Лев Исаевич Славин
Два бойца
4
Мне пришлось уехать в другие части Ленинградского фронта, и я надолго потерял из виду Аркадия и Сашу.
Пришел октябрь, пришли с ним туманы. Они не принесли облегчения. Напротив, немцы избегали летных дней, они не любили встречаться с нашими истребителями. А в тумане им легче удавалось прошмыгнуть к Ленинграду и среди дня набросать бомб.
В тот день, когда я снова встретил Аркадия и Сашу, погода выдалась на редкость хорошая. Солнце, ясное бледно-голубое небо, видимость километров на двадцать. И все же немцы прилетели. Но то был особенный день.
Аркадий и Саша, гремя подкованными сапогами, шагали по улице Желябова.
Внезапно заревели гудки, над городом пронесся трескучий и хриплый вой воздушной тревоги. Улицы опустели. Остановились трамваи. Город стал похож на кинокартину в тот момент, когда она рвется и неподвижно застывает на экране.
Высоко в небе кто-то невидимый быстро чертил белые пушистые полосы. Там, на страшной высоте, реяли над Ленинградом фашистские самолеты. Раздались первые разрывы зениток.
Оба фронтовика не спеша шагали по пустынной улице, с хладнокровным любопытством оглядываясь по сторонам. Они были в касках, широкие штыки висели у них на поясе, сапоги были покрыты рыжей пылью фронта. Они прибыли с передовых. В те дни на это требовалось не более часа времени.
Мы поздоровались, и Аркадий сказал:
– Ну шё вы скажете на этот шум? А мы приехали за боеприпасами. Так пока они грузятся, мы решили сходить в универмаг. Ребята просили кое-что привезти, лезвия для бритвы, знаки различия, подворотнички и прочее. Мне лично нужны струны на мандолину. Между прочим, вы не забыли, какое сегодня число? Сегодня…
В эту минуту раздался оглушительный взрыв. Зазвенели стекла. Нас хлестнула воздушная волна. Мы вскочили в подворотню. Недалеко за домами поднялся багровый столб дыма. Раздались еще три взрыва. Под ногами качнулась земля.
– Четверку положили, жабы, – пробормотал Аркадий.
Он посмотрел на меня со значительным видом и сказал:
– Так сегодня мы имеем пятнадцатое октября…
Неистово грохотали зенитки. Железный дождь осколков стучал по крышам. Да, это была работа для ушей! Тонко и прерывисто звенели в вышине немецкие самолеты. Изредка слышалось глухое уханье падающих бомб. Со стороны залива мощно рявкала морская артиллерия. Сквозь этот грохот доносилась отдаленная пальба фронтовых орудий.
В этот день – пятнадцатого октября сорок первого года – генерал фон Лееб поклялся взять наконец Ленинград. Правда, он передвигал этот срок трижды. Но никогда еще фашистские полчища не подходили к городу так близко.
Двадцать германских дивизий рвались к Ленинграду отовсюду. Это были лучшие полки, старые вояки, покорители Норвегии, Франции, Крита. Впереди шли отборнейшие из отборных – эсэсовские отряды с мертвыми головами на рукавах и с жаждой убийства в сердцах. Ничто в Европе до сих пор не могло противостоять им. Они уже видели смутные очертания города.
Да! Видение города стояло перед ними, видение богатого, прекрасного города. Сотни танков грохотали по всем дорогам, ведущим к Ленинграду.
Город напрягся в героическом усилии. Рабочие, служащие, штатские люди, официанты ресторанов, счетоводы, регистраторы жилищных отделов влились в отряды народного ополчения. В трамвае они прибывали на фронт и, вооруженные бутылками с горючим, кидались навстречу танкам.
Балтийские моряки сошли с кораблей в окопы. Они шли в атаку во весь рост, забрасывая немцев гранатами и поощряя друг друга лихим морским свистом. И эсэсовские полки, носившие пышные названия – «Великая Германия», «Север», «Адольф Гитлер», – попятились перед этим неслыханным натиском.
