Лев Троцкий
Между империализмом и революцией
ВНУТРЕННИЙ РЕЖИМ
Во внешней политике – строжайший нейтралитет, а во внутренней, разумеется, полнейшая свобода. Да и как же иначе? «Отношения между рабочими и крестьянами в Грузии, – рассказывает Каутский, – до настоящего времени самые лучшие, какие лишь возможны» (стр. 54). От Рейна до Тихого океана свирепствуют кровавые восстания, – «Грузия – единственная страна, которая, наряду с немецкой Австрией, избегла насильственных действий» (там же). Коммунисты? Но они «при полной свободе легальной деятельности» не могли приобресть никакого влияния (стр. 65). Социал-демократы на всех выборах получали подавляющее большинство голосов. Действительно, единственная в своем роде страна – от Тихого океана и до Рейна. Да и за Рейном вряд ли сыщется подобная, если не считать княжества Монако, в изображении престарелых французских академиков на пенсии.
Перед такой политической мазней останавливаешься в первый момент столь же парализованным, как перед наглой олеографией, где каждая краска лжет в отдельности, а все вместе лгут еще оскорбительнее для глаза. Все, что мы знаем о происхождении самостоятельной Грузии и об ее внешней политике, опровергает уже ту картину всеобщего умиротворения, которую Каутский наблюдал из окна вагона между Батумом и Тифлисом. Связь между внешней политикой и внутренней должна была в Грузии обнаружиться тем сильнее, что Грузия образовалась путем почкования в два приема, так что внешними становились для нее сегодня те вопросы, которые вчера еще были внутренними. Кроме того, под флагом разрешений своих внешних задач, меньшевики приглашали внутрь страны иностранную военную силу, сперва немцев, потом англичан, при чем опять-таки уже можно сказать что генерал фон-Кресс и генерал Уоккер играли не последнюю роль во внутренней жизни страны. Так как, по Каутскому, банальность которого становится моментами парадоксальной, гогенцоллернские генералы выполняли в Грузии высокую функцию «организаторов производительных сил» (стр. 57), не покушаясь на часовой механизм демократии, то не лишне привести здесь грозный окрик фон-Кресса по поводу ареста группы черносотенных дворян, приступивших к созданию погромных банд. «Правительство не может, – поучал фон-Кресс министра Рамишвили, – считать политику партии или группы граждан неблагонадежной потому только, что она направлена против настоящего режима. Пока политика эта не будет направлена против существования самого государства, ее нельзя считать государственной изменой». В ответ на эти классические поучения, Рамишвили, между прочим, докладывал: «я предложил деятелям этого союза (помещиков) представить проект об улучшении положения бывших дворян, что и приводится в исполнение». Кто здесь лучше: организатор производительных сил Кресс или демократ Рамишвили, – решить не легко. Что английские офицеры вмешивались во внутреннюю жизнь еще более нагло, чем германские, об этом мы уже упоминали. Однако, если не считать солдатской грубости и излишней откровенности, вмешательство тех и других шло в общем по той же линии социального и политического консерватизма, которая была линией самих меньшевиков с самого начала революции.
Главный урок, какой вынес Церетели из опыта русской революции, тот, что «робость и неуверенность демократии в борьбе с анархией» погубили демократию, революцию и страну, и, в качестве главного вдохновителя правительственной политики, он требовал от закавказского сейма вменить «в обязанность правительству самыми суровыми мерами бороться с проявлениями анархии»… (18 марта 1918 г.).
Еще ранее того, 15 февраля, Жордания заявляет на заседании сейма: «У нас в стране все больше и больше увеличивается анархия… Среди рабочего класса настроение большевистское, даже меньшевики-рабочие заражены большевизмом».
Первые национальные грузинские полки проникнуты теми же настроениями. Демобилизованные солдаты разносят революционную заразу по деревням.
