает мне ничего, кроме отвращения и ужаса?!
– А ты закрой глаза и представь на его месте Гожо, – посоветовал брат. – Прости, но, как по мне, если в тёмной комнате с мэтра Буша снять сутану, а с красавчика-офицера – штаны, едва ли разница окажется существенной…
– Что ты такое говоришь!.. – вскричала рассерженная Рада. – Нет-нет, никогда!
– Златоокая моя красавица, поверь, когда петля начнёт сжиматься на шее, когда каменная глыба неотвратимо потянет на дно, а лёгкие наполнятся водой и вспыхнут нестерпимой болью, ты так сильно захочешь жить, что будешь готова отдаться хоть самому духу зла, если это спасёт тебя. Но тогда, по моему разумению, будет слишком поздно. К тому же, возможно, суровый председатель церковного суда в конечном счёте окажется не настолько ужасен, как ты себе воображаешь.
– Всё равно я не смогу, Пэтро, – прекрасная узница печально покачала заплаканным личиком. – Пустой разговор. Я обречена.
– Но подумай, – собеседник решил идти до конца, даже если придётся быть безжалостным, – ведь ты сейчас в любом случае во власти мэтра Буша! И, если он только пожелает, может похитить твою целомудренность в любой момент, ничего не предлагая взамен. Тебя обесчестят, будто уличную девку, и в итоге всё равно отправят на казнь! Не разумнее ли уступить требованиям настоятеля, не таким уж, к слову, непомерным?
– Знаю-знаю!.. О, всё это так несправедливо! Он уже пытался овладеть мной… Пэтро, я так беспомощна!
– Бедная… Канарейка в лапах изголодавшегося чёрного кота… Слушай! – в конце концов музыкант решил прибегнуть к последнему аргументу. – Ты должна согласиться на все условия. Не перебивай!.. Я предупрежу об этом уговоре Баро. Приёмный отец нежно любит тебя и наверняка попытается вырвать из рук священника. Сказать по правде, сразу же после суда он сообщил мне о намерении поднять весь сброд нашего квартала и отбить тебя у стражи по пути к месту казни. Вот только Баро боится, что в холодной сырой темнице без горячей пищи и чистой воды до весны ты можешь не дожить, поэтому стоит попытаться вырваться отсюда как можно раньше. Возможно, даже не придётся расплачиваться за услугу мэтра Михеля. Ну, красавица, не правда ли, твой братец блестяще всё придумал?
Сомнения Рады длились не более минуты. Баро, конечно, как она сама не подумала!.. Приёмный отец никогда не позволит нанести любимой воспитаннице подобное оскорбление! Она снова будет свободна, а глупый церковник останется ни с чем. А ещё… Непременно нужно разыскать обманщика Гожо и прямо спросить, почему он оказался так жесток к маленькой плясунье. И в этом тоже наверняка сможет помочь священник.
…Когда нетерпеливо расхаживающий наверху настоятель вернулся, Рада мечтательно улыбалась. Михель пожирал горящим взором каждый дюйм обнажённой кожи, не в силах произнести ни слова; однако сердце мучительно сжималось в томительной и приятной истоме: на лице узницы явственно читался долгожданный ответ на мольбы.
– Я согласна, – просто сказала пленница, поднимаясь с пола вслед за названым братом. – Но прежде вы должны выполнить одно моё условие.
Оба мужчины воззрились на Раду: Пэтро – удивлённо, Буша – требовательно:
– Что ещё за условие?
– Приведите ко мне Лайоша. И вы, и мой братец – оба утверждаете, будто он меня не любит и не спасёт. Если Гожо подтвердит эти слова, скажет, что я ему больше не нужна, тогда я согласна на сделку.
Михель заколебался. В выводах касательно офицера королевской гвардии священник был уверен. Другой вопрос – как заставить Лайоша явиться сюда, на свидание с несостоявшейся любовницей. В конце концов Буша принял решение и, вцепившись в тонкое запястье, хрипло произнёс:
– Поклянись! Клянись самым дорогим для тебя, девушка, что не обманешь!..