К западу от города бился латышский полк. Латыши дрались стойко, верные своей национальной традиции не отступать, еще более молчаливые, чем всегда. Летчики кидались в неравные бои, каждый из них насчитывал по нескольку сбитых самолетов. Зенитки работали без смены, и весь Ленинград повторял имя лейтенанта Петюнина, маленького, веснушчатого, с простуженным голосом, – он сбил в течение дня семь «юнкерсов», одного за другим.
Всеми этими частями командовал в те дни генерал Федюнинский, герой Халхин-Гола. Плотный, черноусый, со смелыми, насмешливыми глазами, он поспевал всюду, где кипел бой. Судьба хранила его. Несколько раз снаряды взрывались на том месте, где минуту назад был он. Этот невиданный бой достиг наибольшего напряжения к середине дня пятнадцатого октября, когда Аркадий и Саша вышли из универмага, нагруженные покупками.
Машина их еще не была готова. Они прошлись по городу. Саша раза два звонил кому-то по автомату, «Есть у меня тут землячок один, – сказал он удивленному Аркадию, – да вот дома его все нет…»
У Финляндского вокзала они увидели памятник. Он был обложен мешками с песком. Милиционер объяснил фронтовикам, что это памятник Ленину. Ильич стоит на броневике и, простерши руку, держит речь к народу.
Друзья постояли возле памятника, стараясь вообразить его очертания.
Аркадий сказал задумчиво:
– А все-таки хорошо, что Ильич укрыт от осколков.
– Хорошо, – согласился Саша.
– А все-таки жаль, что он нам не виден.
– Жаль, – подтвердил Саша.
Они помолчали, и Саша сказал запинаясь:
– Слышь, Аркадий, что думается мне. Думается мне: Ильичу-то глянулось бы, как мы бьемся за его город. Право!
Он замолчал, боясь насмешек Аркадия, который не выносил никаких чувствительных разговоров.
Аркадий молчал. А потом он сказал, скрипнув зубами, как он это делал в минуту сильных переживаний:
– Раньше, Сашка, я страдал, шё воюю не под Одессой. А теперь мне страшно нравится, шё я не даю этим жабам войти в город Ильича.
Они пошли дальше, и Саша снова побежал к автомату.
Аркадий решил проверить эту таинственную историю. Он подкрался к телефону и прислушался.
Саша с трудом втиснул себя в будку. Он растерянно мял трубку в огромном кулаке и орал:
– А где же она?.. А в той артели есть телефон?.. А когда она вернется?
Непрекращающийся гул артиллерии мешал ему слушать.
Он вышел, и Аркадий немедленно заявил ему:
– А твой землячок, оказывается, в юбке?
Саша смущенно засмеялся и вынужден был признаться, что у него есть здесь знакомая, как он выразился, «барышня», по имени Тася, и что он с ней познакомился месяц назад, когда приезжал в Смольный для получения своей боевой награды из рук члена Военного совета фронта.
Они достигли Невского и здесь поглазели на «Окна ТАСС» в витрине Гастронома № 1. Постояли, качая головой, у огромной воронки возле Александринского театра. Почитали расклеенное на домах объявление Ленисполкома, которое предписывало всем магазинам, парикмахерским и столовым во время воздушной тревоги не прекращать работы.
Потом они подошли к кафе «Астория». Обычно в это время здесь стояло много людей в очереди на обед. Сейчас из-за тревоги очередь разбрелась по соседним убежищам и по блиндажам, вырытым в сквере напротив «Астории». Друзья зашли в кафе.
Здесь было много народу. Свободные столики были только возле окон, где обычно избегали садиться во время тревоги. Аркадий и Саша сели у окна и огляделись. На столиках мягко светили лампы под шелковыми колпаками. Высокие окна снаружи были наглухо забраны досками, а изнутри завешены тяжелыми портьерами, и пулеметчикам казалось, что здесь необыкновенно уютно. Они попросили обедать, и заведующая из уважения к их фронтовому виду поставила им по бутылке пива.
