bannerbannerbanner
Тьма внешняя

Владимир Лещенко
Тьма внешняя

Полная версия

Тем кто находился в повозке, пришлось отбиваться от лезущих в нее со всех сторон людей. Хотя уже не один из наглецов валялся на земле с размозженной головой, было ясно, что дела отбивающихся плохи. Ревущий, как бык, кузнец в прожженном фартуке, вцепившись в колесо и покраснев от натуги, пытался опрокинуть телегу. С треском сорвали половину рогожного навеса, заодно едва не стащив пытавшегося удержать его возницу. Затем из повозки вылетел небольшой бочонок, над которым вилась струйка дыма, и рухнул в самую гущу людей.

Шар рыжего огня вспух там, где он упал, выплюнув в небеса черное облако, В лицо капитану ударил плотный горячий воздух, пахнуло серой и кислой горечью.

Железный грохот, эхом отражаясь от домов, запрыгал по площади, забив плотной ватой уши капитана, сливаясь с вырвавшимся из множества ртов воплем панического ужаса.

Тысячная толпа вмиг забыла о своей силе и многочисленности, забыла, что врагов только несколько дюжин и растерзать их – дело двух-трех минут. Лишь одна мысль – спасти свою жизнь безраздельно завладела людьми. Неодолимый кровожадный зверь перестал существовать. Все разом кинулись прочь с площади, сбивая друг друга с ног, топча упавших, давясь насмерть в узких переулках… Всадники устремились за ними, вминая копытами коней в мостовую упавших и беспощадно рубя отстающих. Только яростный окрик барона остановил их.

Не прошло и двух минут, как площадь была пуста. Впрочем, не совсем. На земле остались лежать вповалку множество мертвых тел.

Иные были настолько изуродованы, что с трудом можно верилось, что совсем недавно это было живым человеком. Некоторые были странно плоскими, словно раскатанные скалкой. Там, где взорвался бочонок, вокруг неглубокой воронки как будто кто-то разбросал крупно нарубленное мясо. Сероватый дым медленно таял в воздухе.

Десятки раненых громко стонали, взывая о помощи.

Совсем неподалеку от них по окровавленному булыжнику полз мальчик лет тринадцати, бессильно волоча ноги и тихонько, как щенок, подвывая.

Машинально Жорж Кер поискал тело Рауля. Его невольно замутило при виде того, во что он превратилось. Опознать пикардийца можно было лишь благодаря кольчуге.

Он поспешил опустить глаза себе под ноги, глядя на истоптанные останки старой Жанны.

Прихрамывая, к нему подбежал Робэр де Дорну. Лоб пересекала глубокая царапина, на скуле наливался лиловым кровоподтек.

– Где он?! – рявкнул де Дорну, свирепо вращая глазами.

– Кто? – не понял капитан.

Кто?!! – завопил де Дорну, хватая Кера за грудки, – Издеваешься еще?? Где этот твой рубака, отвеча-ай!! Он принялся бешено трясти стражника, так что голова того моталась из стороны в сторону. Когда, придя в себя, он отпустил Жоржа, тот молча указал на то, что осталось от виновника всего случившегося.

– Кроме него все живы? – спросил начальник стражи, остывая. Кер только кивнул в ответ; судорога запоздалого страха перехватила горло. Если бы не тот храбрец, да не его порох, они бы все лежали вот так.

Капитан оглянулся. Люди маркиза, не обращая внимания на окружающее, спешившись, обступили что-то, лежавшее на земле возле полуразбитого фургона.

На заботливо разостланном на мостовой плаще недвижимо распростерся человек, благодаря которому они избежали участи быть растерзанными. Не надо было быть лекарем, чтобы понять: он мертв.

Лица у него не было, вместо него было кровавое месиво, из которого торчали осколки костей. Выбитый взрывом из мостовой камень размозжил ему череп.

– Эх, дьявол и тысяча дьяволов, ну как же это так вышло, прости Господи! – выдохнул маркиз, стаскивая шлем. Все прочие тоже обнажили головы, отдавая последние почести тому, кто спас им жизнь.