«То, что сейчас происходит у нас в деревнях, – говорит Жордания, – не ново; то же самое происходило во всех (!) революциях, повсюду (!) крестьянские массы выступали против демократии. Пора нам положить конец господству народнических крестьянских иллюзий социал-демократической партии. Пора вернуться к Марксу и твердо стоять на страже революции против крестьянской реакции». Ссылка на Маркса – тупость, осложненная шарлатанством. В меньшевистский период, о котором идет речь, закавказское крестьянство восставало не против демократической революции, а против ее медленности, нерешительности, трусливости, особенно в аграрном вопросе. Только после действительной победы аграрно-демократической революции открывается почва для контрреволюционных крестьянских движений: против материальных требований города, против социалистических тенденций хозяйственной политики, наконец, против диктатуры партии рабочего класса. Если в первую эпоху революции движущей силой аграрных восстаний являются низы деревни, ее наиболее угнетенные и малоимущие слои, то руководящая роль в крестьянских восстаниях второй эпохи переходит к верхнему слою деревни, к ее наиболее зажиточным, крепким, кулацким элементам. Но нет надобности останавливаться на том, что грузинские меньшевики, как и не грузинские, не понимают революционной азбуки марксизма. С нас достаточно признания того факта, что крестьянские массы, составляющие подавляющее большинство населения, по-большевистски выступали против меньшевистской «демократии». Верное преподанной сеймом программе, грузинское правительство, опиравшееся на мелкобуржуазную демократию городов и на верхи рабочего класса, крайне малочисленного вообще, вело беспощадную борьбу против зараженных большевизмом трудящихся масс.
Вся история меньшевистской Грузии есть история крестьянских восстаний. Они происходят решительно во всех частях маленькой страны, отличаясь нередко чрезвычайным упорством. В некоторых уездах Советская власть держится месяцами. Восстания ликвидируются карательными экспедициями и завершаются военно-полевыми судами из офицеров и князьков-помещиков. Как грузинское правительство расправлялось с революционными крестьянами, об этом лучше всего рассказать словами доклада абхазских меньшевиков по поводу деятельности отряда Мазниева в Абхазии.
"Этот отряд по своей жестокости и бесчеловечности, – говорит адресованный грузинскому правительству доклад, – превзошел деятельность печальной памяти царского генерала Алиханова. Так, например, казаки этого отряда врывались в мирные абхазские деревни, забирая все мало-мальски ценное, совершая насилия над женщинами. Другая часть этого отряда, под непосредственным наблюдением г. Тухарели[54], была занята разрушением бомбами домов тех лиц, на которых кто-либо доносил. Аналогичные же насилия были произведены в Гудаутском уезде. Начальник грузинского отряда, поручик Купуния, бывший пристав г. Поти, избил целый сход в селении Ацы, заставив всех лечь под пулеметный огонь, и прошелся затем по их спинам, нанося удары шашкой плашмя; затем приказал сходу собраться в кучу, верхом во весь карьер врезался в толпу, нанося побои кнутом. Обратившиеся к нему с протестом против такого зверства и насилия члены бывшего Абхазского народного совета, Абухва и Дзукуя, были арестованы и посажены в сарай… Помощник комиссара Гудаутского уезда, поручик Григориади, применял порку на сельских сходах и назначал по своему усмотрению сельских комиссаров, ненавистных народу, из бывших правительственных старшин при царском режиме"…
Не очевидно ли, что отношения между меньшевиками и крестьянами, как мы знаем от Каутского, были всегда «самыми лучшими, какие лишь возможны»?.. Одним из последствий абхазского усмирения явился почти поголовный выход из социал-демократической фракции меньшевиков-абхазцев (Тарнова, Базба, Чукбар, Кобахия, Цвижба, Барцын и Дзукуя).
В восставшей Осетии Джугели действовал не лучше.
Так как мы поставили себе, по педагогическим соображениям, задачей характеризовать политику грузинских меньшевиков, по возможности, их же собственными заявлениями и документами, то нам приходится здесь, преодолевая литературную брезгливость, привести выдержки из книги уже известного нам «рыцарственного» меньшевика Валико Джугели, бывшего начальника Народной Гвардии. Наши цитаты посвящены действиям самого Джугели по усмирению крестьянского восстания в Осетии.
«Враг всюду в беспорядке бежит, почти не сопротивляясь. Этих изменников надо жестоко наказать».
В тот же день он делает в дневнике (книга имеет характер дневника) такую запись:
«Теперь ночь. Всюду видны огни. Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это почти спокойно».