Грохот зениток иногда удалялся, становясь еле слышным. И тогда бойче начинала звенеть посуда, громче звучали разговоры и смех. То вдруг огонь зениток приближался, и тогда все в кафе стихало, прислушиваясь.
Сквозь стены пробилось жужжание мотора, тонкое, настойчивое. Зенитки загрохотали сильно и часто. Видимо, палили с соседних крыш. Потом раздался свист, тот тонкий воющий, умопомрачительный свист, с каким бомба, падая, раздирает воздух. Он нарастал секунду, две, три… Где-то разбилась тарелка, упал стул.
И потом – страшный грохот, словно раскололось небо. Дом качнулся. По полу пробежала волна. Все сбежали в убежище. В кафе кроме Аркадия и Саши остались два лейтенанта, громко и наперебой вспоминавшие какое-то дело под Кингисеппом, пожилой актер, уплетавший свой суп с азартом изголодавшегося человека, да капитан-связист, который тщетно пытался заказать обед. Заведующая несколько нервничала и плохо его слушала. Пользуясь ее подавленностью, Аркадий раздобыл еще пару бутылок пива.
Поев, друзья закурили. Аркадий, разомлевший от пива, нежно бормотал:
– Нас с тобой, Саша, ничего не берет. Ни снаряд, ни пуля, ни мина, ни бомба. Тьфу, тьфу, шёб не сглазить. А жаль будет после войны расставаться. Я к тебе очень привык, Саша.
– И я к тебе, Аркаша, – с чувством сказал гигант.
– А зачем нам расставаться? – воскликнул Аркадий. – Разве черноморский грузчик и рабочий с Уралмаша не могут жить вместе? У нас в Одессе, знаешь, если дружат, так дружат до отказа.
Саша слушал с восхищением. Бесконечные рассказы Аркадия привели к тому, что у Саши сложилось представление об Одессе как о сказочной стране, где под вечно голубым небом, среди благоухания цветов живет великодушное, счастливое и богатырское племя одесситов.
– Так смотри же, возьми меня после войны в Одессу, – сказал Саша.
– Будь спокоен, – сказал Аркадий. – Я из тебя сделал классного пулеметчика? Так я из тебя сделаю классного грузчика.
Он хлопнул гиганта по плечу и пошел к телефону позвонить насчет машины.
Из артсклада ответили, что машина тронется не раньше двадцати четырех ноль-ноль.
Друзья задумались, как бы им убить время до полуночи.
– А шё, если нам потопать до твоей знакомой девушки? – предположил Аркадий. – Или она встретит нас мордой об стол?
Саша обиженно возразил, что девушка его приглашала и что он ей, по-видимому, не противен.
– Смотрите на него! – с восхищением воскликнул Аркадий. – У него есть девчонка! Она в него безумно влюблена. И он это скрывал.
Когда они вышли на улицу, тревога кончилась. Трамваи зажигали свои синие огни. На вечереющем небе рисовался шпиль Петропавловской крепости, затянутый в защитный чехол. Улицы были полны народа, шли служащие из учреждений, школьники из вечерних смен. На перекрестках девушки-милиционеры регулировали фонариками уличное движение. Пятнадцатое октября кончалось, и Аркадий, толкнув Сашу под локоть, сказал, насмешливо сощурившись:
– Ну, Саша, шё-то я не замечаю в Ленинграде генерал-фельдмаршала фон Лееба, а?
5
Недалеко от зоопарка друзья вышли из трамвая. Саша остановился у большого дома и сказал:
– Это, думается, здесь.
Они поднялись на шестой этаж по темной лестнице, не подметавшейся, видимо, с начала войны.
Дверь открыла им маленькая большеглазая девушка.