– Это же надо – сколько крепостей взял, на четырех войнах цел остался, ни одной царапины, а вот поди ж ты… На собственной мине! Лучший мастер во всей Франции… Пушку мог отлить, без чертежа… Эх, Пьер, ну что же ты так… неловко. И где я теперь найду такого… – невпопад бормотал рыцарь, и голос его как-то странно срывался. Опустившись на колени перед мертвым телом, он закрыл лицо лежавшего полой плаща. В углах его глаз предательски блеснула слеза. Только сейчас капитан обратил внимание на герб, вышитый на плаще убитого – точно такой же как на вымпеле маркиза, только наискось перечеркнутый красной полосой.[23]

Маркиз повернулся, посмотрел на Жоржа Кера, за спиной которого столпились остальные стражники.

– А ты что уставился? – зло бросил он. – Пошел отсюда вон!

Жорж молча отошел, за ним потянулись остальные. На площади уже суетились высыпавшие из домов жители, хлопоча над раненными. Кто-то рыдал у трупов родных. Неприметный человечек перебегал между телами, торопливо склоняясь над ними, шарил по ним руками, словно желая удостовериться, что они мертвы. Один из стражников, не дожидаясь приказа, двинулся в его сторону, положив руку на висевшую на поясе сыромятную плеть, но тот, заметив его, со всех ног бросился бежать.

– Мэтр Кер, – обратился к капитану Борю. – Что с этим будем делать? – он указал на лежащего на земле связанного старика. Как только на них набросилась толпа, Борю оглушил его, чтоб не сбежал, воспользовавшись суматохой, и сейчас тот начал уже приходить в себя.

– В Пти-Шатле оттащим, – буркнул капитан. Пусть теперь палачам проповедует. И с чувством добавил: – Коз-зёл старый!

* * *

– Мессир, – подняв голову от бумаг, герцог увидел своего секретаря, осторожно заглядывавшего в приоткрытую дверь. – Мессир, – с некоторым недоумением Людовик Сентский понял, что Андре чем-то явно смущен.

– Вас желает видеть какой-то человек, говорит, что по очень важному делу.

– Что там еще за человек? – заинтересовался герцог.

– Он не назвал себя, – секретарь нервно поигрывал висевшей на поясе серебряной чернильницей. Но утверждает, что дело очень важное, что оно касается судьбы королевства. Людовик не преминул отметить необычную робость своего старого слуги, давно уже без тени подобострастия привыкшего говорить с богатыми и знатными.

– Как он хоть выглядит?

Мэтр Андре как-то слишком торопливо пожал плечами.

– Не знаю даже, мессир, что сказать, – впервые за много лет службы у герцога секретарь откровенно замялся, – но это очень странный человек.

…Вошедший был довольно высок и худощав, на нем было темно-синее одеяние и длинный черный плащ дорогого сукна. В руках он держал круглую шапочку с наушниками, которые обычно носили ученые люди. На поясе висел короткий широкий кинжал.

Смуглая кожа, темные волосы, тонкий крючковатый нос выдавали в нем южанина, среди далеких предков которого наверняка имелся какой-нибудь мавр.

Он казался молодым, не больше тридцати лет, но что-то в выражении его лица, украшенного короткой черной бородкой, в быстром, исподлобья, взгляде угольно – черных глаз безошибочно выдавало в нем человека пожившего и много повидавшего, а так же, что неприятно кольнуло герцога – сильного и не привыкшего без крайней нужды гнуть спину перед кем бы то ни было. Секретарь не зря выглядел смущенным: похоже это был и в самом деле не совсем обычный человек.

– Позвольте мне, мессир герцог, поприветствовать вас, – преувеличенно церемонно отдал поклон посетитель.

– Ты не назвал себя, уважаемый, – сухо бросил Людовик.

– О, прошу вашего прощения – меня зовут Артюр Мальери, родом я из Марселя, я лекарь, маг и астролог.

«Он еще и анжуец, вдобавок. Только анжуйского предсказателя мне не хватало сейчас!»[24]

Людовик вздохнул, не считая нужным скрыть недовольную гримасу. Должно быть сейчас ему представят очередной гороскоп, предсказывающий великие бедствия, вместе со множеством советов, как их избежать.

