Лев Болеславский
Духовный путь русской поэзии
Пушкин намеревался перевести на русский язык Книгу Иова. Вот отрывок из письма Киреевского к Языкову: «Пушкин был 2 недели в Москве и третьего дня уехал. Он учится по-еврейски, с намерением переводить Иова…» (1832 год). Александр Сергеевич как-то сказал Плетнёву: «Разве ты не знаешь, что последние два года я кроме Евангелия ничего не читал?» Красноречивое признание! А в 1827 году он составил список драматических замыслов. Среди намеченных десяти есть драма «Иисус»! Как жаль, что он не успел. Как прекрасны слова Марины Цветаевой: «Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно» (Из письма 19З1 года). «Хочу умереть христианином» – прошептал поэт перед смертью.
При жизни его не была опубликована «Молитва», стихотворное переложение известной молитвы Ефрема Сирина «Господи Владыко живота моего…» А в советское время, если и печаталась, то заглавие везде снималось: атеистический режим не терпел слова «молитва». Вслушайтесь в эти высокие строки:
Молитва
Отцы-пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Bcex чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви,
И целомудрия мне в cepдцe оживи.
Обратите внимание на последнюю строку и слово «оживи». Его нет в молитве Ефрема Сирина. Есть просьба: даруй, дай! А поэт уверен, что Бог, Творец дал всё, это – и смирение, и терпение, и любовь изначально человеку. Ведь человек – образ и подобие Божие. Надо лишь оживить этот Божий дар в себе! И поэт всю жизнь свою стремился оживить в себе этот высший дар, который превыше таланта сочинять, рифмовать, петь. И – оживил! И битва за сердце великого поэта завершилась победой Господа! Справедливы слова Василия Андреевича Жуковского: «Кaк Пушкин созрел и как развилось его религиозное чувство! Он несравненно более верующий, чем я».
Да, всё было в нашем любимом поэте: «и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь!» А если сказать прозой: и склонность к трагическому мироощущению, и религиозное восприятие красоты и творчества, и стремление к тайной, скрытой от людей духовной умудрённости…
И везде – свет! Свет, осиливающий, побеждающий тьму!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
«По своей и Божьей воле»
Михайло Ломоносов
Когда я думаю о Ломоносове, в памяти возникают, прежде всего, не его, Михайла Васильевича, стихи, а строки о нём другого великого поэта – Некрасова:
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и Божьей воле
Стал разумен и велик.
Здесь сказано, я думаю, главное: «по своей и Божьей воле». Именно это благословенное соединение, вернее – следование человеческой воли воле Господней дало такие плоды, такую уникальность русского гения. Такой широты взглядов, такой энциклопедичности не знала русская земля, по-моему, ни до, ни после Ломоносова. Великий русский учёный, мыслитель, один из основоположников современного естествознания, поэт, заложивший основы современного русского литературного языка, художник, историк. По инициативе Михайла Васильевича основан Московский университет. Основал первую в России химическую лабораторию, заложил основы физической химии. Исследовал атмосферное электричество и силу тяжести. Выдвинул учение о цвете. Создал ряд оптических приборов. Открыл атмосферу на планете Венера. Описал строение Земли, объяснил происхождение многих полезных ископаемых и минералов. Опубликовал руководство по металлургии.
Ну, а что касается конкретно русской поэзии, то и здесь Ломоносов во многом первооткрыватель! Он, вместе с Тредияковским, – один из основоположников силлабо-тонического стихосложения. Он – создатель русской оды, вложил в неё глубокое духовное, религиозное содержание. А сколько принадлежит его перу поэтических посланий, трагедий, сатир, фундаментальных филологических трудов. Он – автор научной грамматики русского языка.