– Это она, – шепнул Саша своим громоподобным шепотом.
Девушка удивленно взглянула на него.
– Вам кого? – спросила она.
Саша смущенно закашлялся.
– Здравствуйте, Тася, – сказал он.
Девушка пожала худенькими плечами.
– А вы, простите, кто? – снова спросила она.
– Ты не ошибся? – сказал Аркадий.
– Нет, это она, – ответил Саша.
Девушка недоуменно переводила свои большие светлые глаза с одного пулеметчика на другого.
– Вы – Тася, – решительно сказал Аркадий, – а он – Саша. Вы же его знаете. Саша-с-Уралмаша. Он мне про вас уши прожужжал. И, я вижу, стоило жужжать. Шё ж вы нас держите в дверях? Мы специально с фронта приехали, шёб вас повидать.
Тася засмеялась и смахнула со лба белокурую прядь.
– Ну что ж, – сказала она, – заходите, раз вы уж здесь.
Они пошли по длинному полутемному коридору, освещенному синей маскировочной лампочкой.
Саша плелся сзади, повесив голову. Она его забыла! Она забыла те блаженные пять минут на задней площадке трамвая, когда он передал ей билет, а она кивнула головой и сказала: «Спасибо». А потом сошла, посмотрев на него, только на него из всех, кто был в вагоне, и он поднял оброненную ею открытку и потом опустил ее в ящик, но предварительно заучил наизусть ее телефон и адрес ее квартиры, той самой, по которой они сейчас шествуют – он сзади, а она и Аркадий впереди, весело разговаривая и смеясь. Как забывчивы девушки!
Тасина комната оказалась маленькой, но уютной. Друзья осторожно уселись на узенькой тахте. На стене висели фотографии немолодой женщины и девочки лет двенадцати. У обеих были такие же большие светлые глаза, как и у Таси. Был там также портрет М.И. Калинина и копия с картины «Расстрел 26 комиссаров».
«Приличная девушка», – одобрительно подумал Аркадий.
На столе лежали раскрытая тетрадка, циркуль и учебник по геометрии.
«Интеллигентная девушка», – с уважением подумал Аркадий.
Он учтиво осведомился, чем занимается Тася.
Она рассказала, что работает в артели по изготовлению металлической галантереи, брошей, пряжек и пр.
Она сняла с полки маленького скачущего оленя из отполированной стали.
– Это моя работа, – сказала она, нагнув набок голову и любуясь оленем, – называется: клипс. Надевают это на хорошее платье, знаете, в театр или в гости.
Аркадий шумно восхитился:
– Блеск! Высокий класс, кто понимает! Для дам высшего полета! А, Саша?
– Дак кому это сейчас в голове, – простодушно сказал Саша.
Аркадий посмотрел на Сашу с горьким сожалением и, повернувшись к Тасе, выразительно развел руками: мол, что с него возьмешь, не понимает, пень!
Но Тасю, казалось, короткое замечание Саши задело за живое.
Поколебавшись, она сказала:
– Сейчас, конечно, мы делаем другое… Мы сейчас точим оболочки для ручных гранат.
Аркадий свистнул со значительным видом: вот, мол, вы какими важными делами занимаетесь!
– А семья ваша, извиняюсь, тут же? – осведомился он, все так же учтиво тараща глаза на Тасю.
– Эвакуировалась мама с сестренкой, – сказала Тася грустно.
Аркадий сочувственно покачал головой.
– И вам надо уезжать, Тася.
– Уехать из Ленинграда? Нет, что вы, что вы! – вознегодовала девушка.
Она нетерпеливо смахнула русые волосы, наползавшие ей на глаза, и посмотрела на Сашу.
Он не отводил от нее глаз. И столько было в них неприкрытого любования, что Тася покраснела, отвернулась и принялась убирать со стола тетради и книги.
– Науками занимаетесь? – почтительно заметил вежливый Аркадий.
– Закрылась наша вечерняя школа, – огорченно сказала Тася.