– Клянусь жизнью моей, – поколебавшись, ответила пленница; она не считала, что хоть чем-то обязана этому сумасшедшему, и всё-таки раздавать обещания, которые не собиралась исполнять, казалось низким.
После этих слов хватка ослабла. Священнослужитель прерывисто вздохнул, на секунду нежно приложился тёплыми губами к заметно дрогнувшим пальчикам и знаком показал ученику, что они уходят. Пэтро ободряющим жестом сжал маленькую холодную ладошку и последовал за учителем.
Спасена!.. Эта счастливая мысль билась в голове девушки, вселяя в сердце радость. Радость?.. Неужели она ещё способна радоваться, зная, что Гожо не любит её? Но, возможно, он всё объяснит при встрече, может быть, это просто чудовищная ошибка. Главное – она будет жить и снова увидит его! Рада рассмеялась от облегчения и тихонько запела. Жажда жизни вновь брала верх в юной, цветущей душе.
Глава 3
С момента заключения соглашения минуло больше дюжины дней. Священник приходил раз пять, ненадолго, и никогда – с пустыми руками. Обыкновенно приносил то кусок вяленого мяса, то засахаренные лепестки роз, то кувшин сладкого вина в дополнение к сытному ужину. Кроме того, у Рады появился ещё один тюфяк, а также тёплая шерстяная шаль и маленькие кожаные башмачки. Буша, разбирающийся в медицине, оставил стеклянный пузырёк с мазью, наказав каждый день наносить снадобье на израненную спину. Строптивица поначалу отказалась, но под угрожающим взглядом покорно вздохнула и обещала сделать всё сама, как только посетитель уйдёт. Удивительно, но вскоре узница и впрямь почувствовала, что шрамы мало-помалу перестают отзываться ноющей болью на каждое неосторожное движение. Не прошло и десяти дней, как три глубокие борозды, пересекающие спину, совершенно перестали тревожить – прекратился даже обычный для зарастающих ран слабый зуд. Пленница невольно начинала привыкать к суровому священнослужителю с бесстрастным лицом, который больше не предпринимал попыток покуситься на её честь.
Для Михеля Буша эти дни показались самой сладостной пыткой, какую только можно вообразить. Он, как мог, торопил пересмотр дела, но судебный процесс никогда не был скорым, особенно в вопросах вынесения оправдательных вердиктов. Если бы не живое участие внушающего уважение настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона», всё это могло растянуться на год, а то и больше. Однако усилиями по временам впадающего в дрожь от нетерпения председателя церковного суда слушания закончились довольно быстро.
Угрозами и щедрой наградой Гожо из рода Лайош удалось вынудить предстать перед законом и рассказать, как всё произошло на самом деле. Тогда же Михель взял с офицера слово, что в день освобождения тот лично спустится за Радой (конечно же, тайно, так что его честь не пострадает) и объяснится с несостоявшейся возлюбленной.
Упрямого прокурора, не желавшего отпускать ведьму и пытавшегося сослаться на признания обвиняемой, легко удалось усмирить парой тихих фраз о его периодических посещениях кельи одного молоденького аколита. Таким образом, приговор вскоре пересмотрели: ввиду отсутствия состава преступления, то бишь наличия живого и почти невредимого офицера королевской гвардии Гожо Лайоша на слушании дела о его убийстве, немедленно освободить обвиняемую из-под стражи.
Что значил долгожданный день для Буша, невозможно передать словами. Его трясло, точно в лихорадке, глаза ярко полыхали нетерпеливым пламенем на бледном измождённом лице. Все прошедшие дни он старался держать себя в руках, чтобы хоть немного сгладить ужас, внушаемый им этой восхитительной дикой девчонке. Михель не питал иллюзий, будто она может проникнуться симпатией, но ему было бы довольно и того, если бы в огромных золотых глазах испуганной лани не сквозило отвращение.