И это всё один человек! Который прожил всего 54 года! Человек не из какой-то профессорской, просвещённой столичной семьи. Родившийся далеко от столиц – Петербурга и Москвы, как говорится, в северной глубинке. Сын простого помора. И вот этот простой парень 19-ти лет уходит из своей деревни Денисовка, что в Архангельской губернии, уходит, чтобы учиться в Москве. Его воля побеждает. Учёба в Славяно-греко-латинской академии, в Киевской духовной академии, затем в университете при Петербургской академии наук приносит свои богатые плоды. Но и этого мало! В 1736-1741 годах Михайло Васильевич находится за границей, где изучает естественные и технические науки.
В 1741 году возвращается в Петербург. Назначается адъюнктом физического класса, в 1745 – профессором химии Петербургской академии наук. А увлекается многим… Здесь и физика, и химия, и география, и геология, и история, и экономика, и филология. Совершает буквально во всём выдающиеся открытия! Словно Господь, главный Творец, раскрывает, по своей, по Божьей воле, Свои великие тайны тому, кто живёт и творит с верой и любовью! Отвечает воле Ломоносова!
Не случайно и великая русская поэзия – поэзия духовная открывается стихами Михайла Васильевича Ломоносова. Эти стихи могут стать эпиграфом ко всей русской словесности:
Устами движет Бог. Я с Ним начну вещать.
Я тайности свои и небеса отверзу.
Свидения ума священного открою.
Я дело стану петь, не сведомое прежним!
Ходить превыше звезд влечёт меня охота
И облаком нестись, презрев земную низкость.
Правда, кто-то из литературоведов, знатоков может сказать, что мол, это не чисто оригинальные стихи Ломоносова, а переводные. И добавят: это перевод начальных строк монолога Пифагора из книги «Превращения» или «Метаморфозы» римского поэта Публия Овидия Назона, жившего ещё до нашей эры и умершего в начале I века от Рождества Христова.
Но в том-то и состоит гений переводчика, точнее, поэта-переводчика, что он делает стихи фактом русской поэзии, и осовременивая их, и привнося своё неповторимо-национальное. Так, к примеру, великий русский баснописец И. А. Крылов сделал фактом русской поэзии многие басни француза Лафонтена. И как свежо, по-русски звучат эти басни, – мы и не вспоминаем Лафонтена!
Великолепны оды Михайла Ломоносова, его излюбленный жанр. Можно понять, почему. Величие и укрепление государства вызвало величественные образы и жанры. Отсюда в творчестве поэта мы встречаем образ Бога Отца, Зиждителя Неба и Земли, Творца, и ещё не встретим мы в стихах Ломоносова образа страдающего Иисуса. Это будет потом, у других поэтов, начиная с позднего Гавриила Державина, и по мере развития истории и гражданства – особенно у поэтов демократического направления в 19-м веке: у Некрасова, Надсона, Кольцова, Никитина и многих других.
А пока – оды Ломоносова, сосредоточенные на величественном:
Уже прекрасное светило
Простёрло блеск свой по земли
И Божии дела открыло:
Мой дух, с веселием внемли;
Чудяся ясным толь лучам
Представь, каков Зиждитель сам!
Завершается ода прекрасными строками:
Творец! Покрытому мне тьмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред Тобою
Всегда творити научи,
И на Твою взирая тварь,
Хвалить Тебя, бессмертный Царь.
Это из стихотворения «Утреннее размышление о Божием величестве». Сравните с «Одой на день восшествия на престол Елисаветы Петровны 1747 года»:
Сия тебе единой слава,
Монархиня, принадлежит,
Пространная твоя держава
О как тебе благодарит!
Михаил Васильевич Ломоносов одним из первых в нашей литературе обратился к переложению псалмов на язык поэзии. Это 1-й, 14-й, 26-й, 34-й, 70-й, 103-й, 143-й, 145-й. Интересно, что с Ломоносовым соревнуются Тредиаковский и Сумароков в переложении одного псалма – 143-го. И у каждого свои достоинства. Но главное, что стихи идут от сердца, от души, наполненной верой и любовью. Думаю, в псалме Давида Михаила Васильевича Ломоносова не могли не привлечь слова: «Боже, новую песнь воспою Тебе, на десятиструнной псалтири воспою Тебе». И Ломоносов перевёл так, словно он написал. А по сути, воспел хвалу Господу сам!