– Ц-ц-ц! – соболезнующе зацокал языком Аркадий.
– Я ведь до восьмого дошла, – с гордостью добавила Тася.
– Что вы говорите?! – воскликнул Аркадий с таким восхищенным изумлением, словно Тася сообщила ему, что она избрана действительным членом Академии наук.
– Вот, чтобы не забыть, сама прохожу, – сказала она смущенно и уселась под окном.
Аккуратный вид комнаты портила фанера, вставленная в окно вместо стекол.
– Сегодня вылетели, – сказала Тася, – фугаска упала совсем рядом, в зоопарке. Говорят, убило слона.
Из коридора доносились голоса, скрипы дверей, топот детских ножек, бренчанье кастрюль, кто-то играл на фортепьяно. На друзей повеяло полузабытым за время войны милым теплом домовитости. На минуту им взгрустнулось…
Но меланхолия не была в характере Аркадия Дзюбина. Он тряхнул головой и вскричал, насмешливо блеснув глазами:
– Я вас спрашиваю: так нужно было тому слону уезжать в Ленинград из своей родной Австралии чи Патагонии, где ему жилось, наверное, довольно недурно?
Тася засмеялась. Она оказалась хохотушкой. Живописные остроты Аркадия смешили ее до упаду. Она включила электрический чайник и выложила на стол несколько тоненьких ломтиков хлеба. Поколебавшись немного, она прибавила к ним три кусочка сахару из своего скудного ленинградского пайка. Она с некоторой гордостью посмотрела на стол – он ей показался пышным.
– Угощение просто царское, – вежливо ввернул Аркадий.
– Кушайте, кушайте, – сказала Тася, – вы приехали с фронта, вам надо подкормиться.
«Добрая девушка», – подумал Аркадий. Он подмигнул Саше, и они принялись извлекать из своих объемистых карманов жестянки с консервами, галеты, сырки в серебряных бумажках и прочие дары богатого и щедрого фронта.
Аркадий говорил не умолкая. Он говорил о Саше. Он снова рассказал историю о маузере и о том, как Саша приехал верхом на фашисте, и много других. Но теперь он рассказывал все это, не издеваясь над Сашей, а, напротив, выставляя его храбрым, благородным и проницательным человеком.
Но Тасю интересовал не столько герой этих историй, сколько их рассказчик. Так, по крайней мере, казалось Саше Свинцову. Действительно, она смотрела на Аркадия во все глаза. Сногсшибательные остроты Аркадия, черные стрелы его усиков, его одесская, несколько старомодная галантность и даже его черноморское произношение, певучее и намеренно небрежное, поражали ее. Она никогда не видела таких людей. И чем красноречивее распространялся Аркадий о достоинствах Саши, тем с большим восхищением смотрела Тася на Аркадия, посасывая горьковатый и необыкновенно вкусный шоколад, выложенный солдатами на стол.
Вдруг зашипел репродуктор. Девушка со страхом уставилась в его черную тарелку. И репродуктор проскандировал торжественным насморочным голосом:
«Граждане, воздушная тревога…»
А с улицы сквозь фанеру уже пробивался жалобный вой гудков.
– Господи, – вскричала Тася с тоской, – десятый раз сегодня! Что это за день такой!
Она пошла к дверям.
– Куда вы? – сказал Аркадий.
– В убежище.
– Смысл?
– Вы забыли, что мы на шестом этаже?
– Самый безопасный этаж.
– Знаете, мне не до шуток.
– Я вам серьезно говорю. Бомбы взрываются в самом низу. А верхние пять этажей они протыкают, как пирог. Поверьте мне: в чем, в чем, а в бомбах я немножко разбираюсь. Саша, скажи же девушке словечко, шё ты сидишь, как жених!
Аркадий взял Тасину руку и, нежно поглаживая ее, продолжал молоть всякий смешной вздор. Тася улыбнулась, ей стало спокойно, хотя она продолжала вздрагивать при каждом выстреле зениток.