Одним лишь небесам ведомо, каких усилий стоила священнослужителю эта показная холодность!.. И всё же томительное предвкушение было настолько же сладким, как и ожидаемая награда. Ночами, мучимый чувственными видениями, настоятель едва мог провалиться ненадолго в спасительное забытьё. С каждым днём нетерпение, мучащее влюблённого, усиливалось – и в то же время нарастало удовлетворение от осознания того, как скоро все потаённые грешные помыслы воплотятся в реальность вспышкой самого ослепительного наслаждения. Он снял прелестный домик в предместье Старой Рутны – небольшой, но уютный двухэтажный коттедж. Поручив жилище заботам престарелой служанки и по совместительству кухарки, Михель с облегчением подумал, что скоро сможет принять все дары, какими неприступной красавице будет угодно одарить его.
В ночь перед заседанием, когда суд должен был вынести оправдательный вердикт, Буша принял перед сном сильное успокоительное, чтобы наконец нормально выспаться. А ещё – чтобы не придушить Гожо Лайоша, который обещал явиться на слушание, а после – сопроводить настоятеля в темницу.
Рада вздрогнула одновременно от страха и восторга, когда спустившийся священник объявил, что она свободна, и протянул платье, меховую накидку и сапожки, более подходящие для прогулок по улице, нежели тюремная рубаха.
– А это – тот, кого я обещал привести, – добавил он.
Стоявший позади в облачении аколита человек откинул с лица капюшон.
– Гожо!.. – воскликнула бывшая узница и, не помня себя от счастья, кинулась к офицеру.
Припав к его груди, плясунья обвила возлюбленного тонкими ручками, устремив снизу вверх взгляд огромных, золотистых, влажных глаз, блестевших нескрываемой радостью. Михель лишь скрипнул зубами и отвернулся, трясущимися руками вешая на крюк масляный светильник. Лайош, вопреки ожиданиям Рады, не обнял её в ответ, а, чуть помедлив, напротив, взял за плечи и несколько отстранил от себя.
В ту же секунду бродяжка отпрянула от дворянина, содрогнувшись от страшного прозрения. Взволнованная малютка вдруг почувствовала себя ужасно разбитой, сердцем уже зная, что возлюбленный отрёкся от неё. Усилием воли она собрала в кулак остатки мужества и попыталась объясниться:
– Гожо, неужели ты не рад встрече со своей Златоокой Радой?.. – жалко улыбнувшись сквозь сдерживаемые слёзы, проговорила она дрожащим голосом. – Ты ведь не поверил, будто это я, готовая отдать за тебя свою ничтожную жизнь, нанесла тот роковой удар? Да, под пыткой я признала вину – прости мне эту слабость! Но больше мне не за что извиняться, клянусь!.. Это всё он, похотливый священник, который преследует меня!..
Глаза говорящей полыхнули бессильным гневом, а тонкий пальчик обличительно указал на застывшего у стены мрачной тенью со скрещёнными на груди руками настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона». Тот лишь побледнел, однако не изменился в лице, сурово и смело глядя прямо в глаза удивлённо воззрившегося на него офицера королевской гвардии. Тот поспешно отвернулся:
– Да ты никак не в себе, малютка! Успокойся, я не обвиняю тебя. Но и ты не говори таких ужасных вещей про мэтра Буша. Он, как видишь, хлопочет о тебе, добился пересмотра дела, оправдания…
– Хлопочет!.. – воскликнула бедная плясунья, теряя остатки самообладания. – О, Гожо, забери меня отсюда, прошу тебя! Иначе этот церковник сотворит со мной нечто ужасное!.. Увези меня, спрячь – я сделаю для тебя всё, что скажешь! Стану, кем пожелаешь – любовницей, служанкой, рабой – только забери меня от него! О, ведь я так люблю тебя! А ты – ты же тоже любил меня, помнишь?.. Возможно, ты полюбишь меня снова… А если нет – мне довольно будет и того, что я хоть изредка буду видеть тебя, чистить сапоги, стирать мундир… О, Гожо!..