Но я, о Боже, возглашу
Тебе песнь нову повсечасно;
Я в десять струн Тебе согласно
Псалмы и песни приношу.
Тебе, Спасителю царей,
Что крепостью меня прославил,
От лютого меча избавил,
Что враг вознёс рукой своей.
Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти,
Их речь полна тщеты, напасти,
Рука их в нас наводит лук.
В переложении другого псалма Ломоносов восклицает:
Да хвалит дух мой и язык
Всесильного Творца державу,
Великолепие и славу,
О Боже мой, коль Ты велик!
Овеян чудной красотой,
Зарёй божественного света,
Ты звёзды распростёр без счета
Шатру подобно над Тобой.
Это из 103 псалма. Сравните со знаменитыми оригинальными строками самого Ломоносова из его «Вечернего размышления…»:
Открылась бездна звёзд полна.
Звездам числа нет, бездне – дна.
Так я вижу мировую эстафету духовной поэзии, поэзии всех миров и народов. Чудесную перекличку верующих сердец, любящих Господа!
Хвалу Всевышнему Владыке
Потщися, дух мой, воссылать.
Я буду петь в гремящем лике
О Нем, пока могу дыхать.
Да, некоторые слова сегодня звучат не так, как тогда, но смысл не меняется. Он понятен каждой верующей душе, и не только понятен и внятен, но и трогает, волнует, вдохновляет и преисполняет благодарностью к поэту, певшему славу Господу столько веков назад.
Замечательно написал другой замечательный поэт Ф.И. Тютчев в стихотворении «Памяти Ломоносова»:
Он, умирая, сомневался,
Зловещей думою томим…
Но Бог недаром в нём сказался –
Бог верен избранным Своим…
И мы повторяем вслед за Михайлом Васильевичем Ломоносовым: «Устами движет Бог. Я с Ним начну вещать!»
«Есть Бог – я чувствую это»
Гавриил Романович Державин
Русская литература родилась вместе с письменностью, а письменность пришла на Русь вместе с Книгой Книг – Библией. В Житии славянского первоучителя Мефодия сообщается, что с помощью двух «скорописцев» он всего лишь за полгода перевёл с греческого языка на славянский все книги Ветхого Завета, за исключением книг Маккавейских и Псалтири, ранее переведённой Кириллом. Так как согласно тому же источнику Новый Завет также был уже переведён, то если верить этому сообщению Жития Мефодия, за столетие до принятия Русью христианства уже существовал полный славянский перевод Библии. Правда, затем он был утрачен. Исследователи утверждают, что первая полная церковно-славянская Библия появилась только в 1499 году в Новгороде. Она стала самой цитируемой книгой в древнерусской литературе. Но задолго до этого времени существовала обширная литература, наполненная короткими цитатами из Библии.
Популярней других библейских книг была Псалтырь. Об этом свидетельствует князь Владимир Мономах, который рассказывает в «Поучении» своим сыновьям, как однажды, находясь в трудном положении, он искал внутреннего успокоения и утешения и обрёл их: «Вземъ Псалтырю, в печали разгнух я, и то ми ся выня: «Вскую печалуеши, душе, вскую смущаюше ми? И прочая». Это «и прочая» даёт понять, что Мономах предполагает, что его читатель также знает дальнейший текст цитируемого здесь 41-го псалма. Приведённые слова из псалма, верно, были особенно дороги князю, поэтому он ставит их во главе маленького собрания изречений, в которое он превращает с этого места своё «Поучение». К слову, через десятилетия композитор Бортнянский напишет на этот псалом замечательное песнопение.