– Я, как уже сказал, изучил многие тайные науки и, кроме всех прочих магических наук, я овладел и искусством теургии[25] и тавматургии; и при удаче, да не покажется это вам, мессир, пустой похвальбой, я могу попытаться изменить предначертания судьбы.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что ты колдун? – оборвал его герцог, чувствуя нарастающее раздражение и желание поскорее выслушать шарлатана, и, выставив его, вернуться к делам. – И что у тебя ко мне за дело?

Гость помедлил несколько секунд, а затем произнес:

– Дело в том, мессир Сентский, что я знаю как убить именуемую Светлой Девой и тем самым покончить с бунтом, принесшим столько несчастий королевству. И я могу это сделать.

Сказать, что герцог был удивлен услышанным – значит погрешить против истины. Пожалуй, вернее было бы, что он был слишком удивлен, чтобы удивится по настоящему.

 

– И как ты собираешься это сделать? – после довольно долгой паузы спросил де Мервье.

– Между миром небес и нашим подлунным миром, в морской пучине, в просторах воздуха, на земле и под землей, в огне и холоде, обитает великое множество духов, не все они служат злу или добру. Эти духи обладают большой силой, они, как и мы, обуреваемы страстями, и есть способы привлечь их и подчинить своей власти. С их помощью можно совершить и то, что может показаться невозможным, – таинственный гость словно повторял заранее заученную фразу. И если привлечь их на свою сторону, то можно достичь очень многого…

– Желаешь сразится с бесовским наваждением силою демонов? – вновь оборвал его Людовик.

– Мессир, – маг, казалось был всерьез обижен – Вы заблуждаетесь, уверяю вас. Я добрый христианин, что может подтвердить вот эта грамота, данная мне покойным кардиналом Джованни Орсини.

Он протянул герцогу свиток, извлеченный из складок одеяния. Действительно, стоявший перед ним человек рекомендовался, как весьма сведущий в астрологии, алхимии и магии, и при этом, что больше всего поразило герцога, добрый католик, оказавший немалые услуги Апостольской Церкви. Он несколько раз пробежал глазами пергамент, подозрительно осмотрел печать. Нет, вздор, – никакой самый отчаянный проходимец не осмелился бы явится к нему с поддельной кардинальской грамотой, даже если выдавший ее и мертв. Хотя – кто знает… Но что, интересно, ему здесь нужно и кто вообще он такой, этот Артюр Мальери? Может быть он из тех, кого именуют добрыми колдунами? – напряженно размышлял герцог. Ха – добрый колдун![26] Надо ж было отцам-доминиканцам выдумать этакое! На память невольно пришли слова из Библии: «А колдуна и ворожеи не оставляй в живых, ибо мерзок перед Господом всякий творящий сие».

– Я все-таки не очень понимаю тебя, уважаемый – зачем тебе это нужно? Ты ведь провансалец, что тебе до нашего королевства и короля?

– На то есть еще одна важная причина: ни кардинал Орсини, ни, увы, даже сам папа не могли дать мне того, что я рассчитываю получить во Франции, – ответил тот.

– И что же это такое? – заинтересовался герцог.

– Дворянство, мессир.

– Дворянство??

– А что так удивляет вас, мессир? Разве мало было шевалье из буржуа, или даже из крестьян?

– В том то и дело, что их было немного, – возразил ему герцог. – А кроме того, они получали свои титулы за доблесть на поле битвы и верную службу трону: а не за дела, приличествующие не тому, кто претендует называться благородным человеком, а наемному убийце, – глядя прямо в глаза чернокнижнику, закончил Людовик Сентский.

– Может быть, то, что хочу сделать я, вы бы сочли для себя зазорным. Но неужели кровь тысяч дворян, жизнь их детей и честь их жен, неужели спокойствие в королевстве не стоят такой цены? – тут же ответил ему мэтр Артюр, словно бы заранее знал, что скажет герцог

Людовик погрузился в размышления. В самом деле: ведь этот человек не так уж не прав.

Странное чувство непонятного доверия к этому подозрительному типу вдруг возникло у него. Он, однако, осуждающе покачал головой.

– Ты любезнейший, говоришь так, словно голова Дьяволицы уже у тебя в мешке, – недовольно заметил он.