Будучи не в силах более сносить нетерпеливо-раздражённый взгляд Лайоша, бродяжка упала на колени, молитвенно простирая руки к своему «спасителю». Одному лишь Дракону ведомо, что чувствовал в тот миг наблюдавший за этой сценой Буша. Его впалые от бессонницы и нервной болезни глаза горели на побелевшем лице, подобно огонькам свечей. Зубы сжались с такой силой, что челюсть свело болезненным спазмом. Михель разрывался между отвращением и состраданием, ревностью и любовью, гневом и поклонением. О, как пылко просила юная красавица, как очаровательно сквозила в огромных глазах мольба о помощи, как страстно бедняжка заклинала спасти её!.. Священник, не раздумывая, отдал бы всё, лишь бы вот так она смотрела на него. И, одари плясунья подобным взглядом его самого, мир бы перевернул, лишь бы выполнить просьбу.
– Послушай, крошка, ты сама не понимаешь, что говоришь! – начал офицер. – Куда же я тебя спрячу? И как, в конце концов, объясню твоё появление невесте?..
На этом месте Рада перебила, вызвав в душе возлюбленного, мечтающего поскорее убраться восвояси, не вникая во все подробности этой тёмной истории, новую бурю негодования и чуть ли не отвращения к себе:
– Невесте?.. О, мой Гожо, так ты помолвлен?! Разве не ты говорил мне, что брак – всего лишь ненужная формальность?
– Так и есть, милая Рада, если только речь не идёт о богатом приданом, – небрежно проронил посетитель, надеясь, что упоминание о невесте заставит малютку отступиться: должна же в ней прорезаться хоть какая-то гордость?!
Однако в вопросах любви бедняжка была столь же неопытна, как и её преследователь, а в своей наивной мольбе выглядела ничуть не менее жалко. И если Михель вызывал в Раде лишь брезгливое отвращение, когда заклинал ответить на его страсть, то в Лайоше при виде коленопреклонённой бродяжки, по щекам которой текли горькие слёзы, сейчас пробуждалось аналогичное чувство. Ему и впрямь нравилась эта малышка, столь очаровательная и невинная, и он готов был снизойти до её любви. Но ведь в тот момент Рада ничего не требовала взамен и казалась лакомым кусочком, вполне подходящим развлечением. Теперь же просила забрать, увезти, спрятать, спасти – и храбрый вояка готов был бежать от неё на край света.
– Гожо, неужели ты оставишь меня здесь, с этим ужасным священником? – дрожащим голосом спросила несчастная. – Ужель пусть не любовь, но даже и милосердие не шевельнётся в твоей душе?.. Ведь ты желал меня однажды – меня, бедную нищенку! А теперь даже и не глядишь в мою сторону!.. Вспомни же о своих словах и любовных клятвах. Забери меня, прошу!
– Глупости! – потеряв терпение, отрезал Лайош. – Мне некуда забрать тебя, негде спрятать. Я пришёл в суд и дал показания, как просил мэтр Буша. Тебя оправдали, ты будешь жить и обретёшь свободу. На этом вынужден откланяться: офицер королевской гвардии не может надолго покидать пост.
Михель, давно ждавший подходящего случая выпроводить сыгравшего точно по нотам предназначенную ему роль мальчишку, тотчас кивнул на закрытый люк. Гожо из рода Лайош ретировался по шаткой лестнице столь поспешно, что Рада успела лишь вскочить на ноги, кинуться вслед за ним – и угодить прямиком в объятия священника.
– Пусти, пусти меня!.. – благо, нужно было очень постараться, чтобы расслышать тихие восклицания бедняжки через тяжело захлопнувшийся люк. – Гожо, мой Гожо!
– Он ушёл! – настоятель крепко держал отчаянно бившуюся в его руках красавицу, чувствуя, как непреодолимое желание поднимается из самой глубины существа. – Успокойся же!.. Я ведь говорил, что ты не нужна ему, что он никогда не любил тебя!
Буша и сам не понимал, почему с языка срываются эти злые, ревнивые слова. Михель видел, какую боль причиняют они и без того убитой горем плясунье, однако остановиться уже не мог:
– Твой военный – пустышка! Всё, чего он хотел, – забрать твою невинность, сорвать этот нетронутый цветок, чтобы наутро втоптать в грязь едва распустившийся бутон! Ты должна благодарить меня, что я помешал мерзавцу…
– Лучше бы это сделал он! – вскричала обезумевшая от горя Рада. – О, да лучше я достанусь палачу, чем тебе!..