В записи следующего дня читаем:
«Всюду вокруг нас горят осетинские деревни… В интересах борющегося рабочего класса, в интересах грядущего социализма, мы будем жестоки. Да, будем. Я со спокойной душой и чистой совестью смотрю на пепелище и клубы дыма… Я совершенно спокоен. Да, спокоен».
На следующий день утром Джугели записывает:
«Горят огни… Дома горят… С огнем и мечом»…
В тот же день через несколько часов новая запись:
«А огни горят, горят»…
Вечером того же дня он снова записывает:
"Теперь всюду огни… Горят и горят. Зловещие огни… Какая-то страшная, жестокая и феерическая красота… И, озираясь на эти ночные, яркие огни, один старый товарищ печально сказал мне:
– Я начинаю понимать Нерона[55] и великий пожар Рима[56].
А огни горят, всюду горят".
Из этого отвратительного кривляния (стиль – это человек!) мы во всяком случае имеем возможность снова укрепиться в убеждении, что отношения между грузинскими меньшевиками и крестьянами оставались неизменно «самыми лучшими, какие лишь возможны».
После эвакуации Аджарии (Батумской области) англичанами в 1920 г. грузинскому правительству пришлось вступать во владение краем при помощи артиллерии. Словом, для нероновских кривляний Джугели имел непрерывные поводы во всех концах Грузии[57].
Вслед за Жордания министр внутренних дел Рамишвили, – тот самый, который занимался вопросом об улучшении положения бывших дворян, – также ссылался на Маркса в обоснование белого террора, направленного против мятежного крестьянства.
Можно, однако, с уверенностью сказать, что, несмотря на белый террор, дополненный бумажными цветами риторики, меньшевистская диктатура была бы бесследно снесена потоком революционного движения, если бы не присутствие в стране иностранных войск. Удержаться в тот период меньшевикам помог не немец Маркс, а немец фон-Кресс.
Особенно нелепо звучит утверждение Каутского насчет «полнейшей свободы деятельности» грузинской коммунистической партии. Достаточно бы некоторой свободы. Но мы уже знаем: если нейтралитет, то строжайший; если свобода, то полнейшая; не просто хорошие отношения, а «самые лучшие, какие лишь возможны».
Поразительно прежде всего то, что ни Каутский, ни Вандервельде, ни сама мистрис Сноуден, ни иностранные дипломаты, ни журналисты буржуазной печати, ни верный страж свободы – «Таймс», ни честнейший «Тан»[58] – словом, никто из всех тех, кто благословил в Грузии демократию, не заметил в ней Особого Отряда. А между тем он существовал. Особый Отряд, с вашего позволения, есть меньшевистская Ч. К. Особый Отряд захватывал, арестовывал, расстреливал всех тех, кто действовал против меньшевистской демократии. Особый Отряд, в отношении методов терроризма, ничем не отличался от Чрезвычайной Комиссии Советской России, – ничем, кроме той задачи, которой он служил. Чрезвычайная Комиссия охраняла социалистическую диктатуру от агентов капитала, Особый Отряд охранял буржуазный режим от большевистской «анархии». Но ведь именно поэтому-то респектабельная публика, проклинавшая Ч. К., совершенно не замечала грузинского Особого Отряда. Зато грузинские большевики никак не могли его не замечать, ибо он для них, главным образом, и существовал. Приводить мартиролог грузинского коммунизма – аресты, высылки, выдачи белым, тюремные голодовки, расстрелы… есть ли надобность? не достаточно ли вспомнить почтительный доклад Гегечкори Деникину: «По вопросу об отношении к большевикам могу заявить, что борьба с большевизмом в наших пределах беспощадна. Мы всеми имеющимися у нас средствами подавляем большевизм… и в этом отношении мы дали ряд доказательств, которые говорят сами за себя!». Эту цитату следовало бы начертать у Каутского на колпаке, если бы последний и так уж не был испещрен мало лестными надписями во всех направлениях. Где Гегечкори говорит: подавляем всеми средствами, душим беспощадно, там Каутский поясняет: полнейшая свобода. Не пора ли над Каутским учинить мягкую, истинно-демократическую опеку?..