Библия с годами стала главной книгой русской литературы: по ней ребёнок учился не только грамоте, но – что важнее всего – христианским истинам и нормам жизни, началам нравственности.
Русская поэзия, начавшая свою великую жизнь в давние времена, не просто впустила в себя, как высшую гармонию, Библию, где разделы стали потом называться стихами, а стала основой духовной и душевной. Сергей Кубасов из 17 века, считавшийся первым в русской истории поэтом, затем Михайло Ломоносов, Александр Сумароков, Василий Тредиаковский, который, кстати первый сформулировал принципы русского силлабо-тонического стихосложения, ввёл новые стихотворные жанры, – вот первая гвардия русских поэтов. Наряду со светскими произведениями они создавали переложения псалмов. Известны Ломоносовские переложения псалмов. Больше всего, упомянутые выше поэты соревновались в переложении 143-го псалма. Михайло Васильевич Ломоносов также написал целую Оду, как он сам назвал «Оду, выбранную из Книги Иова», основываясь на главах 38-й, 39-й, 40-й и 41-й.
В стихах великого русского поэта, учёного и общественного деятеля мы встречаем только образ Бога-Отца, конечно, единого в трёх лицах, но о Боге-Сыне, о Христе – пока нет упоминания.
Когда на смену одному великому русскому поэту приходит другой – Гавриил Романович Державин, его воистину державные стихи тоже вдохновлены образом Бога-Отца:
Восстал Всевышний Бог, да судит
Земных богов во сонме их:
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Величайшее стихотворение Державина – и, прибавлю, всей русской поэзии, – ода «Бог» говорит о Творце Вселенной, о Боге-Отце, безусловно, о Триедином Боге: «Без лиц, в трёх лицах Божества!» Но отдельно о Христе, о Боге-Сыне – ни слова пока.
Твоё созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Моё бессмертно бытиё;
Чтоб дух мой в смертность облачился,
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! – в бессмертие Твоё.
То же и в стихотворении «Помощь Божия»:
Я помощь сильную приемлю
От Сотворившего всю землю
И в небе звёзды без числа.
Нигде в оде «Бог», ни в других ещё нет того, что сказал апостол Иоанн: «Бог есть любовь».
Но вот в 1814 году Державин пишет свою гениальную оду «Христос», к сожалению, сегодня менее известную, чем ода «Бог». Эпиграфом к ней поэт поставил слова из Евангелия от Иоанна: «Никтоже придет к Отцу, токмо мною» (14:6). И наконец мы читаем: «Христос весь благость, весь любовь». Главное – произнесено! Не отсюда ли русская литература становится святой, как её через сто лет назовёт писатель Томас Манн!
Кто Ты? – и как изобразить
Твоё величье и ничтожность,
Нетленье с тленьем согласить,
Слить с невозможностью возможность?
Ты – Бог, но Ты страдал от мук!
Ты Человек – но чужд был мести!
Ты смертен – но истнил скиптр смерти!
Ты вечен – но Твой издше дух!
Слово любовь повторяется не один раз: «Премудрость, сила и любовь, Бог Дух в трёх светах Свет ввек живый». А вот ещё:
Адам бы падши не восстал,
Когда б в Христе не воскресился,
Не воскресясь – не воссиял,
Не воссияв – не возродился
В блаженство первородство вновь.
Се, как смирением, терпеньем,
Страданьем, скорбью, умерщвленьем
Возводит всех к Себе Любовь!
Христос «всем подал ясные примеры, как силой доблести и веры всходить возможно к небесам!» И ещё: «Был выше всех, – учил быть низшим, любить врагов, и сердцем чистым молил за них лишь Божий Сын». Не отсюда ли та самая Христова эстафета в русской литературе, которую подхватит Достоевский, а в ХХ веке – Борис Пастернак в «Евангельском цикле», завершающем роман «Доктор Живаго»!
Вот Державин:
Изобразилось естество,
Незримое всезримым стало
И в человеке Божество,
Как солнце в море воссияло!