– Тогда бы я пошел прямо к королю, – с легкой улыбкой ответил гость.

Герцог вновь задумался.

– А почему ты обратился именно ко мне? – наконец задал он вопрос.

– Видите ли, сир, мой бывший патрон– кардинал Орсини, когда речь заходила о делах французского королевства, которое он, надо сказать, весьма не жаловал, упоминал о вас как о человеке, который печется о государственных делах больше, чем о собственных. И который всегда держит данное слово, – многозначительно закончил он,

– Ну ладно, – Людовик чувствовал, что разговор с этим странным типом все больше превращается в некое состязание и победа в нем явно клонится не на его сторону. – А как ты думаешь получить дворянство?

«Почему я не спрашиваю – как именно он намерен уничтожить эту Светлую Деву?» – промелькнула у него мысль.

– Все очень просто, сир. Вы великий вассал[27] короля, вы член Королевского Совета и Совета пэров, равных вам по знатности наберется очень немного в королевстве. А ордонанс короля Людовика, по которому вы сами можете создавать себе вассалов, свободно распоряжаясь своими землями, еще никто не отменял.

У вас в герцогстве, – невозмутимо продолжил Артюр, – есть феод Куронье, лежащий в двадцати лье от Сента, неподалеку от старого римского моста через реку. Приносит что-то около двух сотен ливров в год. Немного земли, две деревни, виноградники и небольшой, но крепкий замок. Не так давно у вас по поводу его был спор с аббатством, а теперь им управляет ваш приказчик. Я бы хотел получить его.

«Все знает! – с невольным уважением отметил про себя Людовик Сентский, с трудом припоминая, что это за Куронье. Хоть сейчас грамоту выписывай!»

– Хорошо. Предположим, я готов дать тебе дворянство, если ты ее убьешь, – выделил Людовик де Мервье последние слова. – И только ради этого ты готов рискнуть головой?

«Да что я такое несу! Многие бы отцу родному глотку перерезали за рыцарские шпоры!»

– Разве вы сомневаетесь, что я верный сын матери нашей – церкви? – заявил мэтр Артюр. – Светлую Деву считают опасной еретичкой и ведьмой, одержимой бесом, а раз так, то способствовать уничтожению ее – святой долг каждого христианина.

При этих словах герцог, внимательно посмотревший гостю в глаза, вдруг почувствовал какую-то глубоко скрытую фальшь в словах этого человека, да и во всем его поведении. Но, одновременно, как это было ни странно, он так же и почувствовал, что все, что этот чернокнижник говорил, было истинной правдой. Было в нем что-то, что он не мог понять, что внушало глубокое доверие и, одновременно, смутную тревогу.

– Дорого же все-таки ты ценишь свои услуги, – герцог не смог избавится от искушения уязвить гостя побольнее. – Пожалуй, я бы мог поискать человека и за меньшую цену.

Мэтр Артюр пожал плечами.

– Немало ловких людей расстались с жизнью, даже не приблизившись к ней как следует. Кое о чем это говорит. Не так ли?

– Ну а все-таки, как ты думаешь это сделать? – не без колебаний повторил вопрос герцог.

– Мессир желает, чтобы я продемонстрировал свое искусство? – тоном базарного фокусника спросил мэтр Артюр. И исчез.

С недоумением воззрился де Мервье на то место, где только что находился колдун. Там никого не было.

Людовик вскочил, почуяв в груди нехороший холодок, обежал глазами Комнату, но проклятый некромант словно растворился бесследно в воздухе. А может – именно так и было?! Невольно он положил руку на эфес шпаги. За его спиной послышалось деликатное покашливание. Мэтр Артюр стоял как ни в чем не бывало у окна с ничего не выражающим лицом. Но ведь только что его там не было!! Да и вообще не было здесь, де Мервье мог поклясться в том! Сентский сеньор не был трусом, но мысль о том, что рядом с ним находится настоящий колдун, умеющий без труда становиться невидимым (и наверняка много чего поопасней), заставила его испытать неподдельный страх. Мелькнула мысль: а не позвать ли стражу и не сдать ли чертова мага вместе с его кардинальской грамотой инквизиторам? Но ее тут же сменила другая, совсем уж малодушная – а что если гость угадает его намерение и прикончит его, а после незаметно уйдет?