Она сказала, отняв руку и взглянув на Сашу:
– Знаете, у нас в квартире живет один старичок. Он, между прочим, никогда не спускается в убежище. Он профессор математики. Так он вычислил, что Ленинград занимает около ста квадратных километров. Потом он подсчитал, сколько места на этой площади занимает его тело. И в общем у него получилось, по теории вероятностей, что есть только одна десятимиллионная часть возможности, чтобы бомба попала именно в него. И он никогда не спускается в убежище.
– Молодец! – сказал Аркадий.
Страшный грохот потряс дом.
– Нет, нет! – закричала Тася. – Я не могу!
И она выбежала.
– Мы вас проводим, – галантно сказал Аркадий.
В убежище было много народу. Некоторые спали, растянувшись на скамьях, а то просто на полу. Двое сонных мужчин и одна девушка играли в домино. Девушка бойко стучала костяшками с видом бывалой посетительницы убежища. В углу плакал бледный ребенок на руках у матери. Маленький старичок в золотых очках пробирался, осторожно ступая между спящими.
– Профессор! – окликнула его удивленная Тася. – Вы здесь? Ведь вы же говорили, что по теории вероятностей…
– Мало ли что я говорил, – ворчливо перебил ее старик. – На весь Ленинград был один слон, и его сегодня разбомбило. Какие уж тут, матушка, теории…
Он махнул рукой и пошел дальше.
Аркадий, Саша и Тася пробрались в дальний угол.
Здесь был свободный краешек скамейки. Тихо сопели мокрые водопроводные трубы. С улицы изредка доносилось заглушенное уханье, иногда вздрагивали стены. Тася уселась. Аркадий скомандовал:
– Саша, сидай.
И сел сам рядом с Тасей. И сразу принялся болтать, пересыпая речь остротами и анекдотами. Саша стоял рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Тася то и дело всплескивала руками и восклицала:
– Ой, не могу!.. Подумайте, надо же!.. Да ну вас!
И заливалась таким звонким, веселым смехом, что ей самой становилось стыдно. («В таком месте смеяться!») Она зажимала рот рукой. Но смех прорывался сквозь пальцы и, ударившись о низкие бетонные своды, гулко разносился по подвалу. И далеко по углам люди, заслышав его, хоть и не видя, кто смеется, улыбались и становились бодрее, словно глотнули свежего воздуха.
– Ой, а где же Саша? – хватилась Тася.
Она с беспокойством огляделась по сторонам. Но гигантской фигуры Саши нигде не было видно.
– Пропал ребенок, нашедшего просят считать своим, – проговорил Аркадий, скорчив шутовскую гримасу.
Тася нехотя улыбнулась. Аркадий начал рассказывать историю о некоем внезапно скончавшемся зубном враче, на свежую могилу которого родственники временно положили табличку, снятую с его дверей.
– И вот, понимаете, Тасенька, топает по кладбищу одна старушенция и видит на могилке: «Зубной врач Н.Н. Абрамов, прием от двух до семи». Представляете? Но слушайте, что было дальше. Старушенцию аж затрясло…
– Все-таки я не понимаю, – прервала его Тася, – куда мог деваться Саша? Неужели он ушел?
Аркадий, обиженный тем, что его оборвали на самом эффектном месте, ответил раздосадованно:
– Шё, вы Сашу не знаете? Медведь с его зимней спячкой – ребенок перед ним! Ночью, днем у нашего Сашеньки одна думка: добраться до чего-нибудь горизонтального и покемарить минуток шестьсот. Если хотите его видеть, пошукайте где-нибудь под скамьями.
Разделавшись таким образом со своим лучшим другом, Аркадий повел рассказ дальше:
– Так я, значит, продолжаю за тую старушенцию. Как увидела она на могилке: «прием от двух до семи»…
Тася слушала его рассеянно.
