Лев Прыгунов
Сто стихов о неизбежном
Рисунки и картины автора
© Прыгунов Л. Г, 2014 г.
© ПРОБЕЛ–2000, 2014 г.
* * *
Посвящается всем
Ура! Вот и кома!
Наконец-то я дома!
Встреча
Гуляя по полю и лесу,
посвистывая негромко,
я жду Вас всегда с интересом,
загадочная Незнакомка!
Давно уж идём мы друг к другу
сквозь клубы тумана и дыма, —
как часто с улыбкой, подруга,
проскальзывала ты мимо!
Ты точно шептала: Успеем
ещё мы соединиться…
Я спорить с Вами не смею —
я жду Вас всегда с любопытством!
Но где будет встреча? В полёте?
Во сне? В инвалидной коляске?
Я знаю, ты скажешь: Пойдёмте,
я возвращаю вам сказку!
И будет мне сладкой росою
налитый по самую кромку
напиток, что даст мне с косою
расщедрившаяся Незнакомка!
2007
Песочные часы
Песочные часы – стеклянная оса.
И ос, и ангелов рои как дым повисли:
осиное гнездо разворошил я сам —
всё прошлое моё, упрятанное в письма:
Ласкает, жалит, колется, болит…
Отчаянье любви, уныние, осколки
корявых слов и жгучей плетью стыд
за трусость жалкую, за глупые восторги.
В который раз переверни часы!
Верни в комод бумажный жизни ворох!
Струись, песочек, по стеклу осы,
пока не перейдёшь в могильный шорох.
2009
В. Б
Мой нежный друг, ты умер… Погоди…
Немногих я любил, но ты один
из самых близких мне по крови – брат, приятель,
художник, фокусник, богоискатель!
Зачем же так? Уж скоро тридцать лет
ты всё живёшь во мне!
Тебя же рядом нет.
И если уходящие тоскуют
по остающимся, – кого они рисуют?
Показывают фокусы кому?
И как они ТАМ молятся ЕМУ?
2008
Молодая луна
Молодая луна. Новолуние.
Можешь ей не показывать грошика.
Поздно, рано ли станешь мумией,
и душа отлетит воробышком.
Как боялся я этого времени!
А теперь не страшусь и тризны.
Жизнь становится скучным бременем,
а цветные сны – слаще жизни.
Двадцать лет назад – будто позавчера.
Двадцать лет вперёд – уже вечность.
И мои подлунные вечера
удаляются в бесконечность.
2009
Из детства не вырвешься…
Из детства не вырвешься. Детство,
точно пикирующий бомбардировщик —
налетает, бомбит – и мозговое тесто
стекает в кастрюлю памяти
как кур в ощип.
И соколом-пустельгой я улетаю в степи,
где обитают образцы фауны и флоры,
а потом, от усталости спотыкаясь о стебли,
возвращаюсь в город,
чтобы завтра же лететь в горы.
Раз пятнадцать смотрел я «Бродягу» или «Тарзана»,
знал наизусть «Судьбу солдата в Америке»,
влюблялся в каждую красотку экрана
и слушал джаз на «рёбрах» и «черепе».
По трое суток выстаивал в очереди за кулём
муки, или парой буханок хлеба с гарью.
По ночам – «переклички». Чернильным карандашом
на ладони выжигали номер,
как в немецком концлагере.
На бешеной скорости спрыгивал – С— и запрыгивал – НА—
подножку трамвая. Пару раз едва не сорвался.
В пятидесятые это был самый захватывающий наш
экстремальный спорт. Кроме тех, естественно,
кто без ног оставался.
А в школе в пятьдесят первом, а может в пятидесятом
стали пропадать учителя дореволюционной породы.
Сосед по парте – в классе четвёртом или пятом
оказался сыном врагов народа!