«Да ведь ему все это время ничего не стоило убить меня!»

Сделав над собой усилие, герцог вновь взглянул прямо в глаза мэтру Артюру Мальери – первому настоящему колдуну, которого встретил в своей жизни.

«Стало быть он не врет, и прикончить Дьяволицу ему нетрудно, пусть она хоть даже и ведьма.» – мысль эта неожиданно четко оформилась в его мозгу.

А в самом деле, чем он рискует? Если колдуну удастся то, что он задумал, то пожалуй, дворянство не будет чрезмерно большой наградой, ведь без вожака мужичье раздавят в две недели, самое большее… Тогда и он, герцог Сентский, в накладе не останется: кому как не ему достанутся королевские милости и слава усмирителя опаснейшей смуты.

Так, так, – лихорадочно соображал герцог. Конечно, найдутся в Совете те, кто попытается оттеснить его от заслуженного успеха. Надо будет убедить короля, чтобы его поставили во главе войск, которые пошлют добивать мятеж. Кто-то, конечно, может сказать, что прибегать к помощи колдовства недостойно рыцарской чести, но война то идет не с равным противником, а с поднявшимся на дыбы быдлом. А если, – он злорадно усмехнулся про себя, – этот колдун и свернет себе шею– кто в проигрыше кроме него самого?

Но все же странно, однако: не прошло и получаса, как он видит этого человека, и уже готов поверить ему…

– Когда ты готов отправиться? – задал вопрос Людовик Сентский.

– Хоть завтра, – коротко ответил мэтр Артюр.

– Что тебе нужно?

– Немного… Совсем немного, мессир. Мне потребуется один, а еще лучше два ловких и бывалых человека – надо еще ведь добраться до места. Кроме этого мне понадобятся деньги – ливров пятнадцать-двадцать, лучше мелкой серебряной монетой, и лошади: достаточно крепкие, но невидные, чтобы не привлекать внимания.

– Это все?

– Нет, – Артур усмехнулся одними уголками губ, – еще самое главное.

– Вы, Ваше Высочество, – он впервые назвал герцога этим еще редко употребляемым титулом, – должны выписать мне дворянскую грамоту и грамоту на владение Куронье. По положенной форме и с вашей печатью.

– Тебе что, выходит, недостаточно моего честного слова?

– О, нет, что вы, – почтительно, даже слишком уж почтительно, поклонившись, поспешил ответить мэтр Артюр. – Просто… Я ведь могу и погибнуть. И я хотел бы знать, что умру дворянином.

– Хорошо, – после короткой паузы ответил де Мервье, приняв наконец решение и при этом почувствовав странное облегчение. Ты получишь все, что просишь. Явишься послезавтра утром.

…Когда дверь за странным посетителем затворилась, де Мервье потер виски, отгоняя вдруг нахлынувшую головную боль.

* * *

…Голоса… Во сне я стала слышать неведомые голоса. Но то не голоса обычных людей, которые слышались мне прежде в сновидениях, а нечто совсем иное. Мой слабый дух воспринимает его как голос, человеку не принадлежащий – холодный, сильный и непреклонный. Голосов иногда бывает несколько, иногда один единственный… Они говорят мне что-то важное, чего-то требуют от меня, но, проснувшись, я не могу вспомнить этого, как ни стараюсь. Даже в самых глубоких снах я не вижу тех, кто говорит со мной, и даже не представляю – кто это может быть. Ничего, кроме смутных искаженных образов и тьмы. Единственное, что я чувствую наверняка – это властную, неумолимую волю, которая неотступно следит за мной и направляет мою жизнь. Высшие силы избрали меня для своих неведомых целей, и избежать предначертанного ими я не смогу.

* * *
Ля-Фер. Графство Артуа.

С верхней площадки главной надвратной башни Филипп де Альми наблюдал за обложившей город чернью.

Осмелев за последние дни, враг кое – где придвинул свои порядки к стенам Ля-Фер на расстояние, чуть превышающее дальность полета стрелы. Пахло гарью: в тупой злобе осаждающие три дня назад спалили предместья, когда окончательно стало ясно, что город с налету не взять. Проскакало десятка два всадников – что-то новое, раньше конницы в их лагере заметно не было.