А вот Пастернак в стихотворении «Гефсиманский сад»:
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь как смертные, как мы.
И – завершение:
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного её величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
И снова неслучайно возвращаюсь к державинской оде «Христос»:
Услышь меня, о Бог любви!
Отец щедрот и милосердья!
И создаётся ощущение, что русская поэзия пишет одну нескончаемую великую оду во славу Господа!
«Бог и душа»
Василий Андреевич Жуковский
Когда мы знакомимся с биографией известного человека (впрочем, и неизвестного), нам предстаёт только внешняя сторона его жизни. Рождение, детство, учёба, работа и так далее до последней даты. А потом видим между датами рождения и смерти короткую чёрточку. Но в этой прямой чёрточке столько незримых кривых линий, столько взлётов и падений, а главное – жизнь души. Что мы про неё, душу, знаем? Проще всего в нескольких предложениях изложить внешнюю сторону великого русского поэта Василия Андреевича Жуковского, но, прежде всего, великого душою человека.
Итак, он родился в 1783 году в селе Мишенское Белёвского уезда Тульской губернии. Был сыном зажиточного помещика Бунина и пленной турчанки Сальхи. Фамилию получил от крёстного отца, бедного дворянина Андрея Жуковского. Учился в частном пансионе в Туле, затем в Благородном пансионе при Московском Университете. Потом там будет учиться другой великий поэт – Лермонтов. В годы учёбы Жуковский писал преимущественно оды, а также занимался переводами. В 1812 году, когда началась война с Наполеоном, вступил в ополчение, был свидетелем Бородинской битвы. С 1815 года – придворная служба. В 1826 году удостаивается высокой чести – становится наставником наследника престола. Но творчество не угасает: элегии, песни, баллады, затем большие эпические жанры: поэмы, повести в стихах, многочисленные переводы. В 1839 году Жуковский выходит в отставку, в 1841 году уезжает за границу. Живёт в Дюссельдорфе, Баден-Бадене, переводит «Илиаду» и «Одиссею». Умер в 1852 году в Баден-Бадене, прах перевезён в Петербург и погребён на кладбище Александро-Невской лавры.
Вот она, внешняя сторона жизни, и, верно, ничего особенно примечательного в ней нет – в сравнении с богатыми биографиями героев, путешественников, полководцев, открывателей новых земель. Но Жуковский открыл такую прекрасную романтическую землю русской поэзии, исполненную любовью, нежностью, верой в Проведение, что многие пышные биографии, выражаясь современным молодёжным сленгом – «отдыхают».
Но, прежде всего, следует говорить об уникальной душе этого человека, о её необыкновенной широте, доброте, отзывчивости. В русской литературе я не знаю другого, кто столько бы и стольким помог. Да и в мировом искусстве из подобных личностей я бы выделил лишь композитора Ференца Листа да Антонио Сальери (последний, к слову, бесплатно обучал молодых и совсем юных Бетховена, Шуберта, Листа). Так вот, о Василии Андреевиче Жуковском. Глубоко верующий человек, он часто шептал Божию молитву, даже перелагал в стихотворные строки:
Везде молитва началась:
Небесный Царь, услыши нас;
Твоё владычество приди,
Нас в искушенье не введи,
На путь спасения наставь
И от лукавого избавь.
И, верно, ему особенно близка была молитва «Наставление Христа»: «Возлюби ближнего, как самого себя». Порою мне кажется, что Жуковский часто забывал о себе, весь устремлённый к другому – помочь ему, спасти…
Кто не знает великого Кобзаря – украинского поэта и художника Тараса Григорьевича Шевченко! Гениальный юноша приехал в Петербург, но был крепостным. Как же дать ему свободу? И тогда Василий Андреевич Жуковский, предварительно узнав цену от помещика Энгельгарта, попросил художника Карла Брюллова написать его, Жуковского, портрет для императорской фамилии с целью разыграть портрет в лотерею в царском семействе. Портрет был написан. Так в 1838 году была куплена свобода 18-летнего Тараса Шевченко за 2 500 рублей.