И на тебя, как на соседа, падает тень
шпиона, а то и организатора покушения на Сталина,
хотя от китайской границы до подмосковных деревень
около пяти тысяч вёрст. А самолётом едва ли не
трое суток. Но тень висела, как гильотина,
ещё над тобой лет двадцать, не менее…
Вот такая весёленькая картина
счастливого детства!
Противоположные мнения
услышишь только от Палача и его Жертвы.
Каждый старик хрипит, умирая: Мама…
Детство и вправду нацеливает на тебя жерло
гаубицы. И снаряд свистит по-китайски:
такова твоя Карма!
2008
Ловля бабочек
Мои нервы натянуты, как последняя струна Паганини.
Голова увязла в какой-то из красок и слов мешанине.
В сердце порхает Acherontia Atropos[1] (по-нашему – аритмия),
глаза потускнели, а веки набухли, как у гоголевского Вия.
Зато я вижу то, чего не замечают другие,
а в душе поют скрипки и виолончели.
Из корявых слов складываются вирши странной драматургии,
а сердце летает то вверх, то вниз, как на качелях.
Но главное – я закончил картину, о которой мечтал все годы —
как я в детстве ловил бабочек в рукотворном храме природы:
Ботанический сад, рядом горы, как вывернутая пропасть.
Machaon, Apollo, Vanessa Io, Acherontia Atropos…[2]
2008
An Omnibus Across The Bridge
Роману Каплану
An omnibus across the bridge[3]
ползёт как гусеница прочь
от хищника, который дичь
учуял, несмотря на ночь.
And hopelessly poor wretch
счастливый обладатель пейс
готов, обнявшись с тенью, лечь
на мёрзлый проржавевший рельс.
And lovers under leafless tree
целуются всю ночь взасос,
едва удерживая крик
к Всевышнему и прочим: SOS!
But mystic omnibus on bridge
со всеми пленниками в нём
вот-вот сорвётся в грязный ditch —
в бездонный чёрный водоём.
And many souls overstressed
в отчаянии и суете
меняют массу стран и мест, —
и всё не те! И всё не те!
Officials and movie-stars,
студенты и профессора
в мечтах готовы аж на Марс
запрыгнуть с криками ура!
But passengers of Train named EARTH
уже не спрыгнут никуда.
И тайн их траекторий всех
не разгадать им никогда.
2008
Too Soon
Конструкторы моих костей,
оракулы глухой судьбы!
Писатели слепых страстей,
свидетели пустой борьбы!
Как вы придумали меня,
какой изобрели каркас,
как жаль, что оказался я
созданием, недостойным вас!
Все ваши хлопоты, увы,
как псу под хвост, как в никуда, —
Natura и Fortuna, вы
ведь знали, что я был всегда
ленив, невежда, психопат.
Я проиграл финальный матч:
я сам себе поставил мат,
и это для меня too much!
Начать бы всё со снежных гор,
где воздух остр, и нежен холод,
и где пылающий костёр
не дразнит искрами – too old!
Но поздно – многие вокруг
уже не видят солнц и лун…
И ярко слепит Чёрный Круг
и шепчет ласково: too soon!
2008
Домино
Деревья голы и горбаты.
тоска, упавшая на дно.
Мы были будущим когда-то,
но стали прошлыми давно.
И годы, голые, как факты,
стоят перед глазами. Но
они похожи чем-то, как-то
на ленту пёстрых домино.
И «пусто-пусто» точно глыба
из пенопласта, как в кино…
Но кто-то хлопнет костью: «Рыба»!
И рыбкой ты пойдёшь на дно.
2008
Нищета войны
Я детство прожил в нищете войны,
хотя наш город и не знал бомбёжки.
Все зимы – с осени и до весны —
давились мы гнилой картошкой.
Зато весной – какая благодать!
Крапива, лебеда, лучок-голубчик…
Колдует ночью у костра с кастрюлькой мать,
слезами заправляя жидкий супчик.
А голод борется во мне с голодным сном.