Насколько он мог разглядеть, бунтовщики были заняты делом – сколачивали из досок большие щиты-мантелеты, ставили их на тележные колеса и вязали штурмовые лестницы. Поодаль сотни полторы бунтовщиков тренировались с уже готовыми лестницами, быстро приставляя их к закопченным стенам церквушки и взбираясь наверх. Они и не думали скрывать свои намерения.

Ветер приносил обрывки песен, но расстояние не позволяло разобрать слова.

Все почти так же, как вчера и позавчера.

Некогда мощная цитадель, последний раз Ля-Фер пережил осаду пятьдесят лет назад. Крепость и сегодня могла успешно обороняться от десятикратно превосходящих сил, а до того, как алхимики, не иначе по адскому наущению изобрели порох, была почти неприступна. Даже при нынешнем слабом гарнизоне взять ее было весьма затруднительно.

 

Семь башен, построенных еще на фундаментах римского форта, высокий, пусть и несколько оплывший вал, только недавно углубленный ров, куртины серого гранита с навесом из мореного дуба, обитого медью, способного противостоять огню, и с надежно защищенными амбразурами. Сводчатые, тоже еще римской кладки, подвалы, хранили съестные припасы, которых должно было хватить надолго, даже принимая во внимание беглецов, заполонивших город. Двадцать четыре камнемета готовы были засыпать тяжелыми булыжниками нападавших. На двух угловых башнях были установлены пушки, и пороха для них было вполне достаточно. Одним словом, крепость имела все, что нужно для обороны, за исключением одного – солдат. Даже поставив в строй горожан, командовавший обороной шевалье Антуан дю Шантрель с трудом набрал людей на две смены караулов. И осаждавшие прекрасно знали это.

Мятежники уже дважды за последние одиннадцать дней ходили на приступ. Первый раз они пытались ворваться в ворота под видом прорывающегося подкрепления, но их уловка была без труда разгадана.

Происшедший три дня назад второй штурм был подготовлен куда как основательней. Заранее заготовленными фашинами осаждающим удалось завалить в трех местах ров и приставить к стене длинные лестницы. Они яростно кидались на стены, и некоторым удалось даже взобраться на бастионы но, к счастью, их очень быстро отогнали камнями, смолой и кипятком.

В тинистой воде рва до сих пор плавали обваренные утопленники, и вороны, усевшись на них, клевали мертвечину. Поминутно раздавалось довольное карканье.

Филипп спустился вниз, миновав кордегардию, на пороге которой сидели, о чем-то вполголоса беседуя, латники с красным от недосыпания глазами.

Возле крепостной стены под наскоро сооруженными навесами расположились крестьяне с окрестных ферм – пощады от разнузданных бунтовщиков не было никому. Слышался детский плач, легкая перебранка. В разноголосицу мычала и блеяла скотина, которую бедолаги успели увести с собой.

Со стороны арсенала раздавался грохот и лязг – каменщики без устали тесали каменные ядра для бомбард и катапульт, там же кузнецы, колотя по наковальням, рубили собранное по всему городу железо на картечь.

Он прошел мимо старинного, еще римского склепа, на трещиноватых мраморных плитах которого можно было рассмотреть полустертые изображения сатиров и нимф. Из-за дверей тянуло сладковатым запахом тления – туда сносили трупы. Правда, их было, слава Иисусу, немного – за все время осады город потерял меньше шести десятков человек, среди которых было только двое рыцарей.

Путь его лежал к монастырскому подворью, под гостеприимным кровом которого нашла прибежище его спутница.

Привратник равнодушно кивнул рыцарю – он уже знал его. Во дворе немолодая толстая монахиня раздавала беженцам жидкую похлебку, разливая ее из чугунного котла.

Филипп поднялся по ступенькам крыльца. За дверью лежали и сидели на полу человек тридцать. Тихонько всхлипывали дети, стонал в забытьи раненый.

Он нашел Хелен в самом дальнем углу, где несколько женщин рвали холст на бинты и щипали корпию.

– Хелен! – начал он, – я хочу поговорить с тобой…

– Я уже говорила вам, рыцарь де Альми, что не могу выйти за вас замуж, – нарочито равнодушно произнесла девушка, подняв глаза от куска полотна.