Где же был Саша?
Когда Аркадий сел рядом с Тасей и они принялись болтать, сблизив головы и смеясь, гигант постоял немного над ними, шумно вздохнул и незаметно для них вышел во двор.
Ночь была ясная. По небу ходили лучи прожекторов. Где-то недалеко горело, стена дома была розовой. Саша с наслаждением вдохнул чистый воздух и закурил папиросу. По двору скитались молодые парнишки в асбестовых капюшонах – бойцы противопожарной охраны. Близко зажужжал самолет. Саша тревожно вслушался. Привычным ухом он распознал звук «Юнкерса-88». По крыше что-то часто застучало.
Один из парнишек авторитетно сказал:
– Спикировал. Пулеметом кроет.
– Какой там, к черту, пулемет! – закричал Саша. – Он к вам на крышу зажигалок набросал.
Он подбежал к пожарной лестнице и быстро вскарабкался наверх. Там занималось ослепительное пламя.
Крыша была покатая, по краю шел заборчик. Саша перемахнул через него и пошел на пламя. Чтобы не упасть, он широко расставил ноги и сильно наклонял вперед свой тяжелый торс. Иногда он касался кровли руками. Наконец добрался он до пламени. Двое парнишек, пыхтя, засыпали его песком. Саша взял у одного из них лопату.
– У меня-то дело, пожалуй, побыстрее пойдет, – пробормотал он.
И действительно, он загребал с одного маху столько песку, что через несколько секунд огонь погас.
Он побежал к другому очагу. Здесь дело было посерьезнее. Железо крыши прогорело, занимались стропила. Маленькая немолодая женщина суетилась вокруг пожара. Она попыталась залить его водой. У нее не было сил удержать тяжелый шланг, и она то и дело опускала его. Дыра на крыше ширилась. Обнажилась большая деревянная балка. Она дымилась.
– Сейчас проломит потолок. Ой, что будет! – кричала женщина.
Саша сорвал с женщины асбестовый капюшон и напялил его себе на руки. Он подвел руки под балку и сильно рванул ее. Балка скрипнула и подалась. Гигант поднял это пылающее бревно и швырнул его вниз, на улицу. Женщина, подняв голову, с восхищением смотрела на Сашу. Он казался ей сказочным богатырем.
– Иди, мать, вниз! – крикнул ей Саша. – Не ровен час сметет тебя воздушной волной.
Он побежал по крыше. Он действовал лопатой и ломом, а иногда просто руками и потушил еще несколько пожаров. Он тушил их с той силой и рассчитанной ловкостью, с какой делал всякую физическую работу.
Потом он спустился во двор. Здесь он тщательно почистил гимнастерку и брюки. Под краном он вымыл руки, лицо и причесался.
Несколько ребят из противопожарной охраны подошли к нему и спросили его имя.
– А зачем вам?
– Мы хотим объявить вам благодарность в приказе.
– Обойдется, – сказал Саша и побрел в убежище.
Здесь все спали. Спала Тася, прислонившись к сырой стене. Дремал Аркадий, свесив голову на грудь.
Саша потряс его за плечо, Аркадий открыл глаза.
– Где ты был? – спросил он, зевая.
– Погулял.
– А! – сказал Аркадий.
Он посмотрел на часы и забеспокоился:
– А наши игрушки уже, наверное, кончают грузить. Пошли.
Он встал и посмотрел на Тасю.
– Пусть спит, – тихо сказал Саша.
Аркадий выгреб из кармана остатки конфет и положил их девушке на колени.
* * *
Ровно в двадцать четыре ноль-ноль друзья подошли к артскладу. Место в кабине занял воентехник второго ранга, сопровождавший груз. Аркадий и Саша сели наверху, на ящики с боеприпасами. Меня они устроили на почетном месте – под стенкой кабины, где ветер задувал не так сильно.