Сон победил. Закапал летний дождик.
Вдали осёл перекликается с ослом,
Сестра толкает в бок: не спи, художник!
Художнику три года. На ногах
в кровавых кракелюрах ципки-клинопись —[4]
«Испанский башмачок» – замечу на полях:
так началась любовь к испанской живописи.
Нас будят предрассветные гудки —
хрипят, свистят, гудят, трубят, меняются…
И жизнь у матери на страшном полпути,
а у меня лишь только начинается.
2007
Подарки
В какой-то вчерашней, позавчерашней,
советской, греческой, македонской,
в какой-то далёкой, нелепой и страшной
жизни – египетской, вавилонской
меня убивали и в лоб, и с флангов —
мечами, дротиками, стрелами, пикой…
Но и я убивал! В смертоносных фалангах
я был впереди. И Александр Великий —
мой БОГ, мой Вождь, потомок Геракла —
дарил мне золото и диаманты!
А я боялся лишь яда или теракта,
особенно в Индии и в Самарканде.
Или вот: я – верховный жрец в древнем Египте.
Умирая, Фараон – «Владыка Вселенной» —
дарит мне место в своей пирамиде:
пришлось в сорок лет вскрывать себе вены.
И будто вчера я таскал пулемёт в Испании,
а потом в Кзыл-Орде – тачки с рудой в знойном июле.
Умирал равнодушно, без страха, без паники,
получив от чекистов в подарок две пули.
2008
Во славу грузинского вина 1969 года
Нефертити, Хаммурапи,
печенеги, Бонапарте…
Я пол жизни жил во мраке,
хоть сидел на первой парте.
Берия, Ежов, Ягода,
Ленин, Троцкий, Сталин, Киров;
горы трупов, яды – годы…
Палачей, убийц, вампиров —
сколько их ещё в запасе?
Легионы, роты, рати?
Я плевать хотел на власти
печенегов, Хаммурапи!
Но Твиши и Цинандали,
Чача и Кинзмараули —
сколько радости мне дали,
как всю жизнь перевернули!
И плевать на Бонапарте
я не стану, не просите —
я опять на первой парте
обнимаю Нефертити!
2007
Лень творца
Благословенна лень творца!
Когда потворствует он лени,
то, словно пленник из дворца,
на волю вылетает Гений.
А у художника в уме
ещё расслабленном и сонном
в полупрозрачной полутьме
неясных лиц и слов колонны
теснятся важно в ряд один,
и он с восторгом вырывает
из этих призрачных картин
всё то, что после вырастает
в «Онегина», Давида, в шпиль
Адмиралтейства, Мону Лизу…
Ну, вот и всё. И снова штиль.
И снова сон, тоска, капризы…
И Гений улетает прочь…
Дворца приспущенные флаги…
Так дремлет мраморная Ночь
на флорентийском саркофаге.
2007
Дождь
Ольге
Дождь лил всю ночь. А я тебя люблю.
Как чудно быть в такую ночь на даче!
И в этом скорбном, монотонном плаче
я тихий смех твой памятью ловлю.
Когда-нибудь я денег накоплю
и бриллиантов накуплю тебе штук восемь!
Но что-то зябко… Видно, скоро осень…
Дождь льёт весь день. А я тебя люблю.
Я, впрочем, не подобен королю.
Насчёт восьми… Навряд ли выйдет разом.
Купить хотя б один! И тут – алмазом
вдруг солнце брызнуло!
А я тебя люблю.
2008
«Я тебе подарю тёмно-синее платье…»
Ольге
Я тебе подарю тёмно-синее платье
и белую шаль из тонких кружев.
А ещё – золотой браслет на запястье
и шубку от зимней стужи.
А мне никаких подарков не надо.
Ты – спасенье моё, говорю без лести.
И была бы одна от Судьбы награда:
до последнего вздоха с тобой быть вместе…
2014