– Ну уж нет, даже не надейся, – жёстко обрубил больно задетый священник. – Ты дала мне слово, помнишь? Свою часть уговора я выполнил, девушка. Сегодня ночью ты выполнишь свою!
От этих страшных слов освобождённая узница замерла, подняла всё ещё затуманенный слезами взор на мучителя – и обмякла, почти лишившись чувств от нервного потрясения и ужаса предстоящей ночи. Перед глазами всё поплыло, силы окончательно покинули хрупкое тело; бродяжка молила милостивого Дракона лишь о том, чтобы умереть прямо сейчас. Гожо не любит её, а, значит, жить больше незачем; к тому же перспектива лечь в постель с погрязшим в грехе церковником казалась сейчас страшнее смерти, которая могла принести желанное освобождение от боли, страданий и сердечной раны.
Буша аккуратно уложил плясунью, безмолвно шевелящую губами, точно она шептала молитвы, на тюфяк и осторожно провёл пальцами по щеке; откинул со лба прядь тёмных волос. Сейчас эта дикая кошка казалась такой трогательно-беззащитной, что Михель невольно проникся её горем. Даже беспрерывно терзавшая похоть куда-то испарилась, уступив место тихой нежности. Хотелось утешить, успокоить, стереть эти скорбные морщинки с милого личика. Влюблённый что угодно бы отдал, чтобы увидеть улыбку Рады, но мысль отпустить без всяких условий, ничего не требуя взамен, даже не пришла в голову. Он слишком долго боролся за возможность разделись с прелестной маленькой нищенкой сладчайший из грехов, слишком сильно страдал, слишком многое поставил на карту, чтобы теперь отступить. Нет, священник ни за что на свете, будь ему даже обещано вечное блаженство под крылом Дракона, не отказался бы от возможности провести эту ночь со златоокой красавицей.
Некоторое время Буша ещё бережно поглаживал тонкую ручку, сидя рядом с Радой, невидящий взгляд которой безразлично застыл. Наконец поднялся:
– Приходи в себя, переодевайся и уходи отсюда. Я отдал соответствующие распоряжения, тебя не станут задерживать. Буду ждать у Моста трёх опор. Не задерживайся, дни сейчас короткие, скоро начнёт темнеть.
Плясунья чуть встрепенулась. У ворот Моста трёх опор, она не ослышалась?.. Церковник что же, правда верит, что она придёт? Раздражённая на саму себя за настойчиво призывающий сдержать клятву голос совести, Рада перевернулась на бок. Услышала шаги поднимавшегося по ступеням священника и звук открываемой крышки люка. На сей раз её не закрыли.
Опустошённая, освобождённая узница лежала на тюфяке, вперив невидящий взор высохших глаз в камень стены. В голове билась одна-единственная мысль: «Он меня не любит». Если после вынесения приговора Радой завладело отчаяние, то теперь сердце переполняла неизбывная тоска. Горечь оказалась настолько сильна, что быстро переросла в тупое безразличие к собственной участи. Несчастная лежала неподвижно до тех пор, пока не погас выпивший масло до дна огонёк лампы и камера не погрузилась во тьму. Слабый свет лился лишь из открытого люка, напоминая, что пора уходить из мрачного подземелья.
Медленно поднявшись, плясунья ощупью отыскала оставленную священником одежду, облачилась в новый наряд, с омерзением отшвырнув тюремную рубаху, и осторожно поднялась наверх. Стражник, скучавший в конце освещённого несколькими факелами коридора, коротко кивнул и повёл бывшую заключённую петляющими коридорами. Никто не пытался чинить им препятствий: быстрые взгляды встречавшихся на пути людей скользили по серому, чуть припухшему личику холодно и равнодушно. Наконец входная дверь тюрьмы распахнулась, выпуская Раду на залитый солнцем двор.