Василий Андреевич ещё в 1801 году в стихотворении «Герой» не случайно написал:
Героем тот лишь назовётся,
Кто добродетель красну чтит…
и дальше в следующей строфе:
Кто сирым – нежный покровитель,
Кто слёз поток спешит стереть
Благодеяния струями.
Кто любит ближних, как себя,
Кто благ в деяньях, непорочен,
Кого и враг возмог бы чтить, –
Единым словом; кто душою
Так чист и светл, как Божество.
А сколько можно рассказывать, радуясь, о Жуковском и Пушкине! Василий Андреевич относился к своему младшему другу, как к родному, и часто помогал ему, а то и остерегал от необдуманных поступков, участвовал в его судьбе… Это Жуковским первым сказал о юном поэте: «Вот надежда нашей словесности». Жуковский вводит Пушкина в литературные круги, поддерживает его поэтические опыты и в связи с завершением Пушкиным поэмы «Руслан и Людмила» дарит ему 26 марта 1820 года свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побеждённого учителя». Вот у кого никогда не было зависти, этого распространённого порока среди людей искусства.
Пушкин, со своей стороны, высоко ценит старшего друга как поэта и редкой душевной чистоты человека. Ещё в лицее он посвящает Жуковскому послание «Благослови, поэт!», «К портрету Жуковского»:
Его стихов пленительная сладость
Пройдёт веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнёт о славе младость,
Утешится безмолвная печаль,
И резвая задумается радость.
В годы Пушкина в Михайловском между ним и Жуковским поддерживается длительная переписка. И здесь Василий Андреевич спешит помочь своему другу. Он становится посредником в конфликте Пушкина со своим отцом. А ещё Пушкин через Жуковского выясняет свои взаимоотношения с новым царём. Василий Андреевич хлопочет об освобождении Пушкина из ссылки. Жуковский помощник и советчик Пушкина в его литературных и личных делах. Он участвует в редактировании «Бориса Годунова», хлопочет о разрешении на издание этой трагедии великого поэта.
В последние годы жизни Пушкина Жуковский проявляет к нему почти отеческую любовь и заботу, и Пушкин относился к Жуковскому с полным доверием. Василий Андреевич улаживает конфликт Пушкина с царём и Бенкендорфом, вызванный желанием поэта выйти в отставку – летом 1834 года и уехать в Михайловское или в Болдино для творческой работы.
В 1836 году Жуковский с друзьями предотвращает первую дуэль Пушкина с Дантесом.
Наконец, в числе близких Пушкину лиц Жуковский не покидает квартиры умирающего поэта, а после его смерти прилагает все усилия для его «реабилитации» в глазах власти. А ещё он добивается пенсии для вдовы и детей поэта, разрешения на продолжение «Современника» и издание сочинений Пушкина, становится одним из опекунов над его семьёй и имуществом. Участие Василия Андреевича в разборе бумаг покойного поэта помогло сохранить его литературное наследие, несмотря на намерение царя предать огню все, так сказать, предосудительные произведения поэта.
Сколько ещё добрых дел на счету этого человека, истинного христианина-поэта, возлюбившего ближнего, как самого себя… Добивался и добился облегчения участи декабристов, хоть сам не разделял их взглядов (вспомните Христово: «Молитесь за врагов своих!»). Вызволил из ссылки Герцена, из солдатчины – Боратынского.
«Мир существует только для души человеческой, – когда-то написал Василий Жуковский, – Бог и душа – вот два существа; всё прочее – печатное объявление, приклеенное на минутку».