Уже 8 февраля 1918 года были закрыты в Грузии все большевистские газеты. В этот период меньшевистская пресса еще выходила в Советской России совершенно открыто. 10 февраля произошел расстрел мирного митинга в Александровском саду в Тифлисе, в день открытия закавказского сейма[59]. 15 февраля Жордания громил в сейме большевистские настроения народных масс и даже рабочих-меньшевиков. Наконец, Церетели, подвергший вместе с Керенским нашу партию обвинению в государственной измене, в марте каялся в сейме в чрезмерной «робости и неуверенности» правительства Керенского в преследовании большевиков. Немецкие войска были привлечены в Грузию, – так же, как в Финляндию, Прибалтику, Украину, – главным образом, против большевиков. На вопрос американского представителя о большевиках, дипломатический представитель Грузии Топуридзе отвечает: «Мы справились и подавили. Доказательство налицо: на бывшей территории России только в Грузии нет большевизма». Относительно будущего Топуридзе дает не менее твердое обязательство: «всеми силами и средствами наша республика будет содействовать державам Согласия в борьбе с большевиками»… Командующий британскими войсками западного Закавказья генерал Форестьер Уоккер разъяснил 4 января 1919 г. устно и письменно г. Жордания, что врагом Антанты на Кавказе является «большевизм, который великие державы решили уничтожить, где бы и когда бы он ни показался». По поводу полученной от Уоккера инструкции Жордания заявил через две недели английскому генералу Мильну: «генерал Уоккер… оказался первым лицом, которое поняло положение вещей в нашей стране».
Сам генерал Мильн следующим образом резюмировал свое соглашение с Жордания: «У нас с вами общие враги, это – германцы и большевики». Все это в совокупности создавало как нельзя более благоприятные условия для «полнейшей свободы деятельности» большевиков.
18 февраля 1919 г. Уоккер за N 99/6 приказывает грузинскому правительству: «все большевики, которые войдут в Грузию, должны быть заключены только во Мцхете (тифлисская тюрьма) и строго охраняемы». Речь идет о большевиках, искавших спасения от Деникина. Но уже 26 февраля, за N 99/9, Уоккер пишет: «Ввиду разговора, который я имел с его превосходительством г. Жордания 20 числа сего месяца, я пришел к заключению, что необходимо воспрепятствовать впредь вхождению большевиков в Грузию по Грузинской дороге».
Заключение большевиков-беженцев во Мцхете сохраняло им, по крайней мере, до поры до времени жизнь. Уоккер «пришел к заключению», что лучше вовсе преградить им единственный путь спасения, отбросив их тем самым в руки деникинских палачей. В минуту, свободную от обличения жестокостей Советского правительства и от благочестивых церковных упражнений, Артуру Гендерсону следовало бы насчет этого предмета обменяться мнениями с Форестьер Уоккером!
Дело не ограничилось переговорами и перепиской их превосходительств. Уже 8 апреля сорок два человека, в числе которых были советские комиссары Терской республики, их жены и дети, красноармейцы и другие беженцы, были задержаны грузинским постом у крепости Дарьял и, после издевательств, насилий и побоев под руководством полковника Церетели, их прогнали снова на территорию Деникина. Жордания пытался объяснить весь этот невинный эпизод личной инициативой полковника Церетели: между тем последний только выполнял секретное соглашение между Жордания и Уоккером. Правда, в документе N 99/9 ничего не сказано об ударах прикладами и палками в грудь и в голову. Но как же иначе прогнать обезумевших от усталости и страха людей, ищущих спасения от верной гибели? Полковник Церетели, надо полагать, твердо усвоил себе, со слов своего более знаменитого однофамильца, что «робость и неуверенность демократии» в борьбе с большевизмом способны погубить государство и нацию.
Таким образом, в основу грузинской республики была положена с самого начала клятва борьбы с коммунизмом. Вожди партии и члены правительства ставили себе задачей «беспощадное подавление» большевиков. Этой задаче были подчинены важнейшие органы государства: Особый Отряд, Народная Гвардия и милиция. Немецкие, а затем английские офицеры – действительные владыки Грузии в этот период – целиком разделяли эту часть социал-демократической программы. Коммунистические газеты закрывались, собрания разгонялись и расстреливались, руководимые большевиками революционные села сжигались. Особый Отряд расстреливал вожаков, Мцхет заполнялся коммунистами, беженцы-большевики отдавались во власть Деникина. В одном октябре 1919 г. было расстреляно в Грузии, по заявлению ее министра внутренних дел, свыше тридцати коммунистов. Во всем остальном, как мы знаем от блаженного Каутского, коммунистическая партия Грузии пользовалась «полнейшей свободой деятельности».