– Кости Христовы! – вспылил он. – Меня, может быть, завтра убьют!

– Я не могу стать твоей женой, – повторила Хелен. По лицу ее было видно, что ее душу раздирают противоречивые чувства.

– Ты из-за отца? – устало спросил Филипп. Хелен кивнула. – Я видел своими глазами, как он погиб, я ничем не смог бы помочь…

– Ты говорил тогда, что не видел, как он умер, и вообще не видел его, – негромко произнесла Хелен, всхлипнув. Филипп в очередной раз проклял себя за невольную ложь.

– А моя мать и сестра? – продолжила она, вытерев тыльной стороной ладони покрасневшие глаза.

– Я бы все равно не успел, – пробормотал Филипп, отводя взгляд.

Что он еще мог сказать? Что едва ли не половина жителей Вокулера была вырезана взявшими город мужиками, или погибла в огне, после того, как случайная стрела со стены легко ранила Дьяволицу в руку? Что бальи поджарили заживо на главной площади, а все городские колодцы доверху забили трупами? Что если бы не он, она была бы наверняка давно мертва?

Но Хелен знает это сама – случайно вырвавшийся из города Симон Павель месяц назад рассказывал все это в ее присутствии.

– Вот что, демуазель! Я, знаешь, красиво говорить не умею… – решительно начал он, и опять запнулся. – Ну, короче, ты и сама должна понимать…

– Оставь меня в покое! Мне жить не хочется! – разрыдалась девушка, спрятав лицо в подол.

– Клянусь копытами Дьявола! – пробормотал Филипп любимую поговорку покойного де Боле, сжав до боли кулаки.

– Я попросила бы вас, рыцарь, не упоминать в этом месте имя мессира Сатаны! – услышал он за своей спиной.

Высокая монахиня в сбившемся набок белом чепце укоризненно смотрела на него.

– Постыдились бы: бедная девочка столько пережила, она потеряла родных, а вы так с ней обращаетесь!

– Не она одна пережила, – буркнул он поворачиваясь к выходу.

Меньше всего ему хотелось сейчас спорить с кем-нибудь, а тем более – с опекавшей Хелен настоятельницей бенедиктинок – матерью Агатой Святых Даров.

Не попрощавшись, он ушел прочь. На душе было скверно.

С того самого дня, когда он силой увез девушку из обреченного городка, словно какая-то невидимая стена стала между ними. Она не кричала на него, как это было в первые часы, после того, как он в изнеможении сполз со взмыленного коня, не требовала вернуть ее обратно, не звала на его голову кары небесные…

Она не пыталась спорить, когда он что-то делал, иногда даже утвердительно отвечала на вопрос – любит ли она его.

Но потом вдруг, заливаясь слезами, принималась обвинять его в трусости и гибели отца, твердя, что лучше бы ей остаться в Вокулере и разделить участь родных.

«Может еще живы они», – пытался он утешить Хелен в таких случаях, сам в это не веря. Он не знал, что стало с его собственными родными – с матерью, братьями и младшими сестрами, с племянниками. В Турени пока все было более – менее спокойно. Более-менее…

В дороге он иногда рассказывал ей о своем родном крае, который не видел уже шесть лет, о его скалистых плато, поросших невысоким сосняком и розовым вереском, о форели, живущей в его быстрых ручьях…

Хелен слушала его, даже задавала вопросы, но было видно, что это ее мало трогает. Филипп предлагал ей обвенчаться, но она вдруг уперлась, заявив, что никогда не пойдет на это без благословения родителей – в гибель отца, она, кажется, так до конца и не поверила – или хотя бы до тех пор, пока не увидит их могил.

При первой возможности, как только они достигли безопасных мест, Филипп хотел было оставить Хелен в монастыре, но она, несмотря на клятвенные заверения, что он при первой возможности вернется за ней, и невзирая на всю свою внешнюю холодность к нему, вдруг взмолилась не бросать ее, заливаясь слезами и даже стала на колени перед ним. Не помогли никакие уговоры. А буквально на следующий день им всем пришлось спешно уходить – мятежники настигли их и здесь.