Почувствовал Жуковский и глубокую, гениальную натуру Лермонтова. И, конечно, где мог, помогал ему. Высоко оценив «На смерть поэта» – в первом варианте, – Жуковский читал эти стихи Лермонтова наследнику престола. А потом принял живое участие в судьбе их автора. Не без содействия Василия Андреевича, автора оды-поэмы «Певец во стане русских воинов», было напечатано в журнале «Современник» «Бородино» Лермонтова. При участии Жуковского публиковалась и «Песня про купца Калашникова» (личное знакомство Василия Андреевича Жуковского с министром народного просвещения Уваровым помогло преодолеть цензурные трудности). Во время путешествия по России с наследником Жуковский хлопотал перед Бенкендорфом и Николаем I о смягчении участи Лермонтова, что способствовало возвращению поэта из ссылки. Принимал участие в хлопотах в связи со второй ссылкой Лермонтова на Кавказ.
Первая широкая публикация великого русского поэта Фёдора Ивановича Тютчева тоже произошла не без участия Василия Андреевича Жуковского, пришедшего в восторг от поэтического открытия. Стихи были переданы Пушкину и вскоре напечатаны в его журнале «Современник».
Кто-то, возможно, подумает, узнавая о столь кипучей деятельности Жуковского по оказанию помощи то одному, то другому, что у него самого было всё ладно, благополучно и ни о чём таком личном не надо было беспокоиться, переживать, мучиться. К тому же карьера была удачной: вон даже воспитывал наследника престола, будущего царя Российского!.. Но вчитайтесь в романтические, нередко не просто сентиментальные строки его стихотворений, а исполненные глубокой грусти, печали. Да, новое романтическое направление поэтической деятельности Василия Андреевича во многом зависело от особых, чисто личных обстоятельств, многолетней драмы, сердечной раны… То, что казалось читателю просто романтикой, имело реальную причину, основу. Это то, что было названо «сердечной катастрофой».
Ещё в 1805 году, у 22-летнего Василия Жуковского начались педагогические занятия с его племянницами – Протасовыми. Марии и Александре было 10 и 12 лет. Преподавание вскоре приняло «поэтический характер»: поэт-учитель страстно полюбил старшую – Машу. (Не так ли и Бетховен влюбился в свою ученицу Джульетту Гвичарди, которой впоследствии посвятил свою знаменитую «Лунную» сонату.., к слову, так случилось и с Листом, влюбившемся в свою ученицу Каролину). Новые чувства гармонично подходили к общему тону поэзии Жуковского. Мечты о счастье семейной жизни становятся любимыми мечтами молодого поэта, сказываются на творчестве и его темах. Но ведь Маша – его племянница, родственница. «Тесные связи родства усиливали чувство всею близостью родственной привязанности; в то же время эти самые связи делали любовь невозможной». Так признавался он сам, знающий христианские заповеди. Поэту приходилось скрывать любовь, – и она находила выход только в поэтических излияниях, ещё более увеличивая грустный тон его поэзии. Здесь и жалоба и тоска, и, конечно, обращение к Богу, к небесам:
Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,
Почто, лобзая их горящими устами,
От сердца не могу воскликнуть к небесам:
Всё в жертву за неё. Вся жизнь моя пред вами,
Почто и небеса не могут внять мольбам?
В 1810 году тайна вырывается из сердца наружу – происходит первое объяснение с матерью Маши – Екатериной Афанасьевной Протасовой, – оно встретило решительный отказ. Причиной – родственные отношения. Невесёлые дни наступили для поэта. Смягчить сердце матери Маши не удалось. Сама же Маша прониклась нежным чувством к Василию, а узнав об отказе матери, тяжело заболела. Ещё больше страдал поэт.