Правда, как раз во время пребывания Каутского в Тифлисе грузинские коммунисты имели свои легальные издания и пользовались некоторой – отнюдь не «полнейшей» – свободой деятельности. Нужно, однако, тут же прибавить, что этот временный режим был установлен, после разгрома нами Деникина, силою советского ультиматума, приведшего к мирному договору между Советской Россией и Грузией от 7 мая 1920 года. С февраля 1918 года по июнь 1920 г. грузинская коммунистическая партия не выходила из подполья…
Следовательно, Советы вмешались в 1920 г. во внутренние дела «демократии», к тому же «нейтральной»?!. Увы, увы! – отрицать не приходится. Генерал фон-Кресс требовал, чтоб грузинским дворянам предоставлена была свобода контрреволюционной деятельности. Генерал Уоккер требовал, чтобы коммунистов сажали в Мцхет или прикладами передавали в распоряжение Деникина. Мы же, разгромив Деникина и подойдя к границам Грузии, потребовали, чтобы коммунистам была предоставлена свобода деятельности, поскольку она не направлена на вооруженное восстание. Мир вообще очень несовершенен, г. Гендерсон! Меньшевистское правительство оказалось вынужденным пойти на наше требование и, по собственному официальному заявлению, выпустило единовременно из тюрем около 900 большевиков[60]. В конце концов, это не так уж много. Но надо все же принять во внимание статистику народонаселения. Если в видах справедливости наши сердца тоже не глухи к справедливости – о, мистрис Сноуден! – принять грузинскую пропорцию (900 арестованных на 2 1/2 миллиона населения) для Советской Федерации, то окажется, что мы имеем право заключить в тюрьмы советских республик около 45.000 меньшевиков. Полагаю, что в самые острые и тяжкие для революции периоды, всегда вызывавшие обострение враждебной работы меньшевиков, мы никогда не доходили и до одной десятой части этого весьма внушительного числа. А так как в советских пределах и вообще не наберется 45.000 меньшевиков, то мы можем дать гарантию, что наша практика никогда не перешагнула той репрессивной нормы, которая установлена демократией Жордания – Церетели и одобрена светочами II Интернационала.
Итак, в мае мы – в порядке гражданской войны – вынудили у грузинского правительства легализацию коммунистической партии. Расстрелянные не были воскрешены, но арестованные были освобождены. Если демократия стала слегка демократичнее, то, как видим, только под кулаком пролетарской диктатуры. Революционный кулак, как орудие демократизма, – вот прекрасная тема для ближайшей воскресной проповеди г. Гендерсона!
Значит ли это, что с середины 1920 г. политика Грузии изменилась в смысле сближения с большевиками? Ни в малейшей степени. Меньшевистское правительство пережило весною 1920 г. острый период страха и капитулировало. Когда же оно не без изумления убедилось, что занесенный кулак не опускается на его голову, оно решило, что переоценило опасность, и стало по всей линии бить отбой.
Прежде всего возобновились репрессии против коммунистов. Наш дипломатический представитель в ряде нот, утомляющих своим однообразием, протестует против закрытия газет, арестов, захвата партийного имущества и пр. Но эти протесты уже не оказывали действия: грузинское правительство закусило удила, сотрудничало с Врангелем, рассчитывало на Польшу и тем ускоряло развязку…
Еще раз: чем именно меньшевистская «демократия» отличалась от большевистской диктатуры? Во-первых, тем, что меньшевистский террористический режим, копируя многие методы большевиков, имел задачей охранять устои частной собственности и союз с империализмом. Советская диктатура была и остается организованной борьбой за социалистическое переустройство общества в союзе с революционным пролетариатом. Во-вторых, тем, что советская диктатура большевиков в своей исторической миссии и в условиях ее осуществления почерпает свое оправдание и действует открыто. Меньшевистский же режим терроризма и демократии есть безыдейный ублюдок жестокости и ханжества.