Последовали новые скитания по опасным дорогам, затем де Альми присоединился к таким же, бежавшим с севера рыцарям, горящим желанием драться, а его спутница – к следовавшим за ними членам семей.

Их отряд не поспел к Вернею. После известия о победе, они все перепились на радостях, даже Хелен словно бы излечилась от тоски и отчаяния.

Но радость была недолгой.

Затем они отступал вместе с разбитыми войсками герцога Нормандского и беженцами.

Во время ночной скачки Шмель сломал себе спину, и Филипп со слезами отвернулся, когда солдат ударом топора пресек жизнь не раз спасавшего его коня.

В итоге он оказался в Ля-Фер. Он вовсе не собирался надолго задерживаться тут, он только хотел оставить Хелен в здешнем женском монастыре – до этих краев, как ему представлялось, бунт не докатится. Но не тут то было. Не успел он сообщить Хелен, что, даже если она изойдет слезами, ей придется дожидаться его возвращениями за надежными стенами обители, враги, как всегда неожиданно, подступили к городу. Не могло быть и речи, чтобы оставить девушку в монастыре – святые сестры сами едва успели укрыться в крепости.

Волей – неволей Филипп присоединился к гарнизону.

Сил попытаться отбить чернь не было, даже сделать вылазку при столь мизерном числе защитников было бы бессмысленным самоубийством.

Оставалось беспомощно наблюдать, как враг не спеша берет Ля-Фер в кольцо, и ждать приступа.

Филипп вздрогнул: над крепостью зазвучал голос рога.

Он бегом бросился к башне, в число защитников которой входил, и где дневал и ночевал. У входа уже оказался Шантрель, сопровождаемый несколькими стрелками и командиром ополченцев. Они быстро поднялись наверх, где дозорный, надрываясь, трубил в рог.

В лагере врага наблюдалось непонятное оживление. Вскоре, правда, оно улеглось, и капитан, фыркнув, уже хотел уйти прочь.

«Белый флаг!» – послышался чей то крик. Действительно, со стороны осаждающих к ним двигалась группа в полдюжины человек, над которыми развевалась привязанная к протазану белая тряпка.

Вперед вышли двое. Первый – высокий, толстый, заросший бородой до глаз, в кольчуге доходящей до колен и начищенной так, что слепила глаза.

Второй – маленький, тощий человечек, с острым, каким-то крысиным личиком, облаченный в парчовый камзол. Поверх камзола был накинут длинный, сшитый из больших кусков разноцветного шелка плащ, волочившийся по земле.

Не доходя до стены шагов пятьдесят, оба остановились, и между ними возник короткий, но бурный спор. При этом мозгляк – должно быть, именно он был главным в этой паре, буквально набрасывался на бородатого.

После чего они продолжили путь, при этом толстяк уныло плелся позади гордо выпятившего грудь коротышки.

Вот они подошли почти вплотную к валу. Крысомордый сложил ладони трубой.

– Я протонотарий провинции Артуа Клод Фламини, слуга госпожи нашей Светлой Девы, – голос у карлика был неожиданно густой и звучный. Я хочу говорить с начальником гарнизона!

– Я начальник гарнизона, шевалье дю Шантрель! Чего тебе надо? – перегнулся через парапет капитан.

23Красная полоса, перечеркивающая слева направо герб (по геральдической терминологии «балка») являлась отличительным признаком внебрачного потомка дворянского рода.
24До XVI века графство Прованс, столицей которого был Марсель, являлось частью Неаполитанского королевства, включавшего в себя так же юг Италии и Сицилию, и управлявшегося Анжуйской династией – побочной ветвью дома Капетингов.
25Теургия – раздел магии, будто бы дающий возможность изменить неблагоприятную предопределенность грядущих событий.
26Добрый колдун. Термин канонического права, обозначающий лицо, причастное к занятиям магией, но не связанное с нечистой силой. Это, однако, не мешало инквизиции вовсю отправлять их на костер.
27Великий вассал. Дворянин высшего ранга, (как правило герцог или граф, реже барон), являющийся вассалом непосредственно короля, и обладающий рядом привилегий в сравнении с обычным дворянином.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39 
Рейтинг@Mail.ru