Отправившись на встречу с другом Владимиром Лопухиным, Василий рассчитывал на его помощь. В своём дневнике он записал: «…О, я в эту минуту только чувствовал, что можно быть счастливым в этой жизни. С восхищением давал Создателю своему сердечное обещание – быть Его достойным своей жизнью». И дальше не менее значительные мысли о будущем: «С нетерпением жду той минуты, когда счастье даст мне новую жизнь. Это возможное преобразование самого себя радует меня наравне с той надеждой, которая представляет мою Машу ангелом-спутником, участником чистой, невинной жизни…» И вот самое важное, на мой взгляд: «Так, ангел Маша, – вера – источник всякого добра, осветитель всякого счастья». Да, любовь и вера идут рядом. Нет любви без веры и нет веры без любви.
Увы, тщетны были попытки друзей помочь Жуковскому, тщетно сам митрополит московский Филарет заявлял, что, по церковным книгам, нет причины не допускать брака. Екатерина Афанасьевна оставалась непреклонной. Жуковский тоскует уже о счастье как о несбыточном: «Исполнится ли то, что одно может дать мне счастье, – зависит не от меня. Но я искал его не в низком, не в том, что противно Творцу и человеческому достоинству, а в лучшем и благороднейшем; я привязывал к нему всё лучшее в жизни».
В борьбе с неодолимыми препятствиями, не имея сил и не желая их разрушить насильственно, любовь поэта принимает постепенно всё более и более платонический характер. «Разве мы с Машей, – пишет поэт в 1814 году, – не на одной земле?.. Разве не можем друг для друга жить и иметь всегда в виду друг друга? Один дом – один свет, одна кровля – одно небо. Не всё ли равно».
Имя где для тебя?
Не сильно смертных искусство
Выразить прелесть твою!
Лиры нет для тебя!
Что песни? Отзыв неверный
Поздней молвы о тебе!
Если бы сердце могло быть
Им слышно, каждое чувство
Было бы гимном тебе!
Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный, –
В сердце, как тайну, ношу.
Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!
Новое объяснение с матерью Маши заставляет Василия в 1812 году поступить в военное ополчение. Вскоре поэт создаёт самое известное своё стихотворение «Певец во стане русских воинов». В тысячах списков оно разошлось по армии и всей России. Там прозвучало знаменитое:
О! будь же русский Бог нам щит!
Прострёшь Свою десницу,
И мститель-гром Твой раздробит
Коня и колесницу.
А Маша – не забыта, это незаживающая сердечная рана. И высокое назначение при дворе, и выход собрания стихотворений, и слава меркнут перед тайным чувством. Маша выходит замуж. И Жуковский в ответ на её просьбу дать совет, отвечает: «Милый друг Маша! Надобно сказать тебе что-нибудь в последний раз. У тебя есть добрый товарищ – твоя смиренная покорность Провидению».
Маша жила недолго. Но даже после её смерти при родах чувство не остыло, оно, как и у Петрарки после смерти Лауры, преобразилось. Любимая стала символом высокого, чистого, идеального. Скорбь о неизвестном, «стремленье вдаль, любви тоска, томление разлуки» – продолжают оставаться надолго светлыми и грустными нотами стихов.
Что же дальше? Труд, путешествия: Германия, Швейцария, Италия… Но всюду – память о ней.
В тени дерев, при звуке струн, в сиянье
Вечерних гаснущих лучей,
Как первое любви очарованье,
Как прелесть первых юных дней –
Явилася о н а передо мною…
Это он, Василий Андреевич Жуковский, первый написал знаменитое «гений чистой красоты» (в двух стихотворениях встречается: «Лалла Рук»: «Ах, не с нами обитает гений чистой красоты…» и «Я музу юную, бывало…»: «Цветы мечты уединенной и жизни лучшие цветы – кладу на твой алтарь священный, о, гений чистой красоты!»). Конечно, это о Маше»! Потом заимствует Пушкин…
В 1825 году поэт назначается воспитателем наследника – Александра Николаевича. И в этом он видит своё предназначение: прививать будущему царю христианские идеалы. Этот труд длится до 1840 года. И Жуковский уезжает из России – как оказалось, навсегда. Сердечные бури утихают, когда Жуковский всё же обретает семью и тихую пристань.