Мы ехали молча, глядя вдаль, на зарево пожара, бушевавшего на западе, в стороне Ораниенбаума. Поближе, в городе, пылал лесной склад. Пожар освещал нам путь. Артиллерия била не умолкая. С неба спускалась осветительная ракета на парашютике. Она горела нестерпимо ярко. Со всех сторон на нее накинулись зенитные пулеметы. Они прочерчивали ночь цветным пунктиром. Ракета потухла.
У заставы нас задержало нагромождение надолб. Мы медленно проехали по узкому коленчатому проходу, оставленному для машин.
Саша сказал:
– Она тебе глянулась.
– Кто? Таська твоя?! Да я этого добра…
Аркадий усмехнулся и пренебрежительно махнул рукой.
Мы обогнали часть, идущую на фронт. Бойцы оглядывались на нас. Они шли по обочинам дороги.
– И ты ей глянулся, – сказал Саша.
– Я? Здрасте пожалуйста!
Аркадий чувствовал себя немного виноватым. По обычаям рыцарской дружбы, господствовавшим в Одессе, он не имел права приударить за чужой девушкой. Кроме того, он видел, что гигант страдает, и ему захотелось утешить его.
Мы въехали в какую-то дачную местность. Канонада становилась глуше, пожары отдалились, от них остались только розовые отсветы на небе. Стало темней, и машина двигалась все медленнее.
– А она здорово влипла в тебя, Сашка, – сказал Аркадий, – она меня все расспрашивала, кто ты да шё ты, просто надоела.
– Трепаться-то брось, – неуверенно сказал Саша.
– А шё такое? Ты красивый из себя парень.
– Какой же я красивый! – слабо сопротивлялся Саша.
– Ты?!
Аркадий принялся с азартом доказывать Саше, что он очень красив.
– У тебя же представительная фигура. На такой шее, как у тебя, готова повиснуть любая девушка. Во всем взводе нет парня красивше, как ты.
Аркадий не переставал говорить. Он ругал Сашу за то, что тот якобы холоден с Тасей.
– Очень красиво, да? Завлек девушку и бросил.
Он говорил с Сашей то нежно, как мать говорит с заболевшим ребенком, то прикидывался ревнивым и клялся, что больше никогда не пойдет с Сашей к девушкам.
– Шёб я пропал! Это же немыслимое дело – иметь успех рядом с тобой.
Кое-как ему удалось затянуть рану на нестрадавшемся сердце гиганта.
Слегка запинаясь от стеснительности, Саша прошептал:
– Да разве я что говорю? Я сам вижу: таких-то девушек на белом свете одна-две – и обчелся. А уж какая красивая! Подумай, Аркадий, кабы не война, дак я ее и не встретил бы. Вот уж правда, кому – война, а кому – мать родна.
Гигант засмеялся тихим, счастливым смехом.
Мы проезжали мимо полуразрушенных дач, мимо заколоченных павильонов, мимо маленьких лодочных пристаней. Пахло морем. Справа был Финский залив. В темной дали его вспыхивали и гасли огни. То кронштадтские бастионы стреляли по ордам фон Лееба, обложившим Ленинград.
А Саша продолжал шептать. Темнота сделала его смелым. Впервые он раскрывал перед другом свою нежную, застенчивую душу:
– А уж как-то я люблю ее! Никому про то не скажу, ей не скажу, тебе одному говорю. Полюбил я ее враз и так сильно, так сильно, как в сейчасной жизни, наверно, уж никто и не любит. Знаешь, как я ее люблю? Почти что как тебя. Вот! Не пойму только, за что она меня-то полюбила? Верно, она тебе сказывала, ты с ней много говорил. Дак скажи мне – за что я ей так сильно глянулся? А? Чо молчишь-то?
Саша наклонился к Аркадию и заглянул ему в лицо.
Положив голову на ящик с ручными гранатами, Аркадий сладко спал.
Гигант тяжело вздохнул, скинул с себя плащ-палатку и заботливо укрыл Аркадия.